Поезд Нальчик-Москва прибыл на Казанский вокзал в полпятого утра. Сонные пассажиры, громыхая баулами, расползались в разные стороны; мы же с Наташей решили отсидеться внутри вокзала, потому как метро открывалось только через час.
Середина марта, наверное, самое поганое время во всех концах нашей страны, а в Москве — особенно. Мокрый, холодный ветер пронизывал насквозь, и находиться где-то, кроме зданий и помещений просто невозможно. Это и была вторая причина нашего посещения Казанского.
Отсидев на чемоданах положенное время, мы спустились в метро. Последний раз я был в Москве лет двадцать назад, в начале девяностых, и то, что происходило сейчас, убило меня наповал: огромная толпа, тысяча, может больше, мужиков, стариков, детей абсолютно не русской внешности, с огромными сумками, стояла в бесконечной очереди к кассам. Кто-то рядом пояснил: «из Подмосковья едут на работу». Был понедельник, и вся эта масса двинулась в Москву на очередную рабочую неделю. Те, кто видели массовку к фильму «Чингисхан» меня поймут.
Мы шли к платформе, как будто в том же кино: вокруг слышалась непонятная речь, все бегали, прыгали, кричали, с кем-то ругались и смеялись. Двое очень южных и резвых молодых людей чуть не сбили Наташу: один вдруг прыгнул другому на плечи и они, дико загоготав, унеслись по платформе куда-то вдаль. Мы смотрели на это всё с нескрываемым любопытством и интересом: как изменился облик Москвы! Жуть, как изменился!
Ну, да я забежал немного вперед. Всё началось гораздо раньше, в 2008 году.
I
Когда тебе исполняется тридцать пять, то впервые начинаешь задумываться о прожитой жизни: что сделал, зачем сделал и на кой черт все это нужно.
Вот и я задумался, и оказалось, что всё шло не так. Всё было не такое и было видно, что конца-края этому «не так» не предвидится. Не спасал и ранг не самого мелкого начальника; не самые плохие деньги — тоже не спасали.
Вчера, например, у меня был день рожденья, а сегодня прочитал в интернете, что умер Летов… Где справедливость? Мне и так плохо, а тут — такой мужик уходит…
Полез в интернет и случайно нашел, что Башлачев умер 17 февраля. То есть, как получается: день смерти Башлачева, далее мой день рождения, потом день смерти Летова. А ведь как я любил слушать этих людей!
Я открыл местную газету, как всегда последнюю страницу. Читать первые три может только очень соскучившийся по чтению человек, например Робинзон Крузо. Я же читал рубрику «объявления»: что греха таить, эта была самая интересная часть газеты, особенно если ты поместил свое объявление и тебе нужно проконтролировать его наличие. Объявление было напечатано, но вдруг я увидел: «…решу все ваши проблемы. Гарантия 100%». Телефон и подпись: Ольга Николаевна.
— Как же ты вовремя, Ольга Николаевна, — и я налил полстакана для смелости.
— Алло, — приятный голос защекотал мне ухо.
— Это по объявлению, — голосом начальника, не терпящего возражений, сказал я.
II
В нашем маленьком городке, затерянном в бескрайних ставропольских степях, трудно заблудиться. Поэтому через полчаса я уже был в назначенном месте.
Ветхий дом на окраине не восхитил, скажу сразу. Но обратного пути не было, и я постучал в калитку. Открыла старая, некрасивая женщина.
Какая же огромная пропасть бывает между голосом и внешним видом, вспомнив телефонный разговор, подумал я, но вслух произнес:
— Здравствуйте.
— Проходите, — она смотрела прямо в глаза.
Протиснувшись в узкую дверь, я зашел в дом: окно и добрая половина стен были увешаны иконами.
— У вас «сосуд судьбы» забит по самое горлышко — отсюда все и беды. Они выливаются через край. Надо почистить, — мы сидели то ли в комнате, то ли в коридоре, у стола, друг напротив друга.
— Ну, так и чистите! Сколько скажете — столько и заплачу.
— Я почищу, но вам надо как-то избавляться от плохих мыслей. Они вас сжигают. Дело не в деньгах, дело в вас: вы постоянно наполняете сосуд ненавистью, и, таким образом, влияете на свою судьбу: у вас все плохо, и ничего не получается.
— А как избавиться?
— Вы крещеный?
— Нет.
— Ну, надо креститься. А то над вами сейчас демоны летают, а если покреститесь, то ангелочки будут охранять.
— Да надо, конечно. Но вы почистите пока этот сосуд, а я подумаю. Вообще странно слышать от вас про крещение.
Женщина, вроде, как не услышала и тихим голосом продолжила:
— Я же говорю: если вы не избавитесь от мрачных мыслей и поступков, то мне придется каждый день чистить сосуд, а вам — платить. Кому это надо? А так — в храм пришел, помолился и очистился.… И ещё: вы мне в следующий раз тридцать свечек привезите из церкви — это для вашего очищения нужно. Я бы сама купила, да мне нельзя туда появляться, специфика, знаете ли, профессии и судьбы…
— Да не вопрос, привезу, — и, оставив триста рублей на столе, я ушел.
(Ох, и как же я словесно получил спустя два года в Свято-Троицкой Сергиевой Лавре от архимандрита отца Наума за эти похождения по ведьмам!)
