1
В тот вечер Александр Соловьев вернулся домой поздно. Открыв дверь своим ключом, он вошел в дом и, не услышав привычного приветствия, немного удивился.
- Аня! - позвал он жену, постоял, послушал, убедился, что никто не отзывается и повторил снова уже громче. - Аня!
«Ушла куда-то, - подумал он о жене. - Странно, она обычно в это время всегда дома, ждет меня к ужину, уборкой занимается или тетрадки свои проверяет. Может в магазин за чем-нибудь вышла?»
Он устало сел на маленький табурет у входной двери, снял ботинки, прислонился к стене и прикрыл глаза. День выдался нелегким и, хотя то, что он закончился, уже само по себе несло некоторое облегчение, усталость вдруг навалилась на Александра тяжелым грузом.
С утра пришлось поторопиться, потому что его начальника, Евсеева срочно вызвали в Москву, и надо было успеть в аэропорт областного центр на Московский рейс. Оттуда Сашка погнал свою «Волгу» в контору, из-за того что главному бухгалтеру вдруг срочно понадобилось ехать в райцентровский банк. Едва успев перекусить на обеде, он уже вез еще кого-то по возникшим срочным делам, потом еще и еще – и так до самого вечера, пока не поставил машину в гараж. Да уж, выдался денек!
Он посидел в задумчивости несколько минут, то ли что-то вспоминал, то ли раздумывал, ждать ли жену или идти на кухню и поужинать, потом все-таки медленно поднялся на ноги и пошел. На кухонной плите, однако же, ужина не было, как это было обычно. Любимый Сашин борщ стоял в холодильнике, он достал кастрюлю и поставил разогревать на электроплиту.
«Странно, обычно, даже если Аня уходила вечером на какое-нибудь собрание, она все равно успевала приготовить мне ужин или оставить его на плите».
Он вышел из кухни, прошел по мягкой дорожке прихожей и вошел в гостиную. Весенний вечер уже опустился на село, поэтому в доме было не то чтобы не очень светло, а скорее даже сумрачно. В этом сумраке Александр увидел Аню, лежащую на диване лицом к стене с подушкой под головой.
«Спит, - подумал Александр. - Набегалась за день. Да и ночью чего-то не спала, все ворочалась, да на кухню чего-то бегала. Из-за Полины что ли расстраивается? Ладно, пусть поспит, разбужу через часок-другой».
Он, стараясь не шуметь, тихо подошел к шкафу, открыл дверцу, которая предательски тонко скрипнула, достал мягкий тонкий плед и осторожно укрыл им жену.
«Так-то лучше будет, - с удовлетворением подумал он, поправил плед, улыбнулся и уже сделал шаг, чтобы уйти обратно, как тут под его ногой что-то хрупнуло и лопнуло. - Это еще что такое?»
Александр наклонился и поднял с пола пустой раздавленный пластиковый пенал из-под валидола. Несколько секунд он вглядывался в него, пока не понял, что это, еще несколько секунд он о чем-то думал, потом осторожно, словно боясь, сделал шаг к изголовью, потрогал лоб жены и, взявшись за ее плечо, начал трясти его рукой, словно пытаясь разбудить супругу, но было уже поздно.
Анна уснула вечным сном.
2
Свой дом Александр Соловьев построил давно, когда еще только женился. Сначала хотел строиться возле родителей, живших тогда еще здесь же в деревне, но потом передумал и поставил дом на краю села на берегу реки. Ему с детства нравилось это место — будучи пацаном, он часто по целым дням пропадал на реке и, лежа на песке, разглядывал холм, и думал, что здесь неплохо бы смотрелся какой-нибудь замок. До замка, впрочем, дело не дошло, но детскую свою мечту Сашка все-таки исполнил — построил на этом холме у реки дом. Недалеко от дома вниз к реке спускалась проселочная дорога, которая вела на старый мост, соединяющий два берега. Новый мост построили в нескольких километрах от деревни, оставшейся в стороне от новой асфальтированной трассы, а старый так пока и оставили.
