Когда второй секретарь райкома Иван Антипович Бугаев услышал про «Выстрел "Авроры», негодованию его не было предела.
- И что захерачили-то!!! Что умудохали, заразы! Завоевание революции – в котлеты! До этого ж и в бело-бандитском «белом доме» не допёрли бы! Мать их ети!
Секретарь резко, будто шею кобры, ухватил горлышко стеклянного графина, наполнил до половины гранёный стакан и залпом закинул содержимое в рот. Казалось, что вода закипела, попав в раскалённое от ярости чрево второго лица района. Однако, чистая, не отравленная примесью спиртов влага, всё же возымела свой эффект, и пламя идейного гнева, полыхнувшее в каких-то отсеках его ещё довольно крепкого организма, было сбито…
Иван Антипович снова плеснул в стакан немного воды, но пить не стал. Как бы желая остыть, он окропил темя, плеснул чуть-чуть в пригоршню, отёр лоб, а остатки вылил за ворот белой нейлоновой рубашки.
- Так, как-ты, говоришь, Павел Николаич, стреляет эта их «Аврора»?
Майор госбезопасности Чумаков, оказавшийся в районе проездом с выездного расширенного совещания бюро обкома, ни сколько не тушуясь хозяина кабинета, развалился на диване, и пока последнего сотрясал кармический приступ негодования, хохотал до слёз и колик в животе. Ну, не думал майор, что его описание меню придорожного кафе вызовет такой эффект – ядерный взрыв районного масштаба. Хотя, если подумать… В самом деле. Скоро ленинский юбилей, а тут – такое! «Надо бы чиркнуть в рапорте – пригодится», - подумал Чумаков и, переводя дыхание, снова перешёл к описанию принципа действия фирменной котлеты:
- Ну, ты значит, вилкой на неё надавливаешь, а в ней отверстие небольшое – вроде «главного калибра» - так вот оттуда, то ли масло растопленное, то ли жир – бах! Моему шофёру прямо под глаз засадила, эта их «Аврора»… Смешно…
Майор, пару раз глубоко выдохнул, освобождая лёгкие от остатков смеха, чуть приподнялся и, постарался придать лицу, насколько было возможно, серьёзное выражение:
- Хотя… Конечно, смех сквозь слёзы. Аполитично, как-то получается.
- Да, что там, аполитично! Антисоветчина кромешная, если по партийному честно, без обиняков. Ты же понимаешь меня, Пал Николаич? – выдавил второй секретарь, глядя на майора как-то умоляюще, даже заискивающе.
- Да я-то понимаю, Иван Антипыч, - сказал майор, поднявшись и одёргивая китель. – Но, некоторые могут и не понять. А вдруг, иностранные гости там обедать будут, пресса-зарубежная – ни дна ей ни покрышки. Тут может быть ого-го…
На счёт иностранных гостей, которых, в Кунчаковский район ни какими калачами не заманить, а тем более уж зарубежной прессы, майор явно перебрал, но для пущей важности - врать, так врать - добавил:
- Сейчас, перед юбилеем Ильича, могут быть провокации. Наши враги не дремлют. Ты, в общем, разберись, Иван Антипыч. Ну, сам понимаешь, на кой хрен они нам эти инсинуации на революционные темы?
- Да, что ты, Пал Николаич! Как не понимать?! Вот те крест, разберусь!
Второй осёкся, но представитель госбезопасности сделал вид, что пропустил мимо ушей религиозный порыв секретаря.
- Сейчас же еду! – Добавил Бугаев и, распахнув дверь в приёмную, заорал секретарше, срываясь до визга:
- Галина Михалана! Найдите Витьку! Пусть машину заводит, едем… Срочно!
А потом, совсем тихо, снова обратился к майору:
- Всё устрою, Пал Николаич. Никто про этот «Выстрел Авроры» даже помнить не будет… Но уж и ты… Будь друг – никому.
