Мысль она: родилась, возникла, появилась, промелькнула, исчезла, исчезла бесследно.
Он мысль: уловил, схватил, связал, удачно связал, упустил.
Какая мысль? Сверлящая, надоедливая, неожиданная, глубокая, неожиданно глубокая, мрачные мысли. Что делают? Посещают! Не посещают!
« У него мысли какие-то бессвязные». Вот это удар, меня оскорбили, опорочили, унизили. Как посмели? Кто посмел? Вы позволили совать свой нос в мои мысли, в мою первую сигнальную систему. Выходит, что мысль, рождаясь непроизвольно, становится произвольной для всех. И с ней начинают творить произвол - обсуждение, анализ, синтез, выход продукта в виде вывода: чушь! Однако это даже неплохо, если мысли вольно или невольно были обнародованы, потому что непреданные гласности они покоятся на кладбище мыслей, слой за слоем, друг на друге. Гигантской толщины пласты мертвецов, умещающиеся в кубических сантиметрах головного мозга. Давно стерты временем надгробные надписи: «Здесь с миром покоится мысль такая та родившаяся энного года, месяца, числа, часа и безвременно ушедшая…» Что же мучило меня несколько лет назад? Что не давало уснуть, скобля внутреннюю поверхность черепной коробки? Это была она. Такая прекрасная в своей первозданности, голенькая как младенец, наивная как дура, смелая как Гагарин. Исторгни ее из себя тогда , отдели от своего бренного тела немедленно и может быть , кто знает она бы не умерла. Но страх показаться смешным, глупым, прослыть чудаком поборол. И вот начинается действо: мысль нужно подстричь, побрить, прилично одеть, ну кому она нужна в лохмотьях? Последний штрих подушить. Какой же аромат ей придать? Уксусной эссенции - слишком остро, вдруг обидятся. Запах ванили – совсем неостро, обижусь сам. В этих парикмахерских изысках уже и не помнишь, а что собственно тебя так резануло в первую минуту ее появления, почему ты был так возбужден, почему считал себя умнейшим на свете, почти первооткрывателем? И вот ты уже рад, что губы не разомкнулись, хорош бы я был! С чувством облегчения отправляешь ее к праотцам.
Индивид думает. Напрасно он так думает, он передумывает весь эволюционный кладбищенский запас, отправленных к праотцам мыслей всего предыдущего человечества. Так, и заплутать недолго. Хвала тому же человечеству, а именно тем его представителям, которых в быту зовут просто – гений. Гений без ссылок - «Что - то тут нечисто», «плагиатом попахивает», «а родственники у него кто?» - это завистишка к ним не относится. Гений-аксиома! Доказательств не требует, как та дорога по которой ты ходишь много лет, не задумываясь о том , что раньше здесь был лес , ледяная пустыня , первичный океан , раскаленная , свежерожденная Земля , Космос , но ты сейчас идешь по дороге. Эта дорога и есть их мысли. Гордецы не захотевшие промолчать, прилизать, и навести лоск в своем мыслительном пространстве. Они плевали на вас! Умойтесь «плевками» они стали «святой водой».
А «вы» прогорклые, суетные, стенолюбивые, предпочитая выдавать себя за них, помните какой дорогой идете. Вас не свернуть, не попросить, да просто не убить. ;
И вот такие бессмертные по « образу и подобию» точно знают меру, цену, количество, качество, длину, ширину и т. д. и т. п. Скучнейшие образины. Мы слывем либералами, атеистами, мазохистами, самособистами, но только не людоедами. Почетное звание – людоед нужно заслужить, а мы все больше балуемся, один кусочек из плоти разве это обжорство? Надкусил в одном месте, отгрыз в другом, но не съел же. Сохранил равновесие в природе. Покусанному может быть и больно, но не смертельно. И называется это - человекозитизм или внутричеловеческая пищевая цепочка.