Дома, первым делом я зашел в интернет: надо же как-то выразить свое горе по поводу смерти Летова! И, зацепившись за первую попавшуюся строчку по этому поводу, стал читать, а потом и писать комментарии. Слово за слово — познакомился с Петром (Петя, привет!): и вот я уже зарегистрирован в «живом журнале» и полон общения! Оказалось, что Петр побывал несколько раз в монастыре, много писал о православии и религии. Я делал вид, что понимаю, о чем речь, хотя абсолютно «не втыкал» — чем и прекрасен интернет!
Дело в том, что я родился и вырос в период коммунистического строительства, в поселке городского типа, где наука и сельское хозяйство так плотно переплелись, что для религии и церкви не осталось не то что места, но даже упоминания. Такое, почему-то, происходило во всех местах, где мне пришлось побывать.
Время шло, я продолжал наведываться к Ольге Николаевне, читать и переписываться с Петей и, уже, спорить часами о православии. Мне сразу понравилась эта религия. Я не понимал — почему, но явно не из-за внешнего золота и богатства. Что-то в ней было родное, своё. Может генетически как-то заложено, не знаю. За короткий срок я перечитал массу литературы, и даже стал учить церковно-славянский язык, оставаясь, как и прежде, некрещеным теоретиком-греховодником.
Мои затяжные споры и диалоги о православии в интернете вылились в то, что ранним апрельским утром я пошел в церковь, где купил серебряный крестик, а батюшка Михаил рассказал, что нужно прочитать и когда прийти, чтобы принять Таинство Крещения.
Не могу утверждать, что меня осенило что-то свыше или я чувствовал Десницу Божью. Это было необъяснимо и это происходило. Но почему-то я знал, что встреча с Ним обязательно состоится. Как сказал в тот день батюшка: «Вы делаете к Господу шаг, а Он к вам — десять».
III
Я не стал поднимать особый шум по поводу крещения, как то: искать крестных из местных знаменитостей, созывать гостей и заказывать ресторан с баней. В назначенное воскресенье мы с женой просто пошли в церковь.
— Молодой человек, помогите, пожалуйста, — пожилая женщина в белом платке обратилась ко мне, пока мы ожидали в притворе, — пройдемте в подвал.
Мы спустились вниз, где располагалась библиотека и классы воскресной школы. Вода просачивалась сквозь стены и потолок — весна, что поделаешь. Надо было срочно вынести все парты наверх. Очень неудобные и узкие ступеньки заставили меня попотеть, но все парты я вынес.
— Спаси Вас Господи! А вы на крещение пришли? — спросила женщина.
— Да, вот жду отца Михаила.
— Видите, как вас Господь отмечает — сразу работу нашел! Это хороший знак! — она, было, засобиралась куда-то, но вдруг обернулась:
— А вы спускайтесь в подвал, крестить-то батюшка там будет, ведь в храме сейчас ремонт, а заодно и переоденетесь. Вообще-то отец Михаил не разрешает там переодеваться, но вы уже вроде как наш — так что идите, я ему за вас скажу.
Мы спустились в подвал, а через некоторое время начали собираться и все остальные: в это воскресенье кроме меня, тридцатипятилетнего подзадержавшегося на пути к Истине дяди, крестили ещё и новорожденного мальчика. Вот тут уже было все по полной программе: куча родственников в вечерних платьях и костюмах от Бриони, крестные, фото и видео, блеск и золотые кресты. Дите постоянно орало не своим голосом, чем, мягко говоря, надоедало родственникам. Особенно досталось молоденькой, худенькой крестной маме, которая и так боялась взять его на руки, а уж когда оно заревело, так и подавно. Но, как бы то ни было, батюшка нас покрестил, а со мной ещё и долго беседовал. Диалог мне понравился: я впервые так долго общался с настоящим священником не посредством интернета; пусть он был и моложе меня — это, как оказалось, даже и лучше — я меньше смущался. Но, все же, работа, боязнь ходить в церковь и что-нибудь там сделать не так, а также прочие дела одержали верх, и я вместо храма опять посещал Ольгу Николаевну, пил водку и спорил в интернетах о православии.
Летом произошел такой случай: мой крестик был на обычном шнурке, но мне всегда хотелось цепь. И вот, подвернулся момент, когда появились деньги и время на осуществление задуманного — купить серебряную цепочку. Я пошел в ювелирный магазин и выбрал итальянскую, с двойным сцеплением: т.е. каждое звено вдевалось в два последующих — так, на всякий случай, чтобы не порвалась. В церковь не пошел, а направился за освещением (молодец какой!) к Ольге Николаевне. Она зажгла свечку и что-то прошептала: все дела!
Прошел месяц. Я бежал по улице и вдруг почувствовал, что цепь с крестиком соскальзывает с моей шеи. Поймав на ходу, остановился посмотреть: цепь почернела и переломилась сразу в нескольких местах. Дома я затеял ремонт, но как только скреплял несколько звеньев — отваливались последующие. Так, постепенно сокращая её длину, не заметил, как она развалилась полностью. Я достал старый шнурок, освященный ещё при крещении, и понял, что с Ольгой Николаевной совсем не обязательно больше общаться. А если честно, то я очень испугался.