- Да, что ты, Иван Антипыч! Первый год знакомы, что ли? За мной – могила. Вот те крест! – ответил майор, выходя из кабинета, то ли передразнивая второго секретаря, то ли - в самом деле – вырвалось…
***
Кафе «Раздолье», несмотря на свой захолустный масштаб, гремело по всему району и даже за его пределами. Первыми «раскусили» прелести местной кухни дальнобойщики. Немного можно было найти на сотни вёрст других «стекляшек», где бы вместо обычного гуляша с холодным рисом и лапши с куриной кожей могли бы предложить: и «Бараний бок с почками», и «Тава кебаб» и «Соус с бараниной», и много чего необычного для этих широт. Много чего такого, что сперва ничего не говорило гастрономически неискушённому посетителю, но в последствии всегда вызывало приятное удивление, и даже лёгкий восторг, скрываемый за банальной формулировкой: «Вкусно!» Чудил здесь на кухне, не весть откуда взявшийся кавказец Нахо Алыч, «Наш Ильич», как звали его в районе. Никто не знал, какого он был роду племени, какой нации, да это было и неважно. Одни поговаривали, что у себя на родине работал он шеф-поваром в каком-то большом ресторане, другие, что «кормил» республиканское ЦК, но все сходились на том, что в Кунчуковке Ильич оказался, подавшись в бега. Мало вероятно, что от растраты: то ли от кровной мести, то ли от каких-то бандитов-кавказцев. Скорее от «мести». Ведь, сказывали бабы про Ильича, что «глаз у него тяжёлый», а между кулинарных дел занимается, дескать, повар колдовством. Иначе, «откуда у него столько деликатесов?» «Где взять ту же баранину», да ещё парную, когда «на весь район десяток баранов, ну не считая тех, что в райкоме, да в правлении?» Болтали, конечно, по чём зря, но в тайны кавказской кухни соваться побаивались. Даже перекусывать в «Раздолье» опасались. «Кто знает, что за шайтан там ему помогает?» А вот от проезжих отбоя не было. И выручку кафешка всегда давала отменную, за что числилась в «передовых». А ещё любил Ильич экспериментировать. Месяца не проходило, чтобы в меню не появилось чего-то новенького. Так к юбилею «великого тёзки», как называл Нахо Алыч Ленина, придумал он фирменное блюдо, которое, как казалось ему, надолго украсит репертуар «Раздолья» и… чего в жизни не бывает – прославит район. Так и появились в меню котлеты «Выстрел «Авроры», принцип действия которых читателю уже известен.
Второй секретарь райкома Иван Антипович Бугаев – человек в районе новый, с местными предрассудками на счёт «порчи и сглаза» был совсем не знаком, с самим кафе «Раздолье» только понаслышке. Екатерина Марковна – супруга второго готовила скверно. Но за много лет он успел привыкнуть к её вечно пригоревшей картошке с луком и «макаронам по-флотски». Хотя на каком флоте мира могли подать такую гадость, не рискуя поднять матросский мятеж, он не представлял. Прислуга по штату такому заурядному партайгеноссе, как Иван Антипович, не полагалась, но в перспективе… Первый секретарь райкома Булат Тимурович Гайнуллин ждал вторую звезду Героя соцтруда. За ней кроме полагающегося бюстика на родине, маячил скорый перевод в область, а там и в Москву к его старому другу - самому товарищу Суслину, о чём все знали. Старый Булат всё реже появлялся в районе, устраивая со свойственной ему восточной хитростью какие-то дела где-то очень высоко и, переложив заботу о вверенном партией участке, на Второго. Может быть даже «готовил» его постепенно. И если всё пойдёт, как по маслу, то самого Бугаева ожидали приятные перемены в судьбе: кресло первого секретаря, а там глядишь и звёздочка на собственном пиджаке – район-то один из ударных по сдаче зерна – закрома области! И чтобы всё шло как по маслу, Иван Антипович готов был вывернуться на изнанку: построить в Кунчуковке коммунизм меньше чем за пятилетку, поставить памятник Ленину выше статуи Свободы (но об этом позже) отменить все пережитки прошлого, включая национальности… Район, в самом деле, многонациональный: русские, чуваши, татары, мордва, все понамшаны, даже немцы встречаются – «Ни в какие ворота!» - думал иногда второй секретарь. И что-то из задуманного ему бы точно удалось. А на волне всеобщего помешательства, обусловленного столетием вождя мирового пролетариата, это «что-то» нужно было только вовремя подать, преподнести как надо… И тут – бац! Эта хренова котлета. Да ещё с маслом! Такого удара в спину Иван Антипович никак не ожидал…
Разговор в кафе не заладился сразу. Собственно и разговора никакого не было. Секретарь тут же сорвал бумажку-меню у входа в служебное помещение, повелел уничтожить всю память об этой «контр-революции», орал, иногда матерился, грозил, стучал кулаком по столу. А когда в директорском кабинете предстал виновник случившегося – Наш Ильич – Бугаев распорядился немедленно уволить «антисоветчика». Директор пробовал, что-то объяснять, даже заступаться за Ильича, но быстро сдался и развёл руками. А когда дверца райкомовского уазика захлопнулась, только что уволенный Нахо вышел на крылечко и погрозил вслед машине огромным волосатым кулаком:
- Калды балды, бабады! Ух, шайтан! Балды калды мамады! Мат твою, сэкрэтар!
