1.
Первая неделя, данная Павлину на выплату долга, подходила к концу, а он еще не собрал и половины требуемой суммы. Во сне ему мерещилась ухмыляющаяся физиономия кредитора, издевательским тоном сообщающего: «С понедельника будет набегать по 20 процентов ежедневно. Ты не забыл? Не отдашь бабки – пеняй на себя!»
Павлин пересчитывал разноцветные и зеленые банкноты. Требуемой суммы не собрать! Эх, какой бес дернул его в тот злополучный вечер садиться играть! Не собрать, даже если продать все три массивные цепи и прочие рыжие побрякушки. Что еще? Машину, квартиру? Прикажете ходить пешком и перебираться на жительство в подвал к вонючим бомжам? Ну, уж нет! При слове «квартира» ему вспомнилось вдруг детство, двухкомнатное родительское гнездо в панельной пятиэтажке. И дед-сосед. Тогда еще, наверно, не дед - просто ему, подростку, он казался стариком из-за длинной, едва ль не до пупа бороды. Старые книги, которые они часами вместе перелистывали; сосед читал Косте что-то на старинном русском напевном языке, поясняя непонятные слова.
Рассказывал про древнюю веру, про мученика Аввакума и товарищей его, принявших огненную смерть за правое дело, про страдальцев соловецких. Имя у деда было странное – Мартирий. Еще говорил он про какую-то страшную книгу, которую непосвященному человеку вроде него, Кости, и в руки брать нельзя, а тем паче читать. И звалась та книга «Бесогон». Староверы закопали ее где-то в лесу и никого близко не подпускали.
- Дедушка Март (так иногда полушутя Костя величал соседа – у того и день рождения был, кажется, в марте), а чего ж они эту книгу не уничтожили?
- Нельзя, дружок, книги губить, даже плохие и скверные. Чем же мы тогда от фашистов отличаться будем? Или от инквизиторов средневековых. Они тоже книги жгли. Уж лучше спрятать от любопытных глаз, от греха подальше. Кому надо, тот прочтет и выводы сделает. А если попадется книга та дураку или, пуще того, злому человеку – жди большой беды. Вот потому и спрятали.
- От меня родители тоже книжки прячут, которые про это самое… - Костя засмеялся. – А я все равно нахожу. Журналы отбирают, которые мне друзья дают. Папа так и говорит: «Морально разлагать ребенка я не позволю!» Один раз на моих глазах чужой журнал изорвал, пришлось потом откупать новый. Мы с другом из-за этого чуть не поссорились.
Видеокассеты прячут. Говорят «тебе не положено», а сами их смотрят без меня.
- Они тебя от блудного чтива и зрелищ оберегают – и правильно делают, - наставлял Мартирий. - Рано тебе запретные вещи знать. Молод и зелен. Всему свой срок. Так же и человечество. Молодо оно еще, чтобы «Бесогон» в каждом книжном магазине на прилавке лежал. Лет через сто, может быть, когда люди дозреют до понимания…
- Это человечество-то молодо? – удивился мальчик. – Ученые говорят, что человеческому роду не один миллион лет. Вот в Африке недавно раскопали первобытную стоянку…
- Человеческий род телом древен, да только духом молод. И со времен Адамовых мало изменился. В космос летает, а все то же кругом, как и тыщи лет назад: братоубийство Каиново, пьянство Ноево, мерзость Хамова, блуд содомский, предательство Иудино.
И руки все так же тянутся запретный плод сорвать, чтоб потом от любознайства страдать.
Дома мама устраивала скандалы: «Опять к этому чертову сектанту ходил? Повадился! Этот юродивый тебя хорошему не научит. Нашел себе наставничка, нечего сказать!»
- Мама, он не сектант. Мы с ним старинные книжки читаем. Так здорово!
- Вот твои книжки! – Мама швыряла на стол учебники. – Учи! Не дай бог опять двойка!
…Павлин вспоминал скромную обстановку квартиры старовера: древняя мебель, видавший виды телевизор в углу. Единственное, что бросалось в глаза – стена спальни, с полу до потолка покрытая старинными иконами. Древние, потемневшие от времени образа пристально смотрели на мальчика, обомлевшего, когда впервые увидел это чудо.
Иконы! В огромном количестве! Сколько же стоят эти реликвии? У Павлина перехватило дух. Если все это продать в ближайшие дни… Тогда удастся, наконец, собрать искомую сумму. Если и после этого денег будет не хватать, недостающую часть он займет у друзей. Этот грандиозный иконостас, которому место в церкви, а не в квартире старика, спасет его. Павлин набросил куртку, сунул в карман ствол и направился через три квартала, в свой старый дом, к деду Мартирию. Тот по-прежнему жил в облезлой хрущевке.
Вот и подъезд. Недавно покрашенные стены были исцарапаны и размалеваны юными сквернословами. Пахло кошачьими фекалиями, человечьей мочой и разлитым по полу портвейном. Сколько лет минуло с тех пор, как он переехал, а картина все та же, те же запахи, те же настенные росписи, искореженные почтовые ящики. Он поднялся на третий этаж, нажал кнопку звонка. Послышались шаркающие шаги. «Кто это?» - прозвучал полусонный голос. «Это я, Костя!» - радостно воскликнул, почти прокричал Павлин. Щелкнул замок. В дверях стоял старик, мало изменившийся за последние десять лет – только седых волос прибавилось в густой бороде, казавшейся посеребренной. «Ох, ты, сколько лет, сколько зим! - всплеснул руками Мартирий. – Проходи, чаем напою».
Павлин перешагнул порог, суетливо пожал старческую сухую руку. «Хочу на иконы поглядеть, давно не видел». «Проходи, любуйся, - Мартирий указал в направлении спальни. – Для тебя любование, для меня – священные образа. За последние-то годы, с тех пор, как ты съехал из дому, у меня икон прибавилось. Из старых скитов привозят, дарят».
«Дарят! Во дают!» - пронеслось в голове Павлина. Он быстро прошел в спальню. Точно: икон заметно прибавилось. Вот в том углу, у окна, Богоматерь с младенцем и еще святые какие-то. Мартирий, бывало, ему рассказывал про каждого, жития вслух читал. Да он давно позабыл все.
- Ко мне поморцы местные частенько захаживают, - продолжал хозяин квартиры, – своей-то церкви нет покуда. Вот и молимся на частной квартире. Но скоро храм будет. Я тогда туда все мое собрание и перенесу. Скоро уж построим дом молитвы. Дай Бог дожить.
- В храм?! – едва не подпрыгнул на месте Павлин. – Скоро??
- Ну, еще месяцок-другой – и воссияют купола в свете солнышка. Община у нас растет – уже человек тридцать. Все больше пожилые, но есть и молодые вроде тебя.
- Дед…Ты это…в храм не отдавай…я хочу…того-этого…отдать их… в вашу главную епархию…на Преображенку то есть…Они благодарны будут. Сам скоро покрещусь в твоей вере, - безбожно врал Павлин. – Я тебе потом новые куплю…у меня приятель в антикварном магазине работает… за полцены уступит. Ты только дай их мне. Я завтра же отвезу все в Преображенскую общину. В дар преподнесу.
Дед Мартирий изменился в лице. Скулы его заострились, глаза смотрели на гостя с недобрым прищуром:
- Вот ты, значится, какой стал, Костик. И сколько ж тебе эти «преображенцы» предложили? Рублей или там долларов?
«Мысли читает. Экстрасенс, в натуре», - подумал Павлин, лихорадочно соображая, что предпринять дальше.
- Знаю я твоих «единоверцев», - неторопливо говорил дед. - Преображенские-то двумя перстами крестное знамение совершают, а твои приятели из перстов чертовы рога складывают, чтоб друг дружку стращать. – Он продемонстрировал Павлину известный бандитский жест. – Зачем иконы-то тебе? Кому продать собрался? За границу или нашим толстосумам? И где ж иконы висеть тогда будут? В казино? Или в фирме какой, которая честных людей до нитки обирает?
- Проигрался я! – воскликнул Павлин. – Сроку мне дано две недели. Одна уже кончается.
Деньги позарез нужны. Не отдам – прикончат меня как последнюю собаку. Я уж давно у Хозяина в подозрении. Он думает, я с мытищинскими сошелся или с другой группировкой. Решил проучить меня.
