Борька

Глава № 1

В мае 1944 года войска 3-го Белорусского фронта вели бои местного значения на двух направлениях: оршанском и витебском. Шла активная фаза подготовки к одной из крупнейших операций всей Великой Отечественной войны - Белорусской, получившей кодовое наименование «Багратион».
Так назвать операцию предложил сам Верховный главнокомандующий И. Сталин, придававший особое значение ее успеху. В случае победы в ней наши войска, завершив освобождение всей территории Советского Союза, вступили бы в Западную Европу, получив отличные перспективы дальнейшего продвижения на Балканы, в Польшу, Румынию и Пруссию. Военный успех неминуемо перерастал в политический.
Фронт был образован в апреле того же года после разделения на 2-й и 3-й Белорусские ранее существовавшего единого Западного фронта.
Впрочем, к частому формированию или расформированию объединений и соединений полковник медицинской службы Еремин давно привык за более чем год войны. Его войны.
Все это время Петр Митрофанович руководил полевым госпиталем. Сначала стрелковой дивизии, затем корпуса и, наконец, армии.
Хирург в третьем поколении, профессор, он видел войну, вернее ее отвратительную работу, ежедневно проводя по 6-8 операций в сутки. На большее ему, человеку уже немолодому, не хватало сил. Да и то, что он делал, отдыхая лишь по 3-4 часа в день, засыпая урывками, где придется, превышало человеческие возможности. Все самые сложные, порой безнадежные операции доставались именно ему. Он не имел права на ошибку.
От профессора ждали чуда, и он совершал его практически ежедневно, спасая жизни бойцов и командиров. Тогда глаза его «девчонок» (медсестер) светились радостью, и они весело «щебетали» вокруг очередного спасенного, отдавая ему всю свою нерастраченную из-за войны девичью любовь и заботу.
Но были и неудачи. Еремин старался не запоминать лиц и имен тех, кого оперировал, считая такую память для врача вредной, граничащей с отсутствием профессионализма. Нельзя же на самом деле все пропускать через сердце! Так можно и погибнуть!
И все же помнил всех и по-человечески страдал, если не мог кого-то спасти.
Сдергивая с лица промокшую от пота повязку и уходя на свежий воздух из душной палатки после очередной неудачи, полковник краем глаза ловил глаза своих девчонок, полные слез, слышал сдавленные глухие рыдания за занавесками и злился на себя, проклиная войну. А ночью не мог уснуть, ворочаясь с боку на бок.
«Боже, когда же окончится эта пытка?! - спрашивал он темноту, силясь уснуть или хотя бы расплакаться, чтобы облегчить душу, и не мог. - Люди, что вы творите?! Всему же есть предел!»
Но темнота упрямо молчала. Ухали дальние разрывы, да крестили черное небо прожектора противовоздушной обороны. И полковнику безумно хотелось курить. Но он запрещал себе это, вспоминая в минуты слабости о сыне, его Женьке, тоже хирурге, с блеском окончившем мединститут в Воронеже.
Парень специально уехал учиться в другой город, чтобы известность отца не мешала ему шагать по жизни своим путем. Он был удивительно цельным и никогда не нуждался ни в чьей помощи.
Евгения оставили на кафедре, и он поступил в ординатуру. Ему пророчили большое будущее ученого. Но началась война, и сын, имевший бронь, сам явился в военкомат и попросился на фронт.
Когда они с женой, Елизаветой Матвеевной, проводили сына на войну, Еремин решил для себя, что негоже, и даже стыдно, ему - умелому и опытному хирургу - торчать в тылу.
Его пытались удержать все: руководство института, где он читал лекции студентам, отцы города, уважавшие ученого, и, конечно же, супруга. Но он страдал, и, поняв, что его не удержать, Елизавета Матвеевна сдалась.

***

Лежа под шинелью в тесной пружинной кровати, полковник вспоминал, как на прошлой неделе прямо на его госпиталь выскочила пытавшаяся вырваться из окружения подвижная немецкая группа. Она состояла из группы автоматчиков в черной эсесовской форме, на мотоколясках, усиленной двумя танками.
Еремин организовал отражение атаки силами своего медперсонала и легкораненых бойцов. Он и сам стрелял в немцев из автомата и, как ему показалось тогда, даже в кого-то попал!
А потом подоспели наши, подожгли вражеские танки и взяли оставшихся в живых фрицев в плен. И его сестрички делали пленным перевязки и уколы.
- Какой нонсенс - доктор с автоматом в руках! - сокрушался профессор. - Спасать жизни и тут же их отбирать!
В прифронтовой полосе щелкал в ночи сбитый с толку соловей, повинуясь вечному весеннему инстинкту. То слева, то справа раздавались его переливчатые трели.
«Господи, а ведь эта маленькая серая птаха умнее нас всех! - думал старый доктор. - Жизнь вечна! А война - это безумие человечества! Мы все - безумцы!»
Хозяйство доктора Еремина располагалось в редком перелеске, отросшем за годы войны на месте бывшего колхозного поля.
Когда-то большое белорусское село, к которому примыкало несколько деревень, было, судя по постройкам, многолюдно. Имело свой собственный храм. Сейчас же оно лежало в руинах, ощерившись жерлами торчавших в небо печей.
Фашистов выбили отсюда недели две назад, и картина разгрома была ужасающей. Повсюду осколки железа, почерневшие от огня фундаменты изб, груды обгоревшего домашнего хлама.
Местных жителей совсем немного: две-три то ли женщины, то ли старухи, замотанные в платки, - не поймешь - бродят среди пепелища, в поисках чего-нибудь уцелевшего. И юркий белоголовый мальчик лет шести-семи.
Пацан вел себя независимо, неожиданно появлялся и также неожиданно исчезал.
Полковник давно заприметил ребенка и все хотел поговорить с ним или хотя бы подкормить. Да тот все пропадал куда-то!
Фронт неумолимо двигался на запад, и подобных картин в памяти Еремина накопилось предостаточно: вымершие города и деревни, почерневшие скелеты сгоревших строений, одинокие женщины и старики. Стаи одичавших собак, терзавшие тела погибших.
«Неужели все это можно вернуть к жизни?» - не раз задавал себе невеселый вопрос полковник.
От этих мыслей его спасала работа: операции следовали одна за другой. В перерыве короткий отдых, стакан крепкого чая и снова к операционному столу!

***

В последние дни стало намного легче: армия не вела активных боевых действий, в основном - зачистка местности. Раненых поубавилось, и появилась возможность прикорнуть на полчаса-час в дневное время прямо в госпитале.
Здесь, в углу палатки, где оперировал доктор, за занавеской из простыней стоял старый протертый топчан, на котором в редкие минуты затишья отдыхал полковник. Его сон оберегали и старались будить только в крайнем случае.
Еремин начал практиковать дневной отдых после неприятного случая, произошедшего с ним недавно.
Окончив очередную напряженнейшую операцию, он вдруг упал в обморок, пролежав в черном провале несколько минут. А когда очнулся и увидел встревоженные лица своих коллег, попытался подняться, но... не смог. Пришлось прописывать самому себе постельный режим, аж на целых два дня!
Хорошо, что произошло это с ним не в дни наступления!
О предстоящем рывке на запад усиленно заговорили с приходом нового командующего фронтом генерал-полковника И. Д. Черняховского. Красивый, энергичный, 38-летний полководец, он уже отличился во многих боевых операциях, снискав славу непобедимого. В боях под Киевом осенью 43-го Иван Данилович, командовавший 6о-й армией, получил свою первую звезду героя за решительные и смелые действия.
Однажды генерал приехал в госпиталь с легким ранением в руку, которое получил во время рекогносцировки. Петр Митрофанович, присутствовавший при перевязке, невольно поймал себя на мысли, что он годится в отцы этому молодому черноволосому парню, уже ставшему легендарным военачальником.
Когда перевязка была окончена, командующий, не проронивший во время нее ни звука, вдруг так хорошо, белозубо улыбнулся делавшей ее молоденькой медсестре, что та вся зарделась, смутившись.
«Эх, молодежь! - позавидовал тогда Еремин. - Вам бы не воевать, а жениться, да детей нарожать!»

***

Полковник ехал в трофейной эмке на службу из передового подразделения, где проводил личный осмотр окопников и вспоминал свою встречу с Черняховским. Его путь пролегал мимо сожженной деревни и обгоревших печных труб. Вдруг он увидел знакомую фигурку мальчика, сновавшего у развалин.
- Останови, Сема! - приказал своему водителю Петр Митрофанович в обычной для себя просительной манере.
Молчаливый Семен, мужчина лет сорока, аккуратный, дисциплинированный водитель, бывший колхозный механик, остановил машину.
Выйдя из нее, полковник подошел к мальчику, глядевшему на него с нескрываемым любопытством. Пацан был бос, в грязных лохмотьях. Кожа лица и рук красновато-грязная и сильно обветренная.
- Мальчик, ты что тут делаешь?
- Я здесь живу!
- Где? - удивился полковник.
- Тут, при печке!
Приглядевшись, Еремин увидел лаз, а проще говоря, черную дыру, ведущую вниз под основание печи.
- А где твоя мама?
- Погибли все, когда немцев гнали. С нашей деревни человека три осталось. Да только ушли они отсюда.
- Так ты что же, совсем один?! - изумился полковник.
- Почему один? В соседней деревне, километрах в трех отсюда, есть люди. Только они не местные, а пришлые.
- А звать тебя как?
- Борька.
- А лет тебе сколько?
- Семь уже!
- Боря, поедем со мной. Я тебя чаем угощу! С сахаром!
- А не обманешь? - хитро прищурился пацан.
- Конечно, нет! Я здесь рядом работаю, в госпитале.
- Я Вас знаю. Вы у них главный! - поделился ценным наблюдением Борька.

***

Вот так появился у пожилого полковника то ли сынок, то ли внук, Да только прикипело к нему сердце доброго человека. И уже никуда далеко от себя не отпускал его Еремин, оберегал и жалел сироту.
И было наступление их фронта, в результате которого освободили города Витебск и Могилев. А потом - замечательная победа под Минском и окружение 100-тысячной группировки противника. Сражения в Польше и Пруссии. Убитые и раненые, огонь и кровь, и бесконечные операции с изнурительным стоянием часами на ногах!
Но у Еремина теперь был Борька, и в его немолодом уже сердце поселился светлячок!

***

А потом грянула долгожданная победа! И вернулся полковник, весь в орденах и медалях, в свой родной Липецк погожим летним днем. А рядом с ним вышагивал подросший мальчик по имени Борька, который с почтением называл его по имени и отчеству: Петром Митрофановичем.
Когда они шли по улицам города, прохожие радостно приветствовали их, а женщины дарили цветы.
Дом полковника был разрушен, и теперь он искал новый адрес, который прислала ему в последнем письме на фронт жена, Елизавета Матвеевна. Она сообщала, что их сын Евгений, капитан медицинской службы, вернулся с войны живым и здоровым еще в марте и теперь работает в госпитале оперирующим хирургом.
«Боже мой, какое счастье! - думал полковник, идя по залитой солнцем улице, не замечая раскореженных домов и дорожных рытвин. - У людей горе - мужья и сыновья с войны не вернулись, а нас теперь даже больше стало! А уж Женька-то, совсем стал профессионалом! - думал он о старшем сыне с гордостью. - Еще бы, сколько операций, наверное, сделать пришлось! Такое не забывается!»
Он косился на мальчика, гордо шагавшего рядом в военном обмундировании и сапогах, хлюпавших на его худых ногах, и в сердце Еремина теплело.
Наконец Петр Митрофанович остановился у двери, которую искал, и, убедившись, что звонок отсутствует, постучал по ней костяшками пальцев.
Послышались торопливые шаги, и дверь распахнулась. На пороге стояла Елизавета Матвеевна. Ее глаза были полны счастья и слез.
- Вот, мать, принимай пополнение! Это Борька! - бодро отрапортовал полковник, но в следующий момент бросился ловить оседавшую без чувств супругу.
Вечером вернулся с работы Евгений. Крепко, порывисто обнялся с отцом. Они, мужчины, прошедшие дорогами войны, понимали друг друга без слов.
- Ну, давай знакомиться, братишка! - протянул руку Евгений. - Как тебя зовут?
- Бэн! - важно выпятил губы пацан и залихватски, с размаху, двинул своей узкой ладошкой по ладони старшего брата.
- Как, как?! - удивились все и больше других сам полковник, никак не ожидавший такого фортеля от сорванца.
- Да побратался я в Берлине с одним американцем. Так что теперь он - Борис, а я - Бэн! - пояснило юное создание.
В следующий момент смеялась вся кухня, где за накрытым праздничным столом в полном составе расположилась новая Борькина семья.

