(Размышления о романе Владимира Максимова «Не оглядывайся назад»)
Как поэтичен и образен исконный русский язык! Сколько необычного, незабываемого способны выразить яркие по эмоциональной окраске слова!
Как богат и многообразен, не изувеченный жаргоном и бестолковой тарабарщиной, элегический язык поэтов, создающих свои лирические исповеди!
Это всё можно сказать и о прекрасном литературно художественном языке Владимира Максимова, выпустившего в свет в 2005 году новую книгу прозы в издательстве «Иркутский писатель», роман «Не оглядывайся назад».
Писать о чьём-либо творчестве всегда не просто, а о творчестве друга труднее вдвойне: ибо задача – не слукавить, не покривить душой перед читателем и перед самим собой, аналилизируя его произведения, – нелёгкая да и ответственная. Сложность в данной ситуации состоит в том, чтобы, давая свою, пусть даже субъективную, оценку, не переступить грань честности, – не возвысить излишне и ни в коей мере не умалить литературных достоинств данных произведений.
С Владимиром Максимовым я познакомился в 1981 году, когда мы стали студентами Литературного института им. А.М. Горького. Он занимался в творческом семинаре поэта Владимира Цыбина, а я повышал свой поэтический уровень у Владимира Фирсова.
В течение шести лет мы с Володей посещали оба семинара, а в свободное от занятий время бегали с ним по редакциям столичных журналов, делая первые, хотя и не всегда успешные, попытки выйти к всесоюзному читателю со своими еще неокрепшими тогда, а только набирающими силу, литературными произведениями.
Так складывалась наша творческая дружба. И вот уже на протяжении четверти века я вижу, как вырос и окреп его самобытный талант интересного рассказчика и поэта.
Его роман-параллель «Не оглядывайся назад» – не плод праздных фантазий, далёких от реалий жизни, а рассказ бывалого человека, сумевшего немало побродить по свету, подметить и донести до нас свои впечатления, воспроизводя всё в ярких, неповторимых образах и красках – будь то живописная природа Закарпатья или Камчатки, суровые ли это со скалистыми берегами фиорды северной Норвегии и Сахалина, или просто люди, с которыми ему доводилось встречаться.
«…Мы с Таей, совсем одни, стоим на широкой – выложенной из светлого, серого разноразмерного камня – разрушенной стене Невицкого замка, построенного несколько веков назад, здесь – в Галицкой Руси, невдалеке от реки Уж… Отсюда, с вершины невысокой горы, на которой замер замок, открывается такой чудесный вид!
У подножия крутого с этой стороны склона ужом вьётся неширокая, но быстрая река с белыми бурунчиками мелководий и тёмной спокойной водой, где поглубже…Изумрудные, пологие Карпаты с желтоватыми копёшками сена, разбросанными то тут, то там, одинаково ровно «причёсанны» косцами, словно это не склоны гор, а подстриженные газоны английского парка…»
Как точен и поэтически образен здесь художественный язык, передающий нам лиризм осеннего Закарпатья…
А вот пример другой, более суровой красоты, одного из отдалённых от южных щедрот – восточного ландшафта. Здесь палитра красок мастера сдержанна, глаз его точен и выразителен:
«С моей стороны, насколько хватало взгляда, были видны сильно изрезанные сверху, поросшие лесом, мрачные тёмные скалы со слепящим белизной припая «ожерельем» у их основания, да – серо-зелёные, лениво колышущиеся воды пролива, отделяющие остров Сахалин от материка…»
Высокая образность, присущая творческой манере автора романа, позволяет ему создавать запоминающиеся по своей выразительности живые, зримые картины окружающей нас природы и фауны. Иллюстрацией тому может служить такой, неординарный, хотя, может быть, и привычный для пристального взгляда, эпизод:
«Хриплое карканье вороны прервало мои светлые, как ветерок в лицо, мысли.
Птица сидела на голом, корявом суку лиственницы, притулившейся на склоне недалёкого скалистого берега и, нахохлившись, слегка растопырив крылья, по-старушечьи сгорбившись и пригнув голову, то щёлкала клювом и трясла головой, вытянув шею, то, подняв голову, отрывисто вещала о чём-то на своём гортанном, «цыганском» наречьи».