- А кто же Хозяин твой? – дед впился белесыми глазами в лицо Павлина. – Хозяин бывает или у пса, или у раба. Ты на двух ногах ходишь, значит…
- Гриба знаешь? – перебил Павлин.
- Это какого же? Белого или красноголовика? Моховика? – недобро рассмеялся Мартирий.
- Григорий Буторин, он же Гриб. Ты что, совсем темный? Никогда не слышал? Да он не только мой – он Хозяин всего города.нажал кнопку звонкаые ящикиые " он перерехал, а картина все та же. Такой мэр неофициальный, теневой. Все его боятся.
- Старая русская история. Связался с лихими людьми, по игральням шлялся. Легких денег захотел. И – на тебе, влип по самые уши! Про твоего Буторина слыхал. Он еще нам на храм пожертвовать хотел американскими деньгами. Да братья по вере их не приняли, ибо неправедным, греховным путем нажиты. Вчера вот опять звонил мне, предлагал. Говорит, предки у него поморцами были. Теперь, небось, в гробах ворочаются, прознав о том, чем их потомок в нашем городе занимается. Предки его тюленей били, а не ближних своих.
- Так ты его знаешь? – изумился Павлин. – Вот бы никогда не подумал.
- Знаю да не хочу знать. Хотя должен. Дело у меня к нему, только не денежное. И к тебе, кстати сказать, тоже. Тяжкий рок над нами всеми висит.
- Дед, кончай дурку нести! – взвился Павлин. – Не испытывай мое терпение! Иконы или… - Он извлек из кармана куртки пистолет и навел его на Мартирия. Дед не повел и глазом.
- Знаешь значение моего имени? – сурово-торжественно произнес дед. – Мартирий есть мученик. Вот застрелишь ты меня – и полечу я как мученик в райские сады. А ты куда?
Павлин застыл со стволом в руке: «Что ж мне делать? Грех на душу брать?»
- Знаешь хоть, чей ты родич? – вдруг нарушил недолгое молчание Мартирий.
- Это в каком смысле? – удивился Павлин неожиданному повороту в разговоре.
- Дед твой, лейтенант Красной Армии Игорь Павлов немцами замучен во время дьявольского обряда. А прапрадед твой, купец Кольцов, отреченную книгу в своем доме хранил, «Бесогон» называется. Я тебе в детстве о ней рассказывал.
- Что ж ты раньше молчал? – воскликнул заинтригованный Павлин.
- Не знал я тогда. Спасибо сподвижникам из «Божьей Стражи» - это общество такое – они обо всем разузнали. Знаешь ли ты еще, что доводишься родственником Сергею Кольцову, жизни себя лишившему?
Павлин вытаращил глаза от неожиданного известия:
- Того самого что ли, депутата? Который на выборах в Думу побеждал, и у него от радости крыша съехала, в окно выпрыгнул? Гриб ихнюю партию спонсировал.
- Не смей так о покойном, - строго оборвал Мартирий. – Да и не от радости он. Тут другая история. Потом как-нибудь расскажу, если жив буду. Ты взаправду его дальний родич.
Павлин вспомнил про иконы. Надо было решаться:
- Так отдашь иконы? Последний раз спрашиваю! – на ладонях выступил липкий пот.
- А давай-ка я твоему Хозяину позвоню, - вдруг весело, без тени страха на лице, без малейшей дрожи в голосе произнес Мартирий. В его глазах заиграли лукавые искорки. –
Приглашу его в гости. Вы тут все свои дела, надеюсь, и разрешите мирно-полюбовно. А мне есть, что поведать твоему Хозяину. У тебя ведь наверняка телефон беспроводной с собою. Мой-то аппарат в прихожей что-то барахлить стал. Дай-ка мне свой.
Недоумевающий Павлин, порывшись в потайном кармане, достал и протянул Мартирию
свой мобильник левой рукой, в правой продолжая сжимать оружие.
Мартирий набрал номер, приложил трубу к уху. Павлин продолжал держать деда под прицелом, наблюдая за его реакцией на то, что говорил Гриб:
- Здравствуйте, благодетель вы наш… Спасибо, что не забываете. Благотворительность – святое дело… Готовы вашу помощь принять… Непременно сегодня же. Приезжайте хоть сейчас. – Он продиктовал адрес. – Приму как дорогого гостя. Ну, до скорейшей встречи.
Он отдал телефон Павлину: «Едет. Через четверть часа будет».
Побледневший Павлин спрятал в карман куртки пистолет: «Этого еще не хватало! Вот так встреча будет! Кто бы знал, что так все обернется. Какие только номера не откалывает жизнь. А что, если дед уговорит его и Павлин сократит или отсрочит долг? Если нет – пропала последняя надежда: долг будет расти как снежный ком и через неделю как страшная, неумолимая лавина погребет его».
… Аверьянов и Вероника, похоронив убитого профессора Изъюрова, мчались теперь в городок, где жил старец Мартирий. Случилось то, чего он так боялся: некто забрал письмо Каллистрата Жакова, где упоминалась Лодьма – место последнего упокоения медиума и
чернокнижника Евстратия. Вдова сквозь слезы подтвердила: да, старое письмо лежало посреди письменного стола, когда она собиралась за покупками в магазин. Отныне нельзя было терять ни минуты. Автомобиль остановился у самого подъезда дома, где жил старец.
2.
Убийцу Валентина Изъюрова по иронии судьбы звали тоже Валентином. Сам же он требовал, чтобы приверженцы сатанинского учения величали его не иначе как «Велиал». Их кружок носил гордое имя «Круг Велиала». Красивое имя, созвучно слову «великий».
Валя-Велиал и его дружки рисовали Антихристовы шестерки на стенах церквей, устраивали пьяные оргии на кладбище, неизменно заканчивавшиеся несколькими перевернутыми крестами и разбитыми, изуродованными надгробиями, резали ворон и бродячих кошек, а кровью вымазывали себе лица. Вскоре все это перестало удовлетворять сатанистов, казалось им не более чем ребячеством. В это же время Велиал близко познакомился с некоей оккультной сектой, интересовавшейся запретными книгами и учениями. Особенно привлекал их «Бесогон Поморский», надежно сокрытый от непосвященных где-то на Севере России. Велиал загорелся идеей во что бы то ни стало отыскать книгу. Не будем подробно расписывать, какими путями бес довел его до Сыктывкара. Скажем лишь, что наивный профессор за неделю рассказал о письме Жакова всем, кому только мог: преподавателям родного вуза, студентам, коллегам, съехавшимся на научную конференцию, посвященную наследию «зырянского Фауста». Несомненно одно: кто-то из окружения Изъюрова имел контакт с вышеупомянутой сектой; слух о хранящемся в доме профессора письме быстро дошел до ушей Велиала.
Велиалу уже приходилось участвовать в кровавых жертвоприношениях. Однажды он и его приятели напоили какого-то «бича». Бездомного и беспаспортного бродягу угостили спиртом. Подпоив, затащили в сарай и там Володька – правая рука Велиала – полоснул несчастного ножом по горлу. Еще трепещущее тело добили подобранным тут же топором.
Затем Велиал заставил участников жуткого действа причаститься человеческой кровью. «У него там вместо крови технический спирт. Зачем мы такую гадость пить будем?»- отнекивался Ленька, другой сотоварищ Велиала по сатанинским шабашам. «Пей!» - приказным тоном потребовал «наместник Сатаны». Так трое поборников темного оккультизма были повязаны кровью. Труп бродяги-бедолаги утопили в реке, в сарае тщательно прибрались, чтоб не оставлять следов преступления. В дальнейшем Велиал принял самое активное участие в оргиях, проходивших на одной из новорусских вилл под Москвой. В ходе сатанинских действ были умерщвлены несколько столичных путан, которых сектанты заманили на виллу, обещая заплатить за ночь столько, сколько ни одна из них не зарабатывала в месяц. Однажды Велиал не смог вовремя приехать в особняк на Рублевке, где должно было состояться очередное жертвоприношение. Ему крупно повезло, ибо в ту злосчастную ночь на территорию бесовского «капища» проникли ребята в камуфляже, покрошили всех сектантов из «Калашниковых» и вызволили прикованную к сатанинскому алтарю девочку по вызову. Насмерть перепуганная девица клятвенно обещала не обращаться в милицию и вообще покинуть Москву и окрестности, навсегда убравшись в родную Рязань. Однако через два дня схваченная во время ночного рейда девка поведала обо всем, что происходило на ее глазах. Прибывшим на место побоища ментам предстала жуткая картина. В особняке обнаружили семь трупов расстрелянных демонистов; в гараже раскопали останки по меньшей мере четырех «жриц любви».