***

Мальчика определили в местную школу, на территории которой рос замечательный яблоневый сад. Деревья были старыми, и их ветви достигали верхних этажей трехэтажного строения.
Иногда, убегая с уроков, школьные проказники «выходили» из класса, завидев учителя, прямо в окно, повисая на яблонях.
Подобные фокусы выделывал и Борис. Учиться ему было неинтересно, тем более с «малолетками», как презрительно называл своих школьных друзей девятилетний переросток.
Он днями пропадал на улице со своими ровесниками и друзьями постарше, таскал в дом и прятал в потайных местах найденное оружие и боеприпасы, на которые время от времени натыкалась делавшую уборку Елизавета Матвеевна.
- Боря, ты нас когда-нибудь подорвешь! - сетовала она после очередной находки.
- Борис, ты уже взрослый человек! - воспитывал сына Петр Митрофанович. - Когда, наконец, возьмешься за ум?! В школе одни двойки и тройки! Так и вырастешь неучем!
- А я военным хочу стать! - парировал мальчик. - Автомат я собираю и разбираю с закрытыми глазами, команды все знаю!
- Что ж, по-твоему, военному знания не нужны? Теперь техника сложная, и без математики и физики ни танк, ни самолет водить не сможешь! А стрельба из артиллерийского орудия - одни математические расчеты!
- Да, - соглашался со вздохом Борька, - математику подучить придется!
- И математику, и русский язык тоже! - заключал полковник. - А иначе боевой приказ грамотно не напишешь!

***

Несколько месяцев назад семья Ереминых переехала в новый, только что построенный шестиподъездный дом. Петр Митрофанович, как старший офицер-фронтовик и работающий профессор, въехал в трехкомнатную квартиру на третьем этаже.
Старший сын, Евгений, женился и уехал в Хабаровск, получив назначение на должность начальника хирургического отделения окружного военного госпиталя. И у Борьки теперь была своя отдельная комната!
В такое счастье верилось с трудом. Мальчик зачарованно ходил по квартире, спрашивая у взрослых:
- Мы, что же, здесь одни будем жить?
- Конечно! - радостно отвечал профессор, у которого наконец-то появился собственный кабинет.
- А кто со мной в комнате будет жить?
- Никто, ты один. Теперь тебе никто не будет мешать делать уроки!
В доме проживало много фронтовиков. Некоторые из них имели серьезные боевые ранения, и Петр Митрофанович считал своим долгом наведываться в такие квартиры. Носил лекарства из своего госпиталя, делал уколы и перевязки и никогда не брал за это никаких денег.
Старый доктор везде носил с собой видавший виды потертый саквояж со всем, что могло пригодиться ему при осмотре больного. И весь двор, наблюдая высокую сутулую фигуру профессора с коричневым баулом в руке, по-доброму посмеивался: скорая помощь пошла!
Полковник знал всех фронтовиков лично, автоматически причисляя их к числу своих пациентов. Со всеми был на короткой ноге, несмотря на свое профессорство.
Однажды он зашел навестить боевого летчика-штурмовика, жившего в соседнем подъезде.
Офицер недавно похоронил жену. Детей у него не было.
Гвардейский ас, носивший в своем теле несколько осколков, которые в свое время побоялись трогать полевые хирурги, воевал лихо: его мундир украшали ордена Боевого Красного Знамени и Красной Звезды, орден Александра Невского, орден Отечественной войны, медали «За отвагу» и «За победу над фашистской Германией». Всего - двенадцать боевых наград!
Теперь же он был абсолютно одинок. На улицу выходил редко. А если это случалось, то лишь в погожие теплые дни.
Выйдя из подъезда на перебитых негнущихся ногах, летчик (как звали его все во дворе), опираясь на палку, делал несколько шагов до лавки, стоявшей тут же у подъезда, и тяжело опускался на нее на полчаса-час погреться на солнышке.
В однокомнатной квартире у офицера почти не было мебели. Стол, стул и кровать с панцирной сеткой, на которой он и лежал. Да еще в дальнем углу стоял угрожающего размера трофейный чемодан, который на сленге фронтовиков называли «Великая Германия».
Чемодан был настолько велик и крепок, что мог играть и в разное время играл роль стула и стола одновременно.
- Привет, Лукич! - приветствовал фронтовика Петр Митрофанович, лишь для приличия постучав в дверь, прежде чем войти. Были времена, когда двери не запирали!
- Здорово, Митрофаныч! - обрадовался Степан Лукич (так звали фронтовика). - Знаешь, я давно хотел поблагодарить тебя за все, что ты для меня делаешь! За дружбу! Но особенно - за сына!
- За сына? - удивился полковник.
- Ну, да. Ты же знаешь, я почти не выхожу, а Борька твой у меня ежедневно. И в квартире приберет и в магазин сбегает, чай заварит. А потом сядет вот так же, как ты, у кровати и просит, чтоб я ему про войну рассказал, про бои, о том, где и как ранен был. Если б не он.
Признаюсь тебе, я уж тут, грешным делом, пару раз свой наградной парабеллум доставал, когда совсем хреново было!
- Да ты что, Степан! Разве ж можно?!
- Прости, Митрофаныч. Что было, то было! Хороший у тебя парнишка. А у меня вот никого нет! Я только удивляюсь, как это его со школы так часто отпускают? Говорит: учителя заболели, а то - отпустили, мол, за успехи в учебе!
- Да нет, учится-то он как раз весьма посредственно. Только живет в нем война и уходить не хочет. А натерпелся он за свою недолгую мальчишескую жизнь столько, что не одному взрослому на век хватит!
- Понятно. Ты, говорят, с войны его привез?
- Да. Подобрал сироту на пепелище сгоревшей белорусской деревни.
- А родители где же?
- Погибли при отступлении немцев. Каратели постарались!
- Какое счастье, что не видел я этого ничего! Для нас ведь война - кабина пилота. А ты, медицина, с матушкой пехотой протопал!
- Да уж… - задумался, вспоминая былое, старый доктор. - Ну ладно, давай я тебя посмотрю!
- Да чего там смотреть-то? Расписался на мне немец на всю оставшуюся!
- Держись, брат, держись! Я тебе сейчас обезболивающее сделаю, поспишь.

***

Умер боевой летчик в самом конце 40-х, не дожив двух дней до Праздника Победы.
На столе в его убогой квартирке нашли записку.
Нет, он не застрелился - умер от ран. Перед смертью же просил передать свой мундир и все награды на нем Борьке. На память. Как сыну.

Глава № 2

Жизнь набирала обороты. Мучительно отходила от тяжелейшей войны страна, учредив и отметив первый в послевоенное время сугубо гражданский праздник - День строителя.
Главное теперь заключалось в возведении жилья и объектов промышленности. Возвращались из эвакуации не только люди, пытаясь найти разбросанных лихолетьем родных, но и целые заводы!
Огромная страна гудела как улей, отстраиваясь заново.
Впервые в городах и селах вышла на парад не боевая, а гражданская техника: трактора, бульдозеры, грузовики, - и люди не в военных шинелях и сапогах, а в костюмах и белых рубахах.
Но прежде - отдать дань глубокого уважения и любви тем, кто отстоял право жить и строить, тем - кого уже не вернуть!
И потянулся народ на братские могилы с венками и живыми цветами. А на глазах снова слезы и нестерпимая боль невосполнимой утраты. У каждого - своя.
Август 56-го в Ленинграде выдался на редкость жарким. Над раскаленным городским асфальтом висело зыбкое марево миража.
После митинга на Пискаревском кладбище народ рассупонился, снимая пиджаки и галстуки. Среди молодых парней и девушек, окруживших автоматы с газированной водой, Борька. Теперь он - Борис Еремин, студент Военно-медицинской академии имени Кирова!
Странным образом порой случается в жизни! Учась в восьмом классе, в самый разгар корейской войны, Борька вдруг попросил Петра Митрофановича показать ему госпиталь.
Полковник, хоть и удивился внутренне его просьбе, но вида не подал, и уже на следующий день юноша в белом халате повсюду, молча, сопровождал профессора, совершавшего обход больных.
А вечером, за ужином, неожиданно для всех заявил:
- Буду поступать в медицинский!
- Тебе следует хорошо подумать, Борис, - выразил свое сомнение обескураженный доктор, не замечавший за парнем прежде ни малейшего интереса к медицине. - Это очень тяжелая, порой неблагодарная профессия. Может быть лучше в строительный? Сейчас профессия инженера- строителя самая перспективная!
- Нет, я уже решил. Хочу быть, как Вы с Женькой!
Полковник поглядел на жену. Елизавета Матвеевна только вздохнула, пожав плечами: три доктора в семье - это, пожалуй, слишком!
- Ну, если решил, то начинай серьезно работать уже сейчас. В медицинский институт можно поступить только с отличными знаниями! - напутствовал сына профессор.
Он, несомненно, был горд и польщен выбором Бориса. Тревожился за него и одновременно знал твердость характера юноши.
- Будь, что будет! - думал доктор. - Пусть пробует, а я стану ему помогать, чем смогу.
- Не беспокойтесь, Петр Митрофанович, я смогу поступить, и помощи мне не нужно! - будто читая его мысли, твердо закончил разговор Борька.
Полковник вновь поглядел на жену, а та на него.
Прожив в их семье уже почти восемь лет, мальчик так и не научился называть его отцом. А вот Елизавету Матвеевну мамой все-таки звал!
Петр Митрофанович никогда не обсуждал эту тему с женой, полагая, что она может подумать, будто он ревнует к ней Борьку! Совсем нет!
Однако чуткая супруга и без того знала, что ее муж страдает!
В ту ночь старый доктор никак не мог уснуть.
- И почему это так? - думал он, ворочаясь в кровати. - Может, я - плохой отец?
- Что с тобой, Петенька? - забеспокоилась жена.
- Да что-то не спится!
- Ты для него больше чем отец! - твердо сказала Елизавета Матвеевна, понимая, отчего не спится ее мужу. - Ты в его глазах - воин! Подожди, мальчик рано или поздно растает!
Эх, хорошо бы рано, а не поздно! - вздохнул Петр Митрофанович, благодарно обнимая жену.