Он брызжет мыслями! Кто? Стопоходящее двуногое животное, горланящее, что есть мочи: «Я человек!» Мыслишки по возрастающей: выпить - закусить - пожрать - хорошо пожрать - на хлеб с маслом - чтоб все так хотели мой хлеб с маслом. И ведь хотят.
Самый гнусный глагол: СРАВНИВАТЬ. «Да я его с землей сравняю!»- Браво, очень грозно. «Да здесь и сравнивать нечего»- тоже неплохо, в данном случае все зависит от «истца» и «ответчика», как правило «ответчик» не дорос. Но хуже всего, если эта мысль-глагол сидит внутри и точит, точит, точит .Миллиарды подточенных «я –человек» находятся в онтогенезе сравнения. Сравнительный анализ дело неблагодарное, так как имеет обиженных, жаждущих отмщения. Мысль обиженного, кипящее молоко, выплеснется на раскаленное чувство обиды и вони будет….С другой стороны нюхать эту гадость приятного мало и начинается тотальная война за превосходство.
О Ленине: Ленин-человек! Ленин-человек? Ленин и человек. «Вы судите необъективно!» - орет в ухо какой-то субъект, проталкивая своего протеже. Протеже млеет, тает, соглашается, удивляется необъективному товарищу. Объектом можешь ты не быть, но объективным быть обязан .Чтобы стать объектом ,умереть надо торжественно.
Умру, не требуйте отчета,
Теперь бояться не к лицу
И «Он» оставил все заветы
От Ильича и к подлецу.
Чтобы оттянуть торжественное умирание необходимо соблюдать… Важнейшее соблюдение - сон. Спать надо, однако. Спать можно одиноко, двуного, привычно, самолично - сам лично спишь, сам лично и просыпаешься, полная свобода. Однако меня принудили проснуться - минус свобода раз, обрекли выпить кофе-минус свобода два ,обязали идти на работу-минус свобода три, узаконили слушать бред начальства- минус 4,5,6,7,…на этом месте можно лично заснуть ,ты опять свободен человек. Спи. Но заснуть не дают они, похитители мыслей - проблемы. Теснясь кучей, они глумятся над нами. Хитрые ворюги тянут на себя одеяло - надежный оплот земного существования. Лежать нагим под нависшим атмосферным давлением дело не из легких и вот тут и начинаются телодвижения, теловихляния, теловибрации - потуги. Нет у этих проблем ни совести, ни чести, ведь норовят все навалиться, скопом, гуртом да на лежачего, под дыхло бьют, по селезенке, почкам, сволочи! Орать бесполезно, они глухие корчиться страшными гримасами тоже нет смысла - они слепые. Убежать не получится у них длинные руки. В этот роковой период мысли лихорадочно бороздят минимальный, замкнутый объем серого вещества, трутся друг о друга, толкаются, спотыкаются, падают затоптанные, ползут из последних сил. И вдруг чья-то рука, не моя я ее не знаю, молниеносно погружается в это столпотворение и достает барахтающуюся, свеженькую мыслишку. Ты не придавал ей значения, не замечал, считая банальной проходимкой, а она королева! О, эта всемогущая длань, как следует встряхнувшая сие миленькое создание перед твоей физиономией. И тут включается наш друг хватательный рефлекс - далекое эхо простейших. Этот прошедший сквозь тысячелетия инстинкт, отточенный эволюцией до совершенства. Наконец она твоя владычица чувств и эмоций, твое оружие, твоя козырная карта, твоя Ассоль, твое решение проблем, держи ее крепче и молись, чтоб не оскудела рука дающего, не откуси ее в порыве утробного зова - «Мало!» Но текущая слюна грозит потопом, так и захлебнуться недолго. Вечная борьба продукта со слюной приводит к выдаче на гора. И чем больше « на гора» тем выше уровень жизни данного индивида. Гордо возвышаясь на этом уровне «альпинист» понимает , что самая высокая вершина еще впереди и кто если не он сам поднатужится, покряхтит и вознесет себя на недосягаемый пик.