Удаются Владимиру Максимову и портретные характеристики героев. Зоркий глаз писателя сумел подметить в жизни и воссоздать в романе образы людей, непохожих друг на друга, имеющих свой житейский опыт и нравственный кодекс бытия.
Для деда Нормайкина, коренного жителя «деревеньки Гроссевичи, – притулившейся на берегу Татарского пролива», – ход жизни идет плавно и размеренно, как повелось еще от его родителей. Во всём облике Нормайкина чувствуется внутреннее согласие физического и духовного здоровья, ненарочитая степенность его действий и поступков.
«В комнату в мягких, сильно пахнущих дёгтем ичигах, слегка пригнув голову в проёме двери, вошёл крепкий старик с рыжевато-русой бородой, с докрасна обветренным лицом, в старенькой, потёртой во многих местах, кроличьей шапке, которую он тут же снял.
Молча кивнув всем и ни к кому конкретно не обращаясь, спросил:
– Ну, что, на участок сразу отправимся или завтра с утреца зарядим?
–Да лучше уж сразу – до места, – ответил Юрка.
– Лады! – пророкотал крепким голосом дед. На деда, впрочем, совсем не похожий. И больше напоминающий могучий листвень, ударив по сколу которого обухом топора, в ответ слышишь затаённый, звенящий чистый звук».
Симпатичен нам в романе и колоритный образ Степана Хутунки – ороча по национальности.
«С детства отлучённый от кочевавших по тайге родителей и воспитывающийся в интернате «Для детей малочисленных народов», он после школы, как отличный ученик, был направлен в Ленинград, в Институт народов Севера. Блистательно окончил его, особенно преуспев в математике, вернулся в родные края и сам стал кочевать с места на место. То добывая идущую на нерест с моря в устья рек горбушу, то – пушнину, то – охотясь на разного зверя…
Сколько Степану лет – сказать трудно. Может, тридцать, а может, и шестьдесят. Когда он сильно утомлён, – кажется стариком. Приободрится, отдохнёт, заиграют веселые искорки в тёмных глазах, глядишь – мужчина в расцвете сил…
Обычно он всё делал молча, будто насупившись на жизнь, неохотно бросая на ходу одно-два слова. Словно знал какую-то, только одному ему известную тайну…И только с Нормайкиным он был раскован. Мог с ним и поговорить, и даже выпить. Видимо что-то давнее связывало их».
А как удивительны и неповторимы у Максимова на страницах романа образы прекрасных русских женщин: бабы Кати, Насти, Таи, Риммы, вдовушки-учительницы и др., озаряемые светом добра и любви. Сколько душевной теплоты светится на их незабываемых лицах, где поэтически тонко подмечены автором и психологически точно, в метких, характерных лишь для каждого из них, деталях воспроизведены портреты этих славных женщин.
Другие же герои романа приспосабливаются к жизни, извлекая из нее лишь свою выгоду и душевное спокойствие. Так обустроился на необременяющей себя тяготами службе молодой щеголеватый офицер-пограничник.
«Лейтенант, прохаживаясь с кием в руке вокруг бильярдного стола и, словно вбивая сапог в пол, объяснял, что нужно делать, если мы «вдруг» встретим в тайге подозрительных людей»…
В его движениях и разговорах ощущалась уже какая-то старческая вялость. Судя по всему, ему не только было невыносимо скучно здесь служить, но и жить-то вообще ему было не особенно весело, несмотря на его молодость и здоровье…
Может быть, это происходило оттого, что золото погон так и не обернулось, по его мнению, золотой жилой».
Таким предстает перед читателем и Валентин Семёнович Выхин – начальник метеостанции.
«Дверь метеостанции отворилась, и из нее на крыльцо вышел бледный высокий худой человек с чеховской интеллегентной бородкой. Чем-то он даже напоминал Антона Павловича – только что был без пенсне».
