Глава № 1
- Егорка, прекрати бегать по Храму! - рассердилась бабушка Устя. - Что у тебя, юла в попе? Вот батюшка увидит и выгонит нас!
Егорке очень хотелось на улицу, где ждал его босоногий приятель Васька, с которым они шалили от восхода солнца до самого темна, пока их не загоняли домой кушать и спать. Но бабушку он слушался, потому что любил. Ему очень нравились ее пироги, которые выпекались в настоящей русской печи. Егорка даже помогал их лепить и выкладывать на противень. По дому разлетался чудный, ни с чем не сравнимый запах печеного хлеба. Готовые румяные пирожки вынимались из печки и ссыпались в большой эмалированный таз, а их место в печи занимала новая партия. Потом заваривался чай и начинался пир!
Бабушка всегда пила чай с блюдца и вприкуску с колотым сахаром. У нее имелась большая кружка грамм на пятьсот, которую она всегда опорожняла полностью. В такие минуты пожилая женщина блаженствовала, всецело отдаваясь спокойному чаепитию. А Егорка любил наблюдать за ней. Ему казалось, что умиротворенное лицо бабушки становилось моложе и раскрывалась какая-то тайна. Тайна ее жизни.
Егорка рос созерцателем и многое замечал, по-своему анализируя происходящее.
- Бабушка, а ты любила? - огорошил ее однажды своим вопросом пацан. Ему показалось, что бабушка Устя поглядела на него как-то совсем по-новому.
- Знай, что человек стареет, а чувства никогда! - ответила она ему серьезно.
Егор не ожидал такого ответа. Он ничего не понял, но переспрашивать не стал, опасаясь, как ему показалось тогда, обидеть бабушку. Много позже, будучи уже совсем взрослым, женатым человеком, он не раз вспоминал то давнее бабушкино откровение.
На печке был устроен лежак, куда стелилась перина и где озорник забывался безмятежным детским сном, набегавшись за день.
Егора отправили в село на лето, на свежий воздух, после окончания третьего класса городской средней школы. Сюда он приезжал уже второй раз и потому давно обзавелся друзьями-приятелями, встречи с которыми ждал с нетерпением. Его родители, городские служащие, работали день и ночь и, являясь членами партии, по понятным причинам церковь не посещали. Однако и в хулительные рассуждения о Боге не пускались.
В их семье о православии говорить было просто не принято, хотя все, включая Егора, были людьми крещеными.
А вот бабушка, напротив, была очень набожной. В красном углу ее хаты висела икона Спасителя, перед которой день и ночь уютным огоньком светилась резная лампадка. Утром и вечером бабушка подолгу стояла у иконы, шевеля губами, кланялась и крестилась. А каждое воскресное утро она брала за руку внука, и они шли пешком в церковь на другой конец села на литургию, которая начиналась ровно в 9 часов утра.
В храме молящихся было немного. Молодых не было совсем. В основном люди пожилого возраста. И потому Егорка томился в ожидании конца службы.
При храме имелось старое сельское кладбище. Сюда, после литургии, к могиле деда бабушка Устя приходила каждое воскресенье. С выцветшей фотографии на железном кресте на Егора глядел молодой мужчина - его дед Григорий, которого расстреляли немцы за отказ сотрудничать с ними еще в 1941 году. Дед всю свою недолгую жизнь проработал в родном селе, в железнодорожном депо, был (по рассказам бабушки) человеком справедливым и добрым.
Кладбище делилось на две части огромным распятием Спасителя высотой в человеческий рост. Распятие было покрыто золотой краской и светилось в ночи. Однажды Егор, на спор с мальчишками из соседней деревни, поклялся пройти по кладбищу ночью. Ребята постарше следили за его «подвигом», находясь на трамвайной остановке, метрах в тридцати от кладбищенской ограды. К ним он и должен был выйти в конце пути. Егор продвигался среди могил в кромешной тьме, пока вдруг не вышел к горевшему в ночи распятию. От страха он чуть не закричал, его ноги подкосились, и он помчался что было духу к выходу. Пари он выиграл, но про себя решил - впредь никогда больше глупых споров не затевать.
От нечего делать Егорка разглядывал лики святых, взиравшие на него, как ему казалось, с укором.
- Бабушка, а почему они такие сердитые?
- Ты себя плохо ведешь, вот они и сердятся. А будешь послушным, и они подобреют!
- А как подобреют?
- А вот увидишь! Тихо, Егорка, разговаривать в храме нельзя! Ты лучше молись!
- А как?
- «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного!»
- А я грешный?
- Конечно, грешный!
- А почему?
- Молчи, Егорушка! Я тебе дома все объясню.
У бабушки Усти был огород, который она содержала в образцовом порядке. Здесь она пропадала днями, пропалывая грядки, удаляя сорняки и поливая растения. А еще сад, где росли старые яблони, груши и сливы. У Егора в саду имелось любимое дерево, старая антоновка, где на хитросплетении трех толстых веток им был устроен наблюдательный пункт. Отсюда он следил за дорогой и дразнил соседского пса - собаку черную и кудлатую, неизвестной породы, днями сидевшую на цепи. Пес достаточно равнодушно относился к Егору и его кривляньям и возбуждался лишь тогда, когда пацан перелезал с дерева на покрытую рубероидом черную крышу соседского сарая. Егор смастерил длинную палку с гвоздем на конце. Ею он накалывал приглянувшееся яблоко на дереве соседнего участка и тащил к себе, ничуть не обращая внимания на шумные протесты четвероногого сторожа. Правда, если хозяин собаки находился дома и выходил на крыльцо, привлеченный ее лаем, Егор спрыгивал с сарая на дерево и кубарем скатывался вниз, улепетывая по всем правилам срочного отступления.
- И зачем тебе соседские яблоки? - удивлялась бабушка. - Ведь в нашем саду их хоть отбавляй! Вот погоди, надерет тебе уши Петрович, когда поймает!
- Не поймает! Я знаешь, как бегаю?! Бегу, а в ушах ветер дует!
- Вот, дурачок! - усмехалась бабушка и качала головой.
Устинья любила мальчика. Он напоминал ей своих сорванцов и недолгие, но счастливые молодые годы. Теперь ее сыновьям было далеко за сорок. Оба пошли на фронт в первые дни войны. Устинья провожала их с мужем с сухими глазами.
И только когда эшелон с воинами тронулся с места и заиграл прощальный марш, махнула ребятам рукой, а потом отвернулась, чтобы никто не видел ее слез.
Старший сын Иван вернулся домой в 43-м, после тяжелого ранения. Офицер, весь в орденах и медалях. По ночам он скрежетал зубами, вскрикивал и просыпался. Поднявшись, ходил по хате, скрипя сапогами, подолгу курил в сенях.
Устинья не могла заснуть, лежа в кровати в своей комнате, молилась Заступнице Божьей Матери и глотала слезы.