Весной река разливалась и, выйдя из берегов, заливала пространство небольшого луга до самого холма, на котором сейчас стоял дом Соловьевых. Не затопленными оставалась лишь дамба дороги да мост, и каждую весну деревенские пацаны строили здесь плоты и устраивали в этом заливе свои сражения. Один раз Сашка и его друг Серега слишком далеко отплыли от берега, и их унесло течением вниз по реке. Вначале было интересно, но попав на самую середину разлившейся реки, они слегка перетрухнули. Шесты из тонких жердей уже не доставали до дна, и оставалось надеяться только на случай. Хорошо еще, что плот был прочным, сделан из бревен и укреплен сверху досками. Он был в ту весну линкором в их флоте и легко выдерживал четверых таких, как Саня, «моряков», иначе было бы быть беде.
Выловили их уже у Зеленодольского леспромхоза, километрах в пяти ниже по течению от села. Каким-то чудом их плот увидели с берега, и сторож нижнего склада завел свою моторную лодку и, подплыв осторожно к плоту, снял их оттуда, как дед Мазай зайцев. На леспромхозовской же машине путешественников отправили домой, где их ждала уже радостная встреча, долгожданный обед и горячая порка. Впрочем, ничто не могло удержать эти отчаянные головы, и сколько бы ребят ни утонуло в этих играх, и купаниях, река по-прежнему тянула их к себе, точно звала с ней поиграть, ждала и манила.
Все это Александр вспомнил, когда ждал ночью приезда дочери Полины из областного города. Он ненадолго отходил от гроба жены, стоял на крыльце, курил, вдыхая в себя дым своих дешевых сигарет через непроходящий комок в горле, и смотрел на реку сквозь пелену из слез и горя, застилающих глаза.
К утру приехала Полина на какой-то попутке. Осунувшаяся, в черном платке, она подошла к крыльцу, откуда уже спустился Александр и, уткнувшись ему в плечо зарыдала. Саша обнял дочь, пытаясь унять ее и, не выдержав, расплакался сам. Так они стояли долго – не произнеся ни единого слова, судорожно глотая слезы, и утешая друг друга.
Народу на похоронах было много. В Прокопьевке было издавна заведено так: на свадьбах гулять и в мир иной провожать всем селом. Несли венки, самодельные и покупные из райцентра, от родственников и коллег по работе, от тех, кто любил при жизни и кто, в общем-то, был по большому счету не знаком с Аней. Впрочем, Анну знали здесь все. В Прокопьевке еще сохранились старые негласно установленные традиции, гласящие, что самые уважаемые люди на селе - врач и учитель. Один лечит тело, второй – душу, и что бы у кого ни случилось в семье, здесь всегда бежали за советом и помощью к тому или другому.
Гроб несли на плечах до самого кладбища, бережно передавая его с рук на руки, так что машина, на которой обычно возили покойников, осталась без дела. Александр шел за гробом рядом с осунувшейся Полиной, темные круги под глазами, которой еще больше усиливали ее худобу. Она держала отца под руку, и со стороны казалось, отпусти она ее и упадет тут же наземь, но это только так казалось, она же поддерживала его, чувствуя какую-то безвольность в его теле, растерянность и боль в душе. Полине было тоже очень плохо, но надо было что-то делать, и она взяла все бремя похорон на себя.
На кладбище были речи и прощания, и все это проплыло мимо Александра как во сне. Он видел только лежащую в гробу Аню, внешне такую же, как всегда, не изменившуюся даже со смертью, Полину, заботливо поддерживающую его под руку и всех остальных людей в массе своей безразлично неразличимой для него самого. И лишь на миг он задержал свой взгляд, мимолетом скользнувший по толпе, когда увидел, а точнее не увидел, но почувствовал чей-то знакомый до боли взгляд и понял лишь потом, что это была она, Марина.
