Пионер и пионерка

            
Ввернувшись с покоса, Николай Иванович Кусков не застал  дома жены. Он достал из холодильника литровую банку молока,  одним дыхом опорожнил её и, решив, что баба ушла крапивы цыплятам нажать, вышел за калитку встречать её.
 
Деревенская улица была пуста, если не считать пё-строй ватаги кур, разгуливающей вдоль свежеполо-женного дорожного асфальта,  да блеявшего вдалеке на привязи белого козленка вдовицы Зойки Павловой.

Было по-летнему солнечно, душно, тихо, и воздух тонко звенел от этой горячей полуденной тишины.

Докурив сигарету, Николай Иванович старательно затоптал окурок, пошаркав по нему подошвой своей рваной галоши, и вздрогнул от резкого визга тормозов бесшумно подкатившей иномарки. Своей округлостью она напоминала огромного жука-плавунца: её гладкий кузов сверкал каким-то муравчато-огненным блеском.

Что это иномарка и очень дорогая, Николай Ивано-вич определил сразу. Прошлой зимой точно на такой же к ним в Осиновку приезжал агитировать за себя, ме-тивший в депутаты, большой нефтяной начальник из «Нашего дома — России». Тогда всё село дивились и бо-гатырскому виду хорошо упитанного начальника, и ох-ране, следовавшей за ним, и, в особенности, этой его иномарке, которая, как сказывал местный фермер Паш-ка Чулок, стоит таких денег, что вот даже всего имущест-ва их вконец разорившегося колхоза не хватит, чтобы её купить. Мужики поворчали от души: это сколько же он, гад, нашей нефти перекачал за бугор, чтобы завладеть таким дивом!..

Между тем, из подкатившей иномарки выбрался то-же крупный и гладкий, как и тот нефтяной человек, па-рень лет двадцати восьми в красном трико, в чёрной майке, плотно облегающей тело, в белых кроссовках, с могучей присадистой шеей, на которой, отливая золо-том, поблескивала витая цепь в палец толщиной. Нико-лай Иванович сразу же отметил про себя: «Как ошейник на собаке...». И ещё подумал не без недоброжелательст-ва: «Отчего это на иномарках ездят люди одного буль-дожьего вида? Порода, что ль, такая?..».

Обладатель иномарки, с тяжелым треском давя придорожную  опаленную зноем траву, прямиком двинулся к Николаю Ивановичу. Он неотрывно глядел на Кускова, с искусной ловкостью вертя между тол-стых пальцев брелок с ключами от машины.

«Как мельница-ветрянка»,— опять подумал Николай Иванович, настороженно наблюдая за незнакомцем.

— Здорово, старичок-боровичок! – ещё издали за-кричал обладатель иномарки каким-то дурашливо по-кровительственным тоном.

Голос у незнакомца был сухой и скрипучий, как не-мазаные ворота.

—  На штя у тя, пля, клоунада такая?— спросил он, задирая голову и заглядывая поверх штакетной ограды во двор Николая Ивановича. — Вот езжу мимо и думаю, и на штя, пля, ты их поставил тут?..

Кусков догадался, о чём речь, но прикинулся непо-нимающим.

— Что на штя?

— Да вон на штя у тебя пионеры, в натуре? Ты штя для прикола их поставил?

И одобрительно хохотнул, хлопнув Николая Ивано-вича по плечу. Кусков хотя и не был хиляком, однако почувствовал, что лапища у гостя очень дюже тяжёлая.

— Нет, ты чё, в натуре, пионервожатый, что ль? —так же насмешливо продолжал парень, не сводя взгляда со скульптурных фигур пионера с пионеркой, постав-ленных возле самого крыльца. — А может, ты коммуня-ка, в натуре? — весело догадался он и снова хохотнул, наваливаясь на штакетную ограду.
Николай Иванович нахмурился. Признаться, ему порядком поднадоело околачивать язык, отвечая на по-добные глупые, как он считал, вопросы.

А если рассказывать, история с этими скульптура-ми самая обыкновенная и даже банальная для наших дней.

