Солнце с силой пробивалось в окно спальни, пытаясь раскрыть мои слипшиеся ото сна глаза. Я не хотел поддаваться, но так как оставаться в кровати сил больше не было, то я открыл их. Возможно, это был эффект глубоко сна, но я не узнал свою спальню. Всё выглядело таким знакомым, но при этом меня не покидало чувство, что я вижу эту комнату впервые.
Взгляд упал на фотографию в красивой чёрной рамке, которая стояла на прикроватной тумбочке. На фотографии было изображено четыре человека. Себя найти я смог быстро, а вот опознать жену и детей смог не сразу. Что же это такое? Перевёл взгляд на часы. Злосчастные стрелки остановились в вертикальном положении, указывая вверх.
— Ну, теперь всё понятно, — усмехнулся я, — если столько спать, то кого угодно позабыть можно.
Я подал тело вперёд, чтобы выбраться из плена собственной кровати, но высвободиться с первого раза не удалось. Я предпринял ещё одну попытку, и вот уже мои ноги, свисая с кровати, касаются пола. Встал с первого раза и, потягиваясь, побрёл в сторону ванной. Когда по ногам пробежал холодок от плиточного пола ванной комнаты, вспомнились постоянные порицания жены, что я должен надевать тапки. Посмотрел в зеркало, в отражении увидел сорокалетнего небритого мужчину с копной рыжих волос на голове. Синяки под глазами, опухшее лицо, короче, полный комплект любого любителя поспать.
Рука потянулась за зубной щёткой, и тут меня передёрнуло. В стаканчике было шесть щёток. И я откровенно не знал, какая из них моя. Ладно, две детские можно не брать в расчёт, но даже без них, щёток было много. Я посмотрел на них повнимательнее. Они отличались лишь цветом. Жёлтая, оранжевая, голубая и синяя. Ладно, какой мой любимый цвет? Я закрыл глаза, постоял немного, а когда открыл их, то взял из стаканчика оранжевую щётку. Да уж, со мной сегодня явно что-то не так.
Когда с утренним туалетом было покончено, я вернулся в спальню, чтобы заправить постель. Тогда я и заметил на тумбочке маленький листок бумаги. Это была записка.
Мы уехали за туфлями для Мэри, вернёмся к обеду.
Надеюсь, ты не проспишь весь день. Не забывай, выставка открывается уже завтра, так что желаю тебе хорошенько поработать.
С любовью, твоя Элизабет.
Сказать по правде, ни о какой выставке я не помнил. Наверно, некоторым людям просто противопоказан сон. С этой мыслью я и спустился на первый этаж. Весь холл, который весьма немаленького размера, был заставлен картинами. На ближайшей ко мне был изображён большой парусник, продирающийся через волны бушующего моря. По палубе бегали матросы. На вид они были спокойные, хотя вокруг была кромешная темнота, а морские волны достигали своей высотой десятков метров. Вероятней всего, они знают, что они делают. Картина была красивой, я даже немного покивал головой в знак одобрения. Посмотрев на левый нижний край картины, я открыл рот. Там было написано моё имя. Джимми Л. Браун.
Сделав несколько шагов по проходу между мольбертами, я остановился у другой картины. На ней был изображён маленький щенок, задорно играющий с маленьким резиновым мячом. Что удивительно, мячик на картине показался мне до боли знакомым. Немного подумав, я вспомнил, что такой же мячик мне подарила бабушка, когда мне исполнилось три. Нахлынувшие воспоминания заставили повернуть голову в сторону парусника. Без сомнений, это один из тех парусников, модели которых любил собирать мой дед.
Следующей картиной оказался маленький домик на фоне заката. Я сразу узнал дом своих родителей. Под всеми тремя картинами была моя подпись, так что сомнений по поводу того, кто их рисовал, у меня не осталось. Остальные картины, а их было около двух десятков, тоже были написаны мной и изображали какие-то близкие мне вещи: вот мой первый велосипед, а вот набережная, на которой мы с Элизабет провели первое свидания, гуляя под звёздами, болтая о всякой ерунде.
В какой-то момент я заметил, что делаю уже второй круг по этому холлу, тогда я остановился и прислушался. За окнами уже во всю гудела жизнь. Машины ездили, дети бегали и смеялись, птички пели. Я стоял и наблюдал за открывшимся для меня зрелищем. Праздник жизни, не иначе.
-Джимми.
Я обернулся. Сзади никого не оказалось. Показалось? Не уверен. Не смотря на весь этот гам на улице, в доме было весьма тихо, так как никого собственно и не было дома. Но если мне это не послышалось, то кто это мог быть? Я смотрел на приоткрытую дверь, так что, предположив, что голос донёсся оттуда, пошёл прямиком к ней. За дверью оказалась мастерская. В ней стоял специфический запах краски и растворителя. На столе были разбросаны кисточки, некоторые из них были совсем новые, а некоторые были похожи на шарпея. Так же в мастерской стоял мольберт с большим холстом, на котором была изображена моя семья. Я сразу их узнал. Все счастливые, улыбаются.