Из его повествования мы узнаём, что окончив в Хабаровске институт и поработав на Таймыре, он защитил в Питере диссертацию, где и остался работать в институте. «Однако стал часто прихварывать…»
– Всё-таки, климат там гнилой… Вот для поправки здоровья («значит всё-таки здоровье – первопричина, а не любовь») сюда, на вольные морские воздуха и перебрался. К тому же со своей второй женой в Питере я развёлся… А здесь, на краю Ойкумены, можно сказать, судьбу свою встретил».
Но из рассказа Валентина Семёновича явствовало, что юная «Настя была не первой, а уже третьей его «судьбой». К тому же справное хозяйство деда Нормайкина, отца Насти, надёжно обеспечивало его незавидный по нынешним меркам экономический тыл.
Очень образно и философски неопровержимо очерчены в романе Владимиром Максимовым и границы нашего бытия.
«Вся наша жизнь – это не что иное, как расширение и сужение пространства. После рождения оно постепенно и постоянно расширяется. К зрелым годам – достигает своего максимума, когда есть еще и силы, и желания хотя бы «к перемене мест». Хочется куда-то ехать, спешить, видеть дальние страны, встречаться с незнакомыми людьми, безоглядно влюбляться, узнавать что-то новое, необычайное…
Потом горизонт начинает сужаться. Уже даёт о себе знать лёгкая душевная и физическая усталость и с места сниматься не хочется…И вот уже твое пространство ограничивается пределами кровати…
Огромное несчастье – дожить до такого катастрофического уменьшения отпущенного тебе пространства, когда ты делаешься в тягость не только другим, но и себе самому»
«Красною нитью» проводится автором и другая, не менее важная, мысль о несоразмерности человеческой сути с величеством и могуществом первозданной природы. «Было тихо и странно, что мы находимся посреди этой тишины. И даже единым словом было боязно нарушить ее первозданность, замершую в ожидании чего-то значительного, недоступного мелконькому человеческому пониманию.
И, наверное, каждый из нас в этот редкий миг единения с чем-то вышним, думал о своём сокровенном: «Как уязвим человек… Как от многого он зависит. И, попадая в неожиданные, непривычные для него условия, как он становится беспомощен и слаб…»
Читатель, пожалуй, обратит внимание на то, что я начал свои размышления о романе Владимира Максимова не традиционно, с анализа главных героев, о которых пока не упоминал, а с эпизодов, характеризующих самобытность языка писателя, его колоритную художественную палитру.
Подступая к сюжету романа, воспользуюсь аннотацией самого автора:
«Сюжет данного произведения непрост. И требует некоторых пояснений.
В романе два основных героя: Игорь Ветров, который действует в реальном времени. И неведомый ему Олег Санин, дневник которого, найденный на чердаке дома деда Нормайкина, Игорь время от времени читает. Причем, многие страницы дневника отсутствуют, поэтому и жизнь Олега представляет собой некую мозаику, еще не выстроившуюся в законченную картину. Автору такой ход нужен был для того, чтобы не ограничивать рамками хронологической последовательности в отношении второго героя, являющегося лишь фоном героя первого.
Роман поэтому и состоит из двух почти самостоятельных повестей, в которых параллельность событий и похожесть героев на первый взгляд будто бы бесспорны. Но именно лишь на первый взгляд. Поскольку «параллели» героев в конечном итоге расходятся всё дальше в стороны. Почему? На этот вопрос, я надеюсь, ответит сам читатель».
Попытаюсь и я проследить в произведении схожесть черт характера основных героев, незаурядность их поступков в тех или иных жизненных ситуациях. Поэтому для характеристи одного из них воспользуюсь рассказом деда Нормайкина, человека рассудительного и честного, чей житейский опыт позволяет делать ему свои выводы из наблюдений за жизнью и встречающихся ему при разных обстоятельствах людей.
– Был у нас тут один… Бродягой его прозвали… Откуда-то то ли с Урала, то ли – из Сибири. Точно не знаю. Парень довольно скрытный… Охотник, правда, справный – ничего не скажешь. Да и делать почти всё умел.
Зимой, значит, квартирант наш, Олегом его величали – соболевал в тайге. Летом, если не уезжал, – на лососёвую путину подряжался, с какой-нибудь бригадой. Да всё в тетрадочку какие-то записи делал…Сезона три, однако, он тут прожил…И исчез он отсюда как-то разом, вдруг, вопреки своим же планам. Спешил куда-то шибко, хотя к промыслу намеревался вернуться…Не вернулся».
