Законы летной жизни вырабатывались по мере развития авиации. И ныне они сводятся к тому, что прежде, чем отрабатывать действия в практическом полете, летчик тщательно до автоматизма изучает все на земле. Справедливо правило: если летчик на земле знает свои действия на «тройку», то в воздухе он будет действовать на «двойку», а это недопустимо.
Нам не раз повторяли инструкторы: законы летной жизни написаны кровью. Поэтому нас обучали летать со всей тщательностью сначала теоретически на земле. Действия мы должны были отработать до автоматизма — куда направить свой взгляд на том или ином этапе полета. Размещение приборов кабины, действия с арматурой мы должны определять с закрытыми глазами. Авиация верхоглядства и неучей не терпит, поэтому среди нас, курсантов летной группы, неуспевающих не было.
Наконец, сданы зачеты, наш инструктор В.Королёв доложил командиру звена старшему лейтенанту Прокофьеву, тот доложил в свою очередь по команде, и мы приступили к вывозной программе.
Почему-то В.Королёв прозвал курсантов-пилотов его группы «сундуками». Слово «сундук» он обычно произносил без злобы, и мы не были в обиде на него.
Во время полетов на аэродроме поддерживалась строжайшая дисциплина. Все семь курсантов группы были заняты.
Назначался Наблюдающий, который следил за самолетом и не должен был терять его из виду. После посадки Наблюдающий переходил в роль Сопровождающего. Он, держась за крыло, сопровождал самолет до старта или на стоянку.
После каждого дня вывозных полетов проводился «старт миниатюр». Курсант держал в руках макет самолета, пешком шел по кругу, изображая полет, и называл свои ошибки.
Первым вывозным полетом был полет в зону. Так как Королёв был шустрым истребителем, то ставил своей целью дать понять каждому из нас, что такое авиация, и, наверное, нарушая правила, выполнял с нами фигуры высшего пилотажа, наблюдая при этом, кто как себя ведет. Фигуры он выполнял внезапно, и когда курсант приходил в себя, Королёв спрашивал, что за фигуру он сделал.
Не взлюбил он с первого полета курсанта И.Тищенко, выходца из шахтерской семьи. Его он, как правило, называл «рыжий сундук». А началось, видимо, с того, что Тищенко был курсантом туповатым в полетах, но считавшим, что ему все просто.
Когда же в первом полете Королёв сделал с ним пару управляемых «бочек», «рыжий сундук» быстро спрятал голову под приборную доску. Вася Королёв считал себя опытным инструктором и сделал для себя вывод, что из рыжего летчика не получится.
После нескольких дней вывозной программы он свое мнение доложил командиру авиационной эскадрильи. Тот слетал с Тищенко и сказал нашему Васе: «Вози, Королёв, толк будет!» После этого он еще строже стал относиться к этому курсанту.
Вывозную программу я усваивал без затруднений. Инструктор относился ко мне с уважением. Ко мне он никогда не обращался со своей любимой кличкой, а назвал или старшиной, или по фамилии.
Жизнь летных дней была напряженной и насыщенной. Подъем в три часа утра, полёты, затем подготовка самолета к завтрашним полетам, после этого разбор летного дня и подготовка к следующему летному дню. Свободного времени было очень мало. Помимо полетов были суточные наряды, уборка палаток, лагеря и другие работы. Курсанты-пилоты сделались все стройными, если у кого-то и был лишний вес, то он быстро слетел.
Наступил день самостоятельного вылета. Первый раз я поднялся сам в воздух на самолете Як-18 одиннадцатого июня 1952 года. Оторвавшись от земли, я ощутил неописуемый восторг, хотелось громко петь и кричать. Я несколько раз оглянулся назад, в задней кабине вместо инструктора был привязан мешок с песком. Выполнив все элементы по кругу, я совершил посадку. Таких полетов в первый день самостоятельного вылета курсант совершал два.
Вечером все наперебой рассказывали друг другу о своих действиях, шум в палатках не утихал и после отбоя.