Но проклятий неместного шамана товарищ секретарь уже не слышал… Может быть, зря.
***
Устал после незапланированного выездного «бюро» в кафе Иван Антипович страшно! Да и времечко уже было не раннее. Давно стемнело. Ужасные макароны Екатерины Марковны совсем остыли. И давясь ими, он даже жалел, что сам не попробовал «Выстрел «Авроры», который по отзыву майора Чумакова, был очень не дурён. Но от воспоминаний треклятой кафешки секретарю становилось совсем хреново: «Как бы карьерист Чумаков не доложил где об аполитичном инциденте», - вертелось в голове. Секретарь чувствовал себя разбитым, обессиленным и, вывалившись из-за стола, хотел уйти спать, даже не дождавшись программы «Время»… Но в дверь позвонили.
- Это к тебе, - безразлично отрапортовала Екатерина Марковна, распахнув дверь в мужнин кабинет, служивший им обоим и опочивальней.
- Кого там леший принёс? – раздосадовано выдавил из себя супруг.
На пороге появился местный поэт - Кузьма Ильич Васильев или Сюмор, как он именовал себя в партийной прессе. Чуваш неопределённого возраста, примерно от сорока до семидесяти – сутулый, низкорослый, вечно в стоптанных валенках и засаленном оттянутом свитере такого же неопределённого возраста, как и сам хозяин.
- А, Кузьма Ильич! – с напускной радостью проговорил Бугаев. – Проходи, дорогой, с чем пожаловал?
Сюмор с полминуты пошаркался на пороге, оглядывая то комнату, то носы своих чёсанок, пошелестел какими-то выцветшими бумагами, как бы соображая с чего начать, но потом энергично подошёл к хозяину и протянул заскорузлую ладонь скорее тракториста или конюха, нежели поэта:
- Моё почтение глупоко уфажаемому Ифану Анипофичу! – произнёс гость с плохо скрываемым чувашским акцентом. – Мир тому фашему, семье и томочатцам…
- Спасибо, спасибо, Кузьма Ильич, располагайся, - секретарь чуть заметно отвернулся, чтобы посетитель не заметил нечаянную улыбку от воспоминаний первой встречи с поэтом: чуваши народ гордый – чуть-чего обижаются.
Ещё вначале осени в местном клубе, когда районную интеллигенцию представляли новому главному идеологу, Бугаев спросил Васильева:
- А что такое «сюмор»?
- Дошть! Дожжик, значит по фашему, - нисколько не смутившись ответил поэт и тут же зачитал какой-то стих на чувашском… Кажется, о Иване Яковлеве - великом просветителе чувашского народа – друге отца Ленина Ильи Николаевича Ульянова.
Ивану Антиповичу казалось даже, что и все другие стихи местных чувашских поэтов, коих в районе было немало, опубликованные в районной газете, были об Иване Яковлеве. Бугаев снова незаметно усмехнулся.
- А я феть поэму написал, - прервал воспоминания секретаря поздний визитёр.
- Поэму? Это интересно…
- Поэму к юпилею Флатимира Ильича Ленина. Фот послушай, Ифан Антипыч…
Сюмор уже открыл рот, чтобы порадовать главного идеолога района своим произведением, но тот прервал его.
- К юбилею Ленина, говоришь? Подожди, подожди, Кузьма Ильич! Это очень интересно!
Бугаев, забыв про усталость, оторвался от дивана, на ходу цепляя тапки, направился к буфету.
«Поэма? А этот Сюмор не такой дурачок, каким кажется. Поэма к 100-летию Ильича, это то, что надо!» - вертелось в голове. «Это даже лучше, чем надо! Народы Страны Советов – Ленину поют!» - пришло на ум Бугаеву заглавие-клише для статьи в «Областной правде». Он даже забыл, что это клише уже давно и нещадно где-то эксплуатировалось.