3
Когда-то давно Марина Кармакова была Сашкиной первой любовью. Они учились в одном классе, но сразу же после окончания школы пути их разошлись. Александр, окончив курсы водителей в ДОСААФе, ушел служить в армию, она же уехала в Ленинград и поступила в институт. Писем они друг другу не писали, точнее, Сашка попытался несколько раз написать, но, так и не получив долгожданного ответа, не то чтобы отчаялся, но решил дождаться дембеля и тогда уж на месте решить все вопросы. Когда он пришел с армии, и дождался ее приезда в родную деревню, то тут же направился к ней в гости. Постояв у калитки дома, он, как раньше, хотел свистнуть, или чем-нибудь кинуть в окно, чтобы вызвать ее на улицу, но тут на крыльцо вышла сама Марина, улыбнулась и скомандовала.
- Ну, и чего ты здесь стоишь? Заходи в дом! – и, после того, как окрыленный, он взлетел на крыльцо, легонько чмокнула его в щеку, обдав запахом духов, свежести и тепла, с укоризной добавив. – Два года не виделись, а он стоит под окном, как пень! Я же ненадолго приехала, скоро уезжаю…
Озадаченный Сашка вошел в дом следом за Мариной.
- Отдыхать едешь? – спросил он.
- Не-а, в стройотряд, – ответила Марина - Работать.
- Зачем?
- Как зачем? – она недоуменно посмотрела на Саню и качнула головой. – Ну как же это зачем? Денежки зарабатывать. К осени джинсики надо новые купить, сапожки финские, да и к свадьбе кое-что…
- Какой свадьбе? – не понял Саня. Все в его голове перемешалось вдруг разом. – Ты, ты …Ты письма мои получала?
Она посмотрела на него, как-то грустно улыбнулась и ответила только через несколько секунд.
- Получала, Саша, получала, – она взглянула на него как-то странно и добавила. – Только замуж я выхожу, Саша, за однокурсника своего…
Саня смотрел на нее, не веря услышанному, и как-то нелепо, несвязно спросил:
- А я как же? Как я буду жить? …Мы же с тобой целовались…
Марина тряхнула головой, усмехнулась и ответила:
- Целовались? Так ведь это детство было, понимаешь, детство. А жизнь, она совсем другая, - она вздохнула и добавила. - Ничего не поделаешь, Саша. Все уже решено, да и ребеночек у нас с ним будет, а ты другую себе найдешь…
Переживал Саня вначале страшно. Первые дни он не ел и не пил, осунулся и только смолил одну за другой свои дешевые сигареты. Но постепенно все прошло. Ту, «другую», как выразилась Марина, Сашка нашел довольно скоро. Чтоб не пропасть от отчаянья и скуки он стал постоянно ходить на танцы в Дом Культуры и очень скоро познакомился там с приезжей учительницей начальных классов. Это и была его будущая жена Анна. Свадьбу сыграли скоро, через два месяца после знакомства, Сашка настоял. То ли хотел забыть свое недавнее горе, то ли показать всем, что Марина ему не очень то и нужна, но, тем не менее, свадьба состоялась.
Жить молодая семья начала дружно. Родители помогли поставить свой дом, а через год после того и родилась дочь – Полина. Сашка в ней души не чаял, и, хоть и ждал на свет появления сына, девчонку свою любил. Еще через год Аня снова готовилась стать матерью, да не получилось, нелепый случай не позволил, выкидыш получился. А после этого врачи сказали, что детей больше не будет. Саня погоревал, конечно, да что поделаешь – принял это как должное, теперь уже неизменное.