***

Наступили 50-е годы, принесшие первое боевое столкновение бывших союзников по антигитлеровской коалиции: СССР и США в ходе корейского конфликта 1950-1953 годов, - «холодная война» была в самом разгаре.
Америка объявила «поход против коммунизма» и грубо вмешалась в гражданский спор двух корейских государств на стороне Юга. Началось планомерное уничтожение народа КНДР, его народно-хозяйственных объектов и инфраструктуры.
Американцы разработали план, носивший зловещее название «Удушение», в котором ставились цели по разрушению плотин и водохранилищ, уничтожению рисовых полей.
Рис - основной продукт питания жителей Азии. Его уничтожение означало бы голод и медленную смерть для народа Севера Кореи.
США сосредоточили в Корее огромное количество авиации - свыше 2400 боевых машин, и, захватив превосходство в воздухе, начали наращивать свою сухопутную группировку, высадив с моря 15 сентября 1950 года свой 10-й бронетанковый корпус в районе Сеула.
Продажное большинство в ООН, послушное американскому агрессору, поторопилось объявить силы вторжения США своими войсками. Символично и то, что командовать ими назначили небезызвестную личность - генерала Макартура.
И вот уже бывшие союзники - лицом к лицу и друг против друга!
В небо над Кореей поднялись прославленные асы Великой Отечественной: А. Алелюхин, И. Кожедуб, А. Шевцов, Н. Сутягин и многие другие знаменитые профессионалы войны.
За время боев наши пилоты вылетали на боевые задания 63 тысячи раз, сбив 1309 самолетов противника, в то время как советские ВВС в Корее потеряли лишь 335 самолетов и 120 летчиков!
35 боевых пилотов были удостоены звания Героя Советского Союза. От их боевой работы хваленые американские Б-29 горели, как свечки, а в них гибли по 10-12 человек экипажа.
Мастерски действовали и советские зенитчики, сумевшие надежно прикрыть важнейшие наземные объекты от варварских налетов вражеской авиации.
Россия вновь, ценой героических действий своих сынов, спасала чужие жизни. На этот раз корейского народа!
В порыве слепой ярости американская авиация нанесла пиратский удар по советскому аэродрому у Сухой Речки под Владивостоком, принадлежавшему ВВС Тихоокеанского флота, впоследствии малодушно объявив этот удар ошибкой.
Однако всем было понятно, что ошибиться в ясную погоду, при отличной видимости, было практически невозможно!

***

Прочитав о случившемся в газете «Правда», Петр Митрофанович невольно вспомнил 1945 год. Тогда советские войска стремительно наступали в направлении Дрездена, а фашисты откатывались все дальше на запад.
Неожиданно союзники, по собственной инициативе, без уведомления советского командования, хотя город находился в зоне, определенной для оккупации советскими войсками, нанесли массированный бомбовый удар по жилым кварталам Дрездена, превратив их в руины.
Погибли сотни тысяч ни в чем не повинных людей! А вот на аэродром Клотцше, где на окраине города находилась школа пилотов Люфтваффе, тогда не упала ни одна бомба!
- Вот он, «драный» американский почерк! - мысленно выругался боевой доктор, швырнув газету на стол. - Годы идут, но ничего не меняется! Главная их цель - уничтожить людей! И ведь уже были Хиросима и Нагасаки!
Борькина семья с тревогой следила за событиями в Корее. Там, в составе советских сил, были развернуты два полевых госпиталя, в одном из которых выполнял свою миссию военного хирурга майор медицинской службы Евгений Еремин.
Письма из Кореи приходили редко. Вместо адреса на конверте стоял красный штамп неведомой войсковой части - посредника в переговорах с сыном.
Евгений ничего не рассказывал о войне. Писал только, что здоров и немного о работе. Все письма повторялись, будто бы вынутые из-под копирки. Было понятно, что их читают, прежде чем отправить адресату.
Но за скупыми строчками сыновьего послания полковник угадывал все: сложную войсковую обстановку, работу без сна до полной потери сил, жару и неведомые в России болезни.
О своих догадках и соображениях Петр Митрофанович молчал, подбадривая домашних, делая упор на то, что письмо написано самим Евгением, а значит - все хорошо! А трудности были, есть и будут!
В такие минуты Елизавета Матвеевна вздыхала, брала очки и сосредоточенно глядела в книгу, делая вид, что читает.
Вспоминал свою войну и Борька. Он хорошо знал, что где-то в Корее, на другом конце земли происходит страшное - убивают мирных людей!
А еще он был убежден, что многих из них, как когда-то и его самого спас отец, непременно спасет его брат: военный хирург и герой!
Евгений вернулся неожиданно, летним утром 52-го, молчаливый и посуровевший, с седой головой.
А еще через неделю его пригласили в Кремль - решением Верховного Совета СССР Евгений был награжден орденом Боевого Красного Знамени. Так завершилась вторая в его жизни война.

***

Борис заканчивал третий курс академии, как вдруг пришла телеграмма из дома. В ней Елизавета Матвеевна приглашала его на телефонные переговоры.
- Боря, сынок, Петр Митрофанович серьезно болен, - сказала она каким-то изменившемся, незнакомым голосом, - он сейчас в своем госпитале. Поторопись!
- Что случилось, мама? - напрягся Борис, чувствуя, как звонко стучит сердце.
- Поторопись, - тихо повторила Елизавета Матвеевна, и на другом конце провода раздались прерывистые гудки.
Прямо с переговорного пункта Борис метнулся к начальству и уже через несколько часов сидел в вагоне уходящего в Липецк поезда.
«Что случилось с отцом?» - тревожно вглядывался Борис в темнеющую синеву за стеклом. Спать он не мог.

***

Петр Митрофанович лежал в отдельной палате военного госпиталя, которым еще недавно руководил.
Глядя в распахнутое окно, выходившее в тенистый двор и слушая легкий шелест листвы, полковник вспоминал свою жизнь.
«Как странно, - размышлял старый доктор,- вот и жизнь прошла, а я кроме войны и бесконечной изнурительной работы почти ничего не помню! А сколько незавершенных дел! Впрочем, ему давно уже надо было передать их своим более молодым заместителям!»
Потом его мысли перенеслись обратно на фронт.
Он вдруг вспомнил жестокие бои конца войны и гибель командующего у прусского города Мельзак, отошедшего после победы к Польше.
«Как несправедливо - не дожить до победы каких-то трех месяцев! - Эх, Ваня, Ваня!» - по-отечески, через годы и расстояния, пожурил Черняховского, будто своего сына, старый доктор.
Петр Митрофанович сам, как истинный профессионал, первым поставил себе неутешительный диагноз: рак поджелудочной железы.
Боролся, но был не в силах уже победить недуг. А когда понял, что жить осталось недолго, решил открыться своим близким. Тем более что болезнь прогрессировала, и скрывать происходящее дальше уже было невозможно!
Вот тогда и полетели сыновьям тревожные сообщения.

***

Привлекая всеобщее внимание мерно гулявших по тенистым аллеям выздоравливающих и их посетителей, Борис быстрым шагом, почти бегом, несся по территории госпиталя.
В руках он сжимал портфель и кулек с яблоками, которые купил, более подчиняясь известному принципу: к больному не с пустыми руками. Хотя как врач прекрасно понимал, что вряд ли отец уже сможет их есть.
Молниеносно отсчитав лестничные пролеты старого здания, задыхаясь от бега, парень ворвался в палату.
- Батя! - бросился он к отцу.
Полковник открыл глаза и, узнав сына, слабо
и как-то виновато улыбнулся ему самым краем побелевших губ.
- Ну, слава Богу! А я уж думал, что так и умру, не дождавшись от тебя этого слова, - еле слышно сказал отец.
- Батя, прости! - гладил его ослабевшую руку Борис, и непрошенные, обильные слезы душили его, не давая вздохнуть полной грудью.
Через день из Хабаровска прилетел Евгений, и вся семья собралась в больничной палате у постели доктора.
Увидев обоих сыновей рядом, Петр Митрофанович попросил их приблизиться и, с трудом выговаривая каждое слово, сказал:
- Я хочу, чтобы вы знали - я умираю счастливым человеком. В своей жизни я повидал много смертей, но не видел смерти своих детей! Не бросайте мать и любите друг друга!
После похорон отца, на которые пришли сотни людей, знавших и любивших старого доктора, Евгений забрал Елизавету Матвеевну с собой в Хабаровск, где жил он сам и его семья. А Борис вернулся в Ленинград доучиваться в академии.

***

Смерть Петра Митрофановича разделила жизнь молодого человека на до и после.
Оказалось вдруг, что он, на самом деле, был сильно привязан к своему «бате», и теперь он страдал оттого, что, как ему казалось, при жизни отца он так и не открыл ему в полной мере своего сердца. Не показал, как сильно любит и уважает его!
Борис впал в состояние, близкое к тоске. Несколько месяцев прошли, как в тумане. В памяти вдруг всплыло все: страхи минувшей войны, первая встреча с Петром Митрофановичем, чай с сахаром и вкуснейшими в мире корочками ржаного хлеба в пропахшей лекарствами землянке. Как наступал фронт. Убитые и раненые. Холод и голод. Первая встреча с союзниками. Белые флаги в окнах поверженного Берлина и длинная молчаливая очередь из немецких стариков и женщин за кашей к походной кухне.
Как заболел в поезде при возвращении домой, в Россию, и лежал в жару на нижней полке трясущегося вагона, а усталый профессор сидел у него в ногах, то засыпая на ходу, то пробуждаясь, и щупал его пульс. Все, все.
Наконец Борис взял себя в руки и мысленно поклялся быть достойным памяти своего отца. А для этого - стать хотя бы хорошим хирургом!
Он весь подобрался внутренне и стал работать до изнеможения, не жалея себя. Парню казалось, что только так он сможет стать хорошим профессионалом и кому-то что-то доказать!
Во всяком случае, забыть о своем горе такой его настрой помогал.

***

Молодой человек проходил подготовку на военно-воздушном факультете академии, и его, как и его сверстников, очень интересовали уроки только что завершившейся корейской войны, где принимали непосредственное участие советские ВВС.
Но опыт 64-го отдельного истребительного авиационного корпуса, действовавшего в Корее, куда входила вся советская авиация и зенитная артиллерия, не только не изучался, но находился под грифом «секретно»!
Было не ясно и даже странно, почему от слушателей Военной академии и офицеров скрывали сам факт участия советских военспецов в корейской войне, не анализировались ее уроки. Тем более что об этом знала вся страна! Да что страна - весь мир!
Борис окончил академию в 1961 году, получив диплом с отличием, и одним из немногих приобрел право выбора при распределении.
Ему предлагали продолжить учебу в ординатуре, службу в госпиталях Москвы и Ленинграда. Но он попросился на Дальний Восток, чтобы быть поближе к своим родным.

***

Вся страна в то время жила в состоянии праздничного подъема: СССР - первый в космосе! Юрий Гагарин, Борькин ровесник, скромный улыбчивый парень, «съездил» на орбиту и влюбил в себя всю планету!
Казалось, что люди всей Земли в восторге обнялись, предчувствуя, как тогда казалось, скорые полеты к другим мирам! Новая крупная победа нашей страны чем-то напоминала май 45-го: весна, жизнь, новые надежды!
Новоиспеченный военный хирург, лейтенант медицинской службы Борис Еремин следовал во Владивосток к новому месту службы через Хабаровск, где собирался провести у родных свой очередной отпуск.
Молодой человек ехал в поезде, любуясь красотой и привольем необъятных просторов великой страны. Локомотив весело отстукивал километры, а из динамиков одна за другой звучали песни о загадочных мирах и космических полетах.
В воздухе витала неземная романтика: «На пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы», - звучал голос популярного в те годы певца Трошина.
И сердце у Бориса замирало от радости: скоро, совсем скоро он увидит своих близких!
Он украдкой поглядывал на себя в зеркало - непривычно было видеть себя в новенькой форме с офицерскими погонами и голубыми, как у летчика, просветами. Он теперь самостоятельный, взрослый мужчина!
Парень ловил на себе украдкой брошенные девичьи взгляды, и все внутри пело от молодости и счастья.

