Актуальный парадокс
Служба въедается в кровь. Проснешься иной раз по утру, смотришь с удивлением на свои солдатские доспехи: «где это я, что со мной, да я ли это?». Бывает, скажешь себе: «Какой ты, Миха, к черту боец? Ты же лох дворовый, тебе бы пиво пить, да с девками пропадать. Такая вот, мужики, правда жизни. Да сами знаете - служба. Надел лямку добровольно, тяни, пока сила в коленях есть. Надо же кому-то. Ох, отслужу - ворочусь! Но так устал мечтать о гражданской жизни. В какой-то степени гражданка уже пугает меня. Сенсация! … Это признание выщелкивает меня из моих мыслей, как прорвавшаяся при наматывании портянка способна мгновенно перенести ваше сознание в иную плоскость. Мне кажется что в мире больше нет ни столиц ни курортов ни дискотек ни ресторанов. Только эти горы эти леса.
Вот чего мне хочется: лежать на белом писке, а вокруг пологие, сверху напоминающие человеческий мозг горы, роскошных островов Мальдивы. , И чтоб вокруг — только экзотические ростения и животные, на пальцах — следы морской соли, а в небе пусть светит как на детских рисунках улыбающиеся солнце. И чтоб ни какого шума — полное спокойствие и кислород, ни единой мысли в голове, а рядом пеликаны ныряли бы в океан за рыбками — блестящими ртутными капельками.
В свой последний день, я услышу хлопанье крыльев, это будут крылья пеликана, летящего с океана, — большого, глуповатого, веселого пеликана, который приземлится рядом со мной и на своих гладких кожаных ластах вперевалочку подойдет к моему лицу и без страха, элегантно, как официант, предлагающий карту вин, положит передо мной подарок — маленькую серебряную рыбку.
За этот подарок я отдал бы что угодно.
Все чаще теряюсь в мыслях о будущем. Но я не знаю, откуда у меня эта подсознательная самоуверенность. Может, я и не кажусь человеком, который все в этой жизни видит и все пытается понять, но это так. Просто я не могу позволить себе показать это. Не знаю почему. Подымаясь по склону, я обдумываю все что сказано когда-то мудрыми людьми. Должно быть, как говорит мой друг Витек, к жизни нужно относиться с большим юмором. Но это трудно. А еще в отличии от православной веры сотни сект чуть ли не гипнотизируют навязывая нам свою веру и от куда они этому набрались. Пытаются преподнести Бога вроде как секс, а я будто с другой планеты, где секса не существует, и прибыл на Землю, где все говорят только о том, какая замечательная вещь секс, и показывают мне порнографию, и вообще живут ради секса.
Я знаю, что наши эмоции, какими бы прекрасными они ни были, исчезают без следа, и виной тому наша принадлежность к среднему классу.
Понимаете, когда принадлежишь к среднему классу, приходиться мириться с тем, что история человечества тебя игнорирует. С тем что она не борется за тебя и не испытывает никакой жалости. Такова цена каждодневного покоя и уюта. Оттого все радости стерильны, а печали не вызывают сострадания.
И все мельчайшие проблески красоты, такие, как это утро, будут забытыми, растворятся во времени, как оставленная под дождем видеопленка.
И снова мной овладевают противоречивые чувства.
Какой общий предрассудок перебрасывает нас с места на место? Что заставляет нас вкалывать, в мирной жизни чтобы купить мороженное, кроссовки и шерстяные итальянские костюмы? Я вижу как мы разбиваемся в лепешку, чтобы приобретать барахло, но не могу отделяться от чувства, что мы не ценим его. Все мы по утрам идем на работу только по одной причине: мы боимся того, что случится, если этого не сделаем. Мы как биологический вид не созданы для безделья. Нам кажется, что созданы, но это не так. Даже когда мы погибаем мы не остаемся в покое. Пытаемся подсказать живущим на земле незнающим что здесь за гранью смерть. И кричим во все горло, подаем знаки. Нас больше с вами нет. Теперь все уже давно прошло. Пожалуйста, переведите дыхание, потому что дыхание — это то, что нужно вам,— кислород, свет и вода. И время. Вам, но не нам. Нас более нет рядом с вами. Мы больше не принадлежим к миру живых. Теперь рядом с нами птицы — вот куда они улетели. И рыбы в море, и растения, и все дивные твари Божьи.