Читая в романе дневники Олега, мы видим насколько необычны и философски глубоко осмыслены они, характеризуя те или иные его наблюдения.
«Дорога туда и дорога обратно – две разные дороги…
Дорога к цели, пусть даже неведомой еще, – это всегда дорога надежд, ожиданий, неясных порою – тревожных, предчувствий, пропитанных горечью расставания с близкими людьми… В самом начале пути я уже начинаю думать о дороге обратной. О возвращении, пусть не скором, но обязательно счастливом…Вернуться назад, может быть, даже через полгода, мне непременно надо победителем, чтобы, в первую очередь, самому себе доказать, что я чего-то стою и на что-то гожусь в этой жизни…»
Из прочитанного следует, что Олег Санин – человек сильный и волевой. Его жизненная планка поднята высоко и покорить ее стремится он не наскоком, понимая, что для этого нужно время, приложить к тому же немалые физические и душевные силы.
Занимаясь профессионально охотой и рыбным промыслом в разных уголках необъятной Родины, он пристально приглядывается к жизни, ко всем ее проявлениям, касающимся, как отношениям между людьми в это непростое, сумбурное время, так и в отношении к окружающей их природе. «Веками небо взирает на нас, неразумных детей Божьих, поражаясь, наверное, тому, что мы: год от года, век от века, – не становимся лучше…
Высоки помыслы Олега не только в достижении поставленной цели – стать именитым писателем, но и помыслы о той единственной, любимой, без которой жизнь после их расставания, в дальнейшем (как мы видим из его дневника) потеряет свой стержневой смысл…
А пока, еще задолго до их размолвки, мы встречаем в записях Олега множество страниц искреннего восхищения ее божественной красотой, неописуемого счастья от неземной любви к ней.
Одну из таких светлых и памятных для него страниц , представленных нам в виде великолепного сна, я и хочу процитировать вам, уважаемый читатель.
«Грустный ветерок слегка волнует тяжелые длинные чёрные волосы Таи. Она поворачивает ко мне свое прекрасное лицо и с легкой печалью говорит:
– Вот и еще одно лето кончается…А сколько всего нам отпущено лет – мы, к счастью, не знаем…Завтра все разъедутся и всё здесь опустеет до весны… И ты забудешь меня…
Ее красивое лицо с печальными глазами совсем близко от меня…Потом оно вдруг начинает расплываться, словно удаляясь куда-то. И только наши губы не желают расставаться. И всё не могут насытиться таким долгим, до перехвата дыхания, но таким невинным, чистым поцелуем, сотканным из благодарности, а не из страсти».
Язык писателя здесь нравственно чист, благороден и напоен тонким ароматом элегической поэзии.
И я очень благодарен Владимиру Максимову за эти светлые, очеловеченные высокими чувствами, страницы любви в романе, которой так щедро наделены судьбой Олег, Игорь и их возлюбленные, – Тая с Риммой, – что стало явлением очень редким в нашей обыденной жизни.
…Помимо всего сказанного, характеризующего наших героев, хочется отметить и их незаурядный интеллект, дефицит которого особо остро ощущается в таких глухих, таежных, деревеньках, как Гроссевичи, где по воле случая в разное время останавливались в пору охотничьего промысла Олег с Игорем.
Их начитанность и уникальная память делают общение героев с другими людьми интересным и познавательным. Недаром дед Нормайкин, вспоминая Олега, с искренним восхищением подчеркивал, что «рассказчик он был – отменный! Таких еще поискать… Наша Настя любила к нему захаживать. Чайку там попить, поговорить…»
Подтверждением незаурядности одного из них, может служить эпизод в баньке, где Олег, видя, как пар от каменки затуманивает стекло оконца, цитирует наизусть строки из Пушкина, описывающие подобные обстоятельства: «На затуманенном стекле – заветный вензель О да Е…»
Из непринужденного разговора Игоря с библиотекаршей Риммой, в которую тот влюбился с первого взгляда и которая, после очередной их встречи пытается понять его читательский вкус, мы много узнаём об его интеллекте.