Этот случай побудил меня к поиску духовника — наставника и руководителя моей бестолковой духовной жизни. Понятно, что по определению это был отец Михаил, но в нашем городе у него таких как я было, наверное, несколько тысяч, ибо всего два храма на шестьдесят тысяч населения — это, согласитесь, маловато. Если учесть, что храм ещё достраивался и отец Михаил был и за прораба, и за бухгалтера, то для общения со всеми, понятно, времени у него оставалось мало. Хотя, я мог и ошибаться. Тем не менее, в интернете я нашел ответ на свой вопрос «как найти духовника»: читать определенную молитву каждое утро, в которой обращаешься к Господу с просьбой о наставнике.
IV
— Братишка, привет! — звонкий сибирский голос сестры всегда приятно слышать, — у меня новости! Давай после работы!
— А давай!
Вечером, по телефону из Иркутска Катюня рассказала, что во всемирной паутине обнаружила сайт, как оказалось, нашей двоюродной тети, Ирины Сергеевны. Она — один из ведущих учёных в области биологии развития садовых растений! Сестра дала ссылку и телефон тети, и я тем же вечером позвонил в Москву.
Дело в том, что как раз в это время у меня начались проблемы с трудоустройством: я стоял на бирже труда и лихорадочно искал выход из сложившейся ситуации: всё-таки трое детей… Вообще, состояние, когда ты никому не нужен — ужасное! Степень того, что ты можешь впасть в печаль и отчаяться — невероятно высока. Именно так бы я описал без мата то состояние, в котором находился.
Я метался в тихой панике и не скрою, что на двоюродную тетю в Москве я возлагал большие надежды.
Ирина Сергеевна была рада нашему знакомству и пригласила к себе в гости, чем мы сразу же и воспользовались: ранним осенним утром, в понедельник, я и Наташа позвонили в дверь одной из сотен многоэтажек Нахимовского проспекта.
Во время одного из разговоров Ирина Сергеевна заметила, что я довольно часто перехожу на религиозные темы. И, в свою очередь, рассказала, что возрождает монастырские сады в нескольких обителях Тверской губернии. Слово за слово, и вдруг прозвучал такой вопрос:
— А вы не хотели бы побывать и поработать в монастыре?
Честно говоря, слово «монастырь» я слышал редко. В основном оно произносилось как нечто устрашающее, что-то сродни слову «тюрьма». Мы даже как-то растерялись.
— Да что вы, ребята, там такие прекрасные люди! — Ирина Сергеевна как раз показывала нам фотографии монахинь, храмов и монастырских садов, которые она сделала совсем недавно, — вы обязательно должны там побывать! И работу точно найдете!
— Ой, да что вы… страшновато как-то, — мы начали аккуратно включать заднюю, — может потом как-нибудь…
Вдруг, мгновенная, невесть откуда взявшаяся мысль, словно лезвие, прорезала сознание:
— Ты хотел наставника, а теперь «может, потом, как-нибудь»???
Руки дрожали и казалось, что ещё чуть-чуть и я пойму нечто Очень Важное для меня. В голове каруселью проносились обрывки воспоминаний, куски полузабытых песен и… Стоп!
— Получается, что все события ведут к одному: к духовнику! — я сидел и ошарашено озирался вокруг, — ничего себе, дела! Мы же полстраны проехали, и теперь я понял — зачем!
Я аж подпрыгнул:
— А давайте, поедем!
На том и порешили.
Мы остались ещё на несколько дней в Москве, обсуждая с Ириной Сергеевной пути выхода из безработной жизненной полосы, а так же, созвонившись с игуменьей монастыря, договорились, что весной обязательно приедем.
V
Так мы и оказались ранней весной в Москве.
К Ирине Сергеевне приехали около девяти утра и рухнули спать: почти двое суток в пути с непривычки изрядно потрепали нас как путешественников. Но уже в одиннадцать прозвучал подъем: машина из монастыря ожидала нас у подъезда. Да, именно так, у подъезда! Дело в том, что двум сестрам нужно было срочно в Москву и, по предварительной договоренности с игуменьей, нас решили забрать на обратном пути. Мы, ещё толком не осознавая, что происходит, сели в «Приору» с тверскими номерами и двинулись в путь.
Чудеса начались сразу. Во-первых, мы проехали через всю Москву от станции метро «Нахимовский проспект» до границы Москвы на ярославском направлении за двадцать пять минут! Кто ездил по Москве в одиннадцать утра в понедельник, тот меня поймет. Иначе, как чудом это не назовешь. Практически мы не стояли: везде горел зеленый, пробок, как таковых, не было. Во-вторых, водитель — мужчина не местный, и в Москве до этого был всего два раза. Мы ехали по карте, которую разложили на торпеде: я говорил, где поворачивать, а он угадывал, как это надо сделать. Учитывая то, что я бывал в этих местах не чаще водителя — нашу поездку трудно назвать здравой, но, тем не менее, через полчаса мы были за границей Москвы и направлялись в сторону Сергиева Посада. Конечным пунктом был город Кашин, что расположился в ста восьмидесяти километрах к северу от столицы.
Всю дорогу Ирина Сергеевна рассказывала удивительные вещи о тех местах, которые мы проезжали. Про Сергиев Посад, а точнее про Троице-Сергиеву Лавру, мне запомнились две истории:
Перед решающим сражением с татарами на Куликовом поле, сюда, к Сергию Радонежскому за духовной поддержкой приехал Дмитрий Донской. Князь понимал, что с такими силами он татар не побьет… А вот имя преподобного Сергия, как праведника и чудотворца, было прославлено по всей Руси и его благословение помогло бы поднять боевой дух русских воинов.