Подрядился он сторожить пионерский лагерь в лесу, километрах в двух от Осиновки на берегу речушки Бе-ленькой. Лагерь принадлежал оборонному заводу, вер-нее, его профкому. Этот завод когда-то процветал, рабо-тал аж в три смены. Но времена изменились, и он до то-го захирел, что  не токмо содержать лагерь, самого впору с молотка пускать. Руководство и задумалось, что де-лать с этим лагерем? В конце концов, решили его ла-герь ликвидировать. Пока искали покупателей да поти-хоньку рушили постройки, подрядили Николая Ивано-вича приглядывать за их имуществом, т. е. посторо-жить, чтобы народец по брёвнышку его не растащил.
Целый месяц торчал Кусков с дедовской берданкой, карауля профсоюзное богатство в надежде хотя бы на маленькую плату, но его надежды  обернулись пшиком.

Когда настало время рассчитываться, оказалось, что у заводских и заплатить ему  нечем.

Председатель профкома, маленький, серый, не-взрачный мужичок, похожий на лугового кузнечика, возьми да и предложи Николаю Ивановичу:

— А ты вон пионеров забери — будем в расчёте.

— Да на хрена мне эти ваши пионеры?— возму-тился Николай Иванович. – Ты мне зарплату дай.

Председатель поёжился, как-то неловко вывернув локти, и резонно заметил:
— Бронза всё-таки... цветной металл.
— Говорю же, не бронза, деньги нужны! Хотел дров купить в зиму, — с досадой ответил Николай Иванович.— Вы ведь, когда нанимали, топор сули-ли...

Однако председатель поморщился, отвернув гла-за, и разговаривать больше не стал. Молча уселся в свои красные «Жигули», пошмыгал тонким носом и бросил неожиданно звонким голосом:
— Ну, тогда судись с нами!.. Может, к третьему тысячелетию высудишь что!..
С тем и уехал, обдав Николая Ивановича клубом едкой лесной пыли. И тут Кусков до конца понял, что его обманули самым бесчестным образом и что он никогда ничего не получит с этих городских хлыщей.
 
Тогда Николай Иванович взял с фермы лошадь, поехал в лагерь, от которого остались лишь кучи хлама да вот эти две бронзовые фигуры на голой площадке с пробившейся сквозь асфальт травой. Остальное было снесено, распродано, расхватано самим заводским начальством, развезено по их  да-чам.

Пыхтя и корячась, Кусков поддел осиновой вагой бронзовые фигуры, сорвал их с бетонного основания, завалил в телегу и привёз домой, ещё не зная, на что употребить. Сначала намеревался закатать скульп-туры в бетонный фундамент под трёхсотведёрный бак для полива, однако что-то удержало его. Походил вокруг, посмотрел, произведения искусств всё-таки! И решил поставить пионера с пионеркой возле сво-его крыльца на два дубовых кряжа, основательно врыв их в землю.

Анна Ивановна, жена Кускова, женщина молча-ливая, обычно ни вмешивающаяся в мужнины дела, особо не перечившая ему, увидев его затею, незлоби-во поворчала, а вскоре и сама привыкла к этим фи-гурам. И теперь, прибираясь на крыльце, мокрой тряпкой обязательно вытирала и с них пыль.

Здесь-то и начали к Николаю Ивановичу приста-вать с расспросами: где достал, из чего отлиты, во что это ему обошлось? Досаждал в основном залёт-ный народец, добышной и пронырливый — цыгани-стые металлоломщики. Эти и цену сразу предлагали, но такую, что и слушать смешно. Николай Ивано-вич, отшивая, бесцеремонно их со двора. И говорил при этом: «Вы чё, совсем меня принимаете за дере-венского вахлака? Я, чать, тоже телевизор смотрю, и знаю, что почем...».

Но дело было не в цене, Говорил больше для ку-ража. Продавать своих пионеров он теперь не соби-рался. Трогали чем-то они его. И этот мальчик с гор-ном, и юная пионерка, гордо вскинувшая руку в приветственном салюте. И потому наезды непроше-ных гостей его приводили только в раздражение.

 Вот и этот лоб туда же. И ему интересны пионе-ры.

— Нет, в натуре, коммуняка, да? — не унимался хозяин иномарки, чем окончательно и взбеленил Николая Ивановича..

—Какой я тебе коммуняка? — рявкнул он. — Да я, ежели хочешь знать, с пятнадцати лет на тракторе! Ты ещё из пелёнок не вылупился, а у меня уже стажу было сорок лет!..