На вопрос: «кто твой любимый писатель?»
– Хемингуэй, – ответил Игорь.
– Я так и знала. Несгибаемость воли в любых обстоятельствах. «Человек не для того рождён, чтобы терпеть поражения…» Недаром литературоведы утверждают, что это стоицизм писателя. А мне кажется, что это нечто большее. Быть может, – мудрость жизни, когда ее основной целью становится сама жизнь…»
– А Казаков тебе понравился?
– Да. Особенно «Арктур – гончий пёс » и «Осень в дубовых лесах».
– А как ты относишься к Набокову? – продолжала, как экзаменатор, спрашивать Римма, ища в ответах созвучие мыслей и чувств.
– Набокова – не люблю. Вымороченный какой-то…
– Я так рада, что у нас много точек соприкосновения. Мне Набоков тоже не нравится, особенно «Лолита». Но ведь все его хвалят?!
– Все хвалят и Пикассо. Но это же не критерий истины – восторги толпы. Истина, как правило, принадлежит не массам, а единицам…
Из этого диалога нам становится ясно, что Игорь действительно очень эрудированный молодой человек. Говоря с кем-либо о произведениях того или иного писателя или художника, которых хорошо знал, он мог с жаром убеждать своих собеседников, приводя яркие, запоминающиеся, примеры из их творчества.
Ненавязчиво звучат в романе из уст героев имена Вячеслава Шишкова, Сергея Есенина, Франсуа Вийона, Габриэля Маркеса и многих других.
…Так под пером писателя появляется у жителей Гроссевичи своя Синильга – ученица техникума, работающая телеграфисткой на местной метеостанции, которую этим именем окрестили сельчане, прочитав роман Вячеслава Шишкова «Угрюм река».
…Далее анализируя «параллели» героев, отмечаем схожесть их не только в возрасте, о чем подтверждает дед Нормайкин, но и в умении всё делать в условиях тайги. В разговоре с Игорем об Олеге он подчеркивал: «Немногим, однако, старше вас был. Но и зимовьё срубить, и плашки, кулёмки – изготовить, и костёр, на трескучем морозе, да еще при низовом ветре, мог развести…Вы, кстати, в зимовьюхе, его руками сработанной, и будете жить».
Роднит наших героев и то, что оба они охотники-промысловики, работающие сезонно по заключённым с госпромхозами договорам на добычу пушнины и отстрел крупного зверя.
Схожесть их и в том, высоком, моральномом состонии духа, который не смогли сломить ни скрытые под снегом промоины, куда они попадали во время охоты, находясь в те минуты на волоске от смерти, ни страх неодолимого голода, подстерегающего их в дни физических испытаний, ни то, непереносимое чувство одиночества, которое не каждый сможет выдержать, тем более в экстремальных условиях…
Подтверждением тому, как невыносимо бывает Игорю одиночество, служит один из случившихся с ним эпизодов:
«Я вдруг с ужасающей тоской почувствовал, что остался не только один на один со смертью, но и вообще – один. И не только среди этих насупившихся отчего-то гор, какой-то вязкой теперь тишины тайги, но и – в мире. И так мне от всего этого стало тошно, что хоть волком вой!.. И, честное слово, завыл бы, если б умел это делать…»
Подобные, щемящие сердце мысли, испытывал не раз и Олег Санин. И это, обоюдоострое, неприятие одиночества также роднит наших героев.
Продолжая исследовать «параллели» в чертах характера и поступках главных героев, необходимо отметить, что обоим из них присуще чувство глубокого сострадания к «братьям нашим меньшим».
Мы видим, как Олег с болью и горечью переживает, когда его напарник убивает их охотничью собаку.
«Разве передашь словами то, как после Серёгиного выстрела в Кореша на ночной, залитой призрачным светом, реке, мне стало вдруг так одиноко, тоскливо, страшно и стыдно за себя, и за человека вообще…Так страшно, как никогда еще не было в жизни. Ибо, пожалуй, впервые я усомнился в том, что Бог создал этот мир для людей, потому что без них он настолько хорош, что не передашь словами»,– отмечает Олег в одной из дневниковых записей…
Такие же, саднящие душу, чувства испытывал и Игорь Ветров. Вспомним случай с колонком.