Преподобный Сергий не только благословил, но и отправил с ним двух монахов: Александра Пересвета и Родиона Ослябя.
Так вот, на заведомо неравный бой с Челубеем вышел не кто-нибудь, а монах Пересвет. (Да, я тоже не знал, что он был монах! Причем монах-схимник.)
Обязательным атрибутом «поединка богатырей» было то, что оба воина выходили с копьями и на лошадях.
Но Челубей отличался не только огромной силой и мастерством — его копье было на метр длиннее обычного, и всякий противник умирал, не успевая даже нанести удар. Пересвет, узнав об этом, снял все доспехи и остался в одной только схиме. Сделал он это для того, чтобы копье Челубея прошло сквозь тело без всяких преград, тем самым не выбив его из седла, а он, в свою очередь, смог бы за эти секунды вонзить своё.
Сошлись они перед строем: один — за наемные деньги (татары возили с собой Челубея именно для таких боев и платили ему огромные деньги), другой — монах — за Русь-матушку.
Да только валяться на поле с копьем в груди остался Челубей. Пересвет же, смертельно раненый, подъехал к строю и только потом умер на руках русских воинов. Надо ли говорить о том, каким образом повлиял этот бой на исход битвы?
Второй монах, Ослябя, совершил не менее значимый подвиг: после ранения Дмитрия Донского, вывез его в безопасное место и, надев его доспехи, продолжил руководить битвой, будто бы это сам князь — что и решило исход сражения. Вот вам и монахи!
Здесь надо заметить, что именно Куликовская битва, а точнее, Сергий Радонежский сформировал основной принцип защиты родины на столетия вперед: когда приходит враг, то бить его должен не только воин, но всякий, живущий и любящий эту землю, будь то даже монах-схимник.
Вторая история более позднего периода: в Великий Пост вся московская знать и царские особы шли сюда, в Лавру, только пешком, чтобы исповедоваться, помолиться и причаститься перед великим праздником Пасхи. Никаких лошадей и особых условий — некоторые часть пути шли на коленях. Восемьдесят километров на ногах и сорок дней поста с молитвами — не каждый московский православный депутат сегодня способен на такое!
За разговорами дорога оказалась не такая уж и длинная, хотя асфальт в Тверской губернии, конечно же, не московский; и вот, по пояс в снегу появились белые стены, крыши и храмовые купола монастыря.
Ворот не было, и нас подвезли прямо к дверям двухэтажного большого дома. Как я упоминал — была середина марта, но морозец держался за минус двадцать. Мы, абсолютно не привыкшие к таким веснам, буквально влетели в большую прихожую настоятельского корпуса, где нас встретили две насельницы.
За свою жизнь я видел много людей, но, поверьте, с такими глазами встретился впервые: свет — он буквально струился! И какое-то бесконечно доброе чувство исходило от этих маленьких, подвижных женщин. Хотя и одеты они были во всё черное, но сколько же счастья присутствовало рядом с нами!
Минуту или больше я стоял и смотрел, словно загипнотизированный, на то, как они обнимались с Ириной Сергеевной и как неподдельно (знаете, как вот дети — истинно!) радовались встрече с нами. На душе вдруг стало спокойно и тихо: ушла куда-то боязнь, сомнения и неловкость.
Нас проводили в трапезную и после небольшой молитвы мы сели за стол обедать. Был Великий Пост, и еда была соответствующая — без мяса, масла и молока, но удивило разнообразие фруктов и овощей.
Я ж как представлял себе монастыри: гнутые алюминиевые чашки, нелепые сухари и угрюмые лица в темных пещерах, а тут, вдруг, сидел в светлой комнате с приятными и веселыми людьми; кушал из обычных тарелок, обычной ложкой, обычные продукты. И ещё: я поймал себя на мысли, что меня ничего не тревожит, я перестал ерзать и нервничать — я вдруг УСПОКОИЛСЯ.
Мы уже заканчивали трапезу, когда в комнату зашла настоятельница монастыря — матушка Варвара; постоянные дела и поездки практически не оставляют времени даже покушать, ибо успеть надо везде: здесь идет восстановление храма — там, на колокольне заливают полы; клирос на утренней и вечерней службах, паломники, свечи, продукты… Поездки, например, купить гвозди — это она. И ещё тысячи и тысячи монастырских дел…
Но, в то же время, каждому человеку, будь то богатый паломник из Москвы или нищий, пришедший за чашкой супа, уделяется столько время, сколько требует пришедший.
Вот и с нами у игуменьи Варвары состоялся обстоятельный разговор, после которого я понял окончательно: то, что в миру рассказывают о монастырях и что есть на самом деле — вещи абсолютно разные и настолько далекие друг от друга, что даже не прилично сравнивать.
Вопрос, чем мы будем заниматься, а если ещё проще — каково будет наше послушание, отпал сразу же, и сам собой: в этот день женщина, которая готовила и работала на кухне — заболела, и мы с Наташей отправились на замену. (В жизни нет случайностей — это точно!)