Кажется, сам Дьявол выручил своего верного адепта, позволив ему избежать смерти. Сейчас Велиал скрывался. Тогда, во время ночных оргий, его единомышленники читали какое-то заклинание на непонятном языке, призывая древнего бога Омоля. И Омоль являлся, и диктовал поклонникам свою волю. Велиал сожалел, что не запомнил наизусть текст древнего заклинания. Память вообще стала подводить сатаниста после того, как несколько месяцев назад хмурые ребята из «Православной дружины» отловили его в темном переулке и хорошенько отдубасили, сорвав с Велиала все демонские амулеты.
3.
Черный «Лендкрузер» подкатил к дому, в котором проживал Мартирий. В сопровождении двух шкафообразных телохранителей Гриб взошел по лестнице. Заслышав звонок, Мартирий бодро поднялся из старого, продавленного кресла и вышел в коридор. Павлин похолодел. Этого еще не хватало! Сейчас Хозяин увидит его.
Охрана осталась в коридоре. Гриб энергичной походкой прошел в спальню деда, внимательно оглядел иконы на стене: «Как в хорошем соборе!» Павлин готов был провалиться сквозь землю. Он отступил к шифоньеру. Надо было залезть в шкаф подобно анекдотическому любовнику, укрыться пропахшими нафталином полинялыми пальто Мартирия. Нет, глупо! Ну не в окно же выпрыгивать. Предстоял неприятный разговор.
Казалось, иконописные лики с немой укоризной смотрят на братка.
Гриб повернул голову, и глаза его встретились с потускневшим взором должника:
- Э-э…а ты-то как здесь? Ну, вы, блин, даете! Чего тебе надо в квартире старика?
Побледневший Павлин молчал. Зато Мартирий откликнулся:
- Иконы у меня требовал. Сначала будто бы хотел преподнести их в дар Преображенской общине. А потом признался: оказывается, они ему нужны для отдачи какого-то долга.
- Ты что, оборзел, в натуре?! У старика святыни отобрать хочешь?!! – Гриб позеленел.
- А что мне остается делать? – жалобно простонал Павлин.
- Угрожал? – обратился к Мартирию Хозяин.
- Да так, немножко постращал.
- «Пушка» при себе? – грозно спросил Павлина Гриб. И протянул жесткую руку. – Дай!
Павлин покорно извлек из кармана ствол и протянул своему кредитору.
- В счет долга забираю. Через две недели возьму все остальное барахло, что у тебя есть. И не вздумай больше старика терроризировать! Понятно?
- Понятно…- печально кивнул Павлин.
- Значит так, деньги переведу завтра, - деловито начал Гриб разговор с Мартирием. – Этого придурка (он злобно оглянулся на Павлина) ни под каким видом в дом не пускайте.
Ломиться в дверь будет – смело зовите меня. Я с ним по серьезному разберусь.
Мартирий молчал. В уголках его губ проскользнула легкая тень улыбки:
- На что нам деньги неправедные. Храм мы и так достроим – через месяц ли, через год.
Нам ты, мил человек, нужен. Потому как Божья Стража порешила: собрать потомков людей, ради беса Омоля убиенных, и завершить дело. Я тебе о нем сейчас расскажу.
- Что за сказки? – поразился Гриб. – Моя стража вон там, в коридоре ошивается.
- Да не о том я. Хочу поведать о предке твоем. Жил когда-то помор Кондратий Буторин, которого Аника-воин со своей – дед усмехнулся, - бандитской бригадой в жертву бесу принес. А у Кондрата сын остался сиротой. Так вот ты – потомок того помора, смертную муку принявшего.
- Я и сам знаю, что предки были из пОмОрОв, - нарочито окая, рассмеялся Гриб, – Дальше что? Я весь внимание…
- Через много лет после этого чернокнижник и кудесник Евстратий, он же Парфений, принял обет верности поганому идолу. С тех пор гибнет народ. Вот как у Костика дед.
Немцы из СС тоже восхотели Омолю поклониться и пленных русских ему в жертву принесли. Был там лейтенант Павлов, сын купеческой дочери Прасковьи Кольцовой.
Павлин встрепенулся. Он припомнил рассказ отца о лейтенанте Красной Армии Игоре Павлове, попавшем в окружение со своим полком и сгинувшем где-то в немецких лагерях.
- Короче, господин Маркетинг…тьфу, виноват, Мартирий. Я все врубиться никак не могу:
вы меня для того от дел оторвали, чтобы сказки рассказывать про мою родословную? -возмутился Гриб.
- Позволь досказать до конца. Потом и вопросы задашь.
- Я слушаю, - раздраженно проговорил Хозяин, которому до чертиков надоела и эта старческая полоумная болтовня, и этот ублюдок в золотых цепях.
- Надобно вот что сделать: мы отправимся в город Поморск. Невдалеке от него есть селение Лодьма, а вблизи Лодьмы захоронен Евстратий, в миру Парфений. Мы его могилку раскопаем, и достанем оттуда кожаный кошель, а в нем – заклятие. Вызовем Омоля поганого, и на его глазах заклятие это сожжем. И сгинет тогда дух нечистый.
Гриб так и опешил:
- Вы хоть понимаете, уважаемый батюшка, кто стоит тут перед вами?
- Какой я батюшка? Беспоповцы мы.
- По мне так один хрен кто есть ху. Вы что же это, до седины в бороде дожили, а ума не набрались? – Лицо Гриба порозовело. «Явный признак приближающегося приступа гнева, подумал Павлин». – Вы что же, меня за дурака держите?! – повысил голос Гриб. – Один хочет у старика иконы забрать силой, другой предлагает заняться МНЕ – он внушительно подчеркнул это местоимение - гробокопательством. Из авторитетов - в могильщики! И не стыдно же православному человеку могилы разорять как последнему сатанисту?!
- Мы единожды бренные кости потревожим, грамотку с заклятием заберем – и опять их зароем, - кротко отвечал Мартирий.
Неожиданный звонок прервал переходивший на все более повышенные тона диалог старца и авторитета. Гриб встрепенулся:
- Кого еще черт несет? – недовольным голосом сказал он и, с заправским видом, будто это он, а не старик хозяин квартиры, крикнул охране - Спросите, кто там!
- Депутат какой-то, - через несколько секунд откликнулся один из «человеко-шкафов». –
Государственной думы. Какой-то Аверин…
- Аверьянов? – Гриб едва не сел от изумления. – Вот тебе и дед бородатый! К тебе, гляжу, не только авторитеты, но и депутаты запросто шастают.- И крикнул в коридор: «Откройте, свои!» Один из «шкафов» щелкнул замком. Послышались тяжелые, грузные шаги и. рядом с ними, другие – быстрые и легкие.
- Проходите, люди добрые, в мою обитель, - Мартирий двинулся навстречу неожиданным гостям. – Я вас уже заждался.
На пороге дедовой спальни появился слегка седоватый человек лет сорока пяти под ручку с молодой эффектной блондинкой. Павлин едва не прыснул от смеха: девушка была почти на целую голову выше своего «бой-френда», годившегося ей в отцы. «Хорошо быть депутатом, - сладко возмечталось Косте. – Где ж он такую биксу отхватил? Наверно, какая-нибудь студентка, на выборах листовки по ящикам разносила. А, может, в ихнюю Думу на практику пришла, вроде как Моника Левински в Белый дом. Теперь вот в койке «практикуется». Депутат протянул руку партийному спонсору, тот крепко пожал ее. Девушка кивнула. «Вероника, - коротко представил ее Аверьянов, - помощник депутата».
- Понимаю, - произнес Гриб. – Молодежь должна идти в политику. А в особенности молодые женщины. Чтобы ваша фракция зеленела и расцветала.
И тут подал голос Павлин. Решив щегольнуть ученым словцом, он сморозил глупость:
- А я в журнале читал: этот называется принципом гондонного равенства.