Он и сам не понимал, к чему понёс про пелёнки, про стаж свой, хотя  его резкость несколько осадила парня,  и он, кажется,  даже слегка растерялся.

—Нет, ты чё, дедан?— забормотал парень. — Нет, ты меня не понял... Я вижу, ты клёвый мужик.

Николой  Иванович и сам  слегка смутился, и по-чувствовал себя неловко. Он не умел и не привык долго держать на сердце зла.
От неловкости он сломал сигарету, вытаскивая из пачки, вытащил другую, пркурил и, указывая гла-зами на скульптуры, миролюбиво произнёс:

—Так это... для души.

—Ни фига себе! Вот даёт! — восхищённо шлёпнул приезжий по своим толстым ляжкам и задрал голову так, что цепь на его шее стала похожа на золотую удавку. — Ну, стремак! Во  даёшь! Это же круто, на пионерах кайф ловить!

Парень оживился, хватаясь за бока, за голову и в знак своего восхищения, кругами заходил  возле Ни-ко­лая Ивановича.
 
Кусков смотрел на парня и радовался его почти детскому восторгу.

— Ой, держите меня! Ой, не могу! — корчился па-рень, задирая голову и широко открыв рот.

И вдруг, приняв  серьёзное выражение лицо, сдвинул брови и строго приказал:

— А теперь слушай, старый, сюда. Эти пионеры не для твоей хазы. Они же стоят тут, пля, как проку-рор на вышке. Это же козья морда!.. Ты вот что... Ты тюльку мне не гони. Бросаю тебе стольник на хвост и на этом разбежались!..

Он положил руку на плечо Николая Ивановича и, не мигая, уставился ему в лицо. Кускова это не сму-тило.

— Э-э, нет,— мотнув лысеющей головой, сразу же отказался он. — Я уже всё сказал! Мы не на базаре и тут с тобой не договоримся!

— Нет, ты слушай сюда! — пошлёпал Николая Ивановича по плечу владелец иномарки. — Я же сто зелёных даю,  в долла-а-рах!

Он так и произнёс «в долла-а-рах», растягивая слово на втором слоге.
— По мне, что доллары, что рубли — одна хрень,— вновь стал  раздражаться Николай Ивано-вич и зло спросил:— А тебе-то за каким лешим эти пионеры?
Парень некоторое время постоял, глядя исподло-бья, и всем своим видом как бы говорил: а ты и не догадываешься? Потом засмеялся и помотал паль-цем перед своим хрящеватым носом.

— Нет, ты даёшь! — наконец выдохнул он. — Ты чё, в натуре, под глухаря косишь?.. Говорю же, для прикола. У меня же тут дачка рядом. Ну, приедут ко-реша со своими тёлками, пойдём по аллейке и— бац!;— пионеры по краям бассейна!.. Знаешь, какой укат будет! Они же лягут, в натуре...

Совсем глупым показался Николаю Ивановичу этот довод,  да и сам разговор надоел.

— Ты извиняй, парень, но и для твоих корешей не могу! Я же говорю, не продаются!

И отвернулся, давая понять, что больше не о чём говорить.

Гость нахмурился, неловко потоптался, зло сплю-нул себе под ноги и решительно направился к ма-шине.

—Смотри, смотри, дедок! — предостерег он уже с дороги. — Тебе валюту предлагают, а не какую-то рублёвую туфту... Смотри, на бобах останешься!..

Легонько щёлкнула дверца иномарки, парень уселся за руль, машина фыркнула и отъехала с мяг-ким колёсным шёпотом.

И эта угроза парня, его дорогая иномарка оста-вили в душе Николая Ивановича горький осадок ду-шевной смуту и раздражение: ездят тут всякие! Как же, специально газовый начальник дорогу им по-строил! Дворцы с бассейнами себе понаставили, а на что, спрашивается?.. Доллары у этого сопляка! От-куда? Из каких таких америк? Крадут почём зря, вот и наживаются...

Сам Кусков красть боялся. У него дядька на этом погорел. Работал конюхом в колхозе, ну, по пьяной лавочке и забастовал, дурья голова, годовалого же-ребёнка татарину на махан. Десять лет, как свин-цом,  припаяли! Так и сгнил где-то в тюрьме...