***

За три года, которые прошли со времени похорон отца, Елизавета Матвеевна сильно изменилась: похудела и постарела. У нее развилось заболевание ног, и пожилая женщина редко покидала пределы квартиры.
Евгений поддерживал мать, как мог, понимая, что с уходом отца мир для нее опустел.
Он вырос по службе и занял пост заместителя начальника госпиталя, но продолжал оперировать и заслуженно считался одним из лучших хирургов края. Но, учитывая возраст мамы, от ее оперативного лечения воздерживался.
По случаю приезда брата Евгений взял краткосрочный отпуск на несколько дней, и они с женой Еленой весь его посвятили Борису, показав ему местные достопримечательности: наскальные петроглифы, Хабаровский утес, набережную Амура.
Они рассказали удивительные истории о судьбах великих людей России - первооткрывателях и исследователях Дальнего Востока: Хабарове, Пояркове, генерал-губернаторе Восточной Сибири Муравьеве-Амурском.
Как много нового для себя узнал Борис! Никогда прежде он даже представить себе не мог, насколько красив и грандиозен Дальневосточный край, как богата эта земля! Сколько здесь природных богатств: ягод, грибов, орехов!
Молодой человек не переставал удивляться местным красотам, и уезжать от своих не хотелось. Но отпуск неумолимо мчался к концу.
Его ждал Владивосток - главный город Приморского края.

Глава № 3

Борис получил назначение на должность хирурга N-й военно-воздушной базы дальней авиации под Владивостоком.
Увидев впервые город, строения которого карабкались на скалы, молодой офицер вспомнил где-то вычитанное им изречение о Владивостоке известного норвежского путешественника Нансена, проехавшего здесь в начале ХХ века. Норвежец писал: «Расположенный на террасах, Владивосток очень напоминает Неаполь, правда, без Везувия».

***

Борис никогда не бывал в Неаполе, но сейчас, уныло бредя с чемоданом в руке под то ли дождем, то ли снегом в поисках места службы, решил для себя однозначно: «Да, это - не Неаполь!»
Молодой человек имел в виду прежде всего погоду.
Еще было ощущение, что он попал на корабль - так много моряков окружало его.
Наконец, на случайной попутке парня подбросили на КПП военной базы у поселка Большой Камень.
Изучив его документы и обнаружив диплом об окончании академии с отличием, местное начальство недоумевало.
- Что же Вы не остались в Ленинграде? Или успели что-нибудь натворить после выпускных экзаменов? - спросил лейтенанта начальник штаба базы полковник Илюшенко, коренастый мужчина лет 45-47-ми с наголо выбритой головой. И заговорщически улыбнулся, глядя на парня.
От него пахло одеколоном «Шипр», а подворотничок полковничьей ПШ (полушерстяная гимнастерка. - Примеч. авт.), был белее новогоднего снега.
«Аккуратный дядя!» - мысленно оценил Борис.
Одного взгляда на грудь офицера, где в три ряда теснились орденские планки, было достаточно, чтобы понять - молодой доктор имеет дело с боевым летчиком и участником Великой Отечественной.
- В Хабаровске проживают мои родные: мама и старший брат, также военный медик, с семьей. Хотелось быть ближе к своим, - коротко, по-военному, доложил Борис.
- Так, значит, Вы представитель врачебной династии? - улыбнулся полковник. - Ну что же, становитесь на довольствие и размещайтесь в общежитии.
А пока я приглашу сюда Вашего непосредственного начальника, подполковника медслужбы Горохова. Он проводит Вас до общежития и поможет с размещением, а потом проведет в стационар и введет в курс дела.
В следующий момент полковник, казалось, забыл о вновь прибывшем офицере: бесконечно звонил телефон, в кабинете толпились люди. Полковник читал и подписывал бумаги, курил, иногда вставая и подходя к небольшому квадратному столику у самого окна, где стояли графин с водой и граненый стакан.
Все это время лейтенант Еремин сидел молча, разглядывая голые стены кабинета и единственный висящий в нем фотографический портрет министра обороны.
Наконец, в дверь кабинета постучали, и на пороге появился высокий мужчина в белом халате. На его груди висел стетоскоп. Это был Горохов.

***

Врачей в стационаре на 100 коек было немного: 5-6 человек. Хирургов только двое: Борис и сам начальник - Горохов.
Основу же медицинского штата составляли многочисленные фельдшеры.
Виктор Валентинович (так величали подполковника) казался на вид человеком рассеянным и не по-военному неопрятным. Однако первое впечатление оказалось обманчивым.
Скоро Еремин понял, что за маской сугубо гражданского человека, некоего добряка-парня, скрывался требовательный начальник и прекрасный профессионал, впитавший уроки полевой хирургии.
В госпитале велось круглосуточное дежурство, и на долю молодого инициативного хирурга выпадало по 8-10 ночных вахт ежемесячно. Это было связано с близостью границ и действиями авиации в ночное время.
Кроме того, стационар обсуживал и летные полки штурмовой авиации аэродрома Воздвиженка, находившегося в 12 километрах от города Уссурийск, где располагалось головное медицинское учреждение - Уссурийский окружной военный госпиталь.
Во время войны с милитаристской Японией осенью 1945 года госпиталь развернул 1500 коек и принял 1257 раненых воинов Советской армии!

***

Борис брался за любую работу и, надо признаться, ее хватало. В основном это были бытовые случаи: обморожения, нагноения, переломы. Реже - полостные операции по удалению аппендицитов и грыж.
Но однажды произошел случай, после которого о Еремине заговорили как о молодом талантливом хирурге.
В стационар доставили летчика, совершившего аварийное катапультирование, с венозным кровотечением. Счет шел на минуты: пилот потерял много крови.
Борис знал, что в этом случае бороться нужно прежде всего с шоком, вызванным кровопотерей.
Во время экстренной операции, которую решили проводить в стационаре, он ассистировал Горохову. Четыре часа длилась борьба за жизнь летчика, и они победили! Удалось даже сохранить изуродованную ногу!
В дальнейшем были крайне важны послеоперационная профилактика и индивидуальный уход, то есть то, что нельзя было в полной мере обеспечить в условиях их стационара.
Лишь только состояние пилота стабилизировалось, его отправили в Уссурийский окружной военный госпиталь. Сопровождать раненого поручили Борису.
- Молодец! - похвалил Евгения ведущий военный хирург госпиталя полковник Подгородецкий, когда они вернулись в кабинет после осмотра раненого пилота. - Сложнейшая операция сделана основательно! Можно сказать, что Вы спасли жизнь летчика!
- Да это, в основном, Горохов, а я ...
- В одиночку такие операции не делаются! - с улыбкой прервал его полковник. - Вы, говорят, с отличием окончили академию в Ленинграде?
Борис кивнул утвердительно.
- Я буду ходатайствовать о Вашем переводе в наш госпиталь. Здесь Вы получите отличную практику!

***

Полковник сдержал свое слово, и Еремин стал хирургом окружного госпиталя. Количество работы увеличилось в разы, но Борис был только рад этому.
Он трудился за двоих. Но, медицина не стояла на месте, и молодой человек мечтал об учебе.
Мечту удалось осуществить только в 66 году. Борис Еремин, капитан медицинской службы, направлялся в Ленинград на шестимесячные академические курсы в Военно-медицинскую академию!
За четыре года работы в окружном госпитале было всякое: несомненные удачи и обидные ошибки. Но главное состояло в том, что молодой хирург нашел свое место в прославленном медицинском учреждении, снискав заслуженное уважение коллег.
Только заработав себе доброе имя, Борька решился просить продолжения учебы.
Госпиталь всегда отличался высоким уровнем научно-практической работы, его руководство пристально следило за профессиональным ростом врачей, и поэтому, когда Еремин попросился на учебу, начальник медучреждения полковник Пухняк подписал его рапорт без проволочек.