Работать надо , тогда и в организме все работать будет , а то придумали «запор»…
Вы этим словечком свою лень то не прикрывайте. Долог, видите ли, у них мыслительный процесс от анализа к синтезу. Анализ вам давно дан, а вот синтезируете вы жидко, нет цементирующего начала. Так что вы хотите построить? Необъятны горизонты для тех, кто смотрит прямо, горизонтов нет для тех, кто смотрит ввысь. У них нет черты для строительства, ведь все давно построено, надо только увидеть - значит открыть глаза, удивиться, поразиться и заплакать .Заплакать от невероятного счастья бытия.
Шероховатость стен должник
У времени и у пространства,
Шероховатость наших лиц
Всего лишь старости убранство.
Боимся не мы, трусят наши мысли. Бояться можно многого: пожара, ограбления, грозы, грозного начальника - вот он опять сегодня не с той ноги встал. Нам бедным холопам и спрятаться негде от его грома и молний. Можно правда обезопасить себя, прикинувшись резиновым ковриком под его священными конечностями, но проще ампутировать неправильную ногу, потому что уж очень часто досаждает она нам мирным труженикам «полей». Но радикальные меры у нас не в чести, поэтому будем усовершенствовать коврики, от резинового до плюшевого и далее на гагачьем пуху. От постоять на резиновом, до вытереть грязь о плюшевый и далее согреть и разнежить гагачьим пусть и вонючие ноги начальника.
Можно бояться нищеты. Кому? По большому счету некому, по маленькому - зеленым человечкам, которые нас видят, но не верят, что мы существуем и которых мы видим, но тоже не верим. Мы – это бравое племя беспробудных тунеядцев , потому что живем как не работаем. Любые денежные эквиваленты трудящихся не переносят на дух, потому что дух от трудящихся тяжелый.
Бояться можно смерти - вот она единственно честная уравниловка всех царств живых организмов, царей всех времен и народов, зеленых человечков и «одухотворенных» трудящихся. Коммунизм смерти – бессмертен. Она построила его давно и бесповоротно, однажды уморив первую бактерию. Она же дала ей шанс быстренько размножиться. Выходит смерть – это жизнь.
Можно бояться жить, но все равно придется (см. выше).
Можно бояться темноты, но упорядоченное движение электронов, приходящее к тебе домой за определенную мзду спасет тебя от этого страха и порадует пучком световой энергии, бьющей прямо в глазное яблоко.
Бояться любви?
Любовь – это вечное унижение, обрезание гордости, пинки разной силы и направленности, принимаемые бесконечно от Родины, родителей, детей, любимых.
И если ты цепляешься за это чувство, значит никчемный ты человечешко. Но может, не существовало бы бытия, исчезни вдруг эти любвеобильные дураки для битья.
Другое дело расчет-эта голая форма, выдаваемая за интеллект в любви. Задорный старый козел, он же старый конный бороздопашец , увенчанный регалиями и заслугами, а также увесистой мошной, с пеной у дряблого ротового аппарата , утверждает , что его брак с молоденькой козочкой или кобылкой –это брак по большой и чистой любви. Меркантильная козакобыла рьяно бьет копытом, поддерживая своего козлика. И ведь братцы, начинаешь верить, что старые козлы не пахнут. Страшно подумать другое…
Вечный страх-двигатель человеческой мысли. Дубиной по врагу, колесом по опозданию, телефоном по одиночеству, телевизором по мозгам, холодильником по голоду, деньгами по всему сразу. Имеющий деньги да не возбоится. Но нет, на сытых, коженатянутых физеподобиях вечный страх потери человеческого лица, которого уже нет. Мысли анемичного сознания, скрывающиеся за этой маской являются придатком : жили-были, ели-пили, как обычно наследили. Пренебрегли санитарно-гигиеническими нормами владельцы фундаментальной роскоши, поэтому вонь и грязь от вас по всей Руси стоит хоть святых выноси.