Признаться, и за ним тянулся один грешок. Ни-колай Иванович не любил об этом вспоминать. А ес-ли вспоминал, то не то чтобы со стыдом, но всё-таки с неловкостью.

С большого бодуна были они после майских праздников. Ну, и коллективно всем посевным агре-гатом во главе с парторгом бригады Фёдором Кузь-мичом Савиным (хороший был мужик, царство ему небесное) забастовали мешок пшенички на опо-хмелку. Протрезвев, как волки, озирались. Всё боя-лись, как бы за задницу не ухватили. Обошлось, сла-ва Богу!..

Больше никаких грехов за ним вроде бы не тяну-лось. Конечно, не без этого, не без малой малости; было дело, сено втихую косил по межарезам. Это ко-гда Хрущёв их с личной скотиной припёр да огороды урезал по самую пуповину. Но разве это воровство? Всё одно траву выжигали да техникой вытаптывали

Вот ведь какое строгое было время!.. А ныне по-читаешь в газетах, бриллианты самолётами за ру-беж вывозят! Это какая же такая саранча напала на страну?

Эта мысль до того расстроила Николая Иванови-ча, что он и жену не стал ждать, с досадой захлопнул за собой калитку.

Мимо бронзовых пионеров нырнул в прохладное нутро сумеречной избы в четыре оконца и сразу же забыл все свои горести.

Жена что-то запропала со своей крапивой, Нико-лай Иванович взглянул на часы и шлепнул себя по лбу: какая крапива! Время обеденной дойки, на ко-ровьем стойле баба,,..

Он сунул голову под сосок рукомойника и с на-слажденьем облился водой. По телу разлилась при-ятная  свежесть, и в голове прибавилось ясности. Николай Иванович отпахал ломоть хлеба, разрезал свежий огурец, натёр его солью и принялся аппе-титно хрумкать.

Тут и жена пришла с доёнкой, полной молока. Спросила:

— Это против  нас, чья же машина-то стояла?

— Да так, баламут один,— равнодушно ответил Николай Иванович.— Пионеров, видишь ли,  соби-рался купить. Доллары предлагал.

—Ну и продал бы,— цедя молоко, посоветовала Анна Ивановна.
—Как же! Щас, раскатился, держи карман ши-ре!— вспыхнул Николай Иванович и, чтобы не наго-ворить лишнего, сразу же вышел из избы и отпра-вился под навес отбивать косу.

С женой у них были ровные отношения. Жили, людей не смешили, хотя и поженились не по любви. Ей не за кого было больше идти— сверстники в го-род смотались. А он как раз из армии вернулся. Ему в МТС трактор дали. Остался один парень на всю деревню.

Тут их и окрутила родня. Пуще других её тётка постаралась: «Ах, какая пара! Прямо голубь с голуб-кой!.. Погляжу, сердце радуется...».

Не прошло и двух недель, как свадьбу сыграли. Да оно так-то и к лучшему, пожалуй. Чего искать-то? Анна не урод покладистая, работящая. Молчунья, правда. Ну и пусть себе молчит! Значит, есть о чём молчать. Значит, думы думает, о хозяйстве печётся.

А что детей не завели, тут, скорее, его вина...

До самого вечера Николай Иванович опять те-шился с косой в лугах. Лугов ныне, слава Богу, всем хватает. Колхозное стадо свели на нет, а травища, будто обрадовалась,  сама прёт из земли!..

Возвращался с лугов, когда росная прохлада пала по низинам, первая звёздочка выпрыгнула над ле-сом, и коростель завел свою скрипучую шарманку.

Помог Анне пропустить молоко на сепараторе и стал укладываться на ночлег. Оба за день так ухай-дакались, что и про мексиканский сериал забыли. Не до рабыни Зауры стало. А завтра снова - ему в лу-га с косой, а ей— корову доить, скотину в стадо про-вожать.

Сон с недавних пор у него стал каким-то лёгким и чутким. Вроде бы спит, а сам всё  слышит во сне.

Но в эту ночь Николай Иванович уснул, как нико-гда, крепко. Во сне ему, правда, слышались какие-то стуки, вроде бы даже голоса. Он так и не понял: чьи и откуда?