А на младшего, Федора, сначала пришла похоронка, и больше года она боролась с отчаянием, не желая верить в утрату, пока, наконец, в самом начале 45-го не отозвался он сам. Письмо более полугода шло с Дальнего Востока, где он служил в спецчастях - после нескольких месяцев, проведенных в сибирских госпиталях.
Но, все прошло: война, голод. Наступили мирные дни. Родились внуки. В космос полетел Юрий Гагарин. Оба сына жили рядом с ней в областном городе, в тридцати километрах от села. Они и их семьи были дружны, часто приезжали к ней погостить. Мужчины ходили на рыбалку, а их жены оставались с ней, помогали по хозяйству и в огороде, накрывали на стол в ожидании рыболовов.
- Воскресе из мертвых, Христос истинный Бог наш!.. - служба заканчивалась и батюшка, человек статный с густой, черной с проседью бородой, вышел из алтаря с крестом. Немногочисленные прихожанки (а это были, в основном, пожилые женщины в белых платочках) потянулись к настоятелю целовать крест.
- Иди, целуй крест Господень, Егорка! - велела бабушка.
И мальчик послушно приложился к кресту.
- Егорка, а ты русский? - спросил его староста, второй, кроме батюшки, мужчина в церкви. Он стоял с большой миской, которую держал в единственной руке (другую он потерял на фронте), и раздавал прихожанкам, отходившим от креста, лежавшие в ней просфоры.
- Конечно, русский! - бодро ответил ему мальчик, засовывая в рот кусочек хлеба.
- Какой же ты русский, если за все время службы в храме ни разу не перекрестился! А может, ты и креститься-то не умеешь?
Поплавок дважды весело подпрыгнул и пошел под воду.
- Подсекай, сынок! - мягко скомандовал отец.
Егорка потащил удилище на себя, и из воды показался растопыренный полосатый окунь.
- Ох, какой красавец! - радовался отец, снимая с крючка хищника. - Он такого червяка слопал! А как потянул?! Сразу на дно!
Отец и сын облюбовали этот речной плес уже давно, и всегда, лишь отец вырывался с работы, они шли только сюда. Тут с одного берега тянулась пологая песчаная дуга и дно у реки было песчаным. Противоположный же берег был крутым, поросшим густым кустарником и камышом. Здесь, среди лилий и кувшинок, водились крупные окуни и щуки.
К рыбалке аккуратный отец готовился накануне: сматывал снасти и копал червя в черном от перегноя грунте у деревянного туалета. К реке они всегда приходили на рассвете. Река парила, и вода была теплой, будто парное молоко. Рыба играла. То тут, то там раздавались веселые всплески, образуя расходившиеся по воде круги.
Отец мальчика, страстно любивший рыбалку, облачался, будто в поход, - во все военное: синие галифе, сапоги и шерстяную офицерскую гимнастерку без погон. В течение минуты, в глазах Егорки он вновь становился воином - победителем фашистов.
- Пап, а на войне было страшно?
- Конечно, сынок.
- А ты молился?
Отец серьезно посмотрел на сына.
- Бывало, - сознался он.
- А крестился?
- Нет, сынок. А почему ты спрашиваешь?
- А как же Бог знал, что ты русский?
- ??
- Дядя Саша, староста в храме, сказал, что если человек не крестится, то он - не русский!
- Ах, вот в чем дело! - усмехнулся отец. - Дядя Саша пошутил. Мы с тобой русские, сынок.
Отец хорошо знал священника сельского храма, бывшего танкиста, награжденного за бои на Курской дуге орденом Боевого Красного Знамени. Бывший офицер, он потерял в войну всю свою семью и пошел странствовать по свету, успокаивая потрепанную лихом душу. Свое пристанище он нашел в Боге. А Александр Сосков, староста храма, односельчанин, которого отец знал еще по довоенному футболу, вернулся с войны с двумя орденами солдатской Славы, прошагав в пехоте от стен Сталинграда до самого Берлина.
В некогда большой семье Сосковых Александр был пятым сыном, а всего детей было восемь: пять мальчиков и три девочки. Из ребят с войны живым вернулся только он один.
- Мы с тобой русские, сынок! - повторил отец, доставая «Беломор».
Глава № 2
Егор рос, как и все его сверстники-шестидесятники: в водовороте бардовской песни и непременном ожидании хорошего. Он неплохо играл на гитаре и был искренне влюблен в своих друзей, щедро наделяя их самыми лучшими человеческими качествами. А еще он увлекался спортом: боксом, волейболом, борьбой - всем подряд, готовя себя к будущей возвышенной жизни, в которую был наивно заранее влюблен, и неясным, пока грядущим, испытаниям. Лихолетье и послевоенная безотцовщина привели к всплеску преступности, в том числе и детской. Егора окружали многие, давно уже напрочь забывшие свои имена, данные им при рождении, а откликались лишь на клички, полученные при своем «крещении» в блатной мир. Но сам он не был причастен ни к каким дурным делам. Они обходили чистого и увлеченного парня стороной.
В восьмом классе он первый раз влюбился в отчаянную девчонку-сорванца, водившую дружбу только с мальчишками. Девчонка увлекалась парашютным спортом, была как смелой и решительной, так, одновременно, и безжалостной в оценках. Ради нее Егор записался в авиакружок при ДОСААФе. Высоты он не боялся. Все его детство прошло в дворовых шалостях, среди которых игра в догонялки по крышам и стенам недостроенных домов, с обязательными прыжками с «верхотуры» на кучу с песком, - являлась частью повседневных развлечений пацанвы. Он быстро освоил прыжки с вышки, споро складывал парашют, и был допущен к настоящим прыжкам довольно скоро. Когда их, первую группу, подняли над аэродромом на тихоходном, видавшем виды кукурузнике и перед Егором распахнулась дверь в небо, он, на секунду задохнувшись от страха, не подвел - смело шагнул в пропасть. Странно, но как только Марина (так звали девочку) впервые заинтересованно взглянула на него, он, вдруг, абсолютно охладел к ней.
Однажды, погожим летним вечером, друзья сидели в дворовой беседке, и Женька, друг Егора и одноклассник, играл и пел на гитаре для Марины и ее подруг.
Вдруг к ребятам подошла молодая женщина. Егор хорошо знал ее. Женщину (вернее, девушку-студентку) звали Надежда, и она была первая красавица во всей округе.
- Ребята, не поможете мне? - обратилась она к друзьям. - Я вышла в подъезд за газетами, а дверь захлопнулась. Ключи же остались в дверном замке изнутри, - ее голос звучал расстроенно.
- А где Вы живете? - спросил Женька. Он был единственным, кто этого не знал. Женька был не из их двора.
- Вон там, видите, открытое окно, на четвертом этаже? - показала Надежда.