Но работа была ещё далека до завершения, поэтому я взял палитру и кисточку, принялся рисовать, напрочь забыв, какая причина привела меня в мастерскую.
-Папа!
Я повернулся. На пороге стоял рыжий мальчик семи лет. Мой сын. Джим младший.
-О! Вы уже вернулись! Я так заработался, что не услышал, как вы приехали.
Мальчик улыбался во весь рот:
-Ты, наконец, решил закончить её?
Я бросил взгляд на холст:
-Да,- протянул я,- Ведь это надо когда-нибудь сделать.
Джим младший подошёл поближе:
-Эй! Папа! Я же просил нарисовать меня без веснушек!
-Извини, я, должно быть, забыл,- виновато протянул я.
Джимми посмотрел на меня, а потом внезапно шлёпнул себя ладонью по лбу:
-Я и сам забыл! Мама же просила привести тебя помочь ей. Пошли скорее!
Я положил палитру на стол, сунул кисточку в стакан, и в тот же момент Джим младший взял меня за руку и потащил меня за собой. Выйдя в холл, я увидел дочку, разгуливающую в новеньких туфлях. Она была удивительно похожа на свою мать. Такие же каштановые волосы, такая же жизнерадостная улыбка. Ей очень нравились мои картины, она могла часами разгуливать, рассматривая их. Не то, что Джимми, которого больше увлекал футбол и погони за соседским котом.
Увидев меня, Мэри подбежала и крепко обняла меня,- Доброе утро, папа! Гляди, что я нарисовала,- В руках она держала небольшой рисунок, который я не заметил раньше. На нём были изображены подсолнухи в высокой стеклянной вазе.
-Какая красота,- воскликнул я,- У тебя получается не хуже чем у Ван Гога. Если ты продолжишь в таком же духе, то я останусь без работы,- Она лишь смущённо захихикала в ответ.
Прямо у входной двери я вновь услышал тот томный мужской голос, что привёл меня в мастерскую. На этот раз он сказал: «Глаза». Я остановился и оглянулся. Вновь никого. Всё по-прежнему. Слишком отчётливый голос, чтобы списать его на простое эхо в голове.
Сын с нетерпением дёрнул меня за руку. Мы вышли на улицу, где у машины стояла Элизабет. По её спине водопадами спускались длинные каштановые волосы. Когда она повернулась, то меня будто молния ударила, я вспомнил нашу первую встречу. Я тогда ещё был лишь студентом второго курса художественного колледжа. Она же была аспиранткой в университете, где преподавал мой дед. Благодаря нему мы и познакомились. Не смотря на разницу в возрасте, Элизабет была немного старше, нам всегда было о чём поговорить. Вероятно, это тоже заслуга моего деда, который с детства приучил меня к литературе. Я помню, как у меня перехватило дух, когда я впервые увидел её улыбку. Вот и сейчас её улыбка застала меня врасплох.
-Ну что, Джим, вытащил этого лежебоку из постели?- с улыбкой произнесла она.
-Нет, папа работал!- ринулся защищать меня сын.
-Так или иначе, дорогой, помоги отнести сумки в дом.
-Я думал, что вы только за туфлями поехали,- усмехнулся я.
-Ну, ты же знаешь, как это бывает.
Взяв сумки, я двинулся в сторону дома. Джим младший помог мне, открыв дверь. Тут я вновь услышал голос:
-Твои.
Сумки выпали у меня из рук. Холл, забитый картинами ещё две минуты назад сейчас был пуст. Точнее, в нём стояли диван, телевизор и большой обеденный стол. Картин не было.
-Что случилось, папа?- немного испуганно произнёс сын.
Я стоял и был не в силах ответить. Элизабет ринулась собирать яблоки, которые, освободившись от гнёта тесных пакетов, покатились по дорожке.
-Где картины?- наконец вымолвил я, обернувшись на жену. Та смотрела на меня снизу вверх, собирая яблоки обратно в пакет.
-Какие картины, дорогой?- удивилась она.
-Мои картины. Здесь стояли мои картины. У меня же завтра выставка. Ты же сама мне об этом написала.
-Ты здоров, милый,- с испугом спросила Элизабет.
Я не знал что ответить. Она подошла, потрогала мне лоб. Что-то говорила, но меня словно оглушило. Я поднял сумки и отнёс их на кухню.
-Дорогая,- подошёл я к жене,- Скажи мне, пожалуйста, кем я работаю.
-Ты старший менеджер в салоне «Вольво». Ты точно здоров? Может вызовем врача?
Я стоял и просто смотрел на неё. Вдруг я почувствовал, как пот начинает стекать по моей спине.
-Свои глаза.
Словно электрический заряд по телу. Вновь этот голос из ниоткуда.
-А как же Мэри, она ведь нарисовала сегодня подсолнухи, пока ездила с тобой в магазин. Она же хочет стать художником, ей же так нравятся мои картины!
-Прости, кто?- в её глазах застыло непонимание.