Марина, ставшая тогда уже не Кармаковой, а Назаровой, в ту пору в Прокопьевке появлялась редко. Заезжала несколько раз навестить родителей, сначала с новым мужем, потом с мужем и сыном Артемом который был постарше Полины, а через несколько лет после окончания института приехала как-то вдвоем с Артемом, который тогда уже готовился идти в школу, да так уже больше и не уехала. Одни говорили, что от нее ушел муж, другие – что она ушла от него сама, кто ж их разберет эти хитросплетения чужих человеческих судеб…
Так или иначе, но жить Марина осталась в Прокопьевке. Теперь они виделись иногда на улице или в магазине, но редко и случайно. Саня избегал этих встреч и разговоров, она тоже не поднимала при встрече глаз и, поэтому, в качестве приветствия они лишь кивали друг другу, как по обязанности, но не как давние близкие друзья, а точно случайные знакомые, точно боялись встретиться взглядами, чтобы случайно вспыхнувшая между ними искра не разожгла новый беспощадный костер любви.
4
С кладбища они с Полиной ушли последними. Односельчане оставили их наедине с могилой и потянулись нестройной змейкой по тропинке за ворота. После недолгого прощания Александр и Полина вышли за кладбище, и пошли вслед за ушедшими вперед людьми.
- Как же ты теперь, папа? – спросила Полина, по-прежнему поддерживая отца под руку, и готовая сама разрыдаться тут же снова.
- Ничего, - ответил тихо Александр. – Ничего, я смогу, я переживу… Лишь бы у тебя все было хорошо.
- Мне сегодня после поминок надо ехать в город, договорилась с Колей Кариным, он как раз сегодня едет в Рубцовск, - Полина говорила осторожно, точно боялась обидеть отца. - Я на девять дней подольше приеду, возьму отпуск и приеду, ладно пап?
Александр кивнул в ответ и обнял дочь за плечи.
- Поезжай, раз надо. Буду тебя ждать…
После поминального обеда в школьной столовой Полина уехала в город, а Саша двинулся домой. Он прилично выпил, напрасно надеясь залить свое горе водкой, и шел по дороге, чуть заметно шатаясь. Дойдя до калитки дома, он несколько минут постоял, опершись руками о забор палисадника, словно размышляя, стоит ли ему теперь заходить туда, но упрямо мотнув головой, все-таки пошел в дом.
В коридоре Саня скинул ботинки и пройдя на кухню, достал из шкафчика непочатую бутылку водки, открутил пробку и прямо из горлышка сделал несколько глотков, не почувствовав ни капли горечи. После этого он присел к столу и только тут заметил стоящую на нем пустую рюмку и тарелку с нехитрой закуской из нарезанной колбасы, сыра и овощей.
Он обвел взглядом помещение и вдруг поймал себя на мысли, что здесь все еще чувствуется Анино присутствие; пусть и не материально, но духовно, незримо она была еще здесь. И эти вещи и вещицы, казавшиеся когда-то ненужными, мещанскими и нелепыми, все эти занавесочки, скатерти, маленькие статуэтки на полках и картинки на стенах словно подтверждали это и стали вдруг ближе, и перестали казаться какими-то пошлыми и никчемными, а напротив, показались милыми и трогательными.
Он налил себе полную рюмку и тут же выпил ее, закусив кружком колбасы.
«Любил ли я Аню? И, да и нет одновременно. Наверное, я ее никогда по-настоящему не любил, так, как когда-то Марину – безумно, до боли, до спазмов в горле и сжимающемся в комок сердце. Знала ли Аня о наших ранних отношениях? Скорее всего, нет, кажется, не знала, во всяком случае, она никогда об этом не упоминала, а впрочем, когда это было, и имеет ли это вообще какое-либо теперь значение?».
Он вспомнил, как в прошлом месяце Галка Попугаева - вездесущая продавщица в сельповском магазине, знавшая про все и про всех в Прокопьевке, подавая ему сигареты, сказала, глядя, как он провожает взглядом, выходящую из магазина Марину:
- Сохнет по тебе девка. Вся деревня знает, один ты ничего не видишь, да еще жена твоя, Слава Богу…
Александр снова наполнил водкой рюмку и хотел уже выпить, но вдруг что-то кольнуло его и обожгло где-то внутри
«Почему же именно Аня должна была умереть?» Его охватила вдруг какая-то неожиданно сильная волна жалости, и он начал тереть пальцами заслезившиеся глаза. Водка наполовину расплескалась из стопки, но он даже не заметил этого, машинально забросив ее содержимое в рот. Так он и сидел - растерянно, со слезами и немым вопросом в глазах, то уставившись в окно, то глядя на прямо перед собой на стол.