***

И снова Ленинград! Как же он скучал по этому холодному, но уже такому любимому городу! Только теперь он понял это!
Острый шпиль Адмиралтейства, широкие, прямые, как струны гитар, проспекты, старинные особняки, хранящие память о своих бывших хозяевах, - все здесь было таким родным и близким!
Борис неторопливо гулял по осеннему городу и все не мог надышаться промозглой сыростью Невы, знакомой еще со студенческой юности.
Он пришел на Аничков мост и, опершись на перила, задумчиво глядел на черную воду, отражаясь в которой вихрем неслись облака.
Боковым зрением он невольно выделял в толпе прохожих черную форму военных моряков, к которой так привык за последние годы службы!
«Странно, и здесь, и во Владике (так на сленге жителей Приморского края называют Владивосток) в основной своей массе - моряки, - размышлял Борис, - а я вот - медик, да еще в летной форме!»
- Простите, товарищ военный, Вы не подскажите нам, как пройти к Русскому музею? - раздался за его спиной девичий голос.
Борис обернулся.
Перед ним стояла молоденькая девушка, зябко кутаясь в короткую не по погоде курточку. Курносая, в темном берете с помпоном, она между тем продолжала:
- Мы отстали от своей группы, - тут она махнула рукой в сторону подруги, - и автобус ушел без нас!
Девушка смешно и как-то уж совсем по-детски, с обидой, надула замерзшие губы. Борис хотел рассмеяться, но улыбка застыла на его лице, стоило ему лишь взглянуть на спутницу говорившей девушки.
Темноволосая, с точеной фигурой, она, молча, глядела на молодого офицера, и парню показалось, что он утонул, растворился в ее васильковых глазах.
Сердце в груди тревожно екнуло, и Борис почувствовал, что не в силах не только говорить, но и отвести взгляда от незнакомки.
Пауза затянулась. В следующий момент девушка, почувствовав себя неловко от пристального мужского взгляда, зарделась и опустила глаза.
- Хотите, я провожу Вас? Здесь недалеко,- опомнился Борис.
- Нам неудобно. Вы, наверное, заняты? - энергично запротестовала курносая, и из-под ее берета показалась маленькая смешная косичка, которую она тут же принялась запихивать обратно с сердитым выражением лица.
- Да нет. Я прибыл на учебу в академию, и по предписанию мне следует явиться туда только завтра. А сегодня я абсолютно свободен. Тем более что и сам я не был в Русском музее уже тысячу лет!
- Вам так много лет? - игриво пошутила курносая. - А в какой академии Вы будете учиться?
- В Военно-медицинской, на курсах. Я - военный хирург.
- Как интересно! А как Вас зовут? - осведомилась курносая.
- Борис.
- А меня - Наташа! - протянула узкую ладошку девушка. - А мою подругу - Оля.
Их глаза встретились вновь. И в груди у Бориса стало жарко.
Молодые люди отправились в музей пешком, и всю дорогу, отвечая на вопросы Наташи, Борис рассказывал о Дальнем Востоке, красотах Хабаровского края, о Владивостоке и Уссурийске.
Он шел рядом с девушками, державшимися под руку, и украдкой поглядывал на Олю, которая, как казалось Борису, внимательно слушала его рассказ.
Парню вдруг остро захотелось остаться наедине с девушкой и заглянуть в ее такие прекрасные глаза!
- Так Вы родом с Дальнего Востока? - поинтересовалась Наталья.
- Нет.
- А как же Вы там оказались? Вас туда отправили служить?
- Мои мама и старший брат сейчас живут в Хабаровске. Туда они переехали из другого города. А я после окончания академии здесь, в Ленинграде, попросился на Дальний Восток, чтобы быть ближе к ним.
- Ну а что же вы о себе не расскажете? Откуда вы приехали? Надолго ли в Ленинград? - наконец задал свои вопросы Борис.
- Мы студентки третьего курса политехнического института, - ответила за подругу молчавшая ранее Оля. - Живем и учимся в Липецке. А сюда… - девушка осеклась, не договорив, - столь необычной была реакция их нового знакомого на сказанное.
Борис даже остановился. Трудно сказать почему, но он почти знал, чувствовал каким-то шестым чувством, что должен узнать об Оле нечто необычное, особенное! И предчувствие его не обмануло: она живет в ЕГО Липецке! Там, где прошло его детство, где жили они с батей, всей их дружной семьей!
Подруги тоже остановились. Они с удивлением смотрели на молодого человека.
- Вы, наверное, никогда не бывали в нашем городе? - осторожно, с тревогой в голосе спросила Оля. Ее синие глаза, не мигая, смотрели на молодого офицера. Девушка по-своему истолковала поведение Бориса.
- Напротив, туда в 45-м мы с батей вернулись с войны.
- ?! - Девушки с нескрываемым изумлением смотрели на парня. - Вы воевали?!
- Мой отец, полковник медицинской службы, подобрал меня в 44-м в сожженной фашистами белорусской деревне. Затем с наступающим фронтом мы дошагали до Берлина. А после победы он привез меня в Липецк, к своей семье, которая стала и моей семьей.
- А где же он теперь? - робко спросила Оля.
- Похоронен на липецком кладбище.
Наступила долгая тягостная пауза, во время
которой молодые люди шли молча.
Мимо них в разные стороны торопились прохожие, обгоняя их замедленный шаг.
Борис шел по проспекту, не замечая ничего вокруг: на него разом нахлынули молчавшие до сих пор воспоминания.
Девушки шли рядом, боясь потревожить офицера.
- Простите меня! Я, наверное, сделала Вам больно? - нарушила, наконец, молчание Ольга.
- Ну что Вы, скорее наоборот! Выходит, мы с Вами земляки! - улыбнулся, справившись с собой Борис. - Вы так и не ответили мне, на сколько дней приехали в Ленинград?
- На три дня с экскурсией. Послезавтра вечерним поездом уже возвращаемся домой, - вновь вступила в беседу замолчавшая на время Наташа.
Сделав последний поворот за угол, молодые люди вышли к Русскому музею.
- А вот и наш автобус! - радостно воскликнула курносая, показывая рукой в сторону группы авто, разместившихся на узкой площадке вдоль кованой ограды сквера. - Спасибо Вам большое!
- Да не за что, - пожал плечами Борис.
В это время из экскурсионного автобуса вышла сердитого вида пожилая женщина и энергично замахала девушкам рукой. В ее ладони был зажат какой-то яркий предмет: то ли зонтик, то ли флажок.
- Это наша гидесса, - пояснила Наташа. И, обернувшись к подруге, предложила: - Я побегу, а ты подходи! - Уже на бегу Наташа махнула рукой Борису, прощаясь.
«Поняла!» - с благодарностью подумал о ней офицер.
- Ну, я пойду? - тихо произнесла, не глядя на него Оля.
- Неужели Вы сейчас уйдете, и мы никогда больше не увидимся? - решился молодой человек.
- Я Вас совсем не знаю, - синие глаза девушки глядели прямо в глаза юноши. В них читались тревога и надежда.
- А мне кажется, что мы с Вами знакомы всю жизнь, только очень давно не встречались!
Весь следующий день пролетел, будто одно мгновение. Борис стал на довольствие в академии, ознакомился с учебным планом и расписанием, оформил пропуск на территорию части. Затем забежал в гостиницу для переменного состава, бросил, не разбирая, вещи в своей комнате, где хоть и стояло две кровати, но сосед пока отсутствовал. И снова вернулся в альма-матер.
До семи вечера, времени его свидания с Олей, оставалось еще несколько часов, которые он хотел потратить на встречу с бывшими однокашниками, оставшимися служить после окончания академии в Ленинграде.
Без пяти минут до назначенного времени молодой человек с букетом алых гвоздик появился у дверей гостиницы на Петроградской стороне.
Стоял чудесный осенний вечер. Ветер стих, и в воздухе витал едва уловимый запах опавшей листвы.
Оля не заставила себя ждать. Когда в очередной раз распахнулась дверь гостиницы и она, выйдя на крыльцо, легкой походкой направилась в сторону Бориса, тот испытал невольное волнение.
Девушка подошла ближе, и молодой человек заметил, что и она взволнована. Огромные ее глаза блестели, а щеки горели румянцем.
- Здравствуй, это тебе! - протянул цветы Борька, в замешательстве переходя на «ты».
- Спасибо! - ответила Оля и поднесла цветы к своему пылающему лицу.
Как ни волновался парень, а все же заметил, что девушка готовилась к их свиданию. На ней было новое нарядное платье и жакет без пуговиц, а на открытой шее газовый голубой платочек, в цвет одежды.
От Оли исходил тонкий свежий запах духов, а ее глаза, и без того прекрасные, были чуть заметно подведены.
От избытка эмоций Борька на мгновение зажмурился - так хороша была девушка!
- А куда мы пойдем? - спросила она. - Знаешь, я очень устала от достопримечательностей, и в кафе идти совсем не хочется. Давай просто погуляем! Я хочу, чтобы ты все рассказал мне про себя!
Несколько часов пара гуляла по большому радиусу, не очень отдаляясь от гостиницы.
Они шли по тротуарам, пересекали трамвайные пути, шелестели опавшей листвой, лежавшей под ногами в маленьких сквериках, попадавшихся на их пути.
Все это время Борис рассказывал девушке историю своей жизни: о войне, гибели родителей, о встрече с Петром Митрофановичем, все-все! Оля внимательно слушала его, не перебивая.
Через какое-то время она взяла молодого человека под руку, и парень задохнулся от ее доверчивой близости.
- Знаешь, я весь день думаю только о тебе! - неожиданно для себя признался Борис.
- А я о тебе! - просто сказала девушка.
Борька обнял Олю и совсем рядом увидел ее
губы.
- Не надо, Боря! - мягко высвобождаясь, попросила она. - Мне кажется, что мы и так слишком торопимся!
Молодой человек ликовал: Оля впервые назвала его по имени!
- Я очень устала. Проводи меня до гостиницы, - попросила девушка.
- Когда отходит твой поезд? - спросил Борис, хорошо зная все остальное - ведь и ему самому не раз приходилось уезжать в Липецк поездом в то время, когда он был слушателем академии.
- В восемь вечера вся наша группа выезжает на вокзал на автобусе. В 21.00 - сбор всех отъезжающих у пятого вагона.
- Завтра начало занятий в академии, и я смогу приехать только на вокзал.
- Я буду ждать тебя.
Борис обнял девушку и вновь попытался поцеловать, но она накрыла его губы ладошкой:
- До завтра!

***

Борька возвращался в академическую гостиницу по ночному Ленинграду, и его сердце пело. В нем поселилась любовь к глазастой 19-летней девчонке из его родного города. Он понял это, почувствовал всем своим существом.
Молодой человек вскочил на подножку шального трамвая, идущего пока в нужную ему сторону.
Вагон оказался абсолютно пустым. Лишь впереди, у самой кабины водителя, дремала женщина-кондуктор, и ее сумка моталась из стороны в сторону вместе с ней, вторя трамвайной качке.

***

- Что же это Вы так поздно приходите, товарищ капитан? - недовольно пробурчала заспанная дежурная, щелкая входным замком и впуская Бориса в гостиницу.
- Простите меня! Я заблудился, - соврал молодой человек. Не объяснять же ей, что он влюблен! - Дайте, пожалуйста, ключ от 320-й!- попросил Борис.
- А ключа нет! - без тени сожаления сообщила женщина. - К Вам соседа подселили. Уже спит человек, небось! - и в голосе вахтерши вновь прозвучал упрек.
Лифт не работал - о чем красноречиво свидетельствовала табличка на его двери, и молодой офицер направился к лестничным пролетам.
Поднимаясь по ним на свой этаж и представляя, как будет ломиться в запертую дверь, молодой человек все еще слышал недовольное бормотание разбуженной женщины и шарканье ее ног.
Дверь в комнату оказалась незапертой.
«Молодец, паря, сообразил!» - мысленно похвалил соседа Борис.
Не зажигая света, он вплотную подошел к своей кровати и начал раздеваться. В этот момент с соседней кровати раздался молодецкий храп.
«Ну и ладно! - снисходительно улыбнулся Борис, ложась на кровать поверх одеяла. - Спать все равно не хочется!»
Лежа в темноте, молодой человек вспоминал прошедший вечер. На сердце было тепло и спокойно. Он и не заметил, как уснул глубоким молодым сном.

Глава № 4

- Поберегись! - разбитной носильщик с доверху нагруженной тележкой, точно ледокол, прокладывал широкую борозду, двигаясь по перрону прямо на людей.
- Ты будешь мне писать? - глаза девушки грустно глядели на Бориса.
- Я не умею писать, лучше я буду звонить и приеду к тебе в Липецк, - молодой человек сжимал в руке маленькую бумажку с адресом Оли и ее домашним телефоном. На душе скребли кошки.
Раздался резкий гудок локомотива, и вагон с лязгом качнуло.
- Девочки, мальчики, поезд отправляется! - беспокойно предупредила проводница, держа в руке желтую палочку.
Оля одним рывком обхватила Бориса за шею, и их губы встретились. Парню показалось, что он парит в небе. В следующий момент девушка вскочила на подножку уходящего состава.
- Я приеду к тебе, как только смогу, слышишь? - молодой человек почти бежал, расталкивая людей. Он ничего не видел вокруг - только ее глаза.
Перрон резко оборвался, и состав плавно ушел влево.
Все стихло вокруг: гомон толпы и крики носильщиков.
Борька почувствовал грусть и невесть откуда навалившееся острое чувство одиночества.
Еще на губах остался вкус ее поцелуя с легким запахом земляники.
Он медленно развернулся и побрел к зданию вокзала, в сторону огней и суетящихся пассажиров.
Накрапывал, усиливаясь, унылый осенний дождь и надсадно свистел налетавший урывками ледяной ветер, как будто бы сговорившись смыть и выдуть из его памяти тот единственный теплый волшебный вечер, который подарила ему судьба.
«Кто она, эта девчонка? - силился понять Борис. - Почему мне так плохо без нее? Ведь еще несколько дней назад я и не предполагал, что она существует на свете!»
В здании вокзала было душно и многолюдно. Время от времени включалась громкоговорящая связь, и женский голос монотонно и непонятно делал какие-то объявления. Люди спали на лавках, а рядом с ними стоял их дорожный скарб.
Пройдя через зал ожидания, Борис вышел в город, поймал такси и поехал в гостиницу.

***

Соседа он застал за столом. Леонид (так звали соседа), сидел в синей майке, с чаем в граненом стакане, сжимая его в руке, и внимательно изучал какие-то бумаги. Как выяснилось позже - расписание занятий на ближайшую неделю.
Борис знал о соседе только то, что парень приехал из маленького белорусского городка с поэтическим названием Речица, где прослужил в местном военном госпитале почти десять лет. Собственно, это была вся информация, которой владел Еремин, учитывая тот факт, что их недолгое общение состоялось во время динамичных утренних сборов на занятия.
- О, привет! - обрадовался ему Леонид. - Чаю хочешь?
- Не откажусь! - с благодарностью согласился продрогший Борис. Он вдруг почувствовал, что очень голоден.
До часа ночи молодые люди пили чай с вареньем и сухарями, которыми оказался богат Леонид, и делились друг с другом фактами из личной жизни и службы.
Леонид был женат. В Белоруссии он оставил жену и дочь. И вообще, он оказался хорошим, простым и немногословным парнем, любящим больше слушать, чем говорить самому.
Ну, а случаев во врачебной практике у любого хирурга найдется ничуть не меньше, чем у заядлого рыбака баек!
Когда что-либо в рассказе Бориса удивляло парня, он начинал смешно моргать глазами и заключал, давая некую абсолютную личную оценку:
- Ну, вообшэ! - смачно, по-бульбашски, тянул Леонид, с восхищением глядя на своего собеседника.
Борис был благодарен новому знакомому, который помог скоротать одинокий вечер и развеять тяжелое настроение.
В ту ночь он уснул сразу, лишь добрался до своей кровати, так и не успев оценить в полной мере всей прелести ночных рулад собрата по «камере» (так на сленге слушателей академии называли тесные комнаты учебного общежития).