Разбудила его жена. Была она растерянной и, как показалось Николаю Ивановичу, сильно возбуждён-на.
—Чего? — сразу же  вскочил он.
—Посмотри,— сказала Анна,— что сотворили с твоими пионерами!

Он метнулся к окошку и увидел: там, где ещё вче-ра стояли пионер с пионеркой, из земли торчат лишь два дубовых обрубка.

— Украли?! - ахнул Николай Иванович. — Ах, стервецы!

И торопливо начал одеваться.

— Ну, погодите, сволочи,  я этого так не оставлю! Я в администрацию пойду! Я им покажу!..

— Да ты хоть умылся бы сперва,— охладила его пыл жена. — Время-то посмотри скоко! Твоя адми-нистрация ещё дрыхнет без задних ног... Вон огурцы сперва полей.

Николай Иванович подумал: и в самом деле рано. Он вышел во двор и принялся исследовать дубовые кряжи, железные скобы на них, которыми крепил пионеров. Всё было покорёжено, выворочено, долж-но быть, ломом. Тяжёлый, тупорылый лом валялся возле калитки среди росной седой травы и сам был мокрый.

Николай Иванович догадывался, чьих это рук де-ло. Тут и думать нечего. Конечно же, вчерашний бу-гай со своими урками поработал! Кому же ещё? Он ведь, гад, вчера и сам на это и намекал. И теперь са-мое время взять участкового да слетать с ним на Данькин лиман, вернуть своих пионеров.
 Вот паразиты! Одно паскудство кругом!..

День обещал быть светлым, покосным, как и вче-ра. По чистому небу из дальней рощи в поля молча-ливо тянулись угрюмые ватаги оголодавших за ночь грачей. В иное время Николай Иванович и внимания на них не обратил, а теперь и они раздражали его. «Вот,— думал он,— все жируют с нашей земли: и грачи, и губернаторы, и проститутки...»

О проститутках он вспомнил, насмотревшись те-левизор с видами главного прокурора страны. Нико-лай Иванович ещё подивился тогда: «Надо же, какие подлые мужики в Москве! Под кроватью сидят и всё записывают...».

Он чувствовал, что не может успокоиться, никак не придёт в себя. Теснила одна и та же  дума, что вот обворовали, нет теперь скульптур у него. На место, где стояли они, взглянуть без мстительного чувства  досады не мог. И она разъедала душу.

С этим чувством и в сельскую администрацию поехал на своём стареньком, оглушительно тарах-тящем мопеде.

Главой администрации, или волостного правле-ния, как теперь было модно называть, работал Вале-рий Константинович Пузаков, до недавнего времени ходивший у них в колхозе агрономом по семеновод-ству. Прежнего председателя сельсовета, а потом и волостного главу Фролкина ещё в январе отставили от дел как коммунистического агента, не дав и двух месяцев дотянуть до пенсии.

Пузаков был человеком молодым, ухватистым и довольно пригожим собой: с волнистой шапкой жу-чено-чёрных волос, с холёным лицом, с девичьим румянцем во всю щёку, и сам весь округлый и улыб-чивый. Он и Николая Ивановича встретил сияющей белозубой улыбкой, за которой, однако, угадывалась некоторая руководящая настороженность.

Пузаков усадил гостя против себя и принялся расспрашивать с такой приветливой дотошностью, что у Кускова даже всякое напряжение спало с ду-ши. Николай Иванович самым подробнейшим обра-зом объяснил, в чём дело, и стал ждать, что скажет на это их главный сельский начальник.

Он нетерпеливо дёргался и  требовательно смот-рел на Валерия Константиновича. Но Пузаков с от-ветом не спешил. Полистал настольный календарь, пошелестел бумагами, перебирая их, задумчиво по-трогал затылок, лоснящийся от чёрного тока волни-стых волос, и, наконец, высказался без всяких затей:

— А на хрена тебе, дядь Коль, собственно, нужны эти пионеры? Спёрли их, ну и хрен с ними, и хоро-шо, что спёрли! Жил ведь без них, без этих пионе-ров... Тебе сейчас главное о здоровье думать надо. А ты из-за каких-то там пионеров волнуешься, сердце себе рвёшь...