С мешком, набитым песком, каждый из нас должен был совершить 15 полетов по кругу. После этого в заднюю кабину садился курсант из летной группы, назывался он «пассажир».
Вылетел самостоятельно и Тищенко. Меня инструктор часто подсаживал к нему за пассажира. Один раз мы поднялись на отработку фигур высшего пилотажа. Тищенко ничего толком не мог выполнить, и после каждой его фигуры мы срывались в штопор. Он перетягивал ручку управления, я ему помогал выводить.
Иногда я спрашивал, что за фигуру он хотел сделать, он сам ничего не понимал и вместо ответа издавал восторженное «гыы». Я показал ему, как выполняется петля, но он после своего выполнения вновь сорвался в штопор.
На земле Королёв спросил: «Ну, как рыжий летает?» Я не стал закладывать Тищенко и сказал, что нормально. В ответ на это инструктор только покрутил носом: «скажешь, нормально».
Однажды на наш аэродром прибыл заместитель начальника училища по летной подготовке — наш самый большой летный начальник, был он в звании полковника, а вот фамилию его я запамятовал.
Как учительница на показных уроках обычно спрашивает лучших учеников, так и наш инструктор быстро усадил меня в кабину и сказал в напутствие: «Покажи ему толковую посадку». С посадкой у меня трудностей обычно не было.
Летал я тогда еще с грузом, мешком с песком. Я вырулил и произвел взлет. Одним из главных элементов полета была осмотрительность. И каково же было мое удивление, когда я увидел вынырнувший из-под меня самолет. Земля дала мне команду : «07 на второй круг!»
Я ответил «понял», убрал шасси, закрылки, выполнил все элементы и вновь на четверном развороте сошелся с чужим самолетом. Я недоумевал, откуда он взялся? Промелькнула мысль: «Показал класс начальнику. Отправит меня после посадки в Умань на гауптвахту».
Меня вновь погнали на второй круг. Я выполнил первый разворот, покачал крыльями и тут же увидел причину свой ошибки. На аэродроме было два посадочных «Т»(тэ), и я дважды заходил на посадку у соседнего «Т». Они же полеты выполняли с правым кругом. Я попал к ним в круг потому, что первый разворот выполнил в первом полете с малым креном (с большим радиусом).
Теперь я вписался в круг нашего старта, по всем правилам сделал полет и произвел отличную посадку. Ко мне подбежал инструктор. Он слегка улыбался. Я спросил, собираться ли мне на гауптвахту? Королёв сказал: «Нет. Тебе полковник сделал амнистию и похвалил, что сам понял свою ошибку и сел отлично». Оказалось, что он отобрал микрофон у командира АЭ и не давал ему подсказывать.
Была еще странная методическая черта у нашего инструктора. Она сводилась к тому, что он регулярно напоминал, что любая ошибка летчика, как он выражался «если сундук промухал», — и летчик обязательно должен разбиться. При этом наш Вася добавлял: «И шапки сняли».
Показывал он это с помощью макетика самолета в руках, он всегда ломал у него шасси и переворачивал. Тут же после небольшой паузы, когда он считал, что мы уже переварили им сказанное, протягивал макет Тищенко и говорил: «Рыжий, сделать колесо».
На следующем разборе он повторял все то же самое.
Так как я был младшим командиром, то на мою долю выпадала участь часто исполнять роль старшины стартового наряда. Необходимо было разбивать старт, а это значит — раскладывать большие полотнища и закреплять их, расставлять флажки старта и смотреть за порядком в квадрате. Квадрат — это местонахождение свободных от полетов курсантов-пилотов.
Самое сложное заключалось в том, что если менялось направление ветра, то необходимо было молниеносно реагировать на это и подворачивать знаки старта строго по ветру. При помощи свиста, жестов, окриков руководил нами отчаяннейший из летчиков эскадрильи некий капитан Жмаев. Он не терпел никаких промедлений, так как самолеты были в воздухе. И тут мы работали во всю прыть и быстро меняли направление старта.