***

- Липецк, ответьте Ленинграду! Мужчина, Липецк, 7-я кабина!
- Алло, Алло! - Борька плотно прижал к уху прохладный графит телефонной трубки.
- Да, слушаю Вас! - раздался на другом конце провода незнакомый мужской голос.
- Здравствуйте, пригласите, пожалуйста, к телефону Олю!
- А кто ее спрашивает? - прозвучал такой обычный и такой же нелепый в данной ситуации вопрос.
- Это... ее знакомый!
Наступила пауза, а вместе с ней какое-то нелепое смятение, вдруг охватившее парня, и наконец ее голос:
- Я слушаю!
- Здравствуй, это Борис.
- Как хорошо, что ты позвонил!
- Как ты доехала? - задал дежурный вопрос парень, которому так много хотелось сказать этой милой девчонке, но только не по телефону.
- Хорошо, только в вагоне было немного душно.
- Что ты делаешь в следующее воскресенье? - решился Еремин.
- Буду дома учиться. А… почему ты спрашиваешь?
- Я хочу тебя увидеть! Мне, что-то без тебя не живется!
Оля молчала.
- Почему ты молчишь?
- Я... мне неудобно говорить.
- Это был твой отец?
- Отчим.
- Понятно. Мы сможем увидеться в воскресенье?
- А как же твоя учеба?!
- Я приеду лишь на один день. Давай встретимся в десять утра у Петровского спуска. Я хочу тебе кое-что показать!

***

Несмотря на раннее время, желающих прогуляться по спуску в воскресное утро было достаточно.
Молодой человек приехал сюда прямо с вокзала, успев купить в кассе билет на обратную дорогу. Поезд прибывал в Ленинград ранним утром, и времени вполне хватало на то, чтобы, не заезжая в гостиницу, сразу отправиться на занятия. Но риск все-таки был: поезд мог опоздать.
Борька увидел ее еще издали и невольно залюбовался девушкой. Оля шла к месту их встречи быстрым пружинистым шагом. Светлый плащ на ней не был застегнут - она торопилась.
Девушка остановилась прямо перед ним, и несколько мгновений они, молча, глядели друг другу в глаза. А потом, будто бы решившись, Оля шагнула вперед и крепко прижалась к парню, уткнувшись лицом в его грудь.
Так они и стояли, наслаждаясь долгожданной близостью, не замечая никого вокруг.
Борька вдыхал запах ее волос и чувствовал тепло девичьего тела. На ее шее пульсировала маленькая, едва заметная жилка, и чувство неведомой прежде нежности нахлынуло на молодого человека.
- А что ты хотел мне показать? - наконец спросила она, отстраняясь от парня.
- Пойдем, я покажу тебе мой Липецк!

***

Щелкнул замок, и дверь квартиры на третьем этаже тихо распахнулась, впуская молодых людей вовнутрь.
Пахло пылью и нафталином.
Борька включил свет и на мгновение замер: таким родным повеяло от всего вокруг! Он поглядел на девушку. Оля нерешительно стояла у порога.
- Входи! Давай мне свой плащ!
Сбросив верхнюю одежду в прихожей, молодые люди прошли в гостиную. Оля с любопытством глядела вокруг. Здесь на стенах, в рамах, под стеклом висели старые фотографии. На всем в нежилой комнате лежал густой слой пыли.
- Тут давно никто не живет? - спросила девушка.
- Давно, - ответил Борис. - После похорон отца мама сразу уехала к брату в Хабаровск, а я вернулся в Ленинград. А оттуда на Дальний Восток.
- Ты сюда даже не заехал?
- Знаешь, мне было трудно вернуться туда, где все напоминало о бате. Здесь мы жили все вместе нашей семьей.
Оля, не говоря ни слова, взяла молодого человека за руку.
- Это твой отец? - спросила она, разглядывая фотографию. - Сколько же у него наград!
Со стены, на молодых людей, улыбаясь, смотрел Петр Митрофанович. Фотография была сделана в Берлине сразу после победы.
Борька хорошо помнил молодого вихрастого спецкора армейской газеты, прошагавшего со старенькой «лейкой» долгих четыре года войны и запечатлевшего отца на ступеньках разрисованного Рейхстага.
Слава (так звали корреспондента) погиб от шальной пули уже после победы.
На следующей фотографии, сделанной уже в липецком фотосалоне, была вся их семья. Лица Ереминых весело глядели на фотографа, и Борька вспомнил тот день и того смешного вертлявого дядьку, который сначала долго и придирчиво рассаживал всех перед треногой, на которой стоял фотоаппарат, убеждая каждого непременно улыбаться. А потом, торопясь за объектив, фотограф растянулся во весь рост, запутавшись в проводах, и заставив всех смеяться уже по-настоящему.
- Какой ты здесь смешной! - улыбнулась Оля, разглядывая фотографию. - А сколько тебе здесь лет?
- Сколько, уже не помню. Знаю точно, что я учился тогда в третьем классе и снимались мы на память перед самым отъездом Женьки в Хабаровск.
- Неужели это ты?! - девушка с удивлением остановилась у пожелтевшей фотографии, с которой на нее смотрели двое: уже знакомый ей по предыдущим фотографиям полковник в военной форме и худенький белоголовый мальчик также в военной форме и с медалью на груди. Оба стояли на фоне полуразрушенной кирпичной стены.
- Да, это мы с батей, в Силезии в 45-м.
- А какая у тебя медаль?
- «За отвагу».
- Ты совершил подвиг?
- Нет. Просто госпиталь попал под артобстрел, и я помогал бате эвакуировать раненых.
- Как страшно! Ты ведь мог погибнуть! - ужаснулась девушка. Ее глаза, большие и влажные, с тревогой глядели на парня.
Борька привлек к себе Олю и бережно обнял.
- Ну вот, теперь ты все обо мне знаешь: видела всех моих и даже дом и квартиру, где прошло мое детство. Это и есть - мой Липецк, который я обещал тебе показать.
Они стояли обнявшись. Оля гладила парня по голове, и глаза ее были задумчивы и серьезны. А затем, привстав на носках и закрыв глаза, девушка потянулась к его лицу, и ее губы приоткрылись навстречу второму за время их любви волнующему поцелую.
- Здесь нужно все убрать! - опьяневшая от ласки, Оля едва справилась с собой, чтобы оторваться от молодого человека. - Я хочу, чтобы у квартиры был жилой вид. Пусть твои близкие далеко, но ты ведь здесь! Помоги мне найти ведро и тряпку!

***

Возвращаясь в Ленинград и лежа на верхней полке ночного экспресса, Борька прислушивался к мерному стуку колес. Купе то тонуло в уютной тьме, то освещалось огнями дорожных станций. На душе было спокойно и удивительно светло. Теперь Борька знал наверняка, что глазастая девчонка, оставшаяся в Липецке, - его любовь и судьба!
Он вспоминал последние минуты их прощания, и его переполняла нежность. Парень так и не решился сказать девушке, что любит! Что мечтает только о ней! Сейчас он даже укорял себя за нерешительность. Но какой-то трезвый внутренний голос успокаивал, говоря: «Нельзя же так торопиться - девушка может испугаться такого напора!»
Купе вновь погрузилось во тьму, и Борька в очередной раз отдался мечтам и воспоминаниям. Он вдруг увидел ее руки, длинные, тонкие пальцы, которые держал в своих ладонях. Молодой человек целовал их, влажные от уборки, каждый в отдельности, а Оля глядела на него чуть с укоризной, теплым, почти материнским взглядом.
Борис обещал ей приехать на ноябрьские праздники, но не смог.
Были телефонные переговоры и краткие острые свидания, полные любви и страсти. Но их главная встреча состоялась под Новый, 1967 год. Молодые люди договорились заранее, что встретят праздник только вдвоем.

***

Приехав в Липецк в последний день декабря, Борька метнулся с вокзала прямо домой, лишь забежав в продуктовый магазин.
Уложив в холодильник купленные продукты и бутылку шампанского, молодой человек переоделся для поездки за город. Через несколько часов он вернулся вновь, но теперь уже с пахнувшей хвоей и лесом пушистой сосенкой.
Так повелось когда-то в их семье, что под Новый год они всегда вместо елки наряжали сосну, которая и стояла дольше, и осыпалась меньше. А добывали ее всегда в одном и том же месте - лесничестве у Пал Палыча, давнего друга бати еще по их босоногому детству.
Именно к нему и ездил Борис.
Старый человек давно уже не работал, но жил тут же в лесничестве, в ладно посаженном среди вековых елей бревенчатом срубе.
Пал Палыч вел уединенное существование. Из всей семьи у него оставалась только взрослая дочь, которая давно уже была замужем, имела своих детей и жила со своей семьей где-то в другом городе.
Старик он был колоритный и крепкий, в свои почти 8о лет! Носил белую от седины бороду и был абсолютной копией американского писателя Хемингуэя, предпочитая в одежде, так же как и американец, свободные, вязанные под горло грубой ниткой, свитера.
Молодой человек застал его во дворе, с лопатой для снега: пожилой лесник расчищал от заносов заваленные проходы.
- Борька, да ты ли это?! - обрадовался Пал Палыч, отставляя в сторону деревянную лопату.
- Я, дядя Паша!
- Ты один?
- Один. Мои же теперь в Хабаровске живут!
- Да, да... - понимающе закивал старик. - А ты какими судьбами?
- Да вот, приехал проведать нашу квартиру, а заодно и сосенку попросить!
- Пойдем в дом, я тебя чаем угощу! Расскажешь, где ты и как!
- Дядя Паша, у меня времени в обрез... - начал было отказываться Борис, но все же сдался - не обижать же искренно обрадованного встречей старика!
Вернувшись домой, молодой человек поставил лесную красавицу в деревянный крест, который без особого труда нашел на своем старом месте на антресоли. Там же оказались и коробки с елочными игрушками.
Протирая их тряпкой от пыли и складывая аккуратной стопкой на столе (Оля просила не наряжать елку без нее, пообещав приехать к восьми вечера), Борис вспомнил, как они с батей везли их из самого Берлина!
Крученые, будто бы в сахаре, свечки, диковинные воздушные шары и фигурки сказочных гномиков казались тогда маленькому мальчику истинной драгоценностью, ни с чем не сравнимым богатством, уводящим от ужасов войны в волшебный мир детства и добра!
В ожидании девушки молодой человек прошел на кухню и, коротая время, стал рассматривать залитые праздничным светом окна соседнего дома, прижавшись ногами к батарее у кухонного стола.
Это была его давняя привычка. Так делал он, некурящий человек, обычно на переменах между занятиями, держа руки в карманах и глядя в окно.
Он и теперь, не включая свет, глядел на улицу через темное стекло кухонного окна и невольно вспоминал новогодние праздники, которые здесь отмечала вся их дружная семья.
Было совсем тихо, только тикали ожившие с появлением хозяина настенные часы-кукушка.
За окном крупными хлопьями кружил и падал пушистый новогодний снег. И вдруг снегопад усилился, и белая завеса стала настолько густой, что даже свет уличных фонарей померк и превратился в расплывчатое желтое пятно.
«Как же доберется Оля?» - забеспокоился Борис.
Но вот раздался долгожданный звонок, и молодой человек бросился открывать дверь.
На пороге стояла Оля в светлом пушистом полушубке и мохнатой шапке, вся в снегу. В руке она держала сумку, в которой должны были находиться обещанные девушкой салат оливье и домашние пироги.
- С Новым годом! - улыбнулась она, и в ее бездонных глазах молодой человек прочитал все, что так давно мечтал прочесть: тревогу, надежду и любовь.
Борька подхватил девушку на руки и стал целовать ее в мокрое от снега лицо.
- Борька, пусти, задушишь! - счастливо смеялась Оля.