«Желтовато-рыжий колонок, прижатый в кулёмке небольшим брёвнышком посреди хребта, был ещё жив и, увидев походящего к нему человека, заметался…
На любое мое движение он выгибал вверх шею и, приподняв голову, скалился, шипел, сверкал бусинками глаз…И в этих, совсем незлобных тёмных капельках застыла безысходность. И, честно говоря, я не знал, что делать? Пойти дальше по путику – оставив его здесь околевать, а потом вернуться за скрюченной замёрзшей тушкой…Однако неизвестно сколько будут длиться его муки… И я вдруг с какой-то сосущей сердце безысходностью ощутил всю отчаянность момента…»
И нам становятся близки и понятны нравственные муки и переживания героев. Эти душевные качества и делают каждого из них человеком с большой буквы, отличая от тех, кто денно и нощно ради личной, корыстной, выгоды опустошают чудовищными заготовками леса неповторимую по красоте тайгу, с хищным азартом истребляют в ней всё живое.
Одним из самых значительных достижений в эволюции души человека является высокое, ни с чем не сравнимое чувство любви, благодаря которой были рождены много веков назад, но волнуют и радуют нас поныне, такие гениальные произведения, как «Илиада» и «Одиссея» Гомера – ярчайшего представителя античной культуры; непревзойдённые по красоте поэтического звучания сонеты Петрарки, посвященные Лауре; трагедии «Ромео и Джульетта» и «Гамлет» Шекспира; незабываемый во времени роман в стихах «Евгений Онегин» Пушкина …
Такими же высокими порывами души природа щедро одарила Игоря Ветрова и Олега Санина.
Сколько радостных, счастливых минут переживаем мы вместе с ними, читая сцены свиданий наших героев с любимыми. Такие чувства могут рождаться только в сердцах непорочных и нравственно чистых людей.
Отсюда у Игоря и у Олега тот неподдельный восторг и благоговение перед женской красотой, с которыми они встречают в первые мгновения своих будущих возлюбленных.
«Девушка стояла у окна и неотрывно смотрела на Татарский пролив…Когда я подошел ближе, – вспоминает Игорь, – библиотекарша медленно, словно нехотя, обернулась, и я увидел до чего она красива! Необычайною, нездешней красотой…Даже слишком красива, чтобы можно было рассчитывать хоть на какой-то успех…В такой глуши – такое сокровище! – А может быть, именно в глуши настоящие самородки только еще и встречаются!»
А вот другой, не менее памятный для Игоря эпизод, уже после их знакомства с библиотекаршей Риммой, стоивший обоим первых, внезапно зарождающихся чувств.
«Мне так вдруг захотелось встретить следующий Новый год, о котором упомянула Римма, не в тайге, как нынче, и – даже не дома, в кругу друзей, – а здесь, вдвоём с этой красивой и такой еще, не по годам, наивной девушкой. Я даже зажмурился от удовольствия, представив как мы вместе наряжаем ёлку и чему-то радуемся. А иногда, умолкнув вдруг, нежно целуемся, как будто вспомнив о стремительно мчащемся времени, стирающем всё на своем пути».
При описании подобных сцен язык В. Максимова особенно лиричен и образен и поднимается в своем элегическом звучании до таких вышних вершин, где нет места пошлости и низменной страсти. Где в душах героев, от переполняющих их чувств, – как в детстве, – светло и чисто…
Что касается несхожести основных героев романа, сразу же бросающейся в глаза, то это прежде всего то, что Игорь Ветров – студент факультета Охотоведения, а Олег Санин – бывший студент медицинского института.