Наступило некое замешательство, но в следующую минуту Егор уже карабкался по стене, держась за водосточную трубу и тонкую газовую разводку, бегущую по периметру всего дома. Друзья, с поднятыми головами, застыли внизу. Сделав, наконец, последний осторожный шаг по карнизу в сторону распахнутого окна, Егор, подтянувшись, влез в комнату. Затем прошел по пустой квартире до входной двери и, повернув ключ в замке, распахнул ее. За дверью стояла запыхавшаяся Надежда. Ее глаза восхищенно горели:
- Спасибо тебе! Какой же ты молодец! - И она, обняв его рукой за шею, поцеловала в щеку.
Егор готов был провалиться сквозь землю от стыда. Но вдруг он ощутил чувство гордости - ведь его впервые поцеловала девушка, да еще такая красавица! Пролепетав в ответ что-то нечленораздельное, он вихрем слетел вниз по лестнице. Вот тогда он и поймал на себе, впервые, заинтересованный и удивленный взгляд Марины. Но ему уже было все равно.
После окончания восьмого класса их будущий 9«Б» и сверстников из будущего 9«А» послали в колхоз «на картошку». В то время, как и должно быть, мальчики из 9«Б» были поголовно влюблены в девочек из 9«А», а мальчики из 9«А» - в девочек из 9«Б». Оба насмерть влюбленных друг в друга класса поселили в единственное в деревне общежитие. «Детей» пытались опекать, разместив на разных этажах, приехавшие с ними в колхоз учительницы, но вскоре, то ли от скуки, то ли от довольно голодного рациона, смирились с обстоятельствами и несколько отступили от суровых воспитательных мер. Ребята собирались вместе, пели под гитару, курили. Парочки разбредались под луной, и их приходилось загонять с помощью колхозного сторожа. На ночь «детей» запирали в общежитии на ключ.
«Девочкам и мальчикам, по уши влюбленным, дождики и дворники покоя не дают» - пел под гитару Женька, Егоров друг, известный в те годы молодежный шлягер.
Время от времени в колхоз приезжали обвешанные сумками с домашней снедью мамы, которые очень беспокоились о своих чадах. Но, найдя их посвежевшими и поздоровевшими от пребывания на свежем воздухе, успокоенно уезжали назад, в город.
Егор и Женька на тот момент были свободны от любви и не забывали подтрунивать над своими сверстниками, вздыхавшими в одиночестве.
Колхозные поля вплотную подходили к крутым берегам реки Дон, гордо несшей свои мощные мутные воды по широкому илистому руслу. Река изобиловала воронками и водоворотами, но друзей это нисколько не пугало. Женька плавал очень хорошо, отходив почти три года на тренировки в городской бассейн. А вот Егор, хоть и умел плавать, живя всю свою жизнь в непосредственной близости от воды, но все-таки далеко не так уверенно, как Женька, держался на воде.
В тот день утро выдалось пасмурным, а к полудню и вовсе упрямо зарядил дождь. Было решено прекратить работу. И все прятались от небесного душа - кто где мог, в ожидании автобуса до деревни.
- А давай сплаваем на тот берег! - предложил своему другу Женька. - Все равно мокнем.
- Давай, - неуверенно согласился Егор, хотя было довольно прохладно и купаться не хотелось.
На друзьях были одеты тельняшки, и они решили (больше от форса перед девчонками) их не снимать.
Спустившись вниз по илистому берегу, они оба устремились в бурные воды реки. Доплыв почти до середины, Егор вдруг почувствовал, что силы оставляют его. Причина крылась не столько в том, что он устал от работы, но, главным образом, в том, что на нем была одета надувшаяся пузырем в воде тельняшка, здорово мешавшая плыть. Оценив ситуацию, Егор повернул назад и, тяжело проплыв несколько метров, попал в водоворот, потянувший его на дно. Он попытался бороться, но сил уже не было.
«Господи Иисусе Христе, помилуй мя грешного!» - взмолился он мысленно, хлебая воду. Понимая, что тонет, предпринял отчаянное действие, нырнул и, едва достав ногами до топкого дна, что было силы оттолкнулся от него в сторону. Выскочив на поверхность, Егор понял, что от воронки избавлен, и лег на спину, увлекаемый вниз по течению. Вдруг его вынесло на мель, и он встал на ноги. Здесь река была глубиной по пояс.
- Спаси Господи! - глухо, едва дыша, поблагодарил Бога наш друг и, тяжело ступая по дну, весь в иле и глине, побрел к берегу.
Никто ничего не заметил, кроме Евгения. Тот преспокойно пересек реку и вернулся назад. И лишь на обратном пути увидел борьбу Егора со стихией.
- Ты что, тонул? - накинулся на него Женька, когда они выходили на берег.
- Ногу свело, - соврал Егор.
- Надо было потянуть за палец!
- Я так и сделал!
Он увидел ее в коридоре школы в окружении девчонок из 9«А». В старших классах администрация глядела сквозь пальцы на то, если девушка иногда приходила в школу в платье или костюме, вместо привычного фартука. Даша (так звали девушку) была темноволосой и длинноногой. А в тот день начала учебы, она, одетая в нарядный костюм, выглядела просто безупречно.
«Странно, а почему она не поехала в колхоз вместе со своим классом?» - подумалось тогда
Егору. Впрочем, как выяснилось позже, Даша просто заболела, простудившись накануне отъезда.
Раз в месяц в школе устраивались танцевальные вечера старшеклассников. Начинались они всегда чинно, под присмотром классных руководителей или завуча. Но где-то с середины вечера, когда внимание воспитателей притуплялось, ребята начинали оттягиваться по полной: включалась музыка «Битлз» или «Роллинг Стоунз», которая считалась непозволительной в стенах учебного заведения.
В тот вечер Егор сразу заметил Дашу, весело смеявшуюся среди своих подруг. Впрочем, как показалось нашему другу, и она на мгновение стрельнула глазами в его сторону. В груди стало жарко. Из радиорубки доносилась музыка вальса, под которую танцевали две школьные учительницы и пара отличниц.
«Шерочка и Машерочка», - подумал о них Егор. Остальные ребята жались по стенкам.
Друзья пришли на вечер с гитарами, имея в виду продолжение сольной программы в чьем-нибудь дворе.
- Жень, давай сбацаем Битлов на две гитары! - шально предложил Егор.
- Из школы выгонят! - хмуро прикинул Евгений.
- А для друга?
- Да, ладно! Я все понял, давай!
- Ребята, а сейчас перед Вами выступят Егор и Женя. Они споют вам песню, аккомпанируя на гитарах, - радостно объявила ничего не подозревавшая завуч школы. Чтение стихов, пение песен и вообще любые сольные выступления учащихся приветствовались. Музыку в радиорубке заглушили и друзья вышли к микрофону.
- Ну, елки, влипли! - сдавленно, чтобы никто не услышал, буркнул Евгений. На друзей смотрели сотни глаз, среди которых Егор видел только ее, удивленные и такие милые.