«Да уж, чувашИ – народ не промах», - думал секретарь, вынимая банку с мутным рассолом, в котором плавали огурцы. «Да мы с таким народом на всю страну прогремим! Никто про злосчастный «Выстрел «Авроры» и не вспомнит!»
- Водочки выпьешь, Кузьма Ильич? – обратился он к деловито раскладывающему листы поэту.
- Тафай! – Не глядя на секретаря утвердительно кивнул сочинитель и тут же начал читать…
Слушая непонятные булькающие слова, Бугаев накатил стопку, подпёр голову кулаком.
Сюмор, почти не прерываясь выпил водки, нюхнул огурец, продолжил.
За чтением поэмы прошло минут пять. Бугаев выпил ещё, похрустел огурцом, зевнул… Было заметно, что дальнейшее чтение его утомляет.
- Погоди, Кузьма Ильич! Я ж ничего не понимаю. Ты мне так расскажи – по-русски, о чём поэма-то?
Сюмор прервался. Посмотрел на пустой стакан, отложил листы.
Секретарь наполнил посуду, протянул поэту. Пододвинул блюдце с огурцами.
Тот хватил, горькую даже не поморщившись, обнаружив приличный стаж в этом упражнении, тщательно пожевал огурец, а потом захлопал глазами как-то наивно – по-детски, видимо соображая, как доходчивей объяснить на другом языке всю глубину замысла…
- Так, значит, прихотит Ифан Якофлефич Якофлеф к Илье Николаефичу Ульянофу, ну и ситят они раскофарифают: какая жиснь путет после рефолюции…
- Так, интересно! – Снова оживился секретарь, на этот раз не сдержав улыбки.
- Раскофарифают-раскофарифают, а за окошком уше стемнело. И тут захотит Мария Алексантрофна Ульянофа и гофорит: «Кончай пизтеть! Чай остыл!»
Ивана Антиповича, на этих словах, как обухом вдарило! Он с трудом помнил, как допили водку, как проводил поэта до дверей. «Ну, народ! Ну, сказители! Растуды их в душу мать!» - всё вертелось в голове. «Подведут под монастырь! Как пить дать, подведут!»
Поэтому засыпая, нелёгким алкогольным сном, Иван Антипович, твёрдо решил утром – «с ранья» заехать в мастерскую, где местный скульптор – татарин Азат Рифкатов второй месяц ваял статую Ленина, чтобы по замыслу районного руководства 22 апреля увековечить память вождя пролетариата на главной площади Кунчаковки.
«Глаз да глаз за ними нужен. Ваятели! Глаз да глаз!», - урчал засыпая в подушку Бугаев. Екатерина Марковна вздрагивала от рычания мужа…
***
Азат Фаритович Рифкатов – известный в районе скульптор, он же художник, лауреат областной премии «Отчизны верные сыны», весьма обрадовался, когда свалился ему такой «жирный» заказ. Статуя Ильича, почти в 3 метра ростом, это вам не детский садик расписать. За такое ваяние и до «народного» - рукой подать, а там и в областной центр, можно перебираться. А главное – денежная работа. Очень даже денежная. Если за оформление витрины большого гастронома в городе платили – 200, в райцентре за кафе, или клуб 100-150, то за маленький «орден Ленина» на доске почёта – всегда 400, за портрет Ильича «по клеточкам» для библиотеки -300. А тут такое! А деньги художнику, собиравшемуся определять замуж среднюю дочь – ох, как были нужны! Да и работа, в общем-то, не пыльная. Ходи, в импровизированную мастерскую при местном МТЗ, ваяй, а главное не забывай поить пастуха Абдула, который по случаю спецзаказа, был откомандирован на время творческого процесса в распоряжение скульптура – натурщиком.