Каждый день в монастыре кушало около тридцати человек, что не очень много, но все же, без повара и помощника — не управиться. Кто готовил и убирал хотя бы за троими — поймет. Опыт повара и кухарки у нас был, поэтому мы вписались в ход событий плавно и без проблем: вместе с матушкой составили меню на неделю вперед, а после уборки в трапезной отправились на экскурсию по монастырю.
Пару слов о городе и монастыре, думаю, не помешает. Ибо когда сам услышал эти истории, то долго не мог понять: что же такое человек? На историческом срезе ведь полная каша получается… Имя города — Кашин.
Вообще, если посмотреть на город с высоты птичьего полета, то речка Кашинка в границах города своим руслом образует узор в виде сердца, правда! Сами посмотрите в гугле, если не верите. Поэтому его и называют «сердцем городов русских». А ещё и потому, что Кашин — один из древнейших городов Тверской земли — первое упоминание относится к 1238 году, в Никоновской летописи. На данный момент здесь проживает около пятнадцати тысяч человек, и представьте: к началу двадцатого века в Кашине насчитывалась двадцать одна (!) церковь и три монастыря! Для сравнения: у нас в городе с численностью 63 тысячи — всего две церкви, ну а про монастыри мы уже и не говорим…
Так вот, Николаевский Клобуков монастырь, а именно здесь мы и находились, был основан около 1410 года. Название Николаевкий Клобуков, по преданию, он получил из-за истории с клобуком святого Иоанна, архиепископа Новгородского: укротив беса, он повелел везти себя в Иерусалим, чтобы поклониться Гробу Господню. Пролетая над Кашиным, святитель обронил свой клобук, который был впоследствии найден. На месте этом и был возвёден Николаевский Клобуков монастырь. Позже, примерно в 1413 году здесь построил келью преподобный Макарий Калязинский. Здесь же, не без помощи преподобного Макария, забил целебный и животворящий источник…
Но люди бывают разные. Хотя тех, кто пришел сюда в 1929 году, не уверен, что можно отнести к категории «человек». Сами решайте. Мое мнение — это нелюди.
Итак, в двадцать девятом были моментально сняты колокола и разобран иконостас, в 1931 разобрана колокольня, понятно, что на народные нужды: людям вдруг стал не нужен Бог — они просто хотели хорошо поесть и неплохо поспать, вроде так это у животных происходит и называется «жизнью». (Хотя, большинство кашинцев поступили иначе: они прятали части того же иконостаса у себя дома, в подвалах, и, собственно, благодаря этим людям многие иконы и утварь сохранились до наших дней и теперь находятся в храмах)…
В этом же году в монастыре устроен свинарник и бойня, а в нижнем этаже Алексеевской церкви — колбасная артель “Инвалид” (как вам полет мысли, а?) А реки крови направили в святой Колязинский источник: специально для этого проложили желоб, метров двести, не поленились.
Остальные храмы и постройки пытались взорвать: до сих пор можно увидеть полуразрушенные стены, ибо сравнять с землей не получилось. Толщина стен достигала метра и более — даже тротил не помог… Апофеозом всей этой кампании стал беспощадный пожар в восьмидесятых годах прошлого столетия, когда абсолютно все имущество предприятия сгорело дотла, не тронув монастырские постройки и утварь. Видел собственными глазами иконы в Алексеевском храме — те, что были в огне — ни пятнышка!
Восстановление же началось только в начале девяностых… Трудное, тяжелое… Спасибо неравнодушным людям — оно продолжается и сегодня…
На данный момент в обители имеется отреставрированная келья преподобного Макария, в которой и начались его иноческие подвиги. В ней же хранится древний крест, аналой и подсвечник преподобного. В монастырской ризнице находятся на хранении старинные хоругви, схима, сосуды, ковчег, железные вериги, крест со 112-ю частицами мощей святых угодников...
После экскурсии мы отправились на вечернюю службу, а после ещё долго общались с игуменьей, отцом Виталием и насельницами монастыря. Я рассказал, что мы ни разу не причащались, да и вообще, кроме Таинства Крещения ни в каких других Таинствах не участвовали. И очень удивился, что нас не отчитывали и не упрекали, а просто и ясно сказали: «это дело поправимое…»
VI
Надо заметить, что монастырь — это место, куда уж точно со своим уставом не ходят. Оно и правильно.
Соблюдать и выполнять устав монастыря обязан всяк входящий сюда неукоснительно: будь ты бомж, случайно оказавшийся рядом или депутат столичный, приехавший на праздник. Но здесь все делается с Божьей помощью, и уж, поверьте, никакой особой трудности это дело, в смысле соблюдения, не представляет.
Для нас расписание было примерно такое: подъем в шесть утра, иногда позже, но обязательно к семи завтрак должен быть готов, ибо к восьми матушке и насельницам надо успеть в храм, чтобы убрать и приготовить его для богослужения. (Кстати, никто специально не будил и не понукал, скажу больше, я ни разу не слышал не то что скандалов — упреков в чей бы то ни было адрес).
Так вот, приготовить завтрак — это, как правило, означало сварить гречневую кашу либо пожарить картошку. Объем — где-то полуведерная кастрюля. Нарезать салат или соленья типа огурцы, помидоры. Заварить чай и порезать хлеб.
Еда для строителей — отдельная песня. Они были из другой страны, Молдавии, и пост не очень-то соблюдали. Не знаю, почему. Их устраивала пятилитровая кастрюля борща или супа, каша, восемь-десять банок рыбных консервов, соленья, хлеб и чай.
