Аул
Вечер. Пронзительно голубой небосвод с застывшими громадами облаков. Тихо и безветренно. Изредка слышно чириканье все еще снующих воробьев и приглушенное воркование уже невидимых голубей. Издалека доносится своеобразный гул приближающегося стада.
Вот бабушка - в ослепительно белом жаулыке (женская накидка) на завалинке с веретеном. У ее ног копошатся пушистые, желтые цыплята.Особенно желтые на фоне зеленой травы, стелющейся от порога до самого горизонта.
Спокойствие и безмятежность.
Так и сохранилось в памяти: голубая бесконечность,смыкающаяся с зеленой где-то далеко-далеко за околицей…
Я счастлив, что помню это. Мои дети такой спокойной безмятежности уже не застали. Бабушки давно уже нет. Перед ее домом непролазная грязь, размешанная тракторами. Перед моей городской многоэтажкой - чахлые кусты и весь в ямах асфальт.
Что оставляю внукам?
Есмурза
Тогда оно казалось огромным. Как море. О море нам рассказывал вернувшийся с фронта Кунанбай — ата. Поить скот, стирать женщинам и купаться ребятишкам здесь не разрешалось. Отсюда аул брал питьевую воду. Но дети все равно ходили на Есмурзу.
Озеро притягивало нас. Манило свежестью. Всплеском рыб. Кряканьем диких уток. Шелестом камыша. Оно завораживало однообразным рокотом волн. Другого берега не было видно На обратном пути мы купались в большом болоте возле аула.
Недавно я побывал в тех местах. На месте бывшего болота - кукурузное поле. А Есмурза? Где оно? Если бы не заверения моего спутника, я решил, что это и есть то самое болото. А ведь еще не закончилась жизнь даже одного поколения.
Как быстро ушла первозданная красота.
Наступает цивилизация...
Айдарлы
Она всегда грозно синела вдали. И летом, и зимой Бабушка пугала нас — не ходите на Айдарлы, там живет злой Айдахар, там волки воют. Зимой мы и не ходили Не в чем было. Ну, а летом? Летом — кто же слушается бабушек?! Как там было прохладно, темно и страшно! Зато какие крупные, переспелые, бордовые вишни собирали мы там Сколько потом было рассказов о подвигах, встрече с оборотнями, о жутких вздохах и криках на страшной горе...
Вчера ночевал у нас дядька, бригадир полеводства. Он жаловался моему сыну, что зря их заставляют сеять на этой сопке. Урожая там никогда не бывает. Сушь. Где же огромный сосновый бор, где березняки, где зайцы, которых я впервые в жизни увидел там?
А ведь мы с внуком до сих пор "боимся" Айдарлы...
Шошала.
Давно я не слышал этого слова. Даже начал забывать. В обычном переводе - это что-то вроде летней кухни. Но это - не летняя кухня. Это запах детства, запах гостеприимства и благополучия.
В наших краях отдельно от жилого дома и располагалось это неказистое,
слепленное из тальника и глины, сооружение. Просторное, куполообразное, с круглым отверстием наверху - шаныраком. Там хранились все припасы продовольствия. И там же был большой очаг, не затухающий круглый год. Шошала никогда не запиралась. Ни зимой, ни летом. О замках я и мои сверстники и не ведали. Карта, казы, шужук и другие деликатесы до глубокой осени были развешаны вдоль круглых, темных стен, подвергаясь ежедневному копчению дымом очага. Кумыс в деревянных бочажках - кобе хранился в неглубоком погребке. Там же, в темноте и прохладе, хранились желтое масло, жирный каймак, густой айран, прятались от детей головки сахара, изюм, конфеты - подушечки или монпансье. Холодное мясо с сурпой, курт, горячие баурсаки, свежие лепешки и густой чай с молоком были готовы в любое время и для любого, переступившего порог шошала.
В огромном казане готовилась пища на многочисленную семью и столь же многочисленных гостей. И этот постоянный процесс готовки еды, звуки и запахи булькающего и благоухающего казана, шипенье нескольких самоваров с едва заметной дымкой из труб возле шошала запомнились мне бесконечными. Засыпал ли глубокой ночью, просыпался ли поздним утром вокруг всегда как будто готовились к празднику, всегда кого - то ждали, кого - то провожали.
Самое поразительное: почему среди этого постоянного гама, шума, чада, стука посуды и другого грохота ласточки вили себе гнезда именно под сводами шошала? Впрочем, трогать или даже пугать их запрещалось категорически. Это был самый строгий, среди немногих запретов для детей. Сейчас ласточек я что-то не вижу. Может, в суете повседневной, взрослой жизни не замечаю.