- «Битлз» - «Ши воз джаст севентин!» («Ей уже исполнилось семнадцать». - Англ. яз.), - бодро изрек Егор и запел, аккомпанируя себе на гитаре. Женька заиграл соло.
Оправившись от первого шока, учителя попытались помешать выступлению, но было поздно - танцевал весь зал.
Друзей отчихвостили на всех уровнях, но из школы не выгнали. Зато домой Дашу в тот вечер провожал Егор. Оказалось, что она живет в «той же стороне», что и он. Ну, а дальше: для бешеной собаки и сто верст - не крюк!
Это была любовь. Первая, чистая, настоящая. Однажды, отважившись, на очередном свидании, он, обняв, поцеловал девушку.
- Ценный товарищ! - ляпнула удивленная Даша, судя по всему, когда-то подслушанную фразу и доверчиво прильнула к нему.
И больше они не расставались до самого конца школы. Вместе ходили в походы, сидели у костров с гитарой, ездили купаться на речку. А когда расставались ненадолго, мечтали о встрече.
Однажды, гуляя по городу, они набрели на старую церковь. Она оказалась действующей.
- Давай зайдем! - предложил Егор.
Его вдруг сильно потянуло в храм. В следующий момент они вошли в полутемное помещение, где у иконы Божьей Матери Казанской горели редкие тонкие свечки. Купив у служки, одиноко сидевшей за свечным ящиком, по свече, пара приблизилась к иконе. На Егора глядели огромные теплые материнские глаза, и неожиданно к горлу подкатил ком.
«Что это со мной?» - судорожно сглотнув, удивился он и покосился на Дашу. По лицу девушки, застывшей у святого лика, текли слезы.
Летом, уже перед самым отъездом в военное училище у него был день рождения, на который он пригласил только ее одну. Даша пришла без опоздания. Она принесла ему в подарок шарф, который связала сама. Родители, поставив на стол еду, переглянулись и ушли из дому, оставив их одних.
Ее подарок был очень дорог Егору. Его он хранил много лет. Даже тогда, когда потерял Дашу.
Егор уехал в другой город учиться в военном училище, решив связать свою судьбу с Вооруженными Силами.
Два года Дашка писала ему письма, полные любви и верности. Егор хранил их в кармане гимнастерки и в редкие минуты покоя перечитывал, вдыхая запах любимых Дашкиных духов. А потом вдруг все закончилось. И он узнал через своих друзей, что девушка вышла замуж за какого-то парня, юриста, выпускника местного университета.
Егор с трудом пережил известие. Но, со временем, взял себя в руки и великодушно простил девушку, рассудив, что жизнь офицера - не сахар. И не всем она под силу.
Глава № 3
В училище Егор поступил сразу, успешно сдав все вступительные экзамены. Его даже похвалили за физическую форму, когда он одним из первых пришел к финишу на зачете по физо. Но и другие ребята, особенно прибывшие из войск, показали свою тренированность. Прослужив по 2-3 года в армии или на флоте, они порядком забыли школьную программу, но приемная комиссия имела четкие указания отнестись к «служилым» более благосклонно, чем к абитуриентам из числа вчерашних школьников. Если люди, хлебнув воинской службы, не сломались и хотят связать свою дальнейшую судьбу с Вооруженными Силами - надо им помочь! Примерно так рассуждали отцы-командиры. Предполагалось, что курс будет составлен из «старослужащих» и «салаг» в примерном соотношении 50:50 процентов. Однако вчерашние школьники, лучше знавшие теорию, все же потеснили «стариков», и они остались в меньшинстве. Сразу же после приказа о зачислении старослужащие, поступившие в училище, заняли все командирские места: от отделения до учебной роты. «Деды» кучковались вместе и попытались навести свои порядки. Но Егор держался независимо, не позволяя никому из старослужащих унижать себя самого и тех, с кем он сошелся в первые же дни пребывания в воинском коллективе. Впрочем, и среди «дедов» попадались хорошие ребята.
После сдачи вступительных экзаменов весь вновь сформированный курс отправили в лагеря, где «молодежь» должна была пройти курс молодого бойца, затем вернуться на зимние квартиры и, приняв воинскую присягу, начать подготовку.
Быт в лагере был по-армейски прост и суров. Ночной отдых в палатке на 4-6 человек. Подъем в 6.00 утра по сигналу «подъем», ежедневный утренний марш-бросок на 7 километров по пересеченной местности (иногда с полной выкладкой, то есть с оружием и шинельной скаткой), затем туалет и развод на занятия, которые, с обеденным перерывом, продолжались до самого вечера.
На полевые занятия (по тактике и топографии) курсантов иногда вывозили на транспорте. Здесь, стоя в шеренгах в любую погоду (под солнцем и дождем), они постигали азы военных дисциплин. Занятия, в основном, проводили настоящие боевые офицеры, прошедшие огонь Великой Отечественной войны.
Егор и его сверстники с гордостью и белой завистью поглядывали на «иконостасы» своих учителей, начиная читать по лентам на их груди то, что выпало пережить старшему поколению страны: орден Красного Знамени, «Отечка» (орден Отечественной войны), орден Красной Звезды. Сколько их - боевых наград!
Когда Егор был маленьким, отец доставал коробочку с наградами и благосклонно давал их поиграть своему пацану. Только просил: не разбрасывай! Это потом, повзрослев, наш друг понял, что за каждой из них пот и кровь защитника Отечества!
Инспектировать полевые занятия иногда приезжал сам начальник кафедры ОТП (оперативно-тактической подготовки), доктор военных наук, полковник Таничев (в простонародье - Таня). Войну он отвоевал по полной, дошел до Берлина со своей стрелковой дивизией, которой и командовал. Его очень любили педагоги и курсанты. Полковник налысо брил голову, в сапогах и кожаных ремнях выглядел сурово. На самом же деле был добрым, открытым человеком, любящим армейские хохмы и аскетический быт.
- Вот, смотрите, - вещал Таничев, обращаясь к курсантам. - Видите ту рощу, пригорок, речку? Представьте, идет бой и все горит! Красиво! - и тут же: - Отставить, вода не горит, а испаряется!
Лекции же по тактике он, находясь в хорошем расположении духа, читал в стихах вполне прилично, при этом подражая А.С. Пушкину.
В сентябре курс переехал на зимние квартиры, и до принятия присяги (на Праздник Революции 7 ноября) всех отправили в наряды: кого на «тумбочку» (дневальным), а кого дежурным по кухне.
На пищеблоке царствовал старшина Деревянко. Хохол и служака до мозга и костей, службу знал и любил, был рачительным и вороватым одновременно. Впрочем, требуя от курсантов службы, давал и некоторые послабления. Например, когда работа (а ее в столовой было немало) в основном была выполнена - разрешал пожарить картошку и даже посмолить при этом тем, кто курил.