Марина появилась в доме бесшумно. Александр, не услышавший ее шагов, даже когда она вошла на кухню, удивленно поднял на нее взгляд, оторвавшись от созерцания бутылки, несколько секунд смотрел не нее, не отрываясь немигающими глазами и наконец, спросил.
- Зачем ты пришла? – выдавил он из себя. – Чего тебе здесь надо?
- Я пришла, - начала Марина, запнулась, но быстро произнесла. – Может быть тебе чего-нибудь надо? Помочь чем?
Александр отвел взгляд и, не ответив ей, налил в рюмку водку и выпил залпом без закуски. Потом он поднялся на ноги, и подошел к ней, слегка покачиваясь от выпитого. Он стоял и смотрел на нее мутными от горя и водки глазами и еще раз спросил.
- Чего же ты все-таки хочешь?
Марина посмотрела на него с сожалением, как смотрят на убогого или больного, и горько усмехнувшись, ответила:
- А ты так и не понял…Я пришла ради тебя и ты мне нужен более всего…
«А ведь она могла бы быть хозяйкой в моем доме, - думал Александр, прикрыв веки. - Что же я могу ей ответить? Ведь она, как и раньше, красива и выглядит привлекательно, а я… У меня внутри уже ничего нет, Анина смерть опустошила меня, и ничто теперь уже не нужно моей душе - ни любви, ни ласки, и сам я того уже не приемлю и не приму, даже если б захотел…Как объяснить ей это? Да и нужно ли объяснять, проще сказать, что не нужна она мне, эта ее любовь…»
- О чем ты думаешь, Саша? – прервал его размышления Маринин голос.
Он открыл глаза, внимательно посмотрел на ее лицо с поблескивающими от слез глазами.
- Поздно, Марина, - наконец произнес он. – Судьба у нас у каждого своя, мы с тобой давно уже разошлись в этой жизни, как на развилке дорог и нам теперь никогда не встретиться вновь, как бы это ни было жестоко. Да и не время сейчас об этом говорить…
Александр медленно опустил голову, невзначай отметив про себя, как влечет к себе вырез на груди ее платья. Он ждал, что она придет, он знал, что это случится рано или поздно, но сейчас, когда она пришла, он вдруг испугался.
- От прошлого человеку никуда не уйти, - сказал Александр, снова поднимая глаза. – Память – слишком тяжелая болезнь…Очень трудно от нее вылечиться без последствий, практически нельзя…
Он осторожно провел пальцами по ее мокрым щекам, неумело вытирая слезы, и спросил:
- Ты чего плачешь? Из-за того что я сказал тебе правду? Не надо, не плачь, правда она либо есть, либо ее нет, а неправды я не хочу…, научен уже…
Неожиданно хлопнула входная дверь на крыльце. Александр и Марина одновременно повернулись в сторону входа, недоуменно посмотрев друг на друга. Через секунду кто-то осторожно постучал в дверь, после чего она открылась и в ней показалась соседка Соловьевых - Марья Степановна Чеглакова, женщина неопределенного послебальзаковского возраста.
Александр не любил эту свою соседку. Вначале, когда они только начали жить рядом по соседству, все было вроде ничего – и рассадой делились друг с другом по весне, и шашлыки вместе жарили, и помогал ей Саня не раз по хозяйству, но один случай выбил эти отношения из привычной колеи и заставил Александра задуматься.