«Жопа у меня точь в точь, как у Ленина!» - всегда не без гордости заявлял Абдул односельчанам. «Такой жопы ни у кого в районе больше нет! И торс – типичный», цитировал Абдул скульптора Рифкатова, не слишком вдаваясь в подробности, что такое торс и типажи. К работе своей Абдул подходил очень ответственно. Усосав полстакана «огненной воды» он мог неподвижно стоять под пристрелянным глазом Азата-абы* хоть до «скончания веков». Обычно «скончание веков» наступало часа через полтора напряжённой работы, после чего следовала очередная порция горячительного. И так до тех пор, пока Абдула не начинал качаться на своём дощатом эшафоте-постаменте, т.е. до обеда. Обычно Азату Фартиовичу этого времени хватало. Потом шли последние 100 граммов, и дальше Абдула уже сидя, а иногда и лёжа наблюдал за работой мастера. Выходило не очень накладно, тем более, что Азат-абы предусмотрительно включил стоимость спиртного в общую сумму, полагавшегося ему авторского гонорара.
И в этот день работа над «ленинской жопой» шла своим чередом. Азат Фаритович уже «отшлифовывал детали» статуи: пальто и крепко сжатую в руке кепку, ещё не решив окончательно, с кого лепить голову. Можно было поискать более точную копию где-то за пределами района, а можно было остановиться на скуластой натуре Абдулы, максимально приблизив лик Ильича к народу. И это казалось самым простым и лучшим вариантом. Планы скульптора смешал второй секретарь.
Приехав ни свет-ни заря в «мастерскую» художника он долго выпытывал Азата Фаритовича о тонкостях ремесла скульптора, о «современных тенденциях» в искусстве соцреализма, а потом уселся на ящик из-под гвоздей и стал наблюдать за творческим процессом. Рука мастера от этого дрожала, инструмент всё время терялся, в общем, работа ни в какую не шла. Азат-абы страшно злился, но как мог скрывал раздражение до тех пор, пока не нашёл подходящий повод прекратить это безобразие.
- Всё, баста! Материал должен «остыть». Слезай, Абдула!
Абдула аж икнул от неожиданности.
Иван Антипович, кажется, понял, что ничего интересного здесь больше не будет, поднялся. Но перед тем, как покинуть творческий процесс, отвёл в сторонку мастера и тихо спросил:
- А голову с кого будешь лепить?
Азат-абы, казалось, нисколько не смутился такому вопросу, как ни в чём не бывало продолжил оттирать руки тряпкой и лишь кивнул в сторону Абдулы:
- А вон – с него…
В помещении зависла театральная пауза.
- А что? Хорошая голова – подходящая. Лучше во всём районе не найти…
- Понимаешь, Азат Фаритыч, тут ведь дело политическое, - не терпящим возражения тоном перебил его секретарь. – Ленин, это святое. Я понимаю, что художнику виднее, но и ты должен нас понять. Был бы Абдул герой производства, ну передовик, по крайней мере…
Азат-абы поднял глаза на секретаря, слегка наклонил голову, готовясь отразить атаку.
- Ну, кто он, скажи вот мне честно – по партийному. Ну? – продолжал Бугаев.
- Ну, пьяница, – продолжил его мысль Рифкатов. – Так на памятнике этого не напишем.
- А разговоры, а молва народная, - продолжал гнуть свою линию партийный руководитель. – Район у нас маленький, все друг про друга всё знают. Понимаешь?
- Не понимаю, - отвечал скульптор.
- В общем, ты Азат Фартиыч, не обижайся, а подойди к вопросу без личных пристрастий, как член партии. Голову мы решили заказать в столице. Это не от недоверия к тебе. Есть такая «установка», - секретарь только что придумал её сам и очень обрадовался своей находчивости. – В общем, расчёт ты получишь, как и договаривались – копейка в копейку, а уж остальное… Не обессудь.
Слова секретаря о полном расчёте подействовали на Рифкатова магическим образом. Возиться с головой вождя, получив те же деньги только за туловище и конечности, было бы глупо. Можно уже через неделю идти в райкомовскую кассу и спокойно заниматься более важными делами – свадьбой дорогой Гульнары.
Азат-абы сделал вид, что очень расстроился, понадувал щёки, тяжело вздохнул, и лишь потом, как бы обдумывая, услышанное, ответил секретарю:
- Ну, раз «установка»… Понимаю Иван Антипыч… Как не понять. Мы же – солдаты партии.
- Ну, вот и молодец, - одобрительно почти крикнул секретарь. - Ну, бывайте!
Он панибратски подтолкнул Рифкатова плечом, пожал руку и вывалился во двор. Настроение, было, что надо!
«Деятели культуры! Мать их ети! У меня не забалуешь!», - довольно хмыкнул он себе под нос, садясь в машину, и только тут заметил удаляющуюся в противоположную сторону могучую фигуру разжалованного повара Нахо. Что-то неприятное скребануло по ливеру.