Но всегда надо было приготовить побольше, для гостей. Хочу заметить, что гостей в монастыре всегда много: это и батюшки, оказавшиеся проездом или приехавшие по делам, игуменьи и сестры из соседних монастырей, помощники, паломники, просто нуждающиеся в еде или в добром слове — да всех не перечесть: движение — постоянное движение! Вот уж где никогда не заскучаешь!
Здорово на кухне выручали два пацана, лет четырнадцати. С их семьями дело обстояло, как сейчас принято говорить, «все сложно» и ребят, живших, а точнее, умирающих на улице, приютили в монастыре. Так, постепенно, парни, впитав монастырскую православную жизнь, закончили школу. Сдав экзамены — поступили в кулинарный техникум. Им дали общежитие, но, как выдается свободная минута, они бегут в монастырь помочь и помолиться. Ну чем плохо, а?
Так вот, после приготовления мы шли на утреннюю службу, помогали в храме, далее — приготовление обеда — на службу — приготовление ужина и так далее…
В эти дни началась наша подготовка к Таинству Причастия. Не все оказалось так просто, как мы предполагали. Сначала нас соборовали. Если по-простому — Соборование — это прощение забытых грехов.
Дело в том, что у каждого из нас есть множество грехов, которые проходят мимо нашего сознания. Либо мы, согрешив, тут же забываем это, либо вообще не считаем за грех, не замечаем. Однако неосознанные грехи — это все равно грехи, они отягощают душу, и от них необходимо очиститься — что и происходит в таинстве Елеосвящения (Соборования).
Вечером матушка сказала, что рано утром выезжаем в Троице-Сергиеву Лавру. К самому архимандриту отцу Науму: исповедоваться и пообщаться перед Причастием.
Старец Наум, как нам пояснили, обладает даром прозорливости и является одним из самых известных духовников, поэтому шанс попасть к нему на беседу чрезвычайно мал, но возможен. Бывали случаи, что кто-то ждал месяц, а кого-то старец принимал в тот же день. Скажу сразу: благодаря матушке Варваре я побывал у Отца Наума в то утро. Дважды.
Мы написали краткое письмо старцу (не спрашивайте содержание, все равно не скажу). Это, как правило, какой-то жизненно важный вопрос и, вкратце, история этого вопроса. Письмо необходимо для того, чтобы отец Наум, быстро прочитав, понял суть, а не выслушивал получасовой сбивчивый рассказ, когда каждая секунда здесь — на вес золота.
Итак, оказалось, что «рано утром» — это в четыре часа. Но сон в монастыре, я вам скажу, совсем не такой, как за его стенами: здесь мне было достаточно 4-5 часов, чтобы полностью отдохнуть и выспаться, когда как дома я дрых по 10-12 часов, а то и больше.
Мы выехали через пятнадцать минут и ближе к шести утра заняли очередь к старцу, но были уже пятыми…
Отец Наум принимал с восьми часов. Обязательным условием посещения старца была предварительная исповедь у монахов в отдельной исповедальной комнате. И только после этого и, опять же, только по согласию самого отца Наума, разрешалось заходить (ну как заходить — на коленях, конечно же) на беседу.
В то утро роли распределились так: мы стояли в очередь на исповедь к монахам, а матушка — в очереди к старцу. Иначе за один день не успеть.
Когда двери открылись, нас вошло человек двадцать-тридцать. Остальные просто не поместились в притвор. Сколько было людей на улице — не знаю, но много. Сначала всех прибывших отчитали молитвой от клятв, которые когда-то давали в жизни: это октябрятская, пионерская и прочие (кстати, здесь я узнал, что любая клятва, данная не Богу — это клятва сатане). И далее, в порядке живой очереди — на исповедь. В тот день «принимали» четыре монаха. Уже через час я сидел на деревянной лавочке и, сначала сбивчиво, а потом весьма даже уверенно, рассказывал отцу Игорю — молодому монаху Лавры, про свои «подвиги». Предварительно всё, что мог вспомнить о своих грешных делах, я записал на бумаге ещё в монастыре.
Когда мой рассказ коснулся рыбалки, на которой мы с другом зажарили и съели шахматную гадюку (подумалось, что это тоже грех), то он спросил, откуда я родом. Услышав ответ, он очень обрадовался: мы оказались практически земляками, с юга. Видно, что родные края ещё держали его, а может просто любил свою малую родину, и мы «как земляк с земляком» незаметно проговорили около часа. Конечно, рассказать сейчас то, что я говорил на исповеди отцу Игорю — не могу, ибо такое самому себе страшно рассказывать, но, как оказалось, можно (скажу больше — даже нужно!) поведать монаху.
После моего раскаяния и отпущения грехов через отца Игоря, мне было подарено несколько православных книг. Тепло попрощавшись, я вышел в коридор и стал ожидать Наташку: она зашла следующей и пробыла там немногим меньше — минут сорок.
В одиннадцать, дверь исповедальной комнаты приоткрылась и один из монахов громко сказал: «Владимир и Наталия!» Это означало то, что подошла наша очередь к Отцу Науму: мы поспешили к выходу.
«Приемная» (если так можно сказать) архимандрита — это маленькая комнатка, площадью где-то три на три метра. В ней помещался шкаф с книгами и обычное, старое кресло, на котором сидел старец. В углу было много различных подарков и подношений — в основном хлеба.
