рождественская быль
Ну и темнотища! Ни черта не видать! Не поскользнуться бы… Этого мне только не хватало… Нет, всем невозможно угодить! Пока правительство с оглядкой на Европу дважды в год переводило часы на зимнее и летнее время, вокруг ныли и стонали. Это вредно для организма. Он страдает. Люди от инсультов и инфарктов помирают и т.д. и т.п.
Что ни говори, а сельские жители ближе к природе. К тому же умеют наблюдать и рассуждать… Вот они-то заметили, что всякий раз при переводе часов по команде из Кремля удои на фермах падают. Ну не могут коровы по чьей-то воле просыпаться раньше, чем предписано матушкой-природой. Значит, эта свистопляска со временем живому организму во вред. А человек разве не дитя природы? Вот и кумекайте, что к чему.
А китайцы, что на том берегу Амура! Мудрые жители Поднебесной, предпочитавшие тысячелетиями жить своим, а не чужим умом, до сих пор придерживаются опыта предшествующих поколений и не переводят часы в подражание Нью-Йорку или Парижу. Вот такие пироги… Донылись-таки россияне. Президент распорядился на сей раз не переводить время. Опять не угодил: утром темнотища, и вечером темно… Тьфу ты, ничегошеньки не видать!
Так примерно рассуждала я, возвращаясь с работы в темноте после восьми часов вечера. Вообще-то обожаю ходить по набережной Амура. Река, страдая от загрязнения, умудряется очищать себя и воздух вокруг, насыщая энергией прилегающее пространство. Аборигены Алтая считают священными места, где сходятся горы или сливаются реки. Так что не случайно люди в любое время года тянутся к воде или в горы. Зимой, если темно, я по безлюдной набережной — ни-ни. Темно, пустынно, страшно. Да, вот и хожу осмотрительно вечерами по центральной улице. Благо, что она самая освещенная в городе. А теперь еще и украшенная неживыми светодиодными елями да ниспадающими с голых тополей тоже светодиодными сосульками — белыми, синими (куда ни шло), но и зелеными и даже красными (будто кровь с деревьев стекает брр-р…). Да, ассоциации…, никуда от них не денешься…
Начало девятого, а центральная улица города безлюдна. Мое внимание привлекает одинокая фигура мужчины напротив ОКЦ (ну и придумали же названье для центра культуры!). Вот кому такое в голову пришло?...
Человек стоит не на тротуаре, а ближе к дороге, на снегу, опершись спиной на металлическую ограду, что отделяет прохожую часть от проезжей. Оглядываюсь — вокруг никого и свернуть некуда. Ой, мамочки, страшно-то как, … Сыграла труса, но иду, а куда денешься? Одна надежда — если что, заблажу и кинусь к ярко освещенному дворцу. Вот и назвали бы лучше не ОКЦ, а Дворец культуры или Дворец искусств, да пусть бы осталось народное наименование долгостроя — Бастилия! Нет, какую-то абракадабру породили курам на смех, ведь не благозвучно-то как — О-Ка-Цэ… Тьфу! Не знаю, кому как, а мне всякий раз представляется какое-то чудище огромное, серое, грязное, хорошо еще, что не злое. Идея! Надо с помощью студентов провести свободный ассоциативный эксперимент — выяснить у прохожих их впечатления от этого убогого названия. Да, так и сделаю…, если жива останусь…
Почти поравнялась с человеком, замедлила шаг, потом ускорила… Сердце сейчас выскочит наружу и взмоет в облака… Адреналин зашкаливает…
— Вот какого черта на работе задерживаешься? Кто тебя около компьютера держит? — на чем свет ругаю себя.
— Да чтоб еще когда задержалась! Все, баста! Дураков нет, — клянусь сама себе. — Пронесло бы!
Человек стоит неподвижно, ссутулившись, опустив голову на грудь, лицо спрятал в воротник, руки — в карманы. Стоит нетвердо, слегка покачивается из стороны в сторону. Строен, подтянут, в голубых потертых джинсах, на ногах — поношенные кроссовки. Сам в легкой куртке, вязаной черной шапочке. С виду — мужчина 30-40 лет. С работы, наверно, возвращается. А мороз жмет — под тридцать, а то и больше. Вторая половина января. Через день Рождество. Благополучно прошла мимо. Фу… слава Богу! С опаской оглядываюсь — не набросится сзади? Нет, стоит себе, как истукан…
Отошла немного от пережитого страха, отлегло от одного места, и нет бы скорей домой от греха подальше, целей буду, вернулась. На всякий случай, держась на расстоянии, окликаю несмело:
— Мужчина… мужчина, вам плохо?
Ноль внимания. Стоит, нахохлившись, с ноги на ногу переминается. Осмелев, подхожу ближе. Озираюсь — никого. Ни спереди, ни сзади. На противоположной стороне улицы, через дорогу идет в обнимку парочка. Это придает мне смелости, и я уже громко и грубо окликаю стоящего:
— Мужик, ты что, не в себе? Скорую вызвать?
С трудом поднимает голову и мычит:
— Мммм-мм…. Нннни…ннада...
Голова безвольно падает на грудь, он снова прячет нос в воротник, сильнее сутулится и ужимается.