Русь-избушка одиночества, с окошком на осеннюю дождливую даль. У порога сапоги в грязи, теплые шерстяные носки на ногах. Пространственная бревенчатость, точечная меланхолия.
Социум - надежная одежка. Пошита массово на сверчков с их неотъемлемой частью-шестком. Деревянная принадлежность выдается один раз и на всю жизнь, производителем всего произведенного. Однако и у этого древолюба есть шанс не болтаться как дурень на этой незамысловатой конструкции, выставляя себя всеобщему обозрению, а забиться в щель. Сгинуть между плотно сомкнутыми бревнами с запахом сухого космического света, отпустить мысли блуждать в сплетениях сосудов древесины, заполняя их жаждущую пустоту.
Поднимающийся от нагретой земли воздух размывает происходящее в объеме одного русского местечка однажды впопыхах заселенного немецкими « языками».
Мельничные жернова тысяча восемьсот…. года издают звуки несуществующей скрипичной партитуры, которые никого не раздражают - привычка. Работники и хозяин – привычка, окутаны клубами мучного пара, вздымающегося из чрева врага достопочтимого идальго. Их ленивая деловитость внушает спокойствие, враг давно превратился в одомашненного увальня переставшего строить козни и ушедшего на покой.
Мельник - немец, человек степенный и кажется равнодушный к тем благам которые текут белой обильной рекой, наполняя подставленные мешки, рассуждает о скоротечности времени, упоминая свою дочь Сусанну, которой уже пятнадцать и вероятно не за горами ее обязательно счастливое замужество, а иначе и быть не может, дочь мельника завидная невеста.
Где та грань название которой - неизбежность? Эта неотвратимость, зафиксированная в небесных скрижалях. Она приближается с беспечной уверенностью правоимеющего. Подателю сего документа отказано быть не может. Именно твоя рука протягивается за ним, не ознакомившись с содержанием, и подпись уже поставлена. Кто посмеет сказать что совершено мошенничество , поломавшее, разбившее вдребезги , уничтожившее в один момент прошлое , настоящее и будущее в виде совсем других фотографий в рамках с так и не ставшими родными чужими лицами.
Закончив мечтательный монолог с привкусом некоторой горечи и тихой радости бытия, хозяин стряхнул вкрапления несостоявшегося хлеба и, отдав последние на сегодня наставления, направился туда, где его ждали всегда.
Дом – это символ веры, непогрешимой веры в защиту от мира навязанного и так крепко привязанного, множеством невидимых нитей к человеку. Переступив порог дома, эти узы на время утрачивают свою прочную порочность. Скажи, какой ты дома и я скажу кто ты. Стянута маска лицемерия и под ней становится видна оголенная сущность подлеца, добряка, неумехи , неряхи , пройдохи , дурака. Неузнанная личина общественного индивида, о которой может быть, и догадываются, но не имеют доказательств. Можно отказаться от Родины, друзей, близких, но невозможно избавиться от дома внутри себя. В огромном доме может жить ничтожно малая душонка, а в маленьком великая душа.
О том, что произошло несчастье, жена сообщила неуверенно, боясь сказанными вслух словами закрепить свершившееся. Откуда он взялся там во дворе, этот крошечный осколок зеркала? Почему и на что смотрела она широко открытыми глазами, когда ветер вместе с пылью оторвал его от земли? Мгновенная острая боль.
Доктор, нашедший повреждение, но не сумевший освободить эту чужеродную частицу из живого плена. Слезы отторжения бесконечно текущие по одной щеке. Горе.
Всепоглощающая пустота участи требует ответа. За что? Повторяется бессчетное количество раз. Прислушиваясь к своему разуму, понимаешь и не понимаешь одновременно, боясь признаться в правильности ответа. Так надо.
Слепая на один глаз дочка мельника Сусанна. Ушла детская непосредственность, наивность, возможность быть такой как все, такой как была.