Однажды на кухню пришли проверяющие и, сделав привычное уже замечание, что пол липкий и его следует еще раз промыть, но всенепременно со стиральным порошком, полезли по котлам! Во втором по счету алюминиевом котле варился борщ на следующий день. Когда крышку отодвинули, взору проверяющего открылась правдивая, с точки зрения философии жизни, картина: прямо по центру закипавшего варева, беспомощно раскинув крылышки, плавал жирный прусак. Таракан был настолько отчетливо виден, что никаких иных вариантов просто не было, но не для старшины Деревянко.
- Что это? - брезгливо поморщился проверяющий, тыча пальцем в погибшее насекомое.
- Лук, товарищ полковник! - молниеносно среагировал старшина и, схватив прусака, сунул его себе в рот.
От увиденного проверяющему стало не по себе (впрочем, не только ему одному). Не найдя нужных слов, побледневший полковник тихо пошел на выход. За ним потянулась и сопровождавшая его свита.
Казарму, где нашему другу предстояло провести долгих три года, прежде чем его ожидал перевод в общежитие для иногородних за пределы воинской части, делил длинный коридор. Он соединял между собой самые необходимые для курсанта места: умывальник и туалет, находившиеся в диаметрально противоположных местах. А в средней части соединительного тоннеля был смонтирован турник, так что хочешь - не хочешь, а мимо него пару-тройку раз за день курсант проходил. А чтобы не ходить впустую, то и запрыгивал на турник, делая от скуки два-три подтягивания или выхода силой. За год все настолько привыкли болтаться на перекладине, что это состояние стало сродни ежедневному посещению отхожего места. Все гениальное - просто!
Курсантов закаляли, а потому зимой, на территории училища носить шинели вне строя запрещалось. Для того чтобы одеть шинель, требовалась дополнительная команда. Хранились они в отдельной комнате, на вешалке, где их равняли одну к одной дневальные. При всем внимании к содержанию верхней одежды, у шинелей частенько пропадали хлястики. Понятное дело, что всему виной было начальное баловство. Достаточно было кому-нибудь одному утащить и спрятать хлястик, как это рождало цепную волну мелких краж.
Однажды зимой все три учебные роты, находившиеся на казарменном положении, построили на плацу в шинелях и устроили строевой смотр, которому, как обычно, предшествовала суета с хлястиками. Наблюдать за смотром прибыл сам генерал - начальник училища. Курсантов построили в шеренги, с интервалами в три шага, и офицеры начали с проверки прически. Генерал важно прохаживался вдоль строя курсантов, делая по ходу начальственные замечания. Когда он, в очередной раз, развернулся в обратную сторону, все увидели, что на его пояснице вместо положенного генеральского хлястика с красным кантом по периметру, весело торчит курсантский, аккуратно застегнутый на две анодированные пуговицы. Шалуна так и не нашли, но скандал был громкий.
После принятия «салагами» воинской присяги, курсантов, не имевших учебных задолженностей, стали отпускать в увольнение в город. Основным объектом их внимания был Центральный парк культуры и отдыха, а точнее, танцплощадка, где из-за прекрасных дам порой вспыхивали бои местного значения. Частенько, проводив домой девушку, курсанты не успевали к вечерней поверке, которая начиналась ровно в 23.00. К означенному времени в учебную роту Егора являлся дежурный по училищу офицер и подавал команду:
- Приступить к вечерней поверке!
Перед сильно поредевшим строем выходил старшина с журналом, которому уже с первого взгляда было понятно, что отсутствует добрая половина подразделения, и начинал выкрикивать фамилии курсантов в алфавитном порядке. С завидным постоянством отзывались все до единого военнослужащего.
Офицер, понимавший, что в строю явно недостает людей, требовал повторить поверку. Но, все происходило с тем же успехом раз за разом. В конце концов проверявшему все это надоедало и, махнув рукой, он удалялся восвояси, надеясь поймать нарушителей порядка, затаившись где-нибудь в укромном месте на территории училища. Но, тщетно. Работала круговая порука, где каждый помогал товарищу, понимая, что в следующий раз сам может оказаться на его месте.
Однажды в субботу Егор получил из дома продуктовую посылку, за которой сходил на почту в город. Вернувшись в казарму, открыл ящик на глазах у друзей. Содержимое фанерного куба составляли хорошо хранившиеся вне холодильника съестные припасы: сухая колбаса, орехи, печенье и проч. Вечно голодная молодежь с аппетитом набросилась на еду. А когда голод утолили, наш друг, побросав оставшееся снова в ящик, направился в каптерку, где на полках хранились личные вещи курсантов, сложенные в брезентовые вещевые мешки - сидоры (военный сленг). На каждом мешке имелась фамилия военнослужащего, нанесенная на него гашеной известью. Егор хотел переложить в свой мешок остатки продуктовой посылки. Когда он вошел в помещение, его взору открылась живописная картина: за квадратным столом, в галифе, сапогах и майках сидели два старослужащих - каптер и его помощник. Они «уписывали» за обе щеки чужие продукты, которые доставали из лежавшего тут же мешка. Перед «дедами» стояли початая бутылка портвейна и два граненых стакана. Увидев Егора, они ничуть не смутились и продолжали свой пир. Наш друг покосился на мешок с фамилией знакомого ему «салаги» из второго отделения и, обращаясь к «дедам», возмущенно спросил:
- Вы что делаете? Это же не ваше?
- Да ладно! Тут много, садись с нами, - вальяжно разрешил каптер, молодой крепкий мужчина, лет на пять старше Егора.
О таких курсанты говорили: от сохи. На правом плече у него красовалась синяя татуировка с мечом и змеей, а также именем Коля.
- Положите на место! - решительно потребовал наш друг, ставя посылку на пол.
- Да ты что, солобон (вариация от «салаги»)! - возмутились деды. - Да я тебе такую «шмась» сотворю! - растопыренной рукой потянулся к Егорову лицу каптер.
Егор с силой, дважды слева и справа, серией, как когда-то на ринге, ударил нахала в подбородок. Дед нелепо взмахнул руками, попятился и, сбив табурет, тяжело осел на пятую точку. Случившееся настолько впечатлило его собутыльника, что тот отпрянул в дальний угол и завопил:
- Ты что, ты что! Сейчас все уберем на место!
- Убирай быстро! - глухим от злости голосом скомандовал Егор. Понаблюдав некоторое время за тем, как суетится помощник каптера, спешно засовывавший в мешок продукты курсанта, подошел к державшемуся за голову Николаю. Тот все продолжал сидеть на полу.
- Я с тобой еще посчитаюсь! - пообещал каптер.
- Лечи голову, Коля! - посоветовал ему Егор. - Я таких жлобов, как ты, убивал еще в детстве из рогатки.
Затем наш друг поднял с пола фанерный ящик, водрузил его на полку рядом со своим вещмешком и, не оборачиваясь, вышел в коридор.
Продолжения эта история не имела.
Позже Егор узнал, что Николай - детдомовский, сирота. И что ему ждать посылок из дома, как тем, кто имел родных, не приходилось. И он пожалел парня. Но все же был против кражи у своих, пусть всего лишь и еды.