Мы протиснулись в дверь: на приеме у отца Наума была молодая семья, но нам разрешили остаться. Вопросы у семьи были чисто житейские: как лучше обустроить быт и строить ли переправу через реку. Отец Наум подробно описал как саму переправу, так и породу коров, которую надо выращивать и ещё много тонкостей, например, размер стульчика, на котором должна сидеть его жена во время доения коров, чтобы у неё не заболели суставы. Видно было, что ребята не в первый раз. После того, как все вопросы были исчерпаны, архимадрит надорвал записку-письмо и отдал главе семейства. Все это время муж стоял на коленях, а жена убаюкивала ребенка. Малышу было месяцев пять-шесть. Вдруг карапуз начал так сильно орать, что мать даже растерялась:
— Дай-ка мне его, — отец Наум протянул руки.
Она передала ребенка, архимадрит усадил его на колени и погладил по голове. Мгновение — карапуз успокоился и начал улыбаться. Отец Наум что-то сказал ему на ухо и передал молодой маме:
— Хороший будет сын. Только начинайте учить его как можно раньше… — он вдруг поднял голову и посмотрел на меня:
— А ты — совсем не учишь своих детей! Для спасения их душ — ничего не делаешь!
Я совсем растерялся: действительно так. Единственная моя попытка приобщить детей к православию — это предложение посетить утреннюю службу, но дети встретили такую идею более чем прохладно. На этом все и закончилось...
Молодая семья ушла: в комнате остались отец Наум, матушка Варвара и мы с женой.
Я и Наташа упали на колени и протянули письмо:
— Простите и благословите отец Наум! — Сказали мы нестройно.
Теперь я рассмотрел его поближе: абсолютно седой старец со строгими чертами лица, но глаза…
Глаза — не похожие ни на какие другие… В них свет но, знаете, такой строгий и справедливый, вызывающий трепет и уважение…
Отец Наум взял наше письмо. Прочитав, не надорвал, как все остальные, и не отдал обратно, а положил в карман. Это было что-то новое…
Так как нам предстояло таинство Причастия, то и речь в первую очередь была о грехах и раскаянии. Сначала отец Наум нам поведал два случая из нашей жизни, о которых мы давно забыли и вряд ли бы когда вспомнили, если бы не его рассказ. Это был настоящий шок!
Как оказалось, грехи эти очень тяжкие. И таких, не исповеданных, осталось ой, как много! (Представляете, и это после Соборования и часа исповеди у отца Игоря!) Как объяснил нам отец Наум — такая исповедь называется генеральной и не важно, когда был крещен — во младенчестве или как я — будучи взрослым: надо вспоминать с самого раннего возраста все, что натворил. Но большинство грехов нами было не то, что забыто, но и не воспринималось вообще как грехи. Поэтому отец Наум вспоминал за нас прошлое, а мы «довспоминали» уже за ним. Представляете, ни разу не видевший вас человек, рассказывает вашу жизнь в таких подробностях, что волосы встают дыбом!
Но так как грехи были и такие, что «ого-го!», то сначала он сказал выйти Наташе и продолжил со мной:
— Слушай и запоминай! Сейчас у тебя на плече сидит твой ангел-хранитель. Я его вижу. Так вот, у него в руках своего рода листок и ручка. Все, что ты сейчас мне расскажешь и покаешься — он вычеркнет из списка. Часть я напомню тебе, но ты сам должен вспомнить остальное. — И отец Наум поведал мне уже давно забытые и вычеркнутые из памяти события моей нелепой жизни…
Время было полдвенадцатого, когда он мне сказал:
— Иди сейчас к монахам и покаешься в грехах, которые я за тебя вспомнил и как раз крепко подумай — должно ещё кое-что всплыть. Иди быстрей, а я пока с женой твоей поговорю. И пусть тебя без очереди примут: скажи — я разрешил.
Бегом, к монахам. Их осталось двое и я, сославшись на слова архимадрита, опять на лавочке, рассказываю отцу Евгению то, что помог мне вспомнить отец Наум. Покаявшись и получив прощение грехов, вернулся. Отец Наум долго смотрел на нас, открыл шкаф и дал мне книгу:
— Возьми эту книгу. На семнадцатой странице будет ответ на твой главный вопрос, который ты, кстати, не задал. А сейчас уже двенадцать, мне пора. — Отец Наум вышел, с нашим письмом в кармане…
Мы, красные как раки, то ли от жары в помещении, то ли от стыда за свое прошлое, вышли во двор:
— Вот это отец Наум устроил вам кровавую баню! — сказала матушка с определенной долей юмора.
— Ну, все, вроде, по делу было… — я пытался включить фотоаппарат, но температура -25 по Цельсию китайскую продукцию вывело из строя и, видимо, надолго.
— Так ты понял про главный вопрос? — Матушка остановилась.
— Нет… — я пытался что-то придумать, но не получалось. Я действительно не понимал.
— Ты искал духовника?
— Да… но откуда вы знаете?..
— Ну, так отец Наум и есть твой духовный наставник…
— Кстати, мы все, настоятели и настоятельницы монастырей ему исповедуемся. Его нельзя обмануть — он видит все и всех…
Я стоял как ударенный по голове: «так вот он — главный вопрос! Вот о чем речь была! Действительно, я же за этим и приехал!!!»