***

Это была их первая ночь: неистовая, страстная, полная любви и нежности.
Они лежали без сил, прижавшись друг к другу, на родительской тахте и слушали гулкую тишину. Лишь на кухне, нарушая покой, деловито трудился маятник, отсчитывая уплывающие мгновенья.
- Оленька, я люблю тебя! Будь моей женой!
Молодой человек почувствовал, что девушка
тихо плачет.
- Что ты, что ты?!
- Это от счастья, Боря! Не обращай внимания.
Учеба в академии подошла к концу. Борис паковал чемодан в своем номере гостиницы. На самом его дне, под личными вещами лежал очередной красный диплом, который свидетельствовал об успехах парня в учебе.
Но сейчас Борька думал совсем о другом. До отъезда на Дальний Восток ему надлежало заехать в Липецк, попросить у родителей Оли руки их дочери, а главное - успеть подать заявление в ЗАГС.
Настроение было приподнятым. Ведь в Липецке его ждала невеста! Родное, любимое существо!
Неожиданно в дверь постучали, она открылась, и на пороге появился посыльный офицер.
- Капитан Еремин! Вас вызывает начальник академических курсов!
- Меня одного? - поинтересовался Борис.
- Это мне неизвестно, - не меняя официального тона, ответил дежурный.
В просторном кабинете полковника Малышева сидело двое однокашников Еремина. Одного из них молодой человек знал только по имени, а о другом ему было известно, что он тоже обладатель красного диплома и служит в Киевском военном округе.
Полковник был немногословен:
- Товарищи офицеры, вас вызывают в Москву, в Главный штаб авиации. Предписания получите в кадрах!
Выйдя из кабинета начальника, молодые люди, обменявшись мнениями, пришли к заключению, что столь неожиданный вызов в Москву может быть скорее всего связан с новым назначением.
Менее чем через час Борька уже звонил в Липецк.
- Поздравляю тебя с окончанием учебы! Ты у меня круглый отличник! - радостно звучал Олин голос. - Приезжай скорей, я так соскучилась!
- Любимая, меня срочно вызывают в Москву, к руководству!
- Ты не приедешь в Липецк? - голос девушки погас.
- Съезжу в столицу и сразу к тебе! Я люблю тебя!
- И я тебя люблю и очень жду! А почему тебя вызывают, как ты думаешь?
- Скорее всего это связано с новым назначением. Может быть, меня переведут ближе к тебе!
- Мне все равно, куда тебя переведут! Я поеду за тобой туда, куда тебя пошлют!
В Москве все сразу прояснилось: капитану Еремину предложили спецкомандировку во Вьетнам, сроком на один год.
Отказ был равносилен увольнению из Вооруженных Сил. К этому молодой человек готов не был.

***

Они встретились в Липецке, в родительской квартире. Борис сильно нервничал, понимая, что разговор будет непростым. Объяснять что- либо по телефону молодой человек не стал: ему нужно было видеть ее глаза! Кроме того, поездка за рубеж была засекречена.
Еремин открыл дверь. Оля стояла на лестничной клетке, раскрасневшаяся от спешки. Ее грудь вздымалась от тяжелого дыхания, а в тревожных глазах застыл немой вопрос.
- Оля, меня посылают во Вьетнам сроком на один год! - больше тянуть с правдой было нельзя.
- Но, ведь там же война! Синие глаза девушки были полны слез.
- Родная, я отказаться не мог!
Девушка обмякла, и молодой человек подхватил ее, почти падающую без сил. Крепко держа Олю в своих объятиях, Борис стал говорить быстро, пытаясь успокоить невесту, но на сердце лежал камень:
- Я не воевать туда еду, а работать в госпитале! Я ведь - врач! Госпиталь находится в самой столице, в Ханое! - соврал парень. - Год пролетит быстро! Я приеду, и мы поженимся!
- Ты будешь мне писать? - подняла на него заплаканное лицо девушка.
- Ну конечно, буду! Каждый день!
- Я буду ждать тебя! - прошептала Оля, и по ее щекам вновь потекли слезы.
Это было все, что хотел услыхать Борис. Так они и стояли, обнявшись в коридоре. Время для них остановилось.
Через две недели капитан Еремин прибыл в Ханой.

Глава № 5

Война во Вьетнаме была в самом разгаре. Один из крупнейших конфликтов ХХ века явился новым вооруженным столкновением бывших союзников по антигитлеровской коалиции - СССР и США. Теперь на территории Вьетнама.
Вьетнамская война явилась первым серьезным поражением США в холодной войне, заставившей пересмотреть взгляды Белого дома на политику в мире. Она послужила прямой причиной отставки Л. Джонсона с поста американского президента 30 марта 1968 года.

***

2 сентября 1945 года Вьетнам начал народно-освободительную войну против французских колонизаторов, и лидер повстанцев Хо Ши Мин провозгласил создание на территории страны независимой Демократической Республики Вьетнам (ДРВ).
Уже той же осенью Франция, стремясь сохранить свою колонию, перебросила на юг Вьетнама экспедиционный корпус и начала открытые боевые действия, которые в 1954 году привели к поражению ее же самой.
Колониальная война длилась, то затихая, то разгораясь вновь, без малого 8 лет. По ее результатам были заключены Женевские соглашения о разделе страны на Север и Юг по 17-й параллели. Север Вьетнама получил независимость, а Юг так и остался под управлением Франции. Здесь действовал профранцузский марионеточный режим.
На юге страны сформировалось национально-освободительное движение, которое в декабре 1960 года оформилось в Национальный фронт освобождения Южного Вьетнама, более известный на Западе как Вьетконг.

***

В декабре 1961 года США впервые перебрасывают на юг Вьетнама подразделения регулярной армии. В стране появились американские военные советники, которые непосредственно занялись боевой подготовкой южновьетнамской марионеточной армии. Кроме того, они же и планировали боевые операции против Севера.
Администрация молодого и энергичного американского президента Джона Кеннеди стремилась «отразить коммунистическую агрессию» в регионе и продемонстрировать Советскому Союзу и лично Никите Хрущеву готовность США оказать поддержку своим ставленникам в любой точке мира. Для самого президента и его ближайшего окружения неверие в способность Америки решить любую проблему силой - было равносильно предательству национальных интересов США.
В своем послании конгрессу «О положении страны», сделанном 30 января 1961 года, Джон Кеннеди заявил: «Мощь Америки должна быть использована быстро, активно, эффективно и немедленно. Поражение даже в отдельном регионе означает удар по престижу США и их влиянию повсюду».
Вьетнамский конфликт быстро перерос в новую, наивысшую «горячую точку» холодной войны, которая впоследствии послужит «отрезвлению» как простых граждан Америки, так и самого госдепа. Но в начале конфликта американцы все еще находились в плену иллюзий относительно того, что их страна может вынести «любое бремя» и «заплатить любую цену».

***

Полномасштабное военное вмешательство США имело место уже в 1965 году, а к началу 1967 года шел неуклонный процесс наращивания американских военных сил в этом районе мира.
К 1968 году общая численность американских войск превысила полмиллиона человек. А в феврале главнокомандующий американской группировкой генерал Уэстморленд запросил у нового президента США Л. Джонсона еще 206 тысяч солдат. Только для этого от американской администрации уже требовалась чрезвычайная мера - объявить в стране, безопасности которой практически никто не угрожал, мобилизацию!
С этого момента даже самые отчаянные головы в госдепе стали задумываться над необходимостью переоценки своих возможностей.
Янки бросили во Вьетнам самую передовую технику, прежде всего ВВС: стратегические бомбардировщики В-52 с бомбовой нагрузкой в 27 тонн, которые регулярно, начиная с весны 1966 года, бомбили Вьетнам, и самолеты «Фантом» (F-4) - 26-тонные машины, мчащиеся со скоростью 1800 километров в час, обгоняя звук.
Эта техника безнаказанно сыпала с неба на головы людей и джунгли баки с напалмом, превращая все и вся в пылающие факелы огня; неуправляемые ракеты, начиненные взрывчаткой и стальными иглами, которые разрывали людей на части; фосфорные бомбы с воспламеняющимися шариками, добивающими раненых прямо на операционных столах.
Но самыми страшными были кассетные боеприпасы - «бабочки» на сленге военнослужащих, втянутых в войну. Подобные заряды представляют собой контейнеры с мини-бомбочками замедленного действия.
Американцы как всегда были верны себе, планомерно уничтожая народ Вьетнама. Но этой безнаказанности в действиях янки в один прекрасный день пришел конец.

***

24 июля 1965 года четверка американских «фантомов» заходила на цель в 40 километрах от Ханоя. Самолеты шли плотным строем, как на параде, - ведь опасаться-то было нечего!
И вдруг в самый центр группы угодила ракета, уничтожив сразу три самолета! От неожиданности и испуга янки прекратили всякие полеты на целых две недели! Но что же произошло?
А произошло то, что в джунглях под Ханоем появился 260-й ЗРП (зенитно-ракетный полк) Московского округа ПВО, переброшенный во Вьетнам из района Брянска (ранее - Московский военный округ).
Тот первый знаменитый пуск совершили дивизионы С-75 «Двина» под командованием майора Федора Ильиных и подполковника Бориса Можаева.
А в воздухе над Вьетнамом отважно вступил в схватку с американскими сверхзвуковыми машинами дозвуковой МИГ-17.
4 апреля 1965 года четыре МИГ-17Ф встретились в небе над Тханьхоа с восемью ударными самолетами F-105 американских ВВС и сразу сбили два из них.
С тех пор этот день отмечается во Вьетнаме как День авиации, а хваленые американские асы, прижатые к земле, стали летать над реками на сверхмалых высотах, стараясь избегать встреч с советскими МИГами. Здесь они становились мишенями традиционных средств вьетнамских ПВО.
Итак, с появлением во Вьетнаме советской боевой техники и военспецов война перестала носить характер расправы и превратилась в противостояние, где потери несли уже обе стороны.
Полевой госпиталь, в котором работал Еремин, был развернут прямо в джунглях в окрестностях Ханоя.
Верные своей стратегии «найти и уничтожить», разработанной в классическом американском стиле генералом У. Уэстморлендом, главнокомандующим сил США во Вьетнаме, янки уничтожали все, не церемонясь: населенные пункты, рисовые поля, коммуникации.
Госпиталь не был исключением. К непрерывным бомбежкам добавлялись жуткая духота и сырость тропического леса.
В апреле же, при абсолютной влажности, жара достигла 40 °С!
Картину довершали прыгающие и ползающие ядовитые гады и тучи москитов - переносчиков всяческой заразы.
Медицинская помощь оказывалась непосредственно в боевых порядках полковых групп, что увеличивало ее эффективность. Однако, кроме боевых ранений, в условиях джунглей развивались многочисленные грибковые заболевания, лихорадка, имелись случаи амебной дизентерии.
Со всем этим пришлось столкнуться молодому хирургу Еремину с первых же дней командировки.
Но, было и еще одно обстоятельство, серьезно затруднявшее работу всех советских спецов во Вьетнаме. Обстоятельство политическое.
В 1966-1967 годах в Китае, имевшем на руководство Вьетнама громадное политическое влияние, был самый пик «культурной революции». Советские специалисты в полной мере ощутили на себе ее пагубное влияние: косые взгляды, недоверие и «похолодание» в отношениях с подопечными, слежка.
Порой доходило до открытых обвинений в том, что СССР, якобы, поставляет во Вьетнам устаревшие и малоэффективные средства борьбы, в то время как Китай - все самое современное и качественное!
Между Москвой и Ханоем существовало три моста, по которым непрерывным потоком во Вьетнам шли советская боевая техника и вооружение:
- воздушный - самолетами военно-транспортной авиации через Иркутск и Пекин;
- морской - до конечного пункта - вьетнамского порта Хайфон. Его (морской мост) обслуживали суда Дальневосточного и Черноморского морских пароходств. При подходе к вьетнамскому берегу советским морякам приходилось преодолевать морскую блокаду, организованную ВМС США;
- железнодорожный - через территорию бурлящего Китая. Этот путь оказался как самым затратным, так и опасным.
Несмотря на существовавшие межправительственные договоренности в разгар китайской «культурной революции», эшелоны, шедшие во Вьетнам с советскими военными грузами (боевой техникой и боеприпасами), разграблялись китайцами.
Их особенно интересовали ракеты «земля- воздух». Впрочем, и другая техника, и материалы военного назначения, необходимые Китаю, попросту изымались из эшелонов.
Это обстоятельство в значительной мере снижало эффективность военной помощи Вьетнаму, лежащей тяжким бременем на экономике СССР, который с 1965 по 1971 год тратил на поддержку этой страны до 2 миллионов долларов США в сутки!
И все же лед недоверия был растоплен в результате самоотверженных действий советских военнослужащих, умело передававших свой боевой опыт вьетнамской стороне.
Наконец в войне наступил момент, когда американские ВВС стали нести до 25 % боевых потерь и Америка взорвалась изнутри: антиправительственные демонстрации у Белого дома, с осуждением вьетнамской войны, бурные марши длинноволосых хиппи, потерявших смысл в жизни, - стали нормой американских будней!
А когда в Тонкинском заливе у берегов Вьетнама появились советские подводные лодки с крылатыми ракетами на борту, «храбрые» американские авианосцы спешно ретировались в нейтральные воды.