Учеба пролетела быстро. Так быстро, что накануне государственных экзаменов Егору вдруг показалось, что он только вчера приехал сюда, в чужой город, который теперь стал ему родным и знакомым. Здесь он приобрел новых друзей, с которыми ему приходилось расставаться.
Егор получил назначение в Приволжский военный округ, где принял командование взводом в мотострелковом полку. В один из весенних дней, на танцах в окружном Доме офицеров наш друг познакомился с глазастой девчонкой и понял, что это его судьба. Они горячо полюбили друг друга, и у них родился сын, которого назвали в честь отца - Иваном! Их счастье продолжалось семь лет, а потом грянул Афганистан, куда Егора откомандировали в марте 1983 года. Здесь он, молодой капитан, принял командование мотострелковой ротой.
Глава № 4
В апреле 83-го рота Егора приняла боевое крещение. В ходе операции по разгрому «духов» в ущелье Ниджраб наши подразделения понесли тяжелые потери: 14 человек убитыми и более 60 человек ранеными. В роте у Егора убитых не было. В бою он сам лично следил за тем, чтобы избежать напрасной гибели людей, стараясь опираться на обстрелянных бойцов, а молодых страховал. Именно среди молодежи и оказалось более всего раненых. Ему самому повезло. При том, что находился в самом горячем месте - его даже не зацепило. Пули и осколки от разрывов гранат и мин свистели то тут, то там, вздымая фонтаны песка и откалывая кусочки горной породы. Рядом с ним ранило двух бойцов, но его - пронесло.
По результатам боя Егор провел тщательный разбор основных его этапов и допущенных ошибок личным составом подразделения. При этом отметил отличившихся бойцов и командиров, представив их по команде к награждению. Как командир он был горд за своих. Ребята не попятились перед огнем «духов», а, выждав, упрямо пошли вперед, подчиняясь его воле.
Прошел год боевых эпизодов и армейских невзгод, которые выпали на долю его подразделения. За это время Егор приобрел боевой опыт и авторитет хорошего командира, который не станет рисковать понапрасну жизнью своих подчиненных, но и не побежит, испугавшись.
На его груди горели добытые в ратных делах орден Красной Звезды и медаль «За боевые заслуги».
Весь прошедший год Егор скрупулезно изучал тонкости ведения боевых действий в горах, пополняя горькой практикой теоретическую подготовку, полученную им в училище. Его подразделение выполняло разные задачи: от прочесывания местности до сопровождения транспортов. Освобождало от «духов» и вооруженных иностранных наемников кишлаки. Одним словом, выполняло те задачи, которые ставило перед ним и его подразделением командование. Пока не случился главный бой в его жизни...
В апреле 84-го, ровно через год с того момента, как Егор прибыл в Афган, его подразделение, в составе 1-го батальона 682-го мотострелкового полка, попало в засаду и понесло тяжелейшие потери в ходе войсковой операции в Панджерском ущелье. Рота Егора возвращалась на базу после выполнения боевой задачи. Но внезапно была возвращена для прочесывания долины реки Хазара. Как только батальон, в составе которого действовала рота нашего друга, вошел в долину, Егор получил команду занять со своими бойцами господствующие высоты. Не успел он приступить к выполнению поставленной задачи, как вдруг последовала другая: «Отставить!»
«Что такое? - недоумевал Егор. - Как можно входить в ущелье, не заняв высот? А вдруг их займут "духи", что тогда?»
Но, приказ - есть приказ, и его надо выполнять, согласен ты с ним или нет. Связавшись с командиром батальона по рации, Егор получил разъяснение: «Комдив отменил приказ. Обещает прикрыть наши действия вертушками» (комбат имел в виду под «вертушками» боевые вертолеты МИ-24).
«Вертушки - это хорошо! - подумал тогда наш друг. - Но и высоты бы занять неплохо». Однако приказу подчинился.
30 апреля рано утром батальон двумя колоннами (одну из которых вел Егор) начал продвижение по дну ущелья.
Егор старался действовать максимально осторожно, выставив боевое охранение, и постоянно принимал от него краткие донесения. Скалы подходили вплотную, иногда нависая над тропами, по которым шли войска. Егор двигался в голове своей колонны, зорко всматриваясь в окружавшие их высоты, и на сердце было тревожно. Густой туман пеленой свисал с гор, скрывая от глаз целые участки маршрута.
«Тихо, очень тихо. Подозрительно тихо!» - думал наш друг.
Он строго пресекал любые разговоры на марше, зная, как далеко в горах распространяется звук. Рядом шуршала по камням река с ледяной прозрачной водой.
Около полудня ротные колонны батальона максимально приблизились друг к другу, втягиваясь в узкий проход между скал. Видимость в этом месте была минимальной. И вдруг, раздались первые гулкие разрывы и беспорядочная стрельба. Тут же ожила рация:
- Второй, второй, на нас напали «духи», обстреливают с высот!.. - И рация замолчала.
Это было последнее донесение боевого охранения, вступившего в бой. И в этот момент прогремели два мощных взрыва от заложенных на маршруте фугасов. В ответ на то, что кто-то посмел нарушить покой скал, на головы посыпались камни.
Закрываясь от камнепада рукой и в темпе одевая каску, Егор увидел краем глаза, как загорелась гусеничная машина командира батальона, запирая выход из ущелья. Тут же обе колонны подверглись яростному обстрелу из минометов и автоматического оружия. Казалось, что стреляли со всех сторон. «Духи», заняв выгодные позиции на высотах, вели прицельную стрельбу.
- Занять круговую оборону! - скомандовал Егор. Он быстро оценил обстановку: они попали в засаду. Окопаться в скальном грунте, да еще и под шквальным огнем, не получится. На узком пятачке, где сейчас находится батальон, он виден отовсюду. Остаться на месте - значит погибнуть!
«Где же эти чертовы вертушки?» - мысленно выругался Егор, в очередной раз закрывая голову и лицо от града осколков и камней, а вслух потребовал от связиста:
- Связь с комбатом!
- Первый, первый! - начал вызывать сержант. Прошло несколько минут, но ответа не последовало - только шумы помех.
И тут раздался оглушительный хлопок. Это взорвался от прямого попадания бензобак гусеничной машины, попытавшейся сбросить в глубокий овраг сгоревший дотла бронетранспортер, заперший выход из ущелья. Повалил едкий дым, отравляя все вокруг.
«ПТУРСом пальнули, - в отчаянии подумал Егор. - Я тут всю технику потеряю!»
А вслух скомандовал:
- Командира второго взвода ко мне!
Он любил этого офицера и доверял ему. Вот и теперь надеялся, что тот поможет ему установить связь с комбатом. Без управления воевать нельзя! - твердо еще в училище усвоил Егор.
- Виктор, пошли трех-четырех человек к комбату. Нужно немедленно установить связь! Не будет управления - нам всем хана!