Ничего себе…
Так я нашел духовного наставника…
— Пройдемте сюда, — матушка повела нас к дверям одного из храмов.
Трижды перекрестившись и поклонившись, мы зашли. Это был Троицкий Собор. Стены и купол — Андрей Рублев… Кто видел вживую роспись и иконы работы Андрея Рублева — тот меня поймет…
Иконостас… Боже, какой иконостас!
Серебряная рака с мощами Сергия Радонежского…
Что следом запомнилось после такого мороза — тепло. Матушка рассказала, что у этого храма нет системы отопления: ни водяного, ни какого ещё другого, но здесь всегда жарко зимой и прохладно летом. И хотя стены достигают толщины полтора метра, но, видимо, это не главное…
Люди. Много людей. Некоторые, видимо, стоят и молятся не первый день: на боковых откидывающихся стульях вдоль стен храма скромные пожитки, еда, спящие дети…
Мы встали в очередь на поклон мощам преподобного Сергия. Впереди я увидел очень уважаемого, видимо, человека: его выдавал жутко дорогой костюм, пальто и четыре телохранителя. Он упал на колени за несколько метров до раки и таким образом подошел к мощам. Затем ещё три земных поклона: опять же, на колени, касаясь головой пола… и только потом — прикосновение устами и челом. Всё правильно делал: видно, что с душой и не первый раз…
***
Уже ночью я вышел во двор монастыря: звезды и небо… мороз и тишина…
Из кармана на снег упали два листа, исписанных мелким почерком — мои грехи. Отец Наум сказал: «порвешь на куски и сожжешь»…
Огонь весело плясал на костях исписанных обрывков бумаги.
Ботинок растоптал черный пепел на белом снегу: я пошел спать…
VII
Душа летала. Нет, не летала — парила…
Я проснулся от мысли, что в первый раз в жизни мне действительно (!) хорошо…
«Я не в монастыре — я в гостях у Бога…» — эта мысль окутывала сердце, словно пуховый платок, которое в этот момент даже не чувствовал, но знал — ему сейчас лучше всех…
«Боже, если мне будут предлагать все удовольствия мира поменять на секунду ЭТОГО ощущения — да ни за что в жизни!» — я осторожно встал с кровати, боясь спугнуть это состояние, и пошел умываться.
Вдруг я поймал себя на мысли, что не курю уже пятый день. Ничего себе! Но самое главное, что я об этом просто забыл! Кто курил более двадцати лет к ряду — меня поймет — забыть покурить невозможно. Но это там, за белым забором. А здесь — запросто можно все! Потому как здесь, в монастыре, ты все делаешь вместе с Господом. А что не по плечу Богу? Вот так-то…
На следующий, шестой день пребывания в обители и на первый день после Причастия я был в состоянии, близком к состоянию невесомости. Я не летал, но был близок к этому. По крайней мере не считал полет таким уж недостижимым делом. И ещё: я просто не представлял, как я вернусь назад, домой. Тот мир, за забором, который я видел — казался мне кучей бесполезных движений в никуда: без цели и смысла. Я увидел совершенно другой, но понятный мне мир: с конкретной целью и смыслом, наполнявшим каждое твое движение. Мир, где разговоры были уже бесполезны и попросту не нужны. Все было понятно без слов.
Также я понял, что тот, кто на каждом углу разводит бесконечный базар по поводу веры, религии и духовности — просто никогда не чувствовал по-настоящему эту самую близость к Богу и пытается за разговорами скрыть или таким способом приобщиться к Господу… Только нельзя так, видимо. Вот и злится, вот и разочаровывается в Боге, думая, что вот он уж точно все делал правильно, а Господь не заметил подвига. Да не было на самом деле никакого подвига: был трёп базарный, а дел — никаких; и веры никакой не было — так, слова и только… Да и сам поиск Господа вне Церкви и без духовного наставника — утопия и сказка. Это сравнимо с тем, как человек идет искать дом в дремучий лес, полный опасных зверей. Причем он и близко не представляет, как выглядит дом и, тем более, где он находится. Ему предлагают знающего проводника, но человек отмахивается и идет в лес (если идет вообще, а то чаще разговорами о поисках все и кончается). В лучшем случае этот человек заблудится и вернется ни с чем, в худшем — сгинет и пропадет навсегда, съеденный хищными тварями.
На одиннадцатый день мы начали паковать чемоданы: отпуск заканчивался, но уезжать было очень трудно. Я бы сказал — просто невозможно! Такое впечатление, что без ножа режут, и все по живому, без анестезии… больно так…
Десять дней я был там, где никто не играл в жизнь, не играл какие-то роли, не надевал маску — здесь все было по-настоящему. Наверное, это и есть Правда — когда все по-настоящему.
Автобус подъезжал к Москве: какое-то пошлое радио с сальными шутками било по ушам; бесконечно-бестолковый шум большого города обливал чем-то липким и ужасным. Я физически ощущал, как эта жижа растекается по телу, проникая сквозь поры, внутрь… Было гадко и больно…
Я смотрел на людей: бегущих, едущих, таких вечно спешащих, будто знающих — зачем…
Они не замечали ужаса, потому как были уже частью этой субстанции — болота, с дико вращающимися часовыми стрелками в колесе, где нет белки, но есть человек, бегущий по кругу внутри самого себя…