Капитан Жмаев, заместитель командира АЭ, не раз удивлял нас своим летным мастерством, выполняя фигуры высшего пилотажа на малой высоте (до 200м). Мы тогда еще не понимали, что это воздушное хулиганство, но так как оно присуще в какой-то мере каждому летчику, потому что требует смелости и точности расчетов и навыков, мы мысленно восхищались и завидовали его летному мастерству.
Доставалось мне, как старшему стартового наряда, здорово, и в этой связи уместно описать один случай.
Вручил я финишору ракетницу, которая была неисправная и не выстреливала ракету в первого спуска курка. Чтобы стрельнуть, необходимо было несколько раз подряд пощелкать курком. Финишор стоял у посадочного Тэ, наблюдая за планирующими после четвертого разворота на посадку самолетами, и если замечал у них какие-нибудь неполадки, должен был стрелять из ракетницы в сторону самолета и выставить красный флаг.
Когда закончились полеты, и я собрал стартовое имущество, то заметил, что в ракетнице находится невыстреленная ракета. Я, бывший мастер по вооружению, умел обращаться с таким оружием. Решив разрядить ракетницу, я попытался сложить ее в месте изгиба, и произошел взрыв. В метре от меня стоял курсант Б.Важник, и ракета, вернее ее пыж, попала ему в правую руку с тыльной стороны. Она сделала вмятину в руке, и из раны хлынула кровь.
Помощь оказал доктор; а командир АЭ подбежал, схватил меня за грудки в буквальном смысле и тряхнул с окриком: «Что ты сделал! Ты мог убить курсанта!» Но как выяснилось, ничего опасного не произошло, и Боря Важник через неделю уже летал.
На другой день после этого происшествия была построена эскадрилья курсантов, и командир АЭ лично довел случай моего неудачного выстрела и напомнил правила обращения с ракетницей. После этого начались полеты.
Руководил полетами сам майор Громов, и на сей раз неисправная ракетница попала ему. Как говорится, одна беда никогда не ходит, вот и случилось непредвиденное. По долгу руководства Громову необходимо было произвести выстрел в сторону самолета, угнать его на второй круг, так как курсант на команды радио не реагировал.
Майор Громов несколько раз щелкал пусковым крючком, но ракетница не стреляла. И когда он опускал руку с ракетницей, очевидно, чтобы положить ее на землю, произошел выстрел и попал в спину штурману полка подполковнику Зарембе. Тот слышал выстрел и ощутил толчок в спину, мгновенно побледнел и упал, словно убитый.
На этот раз я не был старшим стартового наряда, находился в квадрате и стал свидетелем всей этой картины. На старте поднялась паника, быстро отыскали доктора. Он начал топтаться около лежавшего мертвецки бледного Зарембы и тыкать ему под нос каким-то препаратом.
Раны доктор не нашел, да ее и не было. Пыж попал в толстый шов зимней куртки. Штурман на вид был немолодым и в холодное осеннее время носил зимнюю куртку. К чувству Заремба приходил медленно, и его решили отвезти в санитарную часть.
Мне довелось укладывать его на носилки и грузить в «санитарку». Сам же, вспоминая утренний инструктаж и то, как меня ругали, едва сдерживал смех.
После этого случая ракетницу списали, и она нам больше не попадалась.
В лагерях мы дожили до глубокой осени. Временами выпадал снег. Программа не была закончена. Низкая облачность мешала выполнять маршрутные полеты. На аэродроме мы долго просиживали в ожидании погоды. И все же летную программу мы заканчивали на зимних квартирах в Умани.
Пришлось осваивать посадку на снег на лыжах. И во время экзаменов я летал в зону при снежном покрове. Это создавало свои сложности, так как мы привыкли к местности летней и осенней. Но экзамены по летной подготовке я сдал на «отлично».
После экзаменов в декабре нам предоставили отпуск. Отпуск провел в Боромле. Молодежи, знакомой мне, осталось мало, и я часть отпуска провел у своего друга Зимина в Большой Писаревке. Там нам вдвоем было веселей.
После отпуска, в указанный срок, мы вернулись в Умань.