- Понял, командир! Разрешите действовать?
- Давай, Витя, давай!
Виктор поспешил выполнять приказ.
Яростный обстрел продолжался. Егор хорошо видел, как тает его рота, один за другим гибнут его подчиненные, и все отчетливее понимал: бездействовать - значит погибнуть!
Наконец, рация зашипела, и послышалось едва различимое:
- Второй, второй! Я - первый, прием!
- Первый, первый! Я - второй, на связи! - прокричал Егор.
- У нас потери, - сообщили из трубки. - Погибли первый и второй, я - третий, старший лейтенант Киселев, взял командование на себя!
Теперь Егору стало понятно, что командиры батальона и роты первой колонны погибли. Остался в живых лишь один из офицеров - командиров взводов.
- Третий, третий! Я - второй. Боеприпасы беречь! Беспорядочной пальбы не вести! Ждать моей команды!
- Вас понял, второй! - И рация замолчала.
Подозвав командиров взводов и выслушав
их доклады о потерях, Егор сообщил им о гибели комбата и комроты первой колонны, а также приказал готовиться к восхождению.
- Если останемся здесь - погибнем все! Нужно сбросить «духов» с высот. Боеприпасы беречь. Стрелять только прицельно. Личному составу примкнуть штыки! - коротко ставил задачу Егор. - Я пойду со вторым взводом. Мой заместитель - командир второго взвода. В случае моей гибели - он берет командование на себя. Все ясно?
Сильно поредевшая рота поползла в горы, упорно цепляясь за каждый валун. «Духи» сопротивлялись отчаянно. Время от времени вспыхивали ожесточенные рукопашные схватки. Но бойцы Егора упрямо подавляли очаги сопротивления, огневую точку за огневой точкой, ослабляя вражеский обстрел оставшегося внизу Киселева, получившего приказ прикрыть наступление.
Катастрофически таяли боеприпасы. Оружие подбирали у убитых «духов», но этого было мало. Наконец, Егор и остатки его взводов вскарабкались на пологую горную террасу. Здесь был последний очаг сопротивления «духов», и они встретили шурави ожесточенным огнем из-за подготовленных укрытий.
Разделив группу на две части (вторую, под командованием Виктора, он отправил в обход позиций), Егор рассредоточил бойцов и цепью бросился в атаку на «духов». Но, когда до врага оставалось не более тридцати метров, прогремели взрывы: один, потом еще. Плато оказалось заминированным. В пылу боя Егор и его люди не заметили растяжек.
Вдруг прогремел взрыв, и Егора бросило на камни взрывной волной. Он тут же попытался вскочить, но почувствовал острую боль в ноге, вскрикнул и потерял сознание.
Когда он очнулся вновь и открыл глаза, то увидел, как на плато бродят «духи», останавливаясь у его бойцов.
«Раненых добивают, суки!» - догадался Егор. Он потянулся за автоматом, но его ствол покорежило взрывом.
«Духи» увидели, что офицер зашевелился, и трое из них бросились прямо к нему.
Слабеющей рукой Егор рванул за кольцо ручную гранату и зажал ее на мгновение в кулаке, молча глядя на врага.
- Господи Иисусе Христе, помилуй мя грешного! - прошептал Егор и разжал ладонь. Лязгнула чека, и «духи», как по команде, бросились на землю.
«Один, два, три, четыре. Не взорвалась», - понял Егор. Вновь накатила дурнота, и свет погас.
Глава № 5
- Зачем тебе этот русский, Ахмат?
В горном ауле, на ковре, разостланном на деревянном помосте, сидели двое. Один из них, мужчина лет сорока пяти, с черной бородой, в чалме и пестром халате, а другой, помоложе, говоривший с явным акцентом (арабский наемник), в военном камуфляже и берете. В руках они держали пиалы с зеленым чаем.
Между тем араб продолжал:
- Он убил много наших людей: Махмуда, Яхью, Мамеда. Нас чуть не угробил - хвала Аллаху, граната не взорвалась! Давай зарежем его, шакала! - злобно оскалясь, взялся за кривой ятаган абрек.
- Он - воин. Дрался, как лев, - возразил арабу Ахмат. - Нам нужны настоящие воины!
- Почему ты уверен, что он будет воевать на нашей стороне? Он их командир, офицер!
- Не горячись, Ясин! Посидит в яме, поголодает, подумает. А потом, если захочет жить, примет нашу веру. Во всяком случае, отрезать ему голову мы всегда успеем!
- За ним могут прийти его люди! - настаивал Ясин.
- Мы положили в долине почти всех шурави. А тех, кто прорвался, - в горах. Кто будет искать его здесь, в кишлаке? Кто знает, что он здесь?
- Ну, смотри, как знаешь! - покачал головой араб.
Егор смутно, как в тумане, помнил, что его, связанного по рукам и ногам, долго волокли на палках, по горным тропам бородатые «духи». Сколько по времени продолжался их отход, он не знал: сознание то покидало его, то возвращалось вновь. Уже в сумерках показался прилепленный к скалам аул. Здесь его грубо спихнули в глубокую каменистую яму. От удара о землю раненой ногой Егор вновь потерял сознание. А когда очнулся от холода, увидел в темнеющем небе над своей головой плетеную решетку. Его знобило. Все лицо, посеченное мелкой каменной крошкой в бою, горело. Ныло от порезов и ссадин тело. Но хуже всего дело обстояло с ногой. Егора мутило - он понимал, что потерял много крови. Руки по-прежнему оставались связанными, и обследовать ногу он не мог. Рана крутила и дергала. Сапоги, ранее бывшие на ногах, исчезли. Тряпка, которой его ногу обмотали «духи», вся в кровавых пятнах, была не первой свежести. И наш друг всерьез опасался гангрены.
«Лучше бы пристрелили, чтобы не мучился! - с тоской подумал Егор. - Но это Восток! Наверное, будут пытать! Почему я не погиб в бою?! Дай мне силы, Господи!»
Егор, до самого рассвета, борясь с подступающей дурнотой, вспоминал все перипетии боя и несбывшиеся обещания командования прислать вертушки. Погибших своих ребят. Увидев их лица и глаза ясно, как будто бы они сейчас стояли перед ним, - не выдержал, сотрясаемый глухими рыданиями, дал волю чувствам.
С лучами утреннего света решетку отодвинули и в яму подали деревянную лестницу, по которой, осторожно ступая в широких шароварах, спустился молодой афганец. В руке он держал кувшин и лепешку, которые молча опустил на землю, рядом с Егором. Затем, наклонясь над узником, достал нож и разрезал веревки на его руках и ногах. Немного пошарил в кармане своей куртки и извлек из нее матерчатый мешочек и, положив его рядом с кувшином, полез вверх по лестнице, так и не произнеся ни слова. В следующий момент лестницу втащили наверх и задвинули решетку.