Вероника на мгновение смутилась, а потом прыснула. Старик недоуменно воззрился на Павлина. Хозяин сделал шаг в сторону должника и ткнул ему под нос волосатый кулак с массивной золотой «гайкой»:
- Ты че хамишь при женщинах, идиот? Решил умником прикинулся, а сам как дурак был, так дураком и сдохнешь! Еще что ляпнешь – самолично убью! – И обернулся к девушке:
- Простите, мисс, электорат порой бывает быдловат. Примите мои извинения.
Только Аверьянов сохранил невозмутимость:
- Молодой человек ошибся. Он хотел сказать «гендерный принцип». «Гендер» – это пол.
- Понял, «гендер» - значит пол! – Гриб убрал кулак от физиономии Павлина. – Не тот, на котором стоишь, а мужской и женский.
Сконфузившийся Павлин умолк. Тем временем в разговор вновь вступил старик:
- Милости просим нашего народного избранника и его избранницу (дед улыбнулся) в наше скромное жилище. Теперь нас пятеро. Мы – собратья по несчастью. Прадед народного депутата Василия Аверьянова был владельцем одного из экземпляров книги «Бесогон Поморский», арестован чекистами и, по-видимому, погиб в Соловецком лагере.
Аверьянов кивнул. Дед продолжал:
- Девушка – последняя в роду потомков зырянского князя Изъюра, проклятого Омолем.
Ее отец вместе с матерью погибли в автомобильной катастрофе, дядя убит несколько дней назад в своей квартире. Похищено очень важное письмо! Нельзя терять ни минуты, иначе
бесовы слуги опередят нас. И, наконец, я – раб божий Мартирий, внук полковника Русской Армии Прокопьева, зарезанного в двадцатые годы на тех же Соловках во славу Омоля по приказу чекиста Бокия. Нас пятеро. Завтра мы должны выехать засветло…
- Это мы, типа с Омолем этим старые счеты сводим? – спросил Гриб, – Мстим за дедов и прадедов? Занятно. Никогда бы не подумал, что в моем роду был какой-то Кондрат, которого сатанисты замочили на Белом море, Бог знает, сколько лет тому назад. А ты сам-то, старик, откуда про все это знаешь? Всю родословную, всю подноготную. И про предка нашего уважаемого депутата, и про девушку, и про этого (он покосился на Павлина) чмошника, и про меня – у кого кто в родне убит во имя этого чертова Омоля.
- Божья Стража, - негромко проговорил дед. – От сведущих людей все узнаю. Приезжают ко мне и вести приносят, лично из уст в уста. Никаких тебе Интернетов, никаких этих ваших карманных телефонов. Даже услугами почты не пользуемся – чего доброго, перехватят послание – и пропало все. Я уж и депутата нашему наказывал: не звони мне по телефону, подслушают, черти…
- Да кто ж тебя, старовера, прослушивать будет? ФСБ? Олигархи? Мафия? Конкуренты? Неужели ты для них представляешь хоть какой-то интерес? – воскликнул пораженный Гриб. – Это ладно бы за мной следили. И следят! За каждым шагом следят, сволочи!
- А нам никакие бандиты не страшны, - промолвил дед. – Нам слуг бесовых опасаться
надобно. Иначе погибнем как профессор Изъюров по собственной неосторожности. Прости меня, грешника, что покойного упрекнул.
- Это я виноват во всем! - воскликнул Аверьянов. – Зачем письмо Вале отдал, друга погубил? Век теперь каяться буду, что не уберег его.
- То не твоя вина, - успокоил его Мартирий. – Значит, так Господу угодно было. За нас за всех друг твой муку принял. Мир праху его! – Мартирий перекрестился двумя перстами.
Гриб неожиданно загорелся дедовой «авантюрой». Выезжать решено было ни свет, ни заря. Василий колебался – назавтра назначено заседание думского комитета по бюджету, зампредом которого он был. «Надо ехать», - произнесла Вероника, и депутат согласился. Ночь перед отъездом они провели в местной гостинице. «Я жажду тебя!» - с этими словами всякий раз приступал Василий к священнодействию любви. Их роману было не более двух недель. Почти каждую ночь он жадно припадал к источнику наслаждения. Вероника перевернула его жизнь, перевернула самое существо немолодого политика.
Рано утром звонок Буторина разбудил блаженно спавших депутата и его подругу.
4.
Кортеж джипов летел на север. Миновали Вологду. Молчавший, «чтоб за умного сойти», Павлин неожиданно стал привычно словоохотлив. Сидя за рулем, он завел свою бестолковую речь, посвященную Хозяину:
- Шеф наш книжки читать любит. И нас заставляет, чуть не из-под палки. Мы-то больше детективы да эротику, а он нам всякие такие произведения подсовывает, чтоб мы просвещались. Ну, типа классику. Однажды он меня вызвал и говорит: «Самую знаменитую немецкую книгу читал?» «Майн Кампф» что ли? Не-а, скучная она, я чуть не уснул.» «Дурак ты, - говорит, - я тя про «Фауста» спрашиваю.» Ну и дает мне такой толстый том. Я сначала-то читал без всякого интереса. Вроде, про средние века, должно быть занятное чтиво – войны там всякие, рыцари, то-се. А там о том, как папик ученый Маргаритку-малолетку поимел. Тоже мне сюжет».
- Ты это, «златая цепь на дубе том», полегче – прикрикнул Гриб, видимо, усмотрев в словах Павлина намек на Аверьянова и его пассию. И добавил. – Классику уважать надо!
- Ну, так я ее зауважал, когда до второго тома дошел. А там история такая. Хотели, короче, один дом старый снести, чтобы, в общем, на его месте стройку устроить. А там дед с бабкой жили и постоялец. Дед был вроде маячный смотритель. В общем, он того парня в бурю спас. И тот ему по гроб жизни благодарен. У них еще там церквушка была.
Деда Филемоном звали, как бабку – не помню. Короче, дело было так: приезжают к дедке с бабкой крутые пацаны и давай их уламывать: мол, то да се, пора съезжать с насиженного места. Старики уперлись. Им уж и бабло предлагают, и хату со всеми удобствами – только переезжайте. Все бесполезно. А тут как на беду ихний постоялец явился – и давай права качать. Короче, крутил он пальцы перед братвой и так достал ее, что пацаны без лишних церемоний его замочили. Так это все еще цветочки! Потом они своему боссу толкуют: так, мол, и так, бабка с дедкой в один момент от инфаркта дуба дали! Прикинь – одновременно. И тут, как назло, еще и пожар вспыхнул – и от дедкиной-бабкиной фазенды одни руины остались. Вот вы, - он обернулся к Аверьянову, - поверили бы, что все именно так произошло, как братва толкует? Что сами померли, и тут же пожар случился? Не поверили бы, точно знаю. Еще бы депутатский вопрос сочинили в Думе.
- Запрос – поправил Аверьянов.
- Ты меньше языком базарь и башкой верти, а за дорогой следи, - сквозь зубы процедил Гриб. – Еще в столб врежемся или с машиной встречной столкнемся по твоей вине.
Вероника вздрогнула. Страшные воспоминания нахлынули с новой силой после стольких лет, прошедших со дня автокатастрофы. В час прощания родители лежали в закрытых гробах – лица их от чудовищного удара превратились в сплошные кровавые раны. На глазах девушки выступили слезы. Василий заметил это и крепче прижал подругу к себе.
- Ладно, кончаю базар. Я как это место в книжке прочитал, у меня сердце екнуло. Ну, бывают же совпадения! У нас год назад в поселке точно так же дом сгорел дотла. И там труп деда с бабкой обнаружили, оба ветераны. Оказалось потом, на этот участок одна риэлторская контора глаз положила. Его с выгодой продать собирались, чтоб потом новые хозяева там виллу построили. Старикам, говорят, хорошую квартиру предлагали, а они упирались: дом дед этого деда построил еще до революции. Короче вышло себе дороже: ни хаты, ни стариков. Потом этих риэлторов арестовали и посадили за двойное убийство.
5.
