О душе

 
                (размышления)
               
            Душа – это что? Душа – она какая? Небесная? Земная? Небесно-земная? Впрочем, я всегда остерегаюсь теософских вопросов, поскольку софистика может увести в никуда. Всё дело в ВЕРЕ. Я-то, как всегда, с земным к тебе, мой читатель.
            Весеннее утро. Да такое солнечное, первое, с какого, кажется, и начинается всякая весна. Миг, когда душа рвётся навстречу солнечным лучам, летит в голубой купол неба, подзабыв все тяготы земного многотрудия, спешит на торжества всего ЖИВОГО.
            Вот если бы душа попадала только на торжества. А она через что только не проходит… То вдруг почернеет  от грязи, что на неё не весть откуда и за что выльется. То в горьких бедах искупается. Редко ей случается слову доброму радоваться, а от лучика любви расцветает, как скромный одуванчик на обочине узкой тропинки – ликует, пока на него не наступили…
            А может, всё-таки есть души, что миновали тягости земного пребывания? Вряд ли… Дай-то Бог вам, читатель, встретить сие исключение.
            Телефонный звонок. В трубке дрожащий голос дорогой мне со студенчества Ниночки:

 – Доброе утро, моя… – услышала я слёзное приветствие.

  – Доброе, обязательно доброе! О чём ныне плачем? – начала я с шутки, но осеклась.

  – Приезжай. Мне плохо, – с трудом проговорила Нина и положила трубку.

            Час спустя, я нажимаю на кнопку звонка в квартиру Нины: раз, два, три… Открывать мне не спешат. Звоню ещё, ещё…  Наконец-то за дверью послышались шаги, со скрипом щёлкнул замок – дверь отворилась. Передо мной – невестка Нины. Бессловесна. Не ответив на моё доброе приветствие, не пригласив меня, молча повернулась, ушла в свою комнату.
            Затворив за собой дверь, прохожу в комнатку к Нине. Резкий запах лекарств и застоявшийся воздух перехватили мне дыхание. На диване она, добрая наша умничка Нина… Лежит, тяжело дышит, будто карабкается на кручу с грузом на плечах. Рядом с диваном, на стуле, тарелка со шприцами, пустыми ампулами из-под лекарств, тут же оставлена ( почему-то всегда пугающая меня) бумажная лента-кардиограмма. Мельком глянула на неё: почти прямая линия… Только что была «скорая».

 – День добрый тебе, наша приболевшая, безмерно любящая жизнь, оставить которую намерены мы лет этак через …, после девяноста, – начала  я  с полушутки, стараясь вселить в больную надежду на выздоровление. – А для начала откроем форточку…

 – Открывай, мой единственный близкий человек. Я похоронила сына, – еле шептала
   Нина.

           Свежий воздух быстро заполонял комнатушку, словно волшебник, облегчал дыхание Нины, осушая неуёмные слёзы на её щеках. Налила ей гранатового соку, что прихватила по пути. Она пила медленно, малыми глоточками, словно давно не принимала пищи, чтобы потихоньку уйти … Знаю, так делают, когда настигает безысходность. Трагедия ворвалась в этот некогда счастливый дом. Какая, нет сил спросить…

 – Давай вспомним нашу Родину, – вдруг тихо начала она. – Я поведаю тебе о своём
   счастье. Помнишь, как мы после института по направлениям разъезжались по всему
   нашему Союзу. Молодые, здоровые, знали, что нам везде будут рады, ждут там,
   куда у нас  билет: до Владивостока, до Сахалина, до Камчатки, до Казахстана, а
   у меня – до Красноярска. Зашла в вагон, определилась с местом. В соседнем купе
   гитара – и  «…мы едем за туманом и за запахом тайги…». Это развлекали народ
   четверо лейтенантов-подводников, спешивших после училища на Тихоокеанский флот.
   Им подпевали трое выпускников, инженеров- энергетиков, которым предстояло
   строить Зейскую ГЭС. И я подключилась, поскольку без песни не могу. Чуть позже
   спустился с верхней полки, представившись физиком, молодой, спортивного вида
   человек, белокурый, голубоглазый. Поразил схожестью с Есениным, да ещё запел
   «Клён ты мой опавший…», изредка поглядывая на меня. А когда в Новосибирске
   выходил, вручил мне листок из записной книжки, где был написан адрес:
   Академгородок, улица, дом, квартира. Фамилия. Устно строго добавил: «Жду письма.
   Игорь».
           Через месяц ему написала, не знаю зачем. Спустя неделю, он постучал в
   дверь класса, где я давала урок литературы своим десятиклассникам. Присутствовал
   до конца урока. По пути в учительскую сказал, что и урок, и я понравились, что
   сейчас удивит моих коллег. Когда зашли в учительскую, он, будто давно всех
   знает, торжественно заявил: « Уважаемые коллеги, благодарю за Вашу доброту к
   Нине  Михайловне, но я ей дарю нечто большее – любовь, а потому мы объявляемся
   мужем и женой…».
           Мы были счастливой парой на свете… Нам дали просторную четырёхкомнатную
   квартиру, с рабочим кабинетом для мужа. Оба преуспевали в своих науках. Его
   высокая душа меня и согревала, и пестовала, чему я благодарно радовалась и
   растворялась в заботах о нём. Иногда так загадочно на меня глянет, произнесёт:
   «И кто нам с тобой послал такие мудрые души…». Он был больше, чем физик-
   ядерщик, мыслил категориями философа.
          Беда пришла внезапно. Игорь облучился, да так, что сгорел за два месяца…
          Мелькнули пять лет счастья, как краткая молния ожидаемой первой майской
   грозы.               
   С четырёхлетним сыном Матвеем я вернулась сюда, к своим родителям. Поставила его
   на ноги. Красавец, учёный-математик. Не препятствовала его женитьбе, хотя надо
   было… Прожили они более двадцати лет. Она и слышать не хотела о работе, да и
   профессии – никакой. Правда, внучка, Аллочка, получила достойное образование,
   под насмешки матери: « Ещё одна учёная нищенка в семье…». Ей, бездушной матери,
   сумасбродке, подавай только деньги – всё мало. У Матвея же никогда не было
   диких денег, хотя зарплата была вполне приличная.