Как-то раз, еще в первые годы семейной жизни, на голом склоне горы у дома Саша хотел посадить несколько рябинок, привез их как-то вечером из леса, посадил, да огородить не успел, а на следующий день увидел, что кору на молодых деревцах обглодали чьи-то козы и рябинки засохли. Самое большое, что поразило его, было то, как отнеслась к этому Марья Степановна. Она веселилась от души, ржала и даже гоготала своим низким смехом:
- Га-га-га, а козы-то пожрали твои посадки! – Александр недоуменно смотрел на нее, и это, похоже, веселило ее еще больше. – А ты уж, поди, размечтался, как осенью рябиновку поставишь из той рябины, а? Га-га –га-га!
Александр растерянно смотрел на нее и думал: «Вот же веселится. Отчего, спрашивается? От того что деревья погибли? А ведь это она сегодня веселится от гибели деревьев, завтра будет ржать по поводу смерти моей кошки или собаки, а послезавтра спляшет на моих похоронах. И ведь она не чувствует совсем своей дебильности, а скажи ей об этом – еще и обидится»…
- Чего пришла, Степановна? – настороженно спросил Александр вошедшую.
- Здрастье, - заговорила та, сразу, как вошла. – А я вот иду, думаю, дай зайду, ножики у меня в хозяйстве затупились, ты бы их поточил мне по-соседски, а, Саша, ножики-то? А еще думаю, может помочь надо чего по хозяйству…А тут уже, вижу, есть кому помогать. Ну, дай Бог, дай Бог,…пойду я,…извиняйте, не буду мешать, до свидания.
«Ножики значит? Ага, как бы ни так! Завтра вся Прокопьевка будет знать, что Марина была здесь у меня. Ох, Степановна, выглядела стерва, когда она ко мне заходила, убедиться зашла…Ладно, я-то переживу, Маринке каково будет?»
Хлопнула входная дверь, Марина снова взглянула на Александра.
- Пошла звонить по деревне, - сказал он.
- Ну и пусть звонит, - ответила Марина. – Чему быть, того не миновать. Надо как-то жить дальше. Ладно, я пойду, наверно и впрямь не ко времени пришла, извини…
Не дожидаясь ответа, Марина поспешно повернулась, выскочила на крыльцо и тут же исчезла в темноте.
Александр посмотрел ей вслед, стоя несколько минут на том же месте. Вначале он о чем-то сосредоточенно думал, потом махнул рукой, неуклюже повернулся, тяжело пошел к столу, сел и стал дальше глушить водку, пока сознание его окончательно не затуманилось и в нем не осталось ничего – ни образов, ни лиц, ни слов, и ни воспоминаний.
Тогда каким-то неимоверным чудом он поднялся с табурета, добрался до кровати и, как был одетый, упал на постель. Через несколько секунд он уже уснул, но сон его, беспокойный и беспощадно терзающий душу, часто прерывался, и он просыпался сквозь усталость и забытье, в которое он впадал, и в перерывах этого сна к нему являлась Анна, и тогда он поднимал голову и звал ее по имени, и искал ее рукой рядом с собой, и плакал от того, что не мог найти ее, уткнувшись головой в подушку, чтобы через несколько мгновений снова впасть в этот сон – муку, терзанье и короткое забытье.
5
Под утро Александр вышел из дома и тяжело опустился на скамейку у крыльца. Безнадежная усталость, словно липкая паутина, опутала его руки, ноги, и все существо его, включая сердце и мозг, и он чувствовал себя каким-то потерянным, обманутым и одиноким. Солнце еще не взошло и восток лишь чуть начал краснеть сквозь ночную мглу. Голова после вчерашнего, как ни странно, не болела и работала четко и ясно, хотя мысли путались и двигались хаотично, мешая друг другу получить разумные ответы на все появившиеся враз вопросы.
«Для чего же теперь дальше жить? И как жить? Ведь теперь уже не смочь жить, так как раньше, ведь теперь жизнь раскололась на «до» и «после», и в этом «после» уже не будет так, как было это в том «до».