Наблюдая за афганцем, Егор с громадным облегчением разминал посиневшие от пут руки. Как только абрек исчез из вида, узник схватил металлический сосуд и стал жадно, обливаясь, пить воду. Но тут резкая боль в ноге напомнила о ранении.
«Нужно сэкономить воду, чтобы обработать рану», - подумал Егор и начал распутывать тряпки.
Боль то и дело огнем сковывала тело. Добраться до раны оказалось непросто: тряпки присохли, и их пришлось отдирать, в прямом смысле, с кровью. Вид ноги был ужасающим - осколок пропахал икру, но кость уцелела. Временами, теряя сознание от боли и потери крови, Егор кое-как все же обмыл ногу водой и, найдя в мешочке оставленные афганцем новые тряпичные лоскутья, обмотал ими кровоточащий рубец.
«Ну и что дальше? - размышлял Егор, привалившись к стене ямы. - Отчего такая забота?»
Его мутило, и съесть лепешку не получалось.
Через какое-то время, которому Егор стал терять счет, снова спустили лестницу, и двое «духов» вытащили узника из ямы. Едва держась на дрожащих ногах, он поплелся по каменистой тропе в указанную сторону, вдоль каких-то землянок или нор, рядом с которыми стояли застывшие от любопытства дети и женщины с замотанными до глаз лицами.
«Скотское существование, - подумал Егор, - а ведь тоже хотят жить!»
Его подвели к деревянному крытому помосту, на котором сидело двое: один с бородой и в чалме и второй в военном камуфляже и военных ботинках.
- Щай, акель! (Чай неси. - Персидский язык) - скомандовал тот, что был в военном, почтенно склонившемуся к нему человеку. И человек немедленно бросился выполнять приказ.
- Ну что, шурави, очухался? - буравя Егора черными злыми глазами, спросил тот, что был в чалме, на коверканном, но понятном русском языке.
Егор молча смотрел в его глаза.
- Что молчишь? Жить хочешь?
- Хочу.
- Тогда принимай нашу веру и оставайся с нами!
«Ну, вот и все!..» - подумал Егор. Внутри все оборвалось.
- Что, язык проглотил, неверный! Говори!
- Я верую в своего Бога Иисуса Христа и Святую Троицу, - твердо сказал Егор.
- Ах, шакал! - вскочил с помоста араб. Подскочив к узнику, со всего размаха двинул ногой в ботинке по раненой ноге пленника.
От нестерпимой боли Егор потерял сознание, а пришел в себя уже в яме. Сознание возвращалось мучительно, вместе с приступами тошноты и пульсирующей жгучей боли в ноге.
Ему вдруг вспомнилось, как много лет назад, еще до училища, на городских соревнованиях по боксу он пропустил сильнейший удар в подбородок и, не удержавшись на ногах, рухнул на ринг. Рефери открыл счет. В глазах у Егора плыли зеленые и оранжевые круги, и его тошнило. С трудом он взял себя в руки, повторяя: «Спокойно, спокойно, ты же мужчина», - и встал.
А потом, дотерпев до перерыва, восстановился и выиграл бой.
- Надо взять себя в руки, - прошептал Егор, подбадривая самого себя.
Превозмогая боль и слабость, он встал и, волоча ногу, сделал несколько шагов вдоль ямы.
- Ну, вот и погуляли, - тяжело опустился на землю узник. Немного отдышавшись, зашарил рукой в поисках хлеба: надо заставить себя немного поесть.
- Где ротный, мы не нашли его? - поднял голову раненого бойца командир второго взвода.
Виктор и его группа, не найдя дороги в горах в обход позиции «духов», поспешили вернуться назад. Но, было поздно. Бой уже завершился, и на узкой горной террасе вперемешку лежали убитые и раненые советские бойцы и моджахеды.
- Его, раненого, утащили «духи», - еле слышно, тяжело шевеля пересохшими губами, прошептал солдат.
- В каком направлении, ты видел?
- Туда, - кивнул головой в сторону гор раненый боец и потерял сознание.
- Всех живых - вниз! - скомандовал Виктор. - За остальными вернемся позже.
- Ну что, подумал? - грозно зыркая черными глазами, спросил абрек в чалме.
Егор стоял молча, не отводя глаз от бородатого. Что-то сказав своим людям, моджахед потянулся за автоматом. Пленника волоком потащили к обрыву.
Бородатый взвел затвор и направил автомат на раненого офицера.
- Говори «Аллаху Акбар» (Аллах превелик. - Арабский язык) или пристрелю!
Егор молчал, глядя в искаженное злобой лицо «духа». Раздалась автоматная очередь. Пули просвистели над головой пленника.
- Это последнее предупреждение, понял?
Ну!
«Господи Иисусе Христе, помилуй мя грешного!» - вспомнил Егор, как учила его, «маленького», молиться бабушка Устя.
Вдруг раздался грохот разрыва, и кишлак заволокло дымом. Тут же послышался стрекот вертушек, и пулеметные трассы легли перед помостом.
Егор бросился на землю. Падая, он увидел, как пули достали бородатого и защелкали по деревянному настилу, откуда со всех ног бросился наутек араб. Но, далеко убежать ему не удалось. Следующая пулеметная очередь чиркнула стрелой по его спине, и он, раскинув руки, упал лицом вниз.
Егора погрузили на носилки. У самого вертолета к нему наклонился Виктор.
- Ты как, командир?
- Нормально, Витя. Нормально!
- Все будет хорошо, командир!
- Ну конечно, - тихо сказал Егор и закрыл глаза.
Эпилог
Егор демобилизовался из армии в 95-м году и вернулся в свой родной город. Теперь его сын Иван, молодой офицер, окончив военное училище, продолжал дело отца. Сейчас он гостил у него с молодой красавицей женой. На дворе стояли не по сезону удивительно теплые последние дни апреля.
- Пап, а давай съездим в наше село на рыбалку, на День Победы, когда уже совсем тепло станет! - предложил ему сын.
- Давай, - согласился Егор, - заодно заглянем к нашим на кладбище. Я уже давно там не был. Нехорошо!
В сельском храме было многолюдно. Удивило большое число молодых пар с детьми, весело сновавшими между ног у взрослых.
Отец и сын с трудом протиснулись внутрь. Но как только увидели их - одетых в военную форму без погон, Егора с орденскими планками на груди - местные жители стали расступаться, почтительно пропуская вперед.
Незнакомый батюшка служил в алтаре, а молодой дьякон с дымящимся кадилом в руке энергично сновал рядом.
У знакомых икон пылали многочисленные свечи. Среди них возвышались толстые, восковые, поставленные чьей-то щедрой рукой. У Егора защемило сердце: таким родным и близким было все вокруг!
- Вася, прекрати бегать по храму! - сердито прихватила за руку разыгравшегося розовощекого малыша пожилая женщина. - Вот посмотрят на тебя дяди, - кивнула она в сторону отца и сына, - и скажут, что ты - не русский!
Москва, декабрь, 2009 год.