Трое сатанистов тряслись в автобусе пригородного маршрута, въезжавшем в Лодьму. Мелькнули деревянные двухэтажки барачной архитектуры, разбитые мостки тротуаров,
пепелище, оставшееся от павильона, где торговали пивом – его спалили здешние алкоголики в отместку за то, что продавщица отказывалась продавать в долг парфюмерную жидкость, излюбленную пьющими лодемцами. Показался бывший детсад, приспособленный под резиденцию местной администрации. Рождаемость в поселке давно уже составляла «ноль целых, фиг десятых» на душу населения. А вот численность чиновников выросла после того, как, согласно федеральному закону, Лодьме был присвоен статус муниципального образования. К вымирающему поселку присовокупили еще пяток окрестных деревень. Отныне у лодемцев был не только глава администрации, но и собственные депутаты, заседавшие в помещении старшей группы детского садика. Известное неудобство представляли узкие, не рассчитанные на взрослых дядь и теть, коридоры, слишком высокие подоконники – чтоб дитя в окно не вывалилось – но других зданий, приспособленных для заседаний поссовета, не нашлось. Старый, ветхий клуб уже который год стоял под замком – пожарные и СЭС категорически запретили эксплуатировать его во избежание возможных ЧП. Молодежь, предоставленная самой себе, слонялась без дела, пила и устраивала потасовки. На дискотеки приходилось ездить в город. Была еще школа, но на тамошние дискотеки оболтусов старше 18-ти приказом директора категорически не пускали. Поселок носил на себе печать деградации.
Мелькнул билборд, на котором под видом минералки пропагандировалась новая водка «Чудь белоглазая». Очаровательная девушка с плаката в витрине магазина игриво предлагала «Возьми в рот» (реклама конфет). Пожилые пассажиры ворчали и плевались.
По улице пронесся кортеж из трех джипов. «Куда это «крутые» едут? - вслух подумал Ленька. Не иначе как стрелку забили где-нибудь в ближайшем леске. Не нарваться бы».
Валя-Велиал теребил на груди дьявольский талисман – перевернутую пятиконечную звезду, пентаграмму. Не столь давно за этот символ ему здорово досталось от молодцев из «Православной дружины». Пострадал, так сказать, за убеждения. Звезду у него тогда сорвали, он достал новую. На пальцах поблескивали три массивных латунных перстня с черепушками и каббалистическими знаками, смысл которых Велиал так и не постиг.
Запястье украшала татуировка: широко улыбающийся Мефистофель и надпись «Вечно предан Тебе». Велиал отпустил такую же бородку, как у литературно-оперного героя.
… Всю дорогу через Поморск и его окрестности Василий рассказывал Веронике о своем трагически погибшем друге Сергее Кольцове, о его прадеде, Виталии Чердынцеве, патриоте Сибири, создавшем из представителей молодой провинциальной интеллигенции кружок под пугающей аббревиатурой «СС».
- А что, фашисты в России появились раньше, чем в Германии? – искренне недоумевала девушка, имевшая самые приблизительные представления об истории России и сопредельных стран.
- Милая, никакого отношения к фашистам Виталий Чердынцев не имел и иметь не мог. СС – это «Свободная Сибирь». Можно сказать – анти-СС. Кстати, когда Гитлер пришел
к власти, он распустил все земельные ландтаги (законодательные Собрания) и вручил всю полноту власти своим ставленникам. Виталий Чердынцев боролся против чрезмерной централизации, когда судьбы провинции вершат наместники, сатрапы, генерал-губернаторы, комиссары, гауляйтеры и прочие полпреды вкупе с федеральными инспекторами. Ничего хорошего от такой системы власти ожидать не приходится – только колониальный грабеж регионов, некомпетентность назначенцев, круговая порука и коррупция.
Неожиданно в разговор вмешался Мартирий:
- Не одобряю я ваших соображений, Василий Игоревич. Царство, разделившееся в себе, погибнет. Нельзя Россию как пирог или торт на куски резать.
- «И стали говорить про малое: «Это великое», - вставил Аверьянов, – слышал я эти аргументы изо всех уст. Только Россия не просто велика, а многообразна. Кубанского казака с онежским помором, сибиряка с москвичом ни за что не спутаешь. Когда в Сочах еще загорают, на Чукотке снег уже валит. Нельзя всю Русь одним столичным аршином мерить. Слишком все мы разные, и интересы наши часто не совпадают. Центральная власть должна быть верховным арбитром, а не надсмотрщиком с палкой.
Мартирий понял, что депутата ему не переспорить. Тем временем Аверьянов продолжал рассказывать Веронике о предках Кольцова. О том, как шел в последнюю атаку под Сталинградом дед Сергея, Борис Кольцов. Сквозь белую занавесь снегопада угрюмо двигались на врага русские берсеркеры – воины-медведи, явившиеся из ледяных просторов Сибири. И как потом, в обратном направлении ползли сквозь сугробы полумертвые, истощенные до предела германцы, мечтавшие уже не о завоеваниях, а о миске горячей похлебки и кружке спитого чая. И как гнали их колоннами в Сибирь, и многие, окончательно обессилев, падали на обледенелой дороге, чтобы уже не встать.
По мере приближения к поселку беспокойство овладевало всеми. Умолкнувший Павлин
почесывал золотой печаткой светлую щетину на подбородке, иногда нервно оглядываясь назад и ловя взгляд деда. «Будь спокоен, Господь не оставит нас», - казалось, говорили глаза Мартирия непутевому парню. Вероника, чтобы отвлечься от невеселых раздумий, листала гламурный журнальчик. За окнами автомобиля разворачивалась панорама осеннего леса, яркого и пестрого, как этот журнал. Василий находил успокоение в чтении какого-то законопроекта, время от времени подчеркивая спорные места в нем гелиевой ручкой. Лицо Гриба с правильными, почти античными чертами, застыло как изваяние.
… Велиал заметил издалека местного «бича». Витька стоял у магазинного крыльца, с мрачным видом пересчитывая полтинники, рубли и «двушки». Нужной суммы явно недоставало и, угнетенный похмельем и безденежьем мужичок натужно соображал, где добыть недостающее.
- Я жутко извинюсь. Не подскажете, где тут поблизости кладбище старообрядческое? У меня там предки похоронены, навестить решил. Заплачу за информацию.
Любезный тон, а, особенно, обещание денег заставили Витьку разговориться с незнакомцем. Он внимательно оглядел его с ног до головы: «На старовера явно непохож – у тех бороды густые – он знал одного такого. И побрякушки какие-то странные. Чего ему надо на старом кладбище? Уж не над могилами ли глумиться приехал, изувер?» Все эти мысли вихрем пронеслись в болящей голове мужика. «Плевать! Он же бабки обещал».
- Э-э… Пойдете налево, вон по той улочке. Вторая Колхозная называется. Как закончится, свернете в лесок. Там тропинка, грибниками-ягодниками вытоптана. Пройдете мимо дачного поселка. Еще дальше в лес углубляетесь, переходите по мостику через ручей. А там уже и кладбище недалеко. Только оно почти не сохранилось. Так, пара крестов. Все давно сгнило. Там и ограды нет, про сторожа уж не говорю – заходи, кто хошь. Как увидите большой белый камень, так по правую руку от него будет кладбище.
Велиал торопливо записал все в блокнот, чтоб не забыть. «Спасибо, дорогой». Он вынул из бумажника полусотенную купюру: «Благодарю за информацию». Воспрянувший духом
«бич», даже не сказав «спасибо» благодетелю, проворно взбежал по ступенькам крыльца и
нырнул в магазин – не терпелось утолить жажду. Велиал направился к дружкам, стоявшим неподалеку, размышляя вслух: «Белый камень, белый камень…Ого! Так вот где копать надо! Самоубийц хоронили за пределами кладбища».
Примерно через полчаса к Витьке и Шурке, уже успевшим опорожнить «фуфырик» на скамейке возле магазина, подошел богато одетый человек с сопровождении двух здоровенных парней. Он тоже интересовался местоположением кладбища. Ну, дела!
В благодарность за полученные от пьянчуг ценные сведения человек выдал каждому по стодолларовой банкноте. Витька обомлел. Один-единственный раз в жизни он держал в руках сто баксов – подобрал их в кустах у того же магазина. Видать, кто-то из приезжих обронил. Только продавщица наотрез отказалась брать американские деньги:
- Валюту не принимаю, только рублями. Тем более из твоих рук. Может, они фальшивые?