- Опять, что-то грозил, морда нерусская, - сказал, кивнув на силуэт кавказца водитель Витёк. – Злой, одно слово колдун! Может зря Вы его, того, Иван Антипыч? Его все наши бабы знаете, как боятся…
- Мы ж с тобой не бабы, - оборвал секретарь.
И несколько секунд спустя добавил:
- Я в эти байки не верю. Да и тебе, Виктор, стыдно. Комсомолец ведь…
- Я то? Я – нет, беспартейный, мне можно.
Бугаев ничего не ответил, только подумал, отвернувшись к окну:
«Дикий народ, всё же. Дикий…»
***
Свободной ленинской головы в Москве не нашлось. Сказывался строительно-монументальный бум, когда памятники вождю должны были открыться, как по мановению волшебной палочки, едва не в каждом райцентре необъятной страны. А ждать до лета, было никак нельзя. Дорога ложка к обеду, а голова, к юбилею. Выручил Чумаков. Голову вождя по указанным размерам сляпали где-то в областном центре, да ещё и обещали «приставить» к постаменту своими силами. В общем, можно было не беспокоиться. Двадцатого числа бригада из города сделала всё, что нужно, памятник был установлен на постамент, укутан в покрывало, забор вокруг снесён, территория возле монумента «окультурена».
Ответственная работа проходила под приглядом райкомовского завхоза Тюрина, поскольку первые лица района, включая Бугаева, уже двое суток не вылазили из областного центра, где один торжественный пленум сменялся другим, заседание совещанием, актив бюро и так до бесконечности.
В Кунчуковку Бугаев вернулся только к полуночи двадцать первого. Чутьё подсказало ему, что надо бы лично проконтролировать фронт работ, тем более, что Первый снова остался в области, решать насущные вопросы района, а главным делом свои личные и вернуться должен был только к торжественной части – завтра. Поэтому Иван Антипович прежде, чем ехать домой, приказал Витьку двигать к райкому.
«А чего тут смотреть-то?», - удовлетворённо спрашивал сам себя Второй, маневрируя, между не совсем просохшими лужами, в апрельской полутьме, разбавленной тусклыми лучами фонаря. «Всё нормально. Величественно! Даже цветочки посадили, - думал он, обходя конструкцию, накрытую материей. – Молодцы!»
Наконец, в полной мере насладившись увиденным, усталый но довольный Иван Антипович отправился домой спать.
Новый день начался суматошно, даже нервно. А когда мрачнее тучи прибыл из области первый, Бугаев понял, что, что-то там у него не срослось. Распрашивать пока не стал: «Зачем лезть под горячую руку? Да, может, всё ещё и устроится? Время-то для решения вопросов сейчас не того… Юбилей – не до него».
Так или иначе – Первый, называемый в районе за глаза не иначе, как Булат-улы**, постепенно оттаивал. А когда под звуки пионерских горнов и дробь барабанов, перерезанная им верёвочка, поползла вверх, а за ней с памятника спало покрывало, впервые за всё время заулыбался и… вдруг, что есть мочи, захлопал в ладоши. Понравилось!
Порыв Булата-улы подхватили и все собравшиеся – ликованию масс не было предела.
Первый, продолжая овации, глянул на Бугаева, одобрительно покачал головой и показал ему большой палец, поднятый вверх. Второй удовлетворённо, дескать, не стоит благодарности, кивнул в ответ.
Речи, клятвы пионеров, цветы, снова овации, всё кружилось как один праздничный калейдоскоп. И даже, когда начальство и приближённые проследовали на торжественный банкет, народ ещё долго не расходился, любуясь самым монументальным объектом района. Особенно усердствовал пастух, Абдула, принимавший непосредственное участие в работе над памятником.
- Это моя жопа! И рука моя! И ноги! Это с меня Азат-абы Ленина слепил, - не унимался экспрессивный натурщик, в сотый раз, рассказывая всем давно известное. Он же первым и заметил досадную неточность в гардеробе вождя пролетариев всех стран.
- Э! А зачем Азат вторая кепка на Ленина одел? Смотри, смотри, - обращался он к односельчанам, вертевшимся вокруг памятника.