Александр поднялся со скамейки и не спеша пошел по дорожке к калитке, чуть помедлил у нее и все-таки вышел на дорогу. Машинально посмотрев по сторонам, он повернул в направлении старого моста и не спеша пошел к нему. На улице никого не было, и лишь на одном окне соседского дома Чеглаковых чуть колыхнулась занавеска, но Саша этого не заметил, как не видел он и того, как Марья Степановна куда-то торопливо выбежала из своего дома.
Не чувствуя утренней прохлады и сырости Александр остановился на середине старого моста, погруженный в свои мысли.
Внизу сквозь предрассветную мглу проплывала вода. Река — одновременно печальная, добрая и красивая притягивала взор, играя бликами утреннего света, точно звала к себе. Александр смотрел на воду, оперевшись локтями на старые перила, и положив голову на свои ладони.
«Ведь это так просто – перевалиться туда и все. Проблем никаких и никаких забот, все останется здесь. Нажитое добро – людям, а все свое - радости и горести, все с собой. И все. И темнота, и покой. И отдых от всех забот, вечный отдых, покой навсегда. Надо только набраться смелости сделать этот шаг. Надо идти до конца, не боясь, что завтра тебя осудят, ибо это будет завтра, которого у тебя не будет никогда, потому, что свой выбор ты сделал уже раньше, разом заплатив по всем счетам…
Это только в молодости ты считаешь, что каждый поступок должен быть оценен и одобрен всеми со стороны. А разве одобрение – это главное? Разве нужно оно для совершения всех поступков и действий, которые мы совершаем в жизни? Разве нужно одобрение для того, чтобы засеять поле рожью или зачать ребенка? Разве нужно ждать похвалы от того, что ты делаешь, так или иначе, каждый день? Ведь никто не хвалит тебя за то, как ты дышишь, как спишь, или думаешь, конечно, если сам о том не хвалишься. Нет, это совсем не так, и одобрение поступка – не есть то главное, от чего зависит, делаем мы его или нет. Главное, чтобы была чиста совесть перед самим собой, чтобы тебе было не стыдно за свои поступки в первую очередь перед самим собой, чтобы ты сам не грыз после всего содеянного свою душу запоздалым раскаянием, и, чтобы душа твоя не выла от бессилия и отчаяния от неверно сделанного шага»…
Первые солнечные лучи уже показались из-за горы и река, продолжая играть светом, уже изменила свой наряд, оставаясь по-прежнему все такой же красивой и привлекательной. Александр оторвал голову от ладоней, посмотрел на воду и невольно залюбовался. Теперь он, улыбаясь, неотрывно смотрел на реку, продолжая думать о своем.
«Кто может определить меру морали и глубину поступков, которые мы совершаем? Не является ли оценка обществом тех или иных действий наших лишь грубым слепком, небрежным оттиском той самой общественной морали, порой совершенно неверным или же полностью заведомо лживым?»
Мысли его хаотично скакали в голове и Александр продолжал размышлять.
«Да, это просто. Но ведь это будет предательством по отношению к Полине. Как оставить ее одну в этом жестоком мире? Она, конечно, переживет. Она сильная, но ей будет очень тяжело и она никогда меня не простит, а вот ее оценка моих поступков гораздо важнее всех других вместе взятых.
А Марина? Ведь она готова ради меня на все, и я это вчера понял. Я смотрю сейчас на все и всех через черное стекло своего горя, но со временем все будет выглядеть иначе, ведь не может это продолжаться бесконечно…»
- Саша, - услышал он вдруг рядом голос Марины и обернулся. Она стояла в нескольких шагах от него в меховой жилетке, накинутой поверх ночной рубашки и резиновых сапогах. – Ты простудишься здесь, пойдем, пожалуйста, домой.
Несколько секунд Александр не мог вымолвить ни слова, точно не знал, как ему следует поступить, и, лишь по прошествии их, слегка кивнул головой и негромко хрипло произнес:
- Пошли…Наверное, надо жить…
6 апреля 2013 г.