Если остановиться на этом факте и пристальнее приглядеться к нему, то можно заметить, что учёба Игорю в институте не в тягость, а наоборот, и практика, которую он проходит на охотничьих промыслах, дает ему много полезного опыта, обогащает полученные знания…
Что касается Олега, то здесь всё выглядит иначе. Он – недоучившийся медик, для которого будущее, связанное с медициной и с работой на одном и том же, постоянном месте врача, в поликлинике, – претит его романтической душе. И он безоглядно променял учёбу в ВУЗе на новизну путешествий и охотоведческого промысла…
Разницей в судьбах героев, на мой взгляд, является и то, что Олег – охотник одиночка. Каждый раз, собираясь на промысел, он подряжается с какой-либо случайной бригадой или берет себе в напарники, незнакомого ему, человека, про которого ничего не знает, что у него за душой. Отсюда и возникает у Олега Санина страх, когда они с Серёгой утопили в заснеженной промоине понягу со всеми съестными припасами и, бредя несколько суток без еды в полуобморочном состоянии от голода, каждый из них опасался стать жертвой другого ради продления своей жизни.
В противоположность Олегу – Игорь охотится со своими товарищами по институту, которых хорошо знает и может на них положиться в трудную минуту. Вот и на этот, описанный в романе сезонный промысел, он едет с закадычным другом Юркой, с которым делится последним сухарём, когда они оказываются в подобных, как у Олега, экстремальных обстоятельствах.
Недаром Игоря с Юркой объединяет настоящая мужская дружба, которая позволяет им порой с полуслова понимать друг друга…
И хлеб насущный Игорь добыва\ет тяжёлым охотничьим промыслом, не мечтая о небесной манне и легкой удаче.
А Олег грезит о писательской славе. Его заветная мечта и цель – «написать хорошую книгу, настолько хорошую, чтобы любой человек, прочитавший ее, пожалел о том, что она уже кончилась» – и получить за нее в области литературы Нобелевскую премию, которая обепечит в дальнейшем ему богатую жизнь с дачей на берегу моря, с шикарным автомобилем и яхтой…
…Заканчивая свои размышления о романе Владимира Максимова «Не оглядывайся назад», хочу еще раз порадоваться его самобытному таланту, чистому, напоённому поэзией, языку, сохранившему в себе в животворном виде выразительный русский говор с его пословицами и поговорками, расцвеченному местными речевыми диалектами.
В подтверждение сказанному, уважаемый читатель, и чтобы как-то скрасить свое, не столь яркое повествование, приведу образец прекрасного русского языка, которым говорит народ в сибирской глубинке:
«Дед Нормайкин, продолжая улыбаться, как малышу, которому приходится объяснять очевидное, поясняет.
– Домовину-то эту я для себя сладил. И пока она по делу не сгодилась – мы в ней травки разные лекарственные держим, сухарики храним!...Я-то в норму уже давно вошёл. Ни туды ни сюды больше не двигаюсь. Вот и соорудил себе энту штуковину – последнее пристанище… Катерине пока делать не берусь – она в последнее время маленько разбортела. А ближе к смёртушке, глядишь, можа и усохнет. Так что ей сейчас изготовлять хоромину – не угадашь под каки-таки размеры, – спокойно закончил он свое объяснение Олегу.
…Закрывая книгу, я всё еще не могу расстаться с ее героями, с этими душевно щедрыми и преданными романтике людьми. Словно все эти годы в одной упряжке я бродил с ними по диким таежным местам, которые особой метой в их судьбах оставили свой неизгладимый след, вместе мёрз и плутал по заснежью, делил последний по-братски сухарь…
И, находясь под чарами неописуемой по красоте природы, так великолепно и художественно выразительно воспроизведённой умелой рукой мастера, а также под впечатлением тех, пережитых мною вместе с героями часов во время чтения романа, я написал стихи, которыми и закончу свои размышления.
ТАЕЖНЫЕ СТИХИ
В. Максимову
Откуда мог шатун проклятый
Набресть на нас в тайге дремучей?
И снедь почуяв, сгрёб он лапой
Жильё, стоящее над кручей…
Как жутко чувствовать ознобье
В беде, подкравшейся незримо,
Где смерть вершится не по злобе,
А страстью голода звериной.
Так пробиваясь трое суток
В тайге сквозь дикое заснежье, –
Тогда нам было не до шуток:
Везде стерёг нас рык медвежий…
Метель, гнусавя про поминки,
Рождала страх и безнадёгу.
…Мы во вселенной – две былинки –
Взывали мысленно лишь к Богу.
Владимир КОРНИЛОВ, 1 – 26 июня 2006 г.