— Да не о пионерах я! — перебил его Николай Иванович. —  воровстве говорю!.. Это что же получа-ется? Сёдни пионеров сопрут, а завтра — ломом по башке тюкнут! Тут надо какой-то укорот давать, Ва-лерий Константинович... Мож, участкового послать...

Пузаков большими ясными глазами, словно на малое дитя, смотрел на Николая Ивановича и улы-бался со снисходительным укором взрослого доброго дяди.
— Никто вас не тюкнет, дядь Коль, — с ласковой настойчивостью возразил он. — Кому вы нужны?.. И потом, какой укорот? О чём говоришь, дядь Коль? — постепенно входя в руководящую роль, стал отчиты-вать его Пузаков. — Ты забыл, в какое время живём!..

Волнистая грива на затылке Валерия Констан-тиновича колыхалась, словно всклоченные перья рассерженного ворона. И сам он весь как-то вскло-чился.

— Вон депутатов шлёпают, как мух, никто не ищет. А ты — пионеров!.. Да меня милиция на смех поднимет. А уж «жёлтая пресса» прознает, совсем туши свет!.. И заголовки аршинные придумает: «По-хищены атрибуты тоталитарного режима»... А то ещё чище: «Глава сельской администрации на служ-бе коммунистического монстра»... Как тебе это нра-вится?.. А ты — искать! Да где искать-то?— перевёл он дыхание. — Они же бронзовые. Их уже на куски расчленили и в Эстонию переправили. Чай, слышал, она у нас теперь первый в мире производитель цветного металла?..

Николай Иванович без внимания оставил по-следнее замечание Пузакова. Его не интересовала какая-то там Эстония,  горело сердце о своём, кров-ном, так подло отнятом у него.

— А вот и не расчленили! — уверенно произнёс он и слегка привстал со стула. — Их, Валерий Кон-стантинович, искать нечего. Говорю же, на Даньки-ном лимане у этого толстого мордоворота на ино-марке. Вот и  надо бы с участковым поехать...

— Они там все на иномарках!— с досадой пере-бил его Пузаков и, хитро прищурившись, насмешли-во спросил:— А кто нас на дачу-то пустит? Ты видел, что у них написано на въездной арке? «Частная соб-ственность. Вход строго воспрещён». А ты — с уча-стковым, — передразнил он. — Да к ним не всякая «Альфа» прорвётся! Легче дворец Амина взять.

Валерий Константинович сердито замолчал и  отвернулся, изобразив обиду на своём красивом ли-це.

— Это что же выходит, никакой управы теперь нет? — нерешительно спросил Николай Иванович и посмотрел на Пузакова своими светлыми невинны-ми глазами.

Тот встретился с его взглядом и, не выдержав, опустил глаза, принявшись озабочено  рыться в ящике стола.

Молчание тягостным было для обоих, и Валерий Константинович первым нарушил его.

— Почему же? Есть да не про нашу честь, — хму-ровато выдавил он. — Теперь у каждого своя управа.

— А законы, значит, по боку? — ехидно заметил Николай Иванович.

— С законами гораздо всё сложнее, — почти ве-село подхватил Валерий Константинович. — Законы есть, законов много, только их даже наш гарант не всегда  исполняет,— многозначительно произнёс он, закатывая глаза.— Да и вообще, что об этом гово-рить?

Чувствовалось, что Валерия Константиновича начинает тяготить их разговор и само присутствие Николая Ивановича.

Кусков вздохнул, решив, что пора уходить, что ничего тут не добьёшься, однако что-то медлил, ждал какого-то нового поворота для себя.

Глядя на Пузакова, он завидовал его молодости, не по летам уверенной солидности в суждениях, хо-лодному и степенному спокойствию, которое и раз-дражало Николая Ивановича, и одновременно за-ставляло с лёгкой неприязнью любоваться девичьим румянцем сельского начальника: ямочками на его округлых щеках, которые, словно два пасхальных яичка, так и перекатывались, светло и благостно, делая лицо Валерия Константиновича тоже сладким и благостным.