***

Шла эскалация боевых действий, и число жертв войны росло, причем не только в войсках, но и среди мирного населения.
Хирургические операции следовали одна за одной. Сложнейшие операции, обусловленные варварскими методами ведения войны по уничтожению народа.
Только теперь в полной мере Борька осознал и в полной мере оценил высокие профессиональные и бойцовские качества своего бати и старшего брата.
Молодому парню было трудно. Очень трудно. Но, стиснув зубы, обливаясь потом от напряжения и духоты, он каждый день спасал людей, доставая из них осколки и шарики фосфорных бомб, которые могли воспламениться в любую секунду, убить пациента и ранить врача.
Особую сложность представляли собой операции при повреждении магистральных сосудов. В таких случаях советские хирурги, учитывая их сложность, перешли на ведение операций в несколько бригад, которые сменяли друг друга.
Борька набирался опыта полевой хирургии, болезненно, как когда-то его отец, переживая поражения. Но всякий раз, готовя себя к новой операции, шел на нее, словно в бой!
Молодой парень очень скучал по Оле. Он сдержал данное ей обещание писать часто. Его письма дышали любовью. Еще он писал в них немного о своем здоровье и уж совсем немного о работе и делах. Только то, что было разрешено в условиях секретности.
Как понимал он теперь своего брата Женьку, которому довелось отсылать подобную же корреспонденцию своим родным из Кореи!
Чувство молодых людей подверглось серьезному испытанию.
Оля ждала Бориса, ежедневно с тревогой проглядывала новости от начала до конца. Но по телевизору говорили лишь о том, что против народа Вьетнама идет необъявленная агрессия США и что Советский Союз оказывает братскую помощь, но совсем ничего - об участии советских военнослужащих в войне.
«Как там ее Борька?! Каким опасностям подвергается?!»
Из его писем, похожих между собой, совсем нельзя было понять, насколько ему трудно, как на самом деле он себя чувствует?!
И девушка плакала по ночам.

***

- Товарищ капитан, Вас приглашают на консилиум! - постучался в бамбуковую стенку бунгало посыльный боец.
Борис только что проснулся и сидел на кровати под тонкой антимоскитной сеткой-пологом, защищавшим его ночной сон. Он еще не отошел до конца после сна и проведенных накануне сложнейших многочасовых операций.
«Интересно, что могло произойти за какие-то 5-6 часов его ночного отсутствия?» - думал он, начиная собираться.
Когда он прибыл в госпиталь, там уже находился главврач, полковник медицинской службы Славин, и большинство коллег - оперирующих хирургов.
На доске с подсветкой, к которой обычно прикрепляют рентгеновские снимки, висело два темных квадрата, специально приготовленных для консилиума.
- Что случилось? - спросил знакомого коллегу Борис.
- Какой-то сложный случай. Похоже, нужны добровольцы, - ответил тот.
- Какие добровольцы? - не понял Еремин.
В это время начался консилиум. По требованию Славина включили подсветку рентгеновских снимков, на которых на фоне грудной клетки пациента отчетливо виднелось оперение минибомбы кассетного заряда.
По залу прокатилась волна изумленного гомона.
«Как же она попала в грудную клетку! - удивился Борис. - Впрочем, чего только не бывает на войне!»
После пережитого удивления он на какое-то время отключился от пояснений главного врача, который, вооружившись указкой, обводил контуры боеприпаса на снимках, что-то говоря присутствующим.
Молодой человек начал клевать носом, глаза закрывались сами собой - сказалась накопившаяся за последние дни усталость и хронический недосып.
- Операция назначена на завтра. Учитывая сложность и опасность ее проведения - ведь бое- припас может взорваться в любую минуту, - оперировать буду я сам. Но, мне нужен ассистент из числа опытных хирургов. Доброволец! - полковник произнес последнее слово с нажимом и почти по буквам.
Лишь только до него дошла суть происходящего, Борис, вздрогнув, пробудился окончательно.
Ошалело, после сна, обведя взглядом аудиторию, он неожиданно для себя обнаружил своих коллег молча сидящими на своих местах. Некоторые из них прятали глаза, глядя себе под ноги.
Повисла напряженная тишина.
- Я готов ассистировать! - Борис одиноко стоял посреди притихшего зала, и на него глядели десятки удивленных глаз.
- Благодарю Вас, Еремин! - с ноткой уважения в голосе произнес полковник. - Прошу Вас и моих заместителей остаться после совещания. Все остальные - свободны!
Было решено провести операцию, допустив на нее саперов.
Кроме того, всех «девчонок» (советских медсестер) приказом Славина заменили на русскоговорящий вьетнамский персонал.
- Не хватало еще - девчонок угробить! - пояснил свою позицию полковник.

***

Операция длилась уже несколько часов. Славин решительно орудовал у стола, а Борька ассистировал ему, стараясь не снижать темпа.
Пот градом катился с их лбов, и вьетнамцы едва успевали обслуживать советских врачей.
Наконец грудная клетка и ткани, скрывавшие бомбу, были открыты. Наступал решительный момент.
- Видишь ее? - тихо спросил Славин, обращаясь к Борису после небольшой паузы.
- Вижу.
- Ну, приготовься, парень, я потащил!

***

Во Вьетнам, с кратким двухнедельным визитом прибыл главный хирург Советской армии генерал-полковник А. А. Вишневский с целью ознакомления с условиями службы и быта советских военных специалистов. Встречаясь с медиками в госпитале советско-вьетнамской дружбы в Ханое, он попросил подняться Бориса:
- Скажите, а полковник Еремин Петр Митрофанович Вам не родственник?
- Это мой отец.
- Как Вас зовут?
- Борис Петрович.
- Борька?!.. - Генерал встал и, пройдя через изумленный зал, вплотную приблизился к молодому человеку. - Твой отец был моим другом и мог бы сейчас тобой гордиться! Я буду ходатайствовать о твоем награждении!

***

Апрель в Москве выдался настолько теплым, что казалось, будто уже конец мая. Лужи в центре города давно исчезли, а уж о снеге и подавно говорить не приходилось! Птицы отчаянным щебетаньем встречали весну. И только мелкая робкая листва на деревьях напоминала о том, что пробуждение природы лишь только началось.
Майор Еремин торопился на Ленинградский проспект.
Здесь от аэровокзала ровно в 17.00 отправлялся автобусный экспресс до аэропорта Быково. Всего лишь час лета и еще полчаса на машине по Липецку, и он снова увидит ее глаза и вдохнет запах ее волос!
Еще утром его вызывали в кабинет 1-го заместителя начальника Генерального штаба.
В приемной у генерала толпились люди в штатском, и Борька понял, что это военные специалисты, прибывшие из разных стран после завершения загранкомандировок.
Минут через пятнадцать их ожидания всех пригласили в просторный кабинет с четырьмя большими окнами и выстроили шеренгой вдоль стен.
Приказ министра обороны зачитали в полной тишине. Формулировка в документе звучала кратко: «За образцовое выполнение задач командировки». После зачитывания приказа всем присутствующим вручили государственные награды.
Борису - орден Красной Звезды.
А еще, его переводили к новому месту службы - в Москву.
Госпиталь, в котором предстояло трудиться Борису, находился где-то в Сокольниках. Но впереди у парня был целый месяц отпуска! И он мчался в Липецк, к своей глазастой девчонке, на крыльях любви!
Поднявшись по лестнице к знакомой двери, Еремин, едва отдышавшись, нажал на кнопку звонка. За дверью послышались торопливые шаги, и она распахнулась. На пороге стояла Оля.
- Здравствуй, я вернулся!
В следующий момент он уже крепко сжимал в объятиях девушку. А в коридоре, глядя на них, тихо плакала Олина мама, Клавдия Николаевна. Плакала от радости за детей.
Эпилог
Ранним июньским утром 1992 года перед дверью квартиры на третьем этаже в Липецке остановилась супружеская пара: высокий седовласый мужчина лет 55-57-ми и красивая стройная синеглазая женщина лет на десять моложе своего мужа.
В руках мужчина держал чемодан и дорожную сумку. Поставив багаж на пол, Еремин пошарил в карманах и достал ключ. Весело подморгнув жене, Борис Петрович вставил ключ в замочную скважину, и в следующий момент дверь тихо распахнулась, впуская их внутрь.
Пару встретила тихая мгла. Пахло пылью и нафталином.
Щелкнул выключатель, и тихий свет разлился в прихожей.
- Входи, родная! - сказал Борис Петрович, обращаясь к жене.
- Боже мой, сколько же лет мы не приезжали сюда?! - Ольга Александровна вошла в пустую гостиную.
Повсюду: на мебели, зеркалах и фотографиях под стеклом, смотрящих на нее со стен, - лежал толстый слой пыли.
Полковник медслужбы, профессор Еремин вышел в запас с воинской службы, и чета разменяла трехкомнатную квартиру в добротном сталинском доме в районе Плющихи на две поменьше, оставив их своим взрослым уже детям: дочери Анастасии и сыну Петру. А сами вернулись в Липецк.
Их дочь вышла замуж, окончив факультет журналистики Московского университета, и теперь работала в одном известном столичном агентстве новостей.
А вот сын пошел по стопам отца и деда: поступил в медицинский и готовился, как и его «предки», стать хирургом.
- Ну, вот мы и дома, дорогая! - Борис Петрович обнял жену за плечи.
Ольга Александровна взглянула на мужа. В ее глубоких синих глазах застыла грусть.
- По какому поводу грустим! - с некоторой бравадой в голосе, прекрасно понимая состояние жены, поинтересовался Еремин.
- Мы встречались с тобой в этой квартире такими молодыми!
- А сейчас мы какие?
- Да ну тебя, Борька, пусти! - улыбнулась жена, отмахиваясь от мужа, как от большого медведя. - Найди-ка мне лучше ведро и тряпку в этом доме!
- Слушаюсь и повинуюсь, моя госпожа!

***

Через месяц Борис Петрович уже работал в госпитале, которым когда-то руководил его отец.
Здесь оставались люди из числа старейших медицинских работников, которые помнили еще Петра Митрофановича. Их встреча с сыном старого доктора, также известным хирургом и профессором, была незабываемо теплой.
О доме, в который вернулась чета Ереминых, быстро стало известно, и потянулись к Борису Петровичу люди, кто с какой жалобой на здоровье.
Еремин не отказывал никому, никогда не беря за консультации и лечение денег. Идя же к очередному пациенту, захватывал с собой старый отцовский саквояж со всем необходимым. И люди с уважением говорили, глядя ему вслед: «Скорая помощь пошла!»
Калужская область, октябрь, 2010 год.