Ущербная! Молодость и физический изъян кажутся несовместимыми. Нет мыслей более изысканных по своей изощренности в пытках ума, чем те которые не оставляют его ни на минуту. Время лекарь скупой, лечит медленно, но надежно. Излеченные мысли не болят, но стонут к плохой погоде.
Жажда жизни – источник бытия. Жить вопреки, жить несмотря, жить!
Дочери нужен муж, теперь выбор невелик – любой. Достаток в семье не исчез, исчезла надежда на взаимную любовь между будущими супругами. Может ли она существовать между неравными, но какая разница, если хочется любить, рожать, заботиться о ком-нибудь. Появился он, новый работник и появилась семья. Прирастать к человеку процесс не из легких, как прививка к дичку требуются годы, и вот уже плодоносит растение. Плодоносит жизнью, звучит детскими голосами , изливается материнским молоком. Мысли о счастье вечны, текут сладкой рекой мимо берегов иллюзий. Человек лишь жалкий пловец по этому раствору лжи. Плывет изнеженный, не думающий о конечности равномерности, размеренности - утопист!
Она была беременна в очередной и может быть опять неудачный последний раз. Он не успел сказать: «Прощай Сусанна», его придавило на мельнице. Это известие, как когда-то стекло вонзилось в зрячий глаз и унесло последние остатки света. Она не видела мертвого мужа, не увидела и единственного родившегося сына. Густав рос смышленым, рассудительным мальчиком. Полностью ослепшая мать тихо радовалась и благословила бога за вновь подаренное ей счастье. Ведь рядом плод их любви и значит, жизнь продолжается…
Наши дети. Классификация данных субъектов невелика. Хорошие и плохие, либо больше хорошие, чем плохие, либо больше плохие, чем хорошие. «Не отрекаются любя…» - это про них и про нас с нашей точки зрения. Их точка зрения расплывчата и туманна, до тех пор, пока они не станут нами.
Сила воспитания – социальный двигатель. Первый воспитатель, будь это мама или папа – это потребители первого порядка, «поедая» растительное чрево ребенка, перерабатывают его под себя. Потом появляется воспитатель в детском саду, тот еще консумент! В понимании ребенка начинает формироваться неясный пока образ начальника «сюда ходи, туда не ходи…» В своем жизненном походе доходим до школы. Учитель – кричит! Кричит, потому-то больно. Больно от пустоты. Ведь его давно и безнадежно сожрали. Учительский остов наполнен пустотой, которая при определенных условиях вырывается наружу сопровождаемая устрашающими звуками.
Жалкое зрелище системы поедания.
Растительный организм ребенка все больше утрачивает способность из ничего делать что – то. Теперь он плотоядная особь, готовая к потреблению себе подобных. Социальный индивид!
Сын вырос. Сусанна постарела.
Густав был хорошим сыном. Стал директором школы, именно директором, а не диктатором. Его любили. Когда перед ним, возмужавшим и состоявшимся предстали все дочери немца Гуго, он выбрал самую старшую. Кристина была высока и не очень красива, но в ней чувствовалась внутренняя сила, та сила, которая всегда помогала его матери. Именно это позволило ей родить и воспитать шесть детей. Иногда, когда душа требовала одиночества, а односельчане требовали красоты, Кристина играла на органе в местном костеле.
Где теперь эта музыка? Где, выпорхнувшие, как птицы ноты? Высоко! Бесконечно высоко.
Как это? Не дышать?
И как не быть?
Как быть, дыша
С тем, кто уже не дышит?
Шесть детей! Вот это плодоношение! Но не то, которое, как бурьян в поле, а стабильное, разумное, высокое.
Гадина! Чурка неразумная! Ты пришла! Но кто тебя звал?
Война – это потеря смысла жизни.
Никто ни о чем не спрашивал. Было сказано одно: «Укладывайте вещи!». Семьи не стало. Без права переписки! Все в разные места, подальше…Казахстан, Сибирь, Урал.