Оба томились, не зная, о чём ещё говорить, и здесь их затянувшуюся  неловкость, нарушил не-ожиданно быстрый, дробный перестук каблуков в коридоре. Оба разом прислушавшись и стали смот-реть на дверь, которая с шумом распахнулась и в ка-бинет влетела раскосмаченная колхозная доярка Зойка Павлова, разбитная и загульная бабёнка по прозвищу Куряга. Она немного косила на один глаз и потому голову держала всегда бочком, словно бы прислушиваясь ко тому, что говорят вокруг. Но слу-шать-то как раз она и не умела.

Зойка даже не взглянула на Николая Ивановича, словно бы и не было в кабинете. Решительным ша-гом прошла к начальственному столу и громким го-лосом, срывающимся на крик, принялась жаловать-ся на скотника Женьку Доронина, который, по её словам, не даёт ей никакого прохода, кроет прости-туткой, и всё это потому, что она-де отказала ему в интимных услугах.

— А ты взяла бы да дала ему,— насмешливо по-советовал Пузаков.

— Это что же, по-вашему, она у меня казённая, что ль? — возмущённо тряхнула головой Зойка и только  теперь удостоила Николая Ивановича мимо-лётно косящего взгляда.

— Ладно, ладно, в шутку я, — примирительно сказал Пузаков, обеими локтями упираясь в крышку стола.— Давай по порядку разбираться.

Николай Иванович понял: лучшего момента уйти, пожалуй, не будет, и потихоньку поднялся со стула. Валерий Константинович на прощание сделал ему жест рукой, который, должно, означал: мол, будь спокоен, сейчас и с ней разберёмся... «Ты уж разбе-рёшься!.. Те только на сеновале разбираться»,— без всякой злобы подумал Николай Иванович.

На улице, потоптавшись возле узорного голубого крыльца администрации, он взял мопед, зачем-то погладил тугое скрипучее сиденье, потрогал свой не-бритый подбородок и решил: всё, больше делать не-чего, надо двигать домой. Накрылись его пионеры!..

И дорогой молча рассуждал: «Вот ведь как жизнь коробит!.. Вот ведь что получается... Это что же за дела такие? Никакой защиты... А ежели становая жила оборвётся?.. Самому, что ли, взяться за ви-лы?..».

Во дворе опять увидел пустующие чурбаны возле тесового крылечка, и они ему показались такими бесприютными сейчас, что от жалости к самому  се-бе, ко всему, что произошло с ним, резкими толчка-ми прыгнула кровь, и тонкое щемление подкатилось  к самому  сердцу.

Он опустился на приступок крыльца и стал ду-мать о жизни. Вспомнил, как его самого принимали в пионеры. Было это в войну. Он тогда в четвёртый перешёл. И однажды выстроили их, все младшие классы, в сумеречном коридоре бревенчатой сель-ской школы. Его дружок Сашка Линьков с медно сияющим горном вышел в самый центр построения и протрубил что-то торжественное. Николай Ивано-вич теперь и не помнит, кто и что тогда говорил, всё плыло перед его глазами. Будто сквозь зыбкое поле-вое марево смотрел.

К нему подошла пионервожатая с галстуком Лю-баша Семёнова, тайная любовь его, из эвакуирован-ных, взрослая девушка с большой русой косой и го-лубыми открытыми глазами. Она повязала ему гал-стук, и его окинуло чем-то горячим от сладкого при-косновения её нежных, мягких пальцев, теплоту ко-торых он и поныне ощущает на себе.

Домой тогда он бежал так, что ветер красным пламенем раздувал галстук поверх его  рубахи, сши-той из байковых солдатских портянок. Эти совсем новые портянки за ведро картошки мать выменяла у красноармейцев трудармии, валившей лес для фронта. Она на скалке прокатала их рубелем, а по-том два вечера кряду при керосиновой коптюшки вручную шила эту рубаху, которая хотя и была соб-рана из клиньев, однако получилась и мягкой, и тёп-лой. Вместо пуговиц в ворот мать вшила блестящий замок-молнию, выпоров его из своих довоенных осоюзенных резиной бот.

Он бежал, чтобы поскорее похвастаться перед матерью, показать ей, какой красивый галстук повя-зали ему, как празднично горит он у него на груди.

Стояла самая середина сентября, разгар бабьего лета. В огородах копали картошку, и  мать была на огороде. Он подлетел к ней, она, чтобы не испачкать его рубахи, одними