Пришлось тогда Витьке ехать в город на обменный пункт. Купюру придирчиво осмотрели. Оказалось – настоящая! На вырученные рубли два друга гуляли три дня: покупали дорогие вина, водку класса «люкс». И вот опять нежданная удача.
… Когда Гриб передал содержание разговора Василию с Мартирием, последний сразу сообразил, откуда в лесу белый камень. Они немедленно двинулись в путь. В это же время трое сатанистов, не спеша обмывшие пивом предстоящую находку, вышли из лавки «Хозтовары» с лопатами. Они сошли бы за простых дачников, когда б не странная атрибутика поверх одежды и на пальцах.
… Первым издали заприметил камень Павлин и радостно воскликнул:
- Глядите, вот он!
Гриб и Аверьянов не расслышали возгласа. Буторин объяснял депутату:
- Мои предки тоже староверами были. Прадед похоронен на кладбище вроде того, про которое мне эти «синюки» рассказали. Только оно на другом берегу Двины находится. Надо долго лесом идти, потом гатью через болото. Отец мне рассказывал, когда жив был.
6.
Павлин налегал на лопату. Земля с трудом поддавалась его усилиям. Пальцы братка, более привычные держать ложку или «пушку» (последнюю Гриб возвратил ему со словами: «Без нужды не доставай, без славы не убирай»), быстро покрылись мозолями. На помощь Косте пришел Аверьянов, на всякий случай прихвативший инструмент. Депутат копал споро. Мартирий, Гриб и Вероника, присев на упавшее дерево, наблюдали. В осеннем небе собирались тучи, назревал нудный осенний дождь. Неожиданно Гриб привстал:
- Смотрите, к нам гости.
Трое молодых людей двигались прямо к камню и трудившимся около него Павлину и Василию. Один из парней нес на плече сумку, откуда торчал черенок лопаты: «Эй, что вы тут делаете? Надругательство над могилой – статья Уголовного Кодекса».
- А ты что, чтишь кодекс как Остап Бендер, - рассмеялся Буторин. - Проваливайте, ребята, пока целы! Мы этот участок давно застолбили.
- А вы что, клад ищете? – с хитрым прищуром проговорил Велиал.
Мартирий подошел к Грибу и шепнул ему на ухо: «Взгляни-ка на его пальчики».
- Ого, да вы, никак, чертям молитесь! – воскликнул Гриб. – А мы - люди православные!
- А твое какое собачье дело? – прохрипел Велиал. – Убирайтесь отсюда! – Он нащупал в кармане «ритуальный» нож. Ленька вцепился в черенок лопаты.
И тут Павлин, отбросив в сторону лопату, резким движением выхватил из кармана ствол.
Прежде, чем Гриб успел опомниться, Костя выстрелил под ноги главному дьяволопоклоннику. Пуля ударила в землю, подбросив несколько опавших листьев. Вспугнутый шумом выстрела, вспорхнул лесной кулик и полетел низко над землей, с шумом хлопая рыже-бурыми крыльями, пока не приземлился в кустарнике. Сатанисты отпрянули. «Это ж те самые», - шепнул на ухо Велиалу Володька. «Кто?» «Крутые, которые на трех джипах днем через поселок проехали».
- Пацаны, вы бы убирались отсюда прочь, правда? – подал голос Аверьянов. – Тут недалеко на обочине две машины стоят, а там – подмосковная бригада. Если не хотите
лечь в землю, как этот покойник под камнем, лучше уходите подобру-поздорову.
- Они сначала вас будут долго бить, а потом сыграют в орла-решку, как вас закопать:
сперва убить или живьем зарыть? – прокричал Павлин. – Орел – значит заживо!
И трое самозваных «слуг Сатаны» бросились бежать, провожаемые хохотом Павлина.
… Лопата, наконец, ударилась обо что-то твердое. Павлин принялся очищать предмет от земли. Крышка гроба! Гроб аккуратно вскрыли. Внутри ящика находились человеческие кости, поверх которых был положен кожаный кошель на ремешке.
Аверьянов протянул руку и запустил ее в кошель. Так и есть. Старый лист бумаги, почти не тронутый временем. Буквы полуустава выглядели так, будто написаны только вчера. Мартирий взял текст заклинания, долго всматривался. «Читай сам, у меня глаза стариковские, - он вернул листок Василию, – сумеешь прочесть?» «Уж постараюсь».
7.
Ничто не предвещало роковой развязки. Трое сатанистов возвращались несолоно хлебавши темной лодемской улочкой. Фонари не горели – лампы давно были перебиты хулиганами, провода похитили охотники за цветным металлом. Из-за поворота высыпала толпа местной молодежи. Многие были пьяны. Вкусившая алкоголя душа требовала «продолжения банкета». Шпана решительно преградила путь троим незнакомым парням.
- Слышь ты, на «пузырь» не добавишь? – обратился рыжий парень с затуманенными водкой глазами к Велиалу. – Душа праздника просит. Какой сегодня день? – обратился он к приятелю, низкорослому, белобрысому подростку.
- Вчера был понедельник-опохмельник. Сегодня – вторник-повторник – ну, повторить вчерашнее надо. А завтра будет среда. Повод есть – пьем за среду!
- Ребята, мы на автобус опаздываем. А денег у нас – только до города доехать, - соврал Велиал. Рука его нащупала в кармане нож. – Поищите у кого-нибудь другого.
- Не уважаешь, гнида пришлая! Вон как разоделся. Ездят тут всякие из Поморска. Да я вижу ты – сатанист. Фенечки-то на тебе сатанинские, - рыжий пристально глядел на Велиала. – Парни, да это сатанюга! В Бога не верит, на церквях шестерки рисует. Я таких знаю. Там, в Поморске, их целая секта. Щас мы его научим Бога любить! Заходи слева!
Прежде, чем Велиал решился выхватить нож, его сбили с ног и принялись ожесточенно топтать. «Выручайте, соратники!» - крикнул он дружкам. Но те припустили бежать прочь, к автобусной остановке. Они бросили на произвол судьбы своего предводителя точно так же, как сам Дьявол – величайший в мире «кидальщик» - бросает своих верных адептов. Не оглядываясь, они добежали до остановки и втиснулись в набитый дачниками автобус.
Кто-то из пьяных пацанов схватил с земли обрезок металлической трубы, который со страшной силой обрушился на голову Велиала. Затылок ударился о мокрый от дождя асфальт. Лужица мгновенно стала красной от крови, хлынувшей из проломленного черепа. Парни быстро расступились.
- Леха, ты ж его замочил! – сорвалось с губ рыжего заводилы. Все уставились на дырку в голове, обнажившийся мозг и кровавый ручей, который, смешиваясь с дождевой водой, тек в сторону решетки ливневого коллектора.
Пьяные хулиганы быстро трезвели. Еще «мокрухи» не хватало!
- Значит так: трубу надо утопить в реке. К трупу не прикасаться, чтоб не оставлять следов.
Убийца, молодой человек лет двадцати с побледневшим лицом, на котором таял алкогольный румянец, лихорадочно запричитал:
- А если…меня поймают? Сколько дадут? Может, назначат минимальный срок? Кого убил-то – сатаниста. Если бы порядочного человека, а то ведь…
- Без разницы, – отчеканил рыжий. – Что сатанист, что онанист, что кто угодно. Ты человека замочил. Дадут срок на всю катушку. Так что, братва, живо смываемся!
Они разошлись. Убитый Велиал лежал посреди улицы, дождь хлестал по мертвому лицу.
8.
Дождь зарядил, казалось, на весь оставшийся день. Аверьянов читал заклинание буквально по буквам. Первое, филологическое образование помогло ему разобрать старинную азбуку. Однако вчитываться приходилось внимательно, чтоб не ошибиться.
Иначе эту дребедень придется произносить и во второй, и в третий раз. Напряженное ожидание охватило всех. Заинтригованный происходящим Павлин предвкушал, как
выпалит из пистолета в нечистую силу и тем поквитается с ним за погибшего предка. И Гриб сгорал от нетерпения; он хотя и сомневался в существовании нечистой силы, но какое-то звериное чутье подсказывало: то, что должно произойти сейчас – не бред увядающего старческого мозга, не средневековая фантазия, а самая что ни на есть жуткая реальность. Повидавший в жизни всякое и ничему не удивлявшийся, он был внутренне готов к встрече с тайной. Вероника зябко поеживалась, в сердце ее росла смутная тревога. Лицо Мартирия выглядело бесстрастным. Только в светло-карих глазах старовера можно было различить искорки нездешнего огня – то ли отблеск лампад, то ли фаворский свет.