 – Нина, ты устала, отдохни, – тихонько вымолвила я, боясь услышать предстоящие
   подробности.

          Из другой комнаты тянуло табачным и спиртным, неслась нецензурщина.    
   Я плотнее прикрыла нашу дверь. Поймала себя на жуткой мысли: тут я не в силах
   чем-либо помочь. Когтистая лапа сжимала моё сердце. Прочь бы отсюда, да вот
   совесть не позволяет…

 – О своём отце хочу сказать. Зачем? Сама поймёшь. Вот его история, – вновь тихо
   начала Нина. – В 1942 году он попал в плен. Из лагеря, совсем измождённый,
   обессилевший, неведомо как оказался на немецкой ферме. Где-то близ границы со
   Швейцарией. По-немецки он немножко  понимал, поэтому инструкцию совсем молодой
   фрау Эльзы, хозяйки, уяснил: работать двадцать часов, спать в сарае, на топчане
   возле коров, еда «гут». Так и начал, но от голода терял уже последние силёнки…
   Ночами не спалось: где-то далеко Родина, в беде. А кто забывает Родину, тот
   рано или поздно её, Родину, теряет. Вырваться отсюда – во что бы то ни стало.
   Чтобы ожить, стал ночами поддаивать коров и пить молоко. Оживал. Как-то ночью к
   нему в сарай пробрался серб, тоже пленный. Вдвоём сумели пересечь швейцарскую
   границу. Вместе воевали, защищая от фашистов  Югославию. Вернулся в 1945 году
   на Родину, но угодил в лагеря на восемь лет, потому что в плену был…
         Не озлобился, никого не клял. Помню его слова: « Я – дома, на своей земле,
   на Родину обидеться – всё равно что на мать родную, ранить её душу. Запомните …».
   Эти слова стали нашим семейным кредо.
         Милостив Бог, забрал душу отца к себе до нашей семейной драмы. Доживи он
   до беды нашей – лишился бы разума…
         Месяц назад Матвей поехал в Германию на симпозиум, в итоге – приглашён в
   одну из научных лабораторий за …  «гут евро». Он ответил : « Благодарю за
   предложение. Но моей русской душе лучше дома…».
         До отлёта в Москву оставалось больше суток, и он решил навестить дочку
   Аллочку, хоть и недавно виделись (домой на недельку прилетала из Германии, там
   она вот уже год при гимназии совершенствуется в немецком). А нашёл её на той
   самой … ферме, где над её пленным дедом молодая фрау Эльза измывалась. Теперь
   его внучка … выгребает из-под престарелой немощной злой фрау.

 – Дочь, и это есть совершенствование языка?! Что заставило тебя, образованную,
   молодую, так низко пасть? Деньги? Да будь я нищим, отказался бы от милости их,-
   выпалил отец.

 – Мамино нытьё – ей всё мало. Вот и решила заработать, – сквозь слёзы ответила
   дочь.

 – Перед кем выкладываешься? Забыла историю семьи, нашу историю? Знай, она,
   история, имеет прескверное свойство – повторяться. Не забывай это, – как
   прощание произнёс отец и ушёл.

   В самолёте ему стало плохо. Попал в больницу с сердцем. Через три дня
   скончался. Сорока дней не прошло, а его жена вон уже обзавелась другим – пьют
   на растреклятые бумажки фрау…
            
         Исповедь Нины кончилась. Исповедь прощальная. В этом доме, некогда
счастливом, появилась жадность к деньгам – дали трещину семейные устои.  Поселилась сама безысходность.
         Увидеть это – что в аду побывать. Возвращаясь домой, всё думала…  Неужели Аллочка не вернётся к семейному кредо деда, отца? Неужели она и впрямь навсегда забыла  слёзы земли нашей? Как могла стереться память о тех, отдавших за неё жизнь? Не может, не может быть… Не может история исчезнуть: она же – ДУША Родины, такой на сегодня израненной, униженной, ищущей защиты…

               
                08.04.2013 г.