Здесь прохладнее и тише. И мы уже не те души; теперь мы глядим на вещи иначе. Потому что было время, когда мы были готовы к худшему. Но ведь потом худшее и случилось, разве нет? И нас уже больше ничем не удивишь.
Спустя два года после окончания службы мне довелось отдыхать на одном из сочинских курортах. Я только-только въехал с севера на кавказскую магистраль через Горячий ключ. На душе у меня было светло. Возле небольшого городка под названием Джубга я сорвал с придорожного дерева пару теплых мандарин размером с тенисный мяч. Сев в машину, я закрыл окна, чтобы не выпускать запах очищенного мандарина. Я заляпал руль клейким соком и ехал, вытирая руки о штаны. Поднявшись на гору, неожиданно впервые за день я увидел горизонт — над синей гладью черного моря, — а справа в стороне Туапсе. На горизонте нечто, заставившее мою ногу непроизвольно нажать на тормоз, а сердце — едва не выпрыгнуть изо рта.
Я увидел оживший рассказ Жени Зыкина: ядерный гриб до самого неба, далеко-далеко на горизонте, злющий и плотный, со шляпкой в форме наковальни, размером со средневековое королевство и темный, как занавешенная спальня ночью.
Сладкий фрукт упал на пол. Я притормозил у обочины под пронзительную серенаду едва не протаранившего меня сзади ржавого грузовика, набитого всяческим хламом. Но сомнений не было; да, гриб торчал над горизонтом. Он мне не померещился. Именно таким он мне и представлялся бесстыдным, изможденно-помятым, всепожирающим.
Меня охватил ужас; кровь прилила к ушам; я ждал сирен; включил радио. Неужели кризис произошел после полуденного выпуска новостей? Удивительно, но на радиоволнах все было спокойно — сплошной музон для конькобежцев. Неужели я спятил? Почему никто и ухом не ведет? Навстречу мне проехали несколько машин; ни одна и не думала спешить. Делать было нечего; охваченный противоестественным любопытством, я двинулся дальше.
Гриб был таким огромным, что, казалось, бросал вызов перспективе. Я понял это, подъезжая к Туапсе. Каждый раз, когда я думал, что достиг эпицентра взрыва, оказывалось, что гриб все еще далеко. Наконец я подъехал так близко, что его черная, как автопокрышка, ножка расползлась на все лобовое стекло. Горы — и те не кажутся такими огромными.
Наконец, круто повернув вправо, на перекрестке я увидел корни гриба. И тут доподлинно оказалось, что его натура проста и тривиальна: на маленьком пятачке горел ангар. очень похожий на склад горюче-смазочных материалов, вот и все дела. У меня камень с души упал. Черный, упирающийся макушкой в стратосферу монстр родился от ярких языков оранжевого пламени, вьющихся из ангара. Но ведь облако дыма виднелось за сто километров. Да что там, даже из космоса.
Событие это превратилось в своеобразный аттракцион для зевак. Проезжая мимо горящего ангара, машины переходили с рыси на медленный шаг, а многие, как и я, вообще останавливались. Усталые искапризничавшиеся в дороге дети переставали бузить, отцы останавливали свои бежевые седаны и, вытянув ноги, принимались за поедание всевозможных бутербродов.
Пятак, на котором стоял ангар, обуглился до абсолютно черного цвета, совершенно космического, не имеющего к нашей планете никакого отношения. То была засасывающая чернота, не желавшая уступить внешним наблюдателям ни одного фотона.