Холодный дождик заставил накинуть капюшоны. Когда до конца заклинания оставалось полфразы, нечто бесформенное заклубилось в воздухе по ту сторону разрытой могилы. Серое облачко скоро превратилось в лицо старика с мохнатой бородой и злыми глазами.
Несмотря на дождь, морщинистые щеки и встрепанные волосы выглядели сухими.
- Фантастика, в натуре! – прошептал пораженный Павлин. Гриб ткнул его локтем: «Молчи!» Мартирий бесстрашно глядел прямо в лицо адскому посланнику. Вероника протирала глаза, стряхивая с длинных ресниц дождевые капли. Аверьянов дочитал до конца и поднял голову. Вот он! Пестрый осенний лес поплыл перед глазами.
- Сколько у меня новых приверженцев! – прошипело со странным акцентом лицо. При этом губы Омоля не шелохнулись, но каждый явственно слышал его голос.
- Твои приверженцы давно в аду! – возвысил голос Мартирий. Краем глаза он заметил, что Аверьянов вот-вот впадет в транс. «Дай мне заклятие!» - громко возгласил дед.
Василий почти механически сунул его в руки Мартирия. «Спички сейчас же!» - скомандовал тот, обращаясь к бандитам. Гриб так и обомлел: с ним никто никогда в таком приказном тоне не разговаривал. Павлин протянул зажигалку.
Омоль хищно улыбался:
- Что ж, жгите! Думаете, это поможет прогнать меня?
- А вот это – точно поможет! – Вероника расстегнула куртку, потом блузку и извлекла старинный старообрядческий крест, – ты этого боишься, да?
- А тебе не привыкать разоблачаться на публике, - захихикал бес. – Только того, что ты держишь в руке, мало.
- Да замочить его – и дело с концом! – Павлин выхватил заряженный ствол, но Гриб перехватил его руку: «Дурак, мочат живых, а этот из мира мертвых, понял?»
- Да-да, я в кино видел – для этих гадов серебряная пуля нужна, - спохватился Павлин.
- Ты, последняя в проклятом роду Изъюровых, сейчас отправишься к своим родичам. И сделает это он, - Омоль скосил взгляд на депутата. – Вася, бери лопату и врежь ей.
- Ты ошибся, - ледяным голосом ответила демону девушка. – Я теперь не Изъюрова. Опоздал, моя фамилия отныне и навеки Аверьянова.
«Ух, ты,- подумал Павлин, - я думал, депутат ее в подстилки взял. А тут, оказывается, законный брак. Хорошо быть политиком, не жизнь – лафа, красивые девчонки – твои».
Аверьянов повернул к Веронике голову. Его лицо было искажено страшной гримасой.
- Вперед, депутат, лопату – в руки! - со злобным задором крикнул Омоль. Аверьянов и вправду поднял с земли лопату и сделал шаг навстречу возлюбленной. Вероника вскрикнула. Она никогда не видела Василия таким. Гриб и Павлин оцепенели. Мартирий принялся шептать слова молитвы, осеняя чело двумя перстами. Девушка по-прежнему сжимала в руке крест. Ее свободная рука нашарила в кармане металлический предмет. Это был подарок Василия, реликвия ее убитого дяди – амулет Создателя Мира Ена. Она выхватила вещицу из кармана. Рука, державшая крест, и рука с амулетом соединились.
- Одного креста мало? А этого, наверно, много? Слишком много? - Она раскрыла ладони. – Бог-Отец, Бог-Сын и…, - она на мгновение задумалась, - и Дух Святой в душах наших.
- А ты…умная… - это были последние слова темного божества. Лицо стало сжиматься и корчиться, как подожженная бумага. Тем временем пламя зажигалки охватило листок с заклятием. Через минуту лишь горстка пепла на сырой листве напоминала о нем. Мартирий в холодном исступлении топтал пепел. Исковерканное лицо Омоля начало стремительно таять. Последними растворились в сыром воздухе бесцветные ненавидящие глаза. Аверьянов очнулся от наваждения. С удивлением он уставился на лопату, зажатую в руке: «Что это было?» «Что было, того уж нет», - ответил Мартирий. Неожиданно прекратился дождь.
…На обочине шоссе сидели двое разбойников, двое забубенных головушек – Гриб и Павлин. «Хозяин, что мне делать с моим долгом?» - нарушил молчание молодой бандит.
«Какой долг? Свой долг ты честно исполнил. И я исполнил. А что было прежде, забудь.
Мы вроде как переродились заново. «Преобразились» - как говорит дед». У Кости разом отлегло от сердца. Долг прощен! «Знаешь, шеф, - продолжил он, – я ведь на чужую контору никогда не работал. Не слушай ты эту брехню своих шестерок. Никогда я с мытищинскими дел не имел». «Знаю, - спокойно и деловито ответил Буторин, - я тут навел справки. Клевета все это, что про тебя говорят». Они встали и пошли к машине.
Василий сорвал аппетитный подберезовик, сунул его в кулек. «Нашла!» - навстречу бежала Вероника, обнаружившая под старым деревом целую колонию грибов. Он подставил кулек. Крепкие шляпки и ножки посыпались на дно кулька.
- Знаешь, я все вспоминаю эту книгу, «Властелин колец». Почему спасать мир Средиземья выпало хоббитам? Не эльфам, не королям, а каким-то коротышкам, полуросликам. Я тоже сейчас чувствую себя в шкуре Фродо. – Вероника произнесла это, счищая веточкой липкую осеннюю грязь с подошв сапожек.
- Ты у меня не полурослик. В тебе метр семьдесят восемь сантиметров, - улыбнулся Василий. – Так уж было, видимо, предначертано свыше. Девушка-модель спасает мир от темных сил. Да что там мы с тобой, если Господь даже бандитов, - он кивнул в сторону трех черных джипов, – заставил доброму делу послужить. В истории Церкви бывало, что
разбойники в грехах каялись, бросали свои преступные дела и становились святыми.
- А что там, в «Житиях» сказано про депутатов и девушек с подиума? – звонко, как колокольчик, рассмеялась Вероника.
- Спроси у Мартирия, - засмеялся в ответ Василий. Он сплюнул прилипшую к губам паутинку, достав расческу, прошелся пару раз по лысеющей темно-русой шевелюре.
Меж зубцов гребешка застряли сосновые иголки. Аверьянов оглянулся. Поодаль, на пеньке, сидел согбенный Мартирий и сосредоточенно перебирал пальцами лестовку.
- А знаешь, - Вероника задумалась. – Может, все дело в моем имени. Вера – это понятно.
А Ника – греческая богиня победы. Побеждающая вера!
Бренные кости чернокнижника Парфения-Евстратия были вновь преданы земле. Буторин послал троих своих «бойцов» на место погребения, и они заколотили гроб, шустро засыпали могилу землей. А сверху повалили белый камень. Лишь после этого кортеж двинулся в обратный путь. Стало темнеть, вновь хлынул дождь, вскоре превратившийся в ливень. Они ехали через сонную Лодьму. На одной из улочек пришлось свернуть: посреди мостовой лежал мертвец, огороженный веревкой с флажками, рядом копошились милиционеры. Куртка покойного показалась Василию подозрительно знакомой.
Большая часть обратного пути прошла в молчании. Хозяин даже запретил Косте включать его любимый «шансон». Все обдумывали происшедшее с ними там, в лесу. Лишь один раз старик, чувствовавший себя неважно, решил заговорить:
- Многие книгу искали. И царские слуги рыскали тут, и чекисты-гебисты. Потом олигарх этот…с птичьей фамилией своих людей посылал в Лодьму. Не сам, правда. Был у него начальник службы безопасности, генерал гебешный, который прежде за интеллигенцией следил, а потом, когда вся эта демократия началась, пошел к толстосуму в услужение. Он-то про книгу знал давно. Отправили они целую команду в скит. Да только те до Поморска совсем немного не доехали. Обратно их отозвали. Девяносто третий год был на дворе, в Москве тогда вся эта каша заваривалась, которую мы по сей день расхлебываем.
