Ф.П. - вынесшему мозг, потрясшему воображение,
похитившему сердце и смутившему душу.
Ятвягин оторвался от созерцания декольте и бросил взгляд на отражение в окне. Там, в немытом стекле, на фоне мутной дождливой питерской ночи, обрюзгший сорокалетний мужчина, давным-давно утративший волосы, молодость и товарный вид, натужно пытался соблазнить перезрелую девственницу. Девственница нацепила на седеющие локоны жуткий шёлковый бант. От волос пахло дешёвым шампунем.
Что я делаю! - ужаснулся Ятвягин и убрал руки из декольте, куда перед этим их запустил в робком вожделении.
Девственница вострепетавшая было, открыла глаза и тоже посмотрела на отражение в окне. Пару недель назад в нём отражался вьюноша бледный и прыщавый, со взором горящим, тщетно лелеявший надежду лишиться невинности. Среди своих друзей и немногочисленных подруг вьюнош был известен как последний девственник России. Однако ж, он бежал из её жилища, так и не совершив задуманного, не вкусив запретного плода.
Что я творю! - мысленно повторил Ятвягин, отступая на шаг. А вслух сказал:
- Я полагаю - нам не стоит...
- Но почему?! - в отчаянии заломила руки хозяйка.
- Нельзя. - совершенно неожиданно для себя сказал Ятвягин.
- Всю жизнь! Всю жизнь я слышу это слово! Ни один! Ни один из вас!!!
Она не договорила.
Сказавши "нельзя", Ятвягин тоже спешно покинул её квартиру, оставив на туалетном столике нераспечатанную пачку презервативов.
С детства она слышала это слово. Она была "девочка, которую нельзя". Так говорили ей мама, папа, обе бабушки, оба дедушки, дядюшки, тётушки и прабабушка Аграфена Петровна, которая в 95 лет повесилась.
Игра такая была. "Солнцеклёш - меня не трожь!" И она играла в эту игру и кричала догонявшим мальчишкам: "Солнцеклёш! Меня не трожь!"
Но её и так никто не трогал.
Её никогда не дёргали за косички, не били портфелем по голове, не подкладывали кнопки на стул, на котором она сидела, но и не провожали до дома, не носили портфель и не тискали по парадным, не пели серенад прокуренными ломающимися голосами под расстроенную гитару. На неё смотрели и восхищались, боясь взять в руки. Сначала ей это нравилось и льстило, она чувствовала себя особенной, эксклюзивоной и штучной, не такой, как все. И поначалу очень гордилась этим. Её не смущали насмешки подруг, называвших её недотрогой. Она считала, что ей просто завидуют. И никогда не задумывалась, почему так происходит. Нельзя - значит нельзя. Однажды, случайно встреченная в Павловском парке старушка сказала ей:
- Красивая ты, девонька. От кавалеров, небось, отбою нет?
- Нет.
- Не даёшь? - снова спросила бабка.
- Не даю. - ответила она, не совсем, впрочем, понимая, о чём идёт речь.
- Ну и дура! Потом жалеть будешь, а не возьмёт никто!
- Почему? - всё ещё не понимая, спросила она.
- Нельзя! Запретная зона!
Она и ждала себе такого же штучно-эксклюзивного мужчину. Но попадались всё какие-то обыкновенные, которые вздыхали, смотрели, восхищались, но так и не решались перейти к активным действиям. Постепенно её подруги повыходили замуж, кто по любви, кто по залёту, нарожали детей, кое-кто успел даже развестись и выйти замуж по-новой, а она всё ещё оставалась одна. Нецелованная и непользованная. Она по-прежнему ощущала себя особенной, не такой, как все, но теперь её это тяготило. Мужчины по-прежнему, глядя на неё, повторяли одно и то же:
- Нельзя. Запретная зона.
Вот и первый её настоящий кавалер, впервые затащивший её в парадную и собравшийся поцеловать по-настоящему, вдруг убрал руки за спину и отступил на шаг.
- Ты что? - спросила она.
- Нельзя. - ответил он, - Запретная зона.
И ушёл, не оглядываясь. Потом был ещё один. И ещё. И все они говорили то же самое.
А потом в их районе объявился маньяк, нападавший на женщин и не побрезговавший даже соседкой, стопятидесятикилограммовой, усатой и страшной, как атомная война. Но тщетно искала она хотя бы такого приключения. Злыдень писюкавый обходил её десятой дорогой. И она возненавидела себя и свою эксклюзивность. Если даже криминальный элемент ей побрезговал, то что уж говорить...
Даже дворник-таджик, которому она в отчаянии пыталась предложить себя, дворник, едва говоривший по-русски, неожиданно чётко и без акцента ответил ей:
- Нельзя. Запретная зона.
- Но почему?! Почему?! - возопила она вслед ушедшему Ятвягину. Эхо, пометавшись в лестничных клетках старого дома на Петроградской, так и не ответило ей. В отчаянии она искала ответ на свой вопрос у самых разных людей и в самых разных местах. Но ни в храмах разных конфессий, ни в кабинетах психоаналитиков, ни у врача-сексопатолога, к которому она пошла преодолевая стыд, никто не мог ответить ей. Даже гадалка, к которой она пришла, отбросив свои магические прибамбасы, сказала ей только одно:
- Нельзя! Запретная зона!
- Но почему?! Я имею право, я хочу знать - почему? В чём причина?!
Но гадалка выставила её вон.
Сбежавший Ятвягин оказался последним мужчиной в её жизни. Её посиневший раздувшийся трупик был найден повешенным на чердаке.