Так и запомнились те благословенные времена, благожелательные люди...
Возродится ли шошала? Вернутся ли ласточки? …
ПОМНЮ
Мама утверждает, что ребенок в два года не может помнить этого. Но я помню. Проснулся. Глухая темень. Рядом нет привычного материнского тепла. От того, наверное, и проснулся. Осторожный стук в окно. Потом еще раз, погромче. Зажглась керосиновая лампа. Хлопают двери. Топот, возгласы, плач и резкий запах. С того раннего утра в самом конце зимы я навсегда запомнил этот запах солдатской шинели и кирзовых сапог, так вернулся из армии мой дядя. В то утро мы с ним и познакомились. Но факта самого знакомства не помню, видимо, заспал.
...Младший брат моего отца. Дядя, у которого я бы самым первым племянником. Дядя, который был мне порою ближе отца. Дядя — старший брат, советчик, заступник, ставший покровителем и другом моим на всю жизнь.
Потом, много лет спустя, он умирал. Умирал тяжело и долго. Он постоянно был в бреду. Не узнавал самых близких. Тех, кто был рядом с ним все это время.
Я же был студентом последнего курса и шел на госэкзамены. Чем я мог ему помочь? Но поехал. Едва я переступил порог больничной палаты, он приподнялся и, выдохнув:
-Ты приехал, министр! — умолк навсегда. Кроме него, никто так меня не называл. Не хочу искать наукообразных объяснений тому, почему двухлетний ребенок запомнил ту первую встречу, почему мой дядя, имевший собственных десятерых детей, ждал меня до последней минуты...
Просто я помню. Хочу помнить. И буду…
ШКОЛА
Погожая осень. Раннее сельское утро. Из дома выскакивает заспанный малыш и начинает, по обыкновению, оглядывать окружающее. Вдруг его черные, узкие глаза огорошено расширяются. Удивляться есть чему. Соседские дети, с которыми он только вчера играл, дрался и возился в пыли, сегодня почему-то необыкновенно нарядные, чопорно молчаливые, с цветами в руках, важно шествуют мимо него. Но этот мальчуган не из тех, кто долго думает и робко действует. Через мгновение он уже роется в сундуке, где мама (он это подглядел) спрятала после примерки его единственную одежду из магазина. (Вся одежда для детей в те времена шилась вручную). Вот он: новый великолепный пиджачок с погончиками и такого же цвета длинные брюки! Сверкая голыми пятками, но в новом костюме, он, запыхавшись, наконец, догоняет своих сверстников. Правда, все они чуть постарше его. Так уж вышло, что с погодками ему было неинтересно и, ценою ежедневных битв, он добился права водиться с более старшими. А, может, он просто скучал по старшим братьям, оставшимся в ауле? Кто теперь знает?
Но вот они приблизились к какому-то зданию. Такой толпы людей он еще не видел. Он не отставал от своих и пристроился с ними к шеренге других детей. Потом о чем-то говорили взрослые: долго, торжественно. Иногда все хлопали в ладоши. Он тоже хлопал, пока ладошки не покраснели. На звон колокольчика малыш особого внимания не обратил. Подумаешь, в ауле почти у каждой коровы такой же. Затем их завели в комнату и усадили за какие-то диковинные столы с прикрепленными к ним скамейками. Везде стоял запах свежей краски. Когда к нему с вопросом обратилась строгая тетенька (это русское слово он уже знал), соседские дети загалдели о чем-то, и она записала это в большой книге. Через какое-то время ему захотелось кушать. Он встал и пошел домой, хотя тетенька что-то сердито выговаривала ему вслед, а дети весело смеялись.
Дома мама дотошно расспрашивала его, куда он исчез спозаранку. Пропажу костюма она заметила только сейчас. И тоже смеялась, и сердилась, и обнимала его, и плакала. На обед пришел папа. Он уже все знал. И они долго и весело смеялись вместе с мамой.
...Так началась его школьная жизнь. Через полгода, он вперемешку с казахским и украинским, беззаботно болтал с другими детьми на русском языке.
И было это 1 сентября 1958 года в старинном селе переселенцев из далекой Украины Антоновка, Володарского района, Кокчетавской области.
ДРУГ
Хмурое утро. Настроения нет. Вчера проводил друга в Германию. По-казахски он говорил лучше меня, я по-немецки — лучше его. А в нашем аульном детстве нам было все равно — кто есть кто.
Ему, особенно родителям, будет несладко в первое время. Мы оба это знаем. Если что, он обещал вернуться. Я искренне желаю им благополучия на исторической родине. Но почему-то уже жду их обратно.
Что мне сделать, чтобы не расставаться с друзьями?