— Ах! Так ты пьян до положения риз, сукин сын! — кричу я еще громче, стараясь вывести его из забытья, а больше для собственной храбрости. — Ты ж обморозишься! Нельзя стоять! Иди домой! Есть у тебя дом? Обморозишься! Околеешь!
— Мммм- мм… Ннни… оморожжж…сссь.
— С какой радости набрался? — кричу. Очнись! Очнись! Иди!
Никакой реакции.
— Ах ты так, — возмущаюсь, — и неожиданно для себя размахиваюсь и бью его сумкой по голове. Она легкая, кожаная. Ему не больно, ну хоть проснется!
— Ты ж ноги и руки потеряешь! Под тридцать жмет, ночью еще холоднее будет! Кому ты нужен будешь калекой? Воды не сможешь попить! Одеться сам не сможешь…
— Мммм- мм… Маать, ммне ти..иии..ипло…., нараспев, примирительно, с каким-то телячьим восторгом произносит он.
— Ах, тебе, мерзавец этакий, тебе тепло?! Я тебе сейчас покажу жаркие страны! Снова разворачиваюсь и теперь уже с силой бью его сумкой по голове, по плечам, по груди . И опять никакой реакции!
— Сотовый у тебя есть? Давай позвоню, пусть за тобой придут! Набрался до поросячьего визга! Мерзавец! Ведь не алкаш, видно по лицу, а напился, на ночь глядя. А морозище-то все крепче! Знаешь ты кто? — кричу я, — ты… ты… ты дурак! И мысли у тебя дурацкие! И действия тоже дурацкие!
Полный штиль.
— Ладно, сукин сын! Называй номер, я со своего позвоню.
Он поднимает голову, мотает ею из стороны в сторону и снова безвольно опускает подбородок на грудь, стараясь зарыться поближе к теплу, к телу. Да какое там тепло! Куртка-то на рыбьем меху… Сколько он стоит здесь? Ноги, наверно, совсем застыли? Что же делать? Не тащить же его на себе! Да и куда тащить-то?
— Ну все! — угрожающе громко и решительно говорю я больше себе, чем ему. — Придется милицию вызвать. Пусть увезут тебя паразита пьяного в КПЗ. Ничего! Посидишь ночь в камере, как миленький, зато к утру ноги да руки целы будут! Попрошу, они тебе еще и всыпят по первое число, чтоб знал, как пить (говорю мстительно, от души).
— Ало! Ало! Милиция?, — кричу я в телефон, и не подумав его включать. — Милиция? Приезжайте. Тут, около ОКЦ, мужчина стоит. Да, пьяный…
Пьяное чучело в потертых джинсах и поношенных кроссовках вдруг приободрилось, подняло голову, заозиралось и произнесло почти членораздельно:
— Не надо милицию. Только не милицию. Я пошел…
Он с трудом оттолкнулся от забора, развернулся, ступил на тротуар и нетвердо двинулся в противоположную сторону.
— Ага! Испугался! — злорадно возликовала я. И еще громче завопила в телефон:
— Милиция! Скорей приезжайте! Он уходит… Арестуйте его!
Человек, видимо совсем придя в себя, зашагал прочь еще сноровистей и тверже. Потом замедлил шаг и остановился, озираясь. Я снова заорала:
— Милиция! Милиция!
Он тут же двинулся дальше. Остановился.
— Милиция! — завопила я что есть мочи. — Милиция! Вон он, там стоит…
Теперь он твердой походкой зашагал, не останавливаясь. Я довольная пошла, куда шла — домой. На улице по-прежнему никого, лишь гремит музыка во дворце да сияют неживые светодиодные огни. Иду и оглядываюсь. Ага, идет. Значит, пришел в себя. Вдруг на перекрестке он остановился, посмотрел в одну сторону, в другую … и развернувшись, пошел в мою сторону.
— Ага, очухался на мою голову, — размышляю лихорадочно. — Сейчас догонит и задаст мне трепку по первое число! Так мне и надо! Дозадиралась! Вечно тебе до всего есть дело! Ну что прицепилась к человеку? - Так ведь замерзал же совсем! - Сейчас он тебе вломит! Давай теперь ноги в руки и наутек. Побежала. Поздно совсем, темно. Вот чего по темноте шарахаешься да еще к пьяным мужикам цепляешься? Нужен он был тебе?
Оглянулась. Человек стоял на переходе, от которого я только что предусмотрительно отбежала, и пережидал красный свет.
— Ага, это он сообразил, что не в ту сторону шел, — догадалась я, успокаиваясь. — Если не пошел на красный, значит, окончательно протрезвел. Слава Богу!
Он перешел дорогу на зеленый и уверенно направился по тротуару перпендикулярной улицы.
Я с облегчением расхохоталась. Смех распирал меня. Натерпелась страху, зато теперь знаю самое страшное слово. Вот чем надо было сразу пугать! А то руки отморозишь, ноги отморозишь, калекой останешься… Все нипочем, а от этого слова мигом протрезвел!
Иду, успокаиваюсь, размышляю… Слава Богу, что надоумил меня не пройти мимо. Господи, если моим сыновьям придется трудно, сделай так, чтобы рядом с ними оказался неравнодушный человек!