- Потом ту книгу парень нашел. Глупо все вышло. Погиб он от своей наивности и незнания, - добавил Аверьянов. – Книгу сжег вместе с квартирой, а сам в скиту повесился.
Когда проехали Вельск, где сто лет назад отбывал ссылку областник Чердынцев, Мартирию стало совсем худо. Сердце! Он проглотил таблетку нитроглицерина. Ненадолго полегчало. Дед попросил остановиться, чтобы можно было выйти и вдохнуть свежего воздуха. Костя помог ему выйти из машины:
- Дедушка, ты только не помирай! Прошу тебя! Будешь моим духовным отцом. Я вправду вашу веру принять решил. Только грешен я, страшно грешен. Вот заповедь есть «Не убий». А ведь кровь на мне! Я того хачека застрелил, когда мы рынок делили - это еще лет пять назад было. Вот из этого самого ствола череп ему разнес. Ужасно было! Кровь, мозги. Еще осколки летели, как от битой чашки. Заповедь есть, чтоб не воровать. А я чем все эти годы занимался? Еще: «Не пожелай жены ближнего своего». А я же с чужой женой трах…ну, в общем встречался. Тоже грех. И про это самое прелюбопытство или как его…прелюбодейство – и это про меня. Сколько шлюх в моей постели перебывало!
Скажи, что мне делать с таким грузом грехов? Ты не умирай, Христом Богом прошу!
- Уверуй, - слабеющим голосом пробормотал дед. – Уверуй и очистишься от старых грехов. Новым человеком к достойной жизни возродишься. А что до меня… «Не умирай» говоришь? Так кабы это от меня зависело… А все в руцех Божиих. Чему быть, того не миновать. Об одном жалею – храма нашего древлеправославного уже не увижу.
Буторин долго беседовал с депутатом. Спорили, как водится у мыслящих русских людей, о том, откуда наши беды проистекают. Авторитет был непреклонен:
- Все партия проклятая, жизнь России и народу перекалечившая. Над верой надругались, коммуняки хреновы. У меня недалеко от Поморска прадед похоронен, старообрядец. Звали его… Сильвестр…нет, Серафим… Севастьян. Савватием звали! У нас дома иконы староверческие хранились. И где? В отцовом чемодане! Им бы в красном углу висеть. Так нет – папа, майор Советской Армии, прятал их под кипой белья. А если б повесил на стену, как дедушка Мартирий? К нему же сослуживцы захаживали. Кто-нибудь непременно донес бы, дошло до ушей замполита. Коммунист, офицер – и старовер!
- Если бы все дело было только в коммунистах, - полемизировал думец, - тогда бы Россия без коммунистов у власти процвела. Так нет же! Провинция нищая, пьяная, безотрадная. Не страна – сплошная колония. А столица жирует и бесится. Так испокон веку повелось. -
Они тронулись в путь. За окнами чернела северная тайга, мелькали «дрожащие огни печальных деревень». Дед временами впадал в забытье. Вероника рассматривала фигурку
Ена. Казалось, добрый бог улыбается ей: «Молодец, девчонка! Ты хорошо поработала!»
Она пересказывала Василию легенды про сихиртей, которые собирал профессор Изъюров:
- Исчезли эти племена, совсем пропали. Растворились, будто их и не было никогда. И мой народ однажды растает в громадной русской массе как сахарные песчинки в стакане чая.
- А русский народ растворится без следа в «прогрессивном мировом сообществе», так что ли? – парировал Василий. – Не растают и не пропадут народы. Государства нынешние, может быть, и исчезнут – наступает век регионов. Были империи – и рухнули, за ними уйдут национальные государства. А на смену им придут свободные региональные сообщества. Народы же сохранятся. Другие власти будет оберегать их самобытный уклад.
- Это что-то вроде индейских резерваций? – подняла брови Вероника. – Кому-то, наверно, понравится жизнь в избах и чумах, вдали от цивилизации. Это их проблемы. А я не хочу!
Да, родная тетя меня осуждала: вот, полюбуйтесь на нее – столичной жизни хлебнувшая, модельным бизнесом вконец испорченная – дрянь! Пусть так. А я хочу ощущать принадлежность к своему народу, но жить так, как принято в двадцать первом веке.
- На подиум – со старообрядческим крестом? С символом веры на голом теле?
- А хотя бы и так. С крестом! И с ним, - она повертела перед носом депутата фигуркой Ена. – Истина, Добро и Красота нераздельны – это мне дядя покойный часто говорил.
- Это не Валентин придумал, это он у Каллистрата Жакова прочел. Философ был такой.
…Мартирий умер в своем жилище сразу по возвращении из Лодьмы. Ушел из жизни внук белогвардейского полковника, принявший в юные лета старую веру. В наследство от деда остались старенькая мебель, немой и полуслепой черно-белый телевизор, поникшие фиалки на окне, старопечатные книги, которыми был заставлен целый стеллаж, и много древних икон. Книги и образа, согласно последней воле умирающего, были переданы общине строящегося храма.
… Через три месяца на окраине поселка выросла церковь, которую освятили в честь праздника Богоявления. Деньги на завершение строительства храма выделил местный предприниматель Буторин, вскоре изъявивший желание вернуться к вере предков. Вместе с ним в старую веру обратились Константин Павлов и еще двое молодых людей из ныне распавшейся группировки. Рассказывали, что ребята вместе с Буториным ездили в Поморск и там, в подгородном лесу, стали свидетелями некоего чуда – изгнания беса в адские бездны, откуда тот много веков назад прибыл в наш мир, дабы вредить роду людскому. При этом Павлов был непосредственным очевидцем и даже участником события, о котором он, не жалея красок, поведал своим сотоварищам.
… Обращение депутата Госдумы Василия Аверьянова в старую веру стало полной неожиданностью для многих его коллег по фракции. Иные утверждали, что этот шаг оттолкнет от партии электорат, принадлежащий к доминирующей конфессии. Но известный политик был непреклонен. Венчание депутата Госдумы с молодой моделью
Вероникой в подмосковном старообрядческом храме широко обсуждалось в прессе.
По тропе, протоптанной в глубоком снегу, шли авторитетный бизнесмен Буторин, трое крепких парней и думский депутат под ручку с красавицей, одетой, как и полагается старообрядке, строго и скромно. Далее следовала процессия степенных бородатых мужчин, женщин в платочках. Много было молодых лиц. Искрящийся на солнце снег скрипел под ногами. Пронзительно кричали галки, усевшиеся на ветвях старого тополя. Свежевыкрашенный золотистой краской шатровый храм (Буторин настоял, чтобы церковь была завершена в традиционном стиле поморской архитектуры) горделиво высился над сугробами, сараями, заборами, приземистыми домиками поселковых обывателей, черными джипами Буторина и серебристым «Ауди» законодателя у церковной ограды. Большинство членов фракции приехали поздравить соратника. Даже постоянно пьяненький Александр Торопков был трезв как стеклышко. Он «завязал» с питием после того, как однажды явился на встречу с избирателями в непотребном виде и его колоритные фото обошли многие российские СМИ. Василий подошел к коллеге, они пожали друг другу руки.
- Чуть было не забыл, - стукнул себя по лбу Аверьянов. – Помнишь, я просил тебя подготовить к регистрации устав общественной организации «Божья Стража»?
- Я отредактировал текст. Регистрация должна состояться на будущей неделе.
- Спасибо, дорогой самаритянин (это прозвище любил Торопков), - Василий похлопал соратника по плечу.
… В депутатском кабинете Василий и Вероника, смотрели телевизионные новости. Передавали репортаж CNN о грандиозном пожаре в здании федерального суда в Лос-Анджелесе. Судья поджег какую-то старую книгу, пламя распространилось по зданию, виновник пожара повесился в совещательной комнате. Днем раньше арестовали его помощника Пола Климофски, серийного убийцу русского происхождения. На экране полыхал, окутанный клубами черного дыма американский суд.
- Русский след, - промолвил депутат. – Омоль сотворил черное дело по ту сторону океана.
- То есть как это? – молодая жена с уже обозначившимся животиком недоуменно уставилась на Василия. – Он и до Америки добрался?
- Похоже, та самая книга. Последний экземпляр. – Василий поднялся с кресла. – Нам пора, Вероника. Через час – официальная регистрация «Божьей Стражи». Собирайся.
Анатолий Беднов