(с польского)
2
Пан - сам, по собственной воле, или кто его прислал? Ну, не знаю, кто бы то мог быть.
Я так думал, пан Роберт. Но пан отказывается, говорит, не знает пана Роберта. Меня только удивляет, откуда в таком случае пан знал, где ключ от его домика.
Не, не так. Пусть пан сюда, на мои руки, посмотрит. Говорю же, в левой руке пан держит стручок, не плашмя, вот так – хорошо, а правой, большим и указательным пальцами, – раскалывает. Потом пан углубляет большой палец в образовавшуюся расщелину и проводит им, от начала – до конца стручка. Видит пан, все бобы и выскочили из него. Пусть теперь пан сам попробует. Сейчас, я найду пану стручки получше. Пожалуйста, вот ровнехонький и хорошо высохший. Так, большим пальцем. И что? Видит пан, никакое это не искусство. Со следующим стручком у пана уже лучше пойдет. И с каждым следующим, каждый раз всё лучше и лучше. Пусть только пан большой палец прямо держит, ногтем вперед. Большой палец - важнейший при лущении. Как молоток при забивании гвоздей или клещи, когда, наоборот, пан хочет тот гвоздь вытащить. Дед не раз повторял, когда мы фасоль лущили, что большой палец - не иначе, как Божий палец. Большой палец, только левой руки, важен и при игре на саксофоне, он ведь обслуживает октавный клапан.
Конечно, лущили и мы, дети. С мальства. Ещё горшок за собою не выносили, а нас уже учили фасоль лущить. Ягоду обычно сажали рядом с бабушкой, Леонку – с матерью, а меня, самого маленького, посредине, между матерью и бабушкой. Если с самыми сухими стручками у нас не получалось, так мать или бабушка брали наши руки в свои и раскрывали стручок нашими пальцами и нашими большими пальцами вылущивали из него бобы. Так получалось, будто это мы сами.
Признаюсь пану, ребенком я ненавидел лущение фасоли. Да и сестры, хоть и старше меня, а так же точно ненавидели. Уклонялись мы от лущения, как умели. Сестры чаще всего жаловались, что живот или голова болит. Ну, а я разное придумывал. Как-то порезал себе стеклом большой палец. А когда мы уже начали в школу ходить, - сначала Ягода, за ней Леонка, а потом уже и я, – так уроками отговаривались. Мол, задано у нас на завтра, урок надо выучить. А если будем лущить, так не выучим. У матери на учебу сердце сразу отходило, становилось мягким. Идите, мол, учите, мы и сами как-нибудь справимся.
Бабушка, как речь заходила об учебе, так сразу ссылалась на Бога, мол, как Бог не даст, то и наука не поможет. Дядя Ян обычно вставал и пил воду, так что трудно было сказать – он за учебу, или за лущение фасоли. Зато отец сразу поднимал лущение фасоли в ранг науки:
- О, еще какая наука. Наука наук. Не то, что счет там, или польский. Наука на всю жизнь. Счет или польский и так у них из голов выветрятся. И не счет, не польский им будут нужны, когда сами, одни останутся. Не счет, не польский.
Дедушка обычно ссылался на войну, он, вообще, во всем любил ссылаться на войну. Как-то рассказал, что давно, очень давно, еще дедушка его рассказывал, была война, а они сидели, фасоль лущили. И тут - грохот в двери: - Открывать! - Солдаты. Глаза кровью налиты. Лица осатанелые. Было бы что другое, так точно – всех бы насмерть порубали. Но увидели, что тут фасоль лущат - отставили винтовки, отцепили сабли, сказали, чтобы и им дали табуреты, сели и начали вместе с ними лущить.
Продолжение: http://www.proza.ru/2013/04/12/405