-Мэри! Наша дочь. Десять лет, озорная такая, прошлой весной ей ещё сняли пластинки. Вы ведь сегодня ездили в магазин ей за туфлями?
Элизабет была явно напугана.
-Дорогой, у нас нет никакой дочери…
-Как нет дочери?- ноги стали подкашиваться, спроси Джима младшего, он же, он же…- комок подплыл к горлу, я просто не мог больше говорить.
По щекам моей прекрасной жены катились слёзы.
-Джим, ты же знаешь, что наш сын не разговаривает.
Я повернулся, Джим младший сидел на диване и безучастным взглядом смотрел в телевизор, по которому показывали каких-то гогочущих животных.
В голове щёлкнуло. У Элизабет случился выкидыш, после этого пришлось бросить идею стать художником и пойти работать на самую обычную работу. Джимми же родился с небольшим отклонением. Аутизм.
-Джимми, открой.
Я повернулся к Элизабет.
-Почему он не разговаривает, я же слышал… Он же звал меня сегодня…
Жена смотрела на меня с удивлением, на щеках не было и следа от слёз.
-Кто не разговаривает, дорогой?
Я повернулся в сторону дивана, на нём никого не было. Телевизор был выключен.
Ноги гудели от адской боли, стоять было просто невозможно. Голова кружилась так, будто дом вращается.
-Открой свои глаза.
-Я…- но не успел я сказать хоть что-то, как понял, что Элизабет тоже нет. В доме не осталось никого. Боль в ногах прошла. Я вообще больше не чувствовал ног. Посмотрев на них, я понял, что сижу в инвалидной коляске. Я поднял голову и посмотрел в окно. На улице стояла кромешная тишина. Мало того, будто жизнь замерла. Ни дуновения ветра. Ни шума автомобилей. Во всём мире нет ни души. Вдох. Выдох. Я остался совсем один.
-Джимми, открой свои глаза.
Оглушительный шум будто вытащил меня из моего дома и со скоростью поезда посадил меня в кресло. Передо мной сидел мужчина, он был лысым, а его лицо украшала роскошная седая борода.
-Где я?- только и смог удивлённо сказать я. В груди чувствовалась тяжесть, будто мои лёгкие наполнили свинцом. Дышать было немного больно.
-Ты у своего врача.
Я осмотрелся. Комната, в которой я очутился, походила на кабинеты психотерапевтов, которые я видел когда-то в кино. Когда мой взгляд упал на зеркало, я обомлел. На меня смотрел молодой парень с впалыми щёками, бритый под ноль, с синяками под глазами, которые были настолько тёмными, что их можно назвать чёрными.
-Кто я?- с дрожью в голосе произнёс я.
-Ты Джимми Л. Браун. Ты находишься в лечебнице имени Марколли.
-Что только что было? Всё это? Дом, жена, дети… Они были не настоящие…?
-Это всё был глубокий гипноз, Джимми. Я хотел показать тебе мир, в котором ты можешь жить, если сможешь победить свою болезнь.
-Я был художником…
-Ты ещё можешь им стать, Джимми, ты весьма неплохо рисуешь.
В руках у меня лежали несколько листков бумаги. На самом верхнем листке были карандашные наброски парусника. Того самого парусника, который я видел в том доме. Только тот был гораздо красивее. Рисунок, который я сейчас держал в руках, был похож на карикатуру на тот прекрасный парусник.
-Ты не должен сдаваться, Джимми, у тебя талант.
Тогда я и заметил красные отметины у себя на руках.
-Я что, наркоман?- с удивлением, подняв голову, спросил я врача.
-Да, Джимми, ты наркоман. И именно по этой причине ты и лежишь в этой клинике. Ты должен понять, всё, что ты видел, может стать твоим, ты лишь должен этого захотеть.
Меня будто окатили ведром холодной воды, я не знал, что сказать. Поэтому я просто встал и направился к двери.
-Извините, доктор, мне что-то нехорошо.
-Да-да, конечно, Джимми.
Но я его уже не слышал, я выбежал из кабинета, подбежал к окну и стал жадно глотать воздух. Наглотавшись до головокружения, я упал на скамейку возле стены и, обхватив руками голову, потерял сознание.
-Мистер Марколли, как вы думаете, этот мальчик справится?
Доктор, который буквально десять минут назад принимал Джимми, всё ещё сидел в том же кресле и курил сигару. Вопрос своей помощницы он будто игнорировал. Точнее, так мог подумать кто-то, кто не знает этого врача, помощница же, молодая вертихвостка, знала, что старик просто любит подумать над ответом.
-Нет, думаю, у него нет шансов,- вздохнул он, - Мэри, а ты знаешь, в чём разница между чижом и воробьём?
-Не уверена, сэр.
-Эти птички похожи, только одна из них красиво поёт, а другая – обычный паразит. Наш Джимми не похож на «чижа»,- он затянулся, а после выдохнул облачко дыма,- И я не вижу смысла рассуждать, что было бы, если бы воробей оказался чижом.