Народ замер…
И в самом деле, одну кепку Ильич, как и задумал скульптор, сжимал в руке… Другая красовалась на голове вождя. Удивление масс сменилось хохотом. И только поэт Сюмор, не приглашённый на званный обед, печально покачал головой:
- Фот феть! Такой памятник испортили… питоры.
К концу банкета новость о двух кепках долетела и до ушей первых лиц райкома. Бугаев сразу побледнел от услышанного. И не напрасно.
Затащив его в свой кабинет Булат устроил такой разнос, какой последний раз Второй получал лишь от старшины роты Полипчука во время армейской службы. Разница была лишь в том, что четырёхэтажный казарменный мат Первый густо перемежал с неизвестными Бугаеву оборотами живой татарской речи, о смысле которых последний мог только догадываться. От этого становилось ещё страшнее.
Наконец, после устроенной ему Первым бани, не осознавая до конца, что нужно делать, Иван Антипович выбежал на крыльцо райкома, засеменил к памятнику.
Так и есть – Ильич на постаменте обладал двумя кепками, убедился Бугаев, будто ожидал увидеть что-то другое. Народ уже разошёлся по своим делам, и только другой Ильич, бывший повар кафе «Раздолье» Нахо, стоял на пощади широко расставив ноги, и торжествующе глядел на потерянную фигуру Бугаева.
- Калды балды, бабады! Балды калды мамады! – повторял он, Бугаеву. – Мир тэбэ, сэкрэтар! – добавил кавказец, наконец, отвернулся и зашагал в апрельские сумерки.
- Да пошёл ты! - Крикнул вслед ему Бугаев, направляясь обратно в райком.
***
Утром 23 апреля Первый снова уехал в область, откуда намеревался вылететь в Москву. Пленум райкома по случаю нештатной ситуации провели без него. За исключением самого Бугаева, к произошедшему собравшиеся отнеслись довольно спокойно: чего, мол, не бывает. А кто-то даже рассказал, что лет пять назад в соседней области и хуже было. Открыли памятник с тремя кепками…
Бугаев даже не понял сразу:
- Это как?
- А вот так, - объяснил всезнающий член бюро райкома Мельников, - Одна кепка на голове, вторая, как у нас – в левой руке, ну, а третья – в правой. В той, значит, которой Ильич в светлое будущее дорогу показывает. А у нас делов-то всего: снять постамент, отрезать голову, другую (без кепки) прикрутить, и всё как росло – на место вернуть. За неделю управимся…
За новой головой для Ленина Бугаев поехал в область лично. Таковая в запасниках худфонда нашлась. Правда, размер, не один в один – чуть меньше, но, как успокоил смотритель: «Там на верхатуре, один хрен, незаметно будет».
Видоизменённый памятник решили открыть повторно, правда уже без торжественности, к 1 мая. Сроки поджимали. Поэтому, привезённой из города бригаде шабашников, приказали: браться за дело, не мешкая. Они и не мешкали…
Когда стрела крана едва не пронзила окно зала, где шло расширенное бюро райкома, вернувшийся из Москвы Первый только поморщился. Доклад прерывать не стал. Собравшиеся обернулись, но панике не предались. Продолжили слушать Булата-улы, некоторые даже конспектировать…
Минут через пять скрип техники снова отвлёк собравшихся. А когда какая-то баба, стоявшая под окнами, заголосила: «Ой, люди, добрые! Что ж это делается! - бюро в полном составе бросилось к окнам.
Кран засбоил, стрела не шла ни туда ни сюда. Под мат рабочих бригадир продолжал выкрикивать магическое «Вира!». Тем временем в петле, сцепленной с тросом подъёмного механизма … раскачивался Ильич. Все обмерли.
Прошло уже немало времени. Под окнами райкома собралась толпа зевак. И поскольку рабочий день шёл к концу, народ продолжал пребывать. Заставить кран снова вращаться не получалось, хоть ты тресни. Кто-то предложил «гнать его своим ходом – прямо до мастерской», но это предложение было тут же отвергнуто. И в самом деле: везти через весь посёлок со скоростью 5 км/ч «повешенного» Ленина, это уж ни в какие ворота!
- Ну, всё! Одолел-таки шаман, проклятый, - процедил окончательно раздавленный обстоятельствами второй секретарь и что есть мочи швырнул свою кепку на пыльный асфальт…
2013
*абы – у татар приставка к имени, означающая «уважаемый»
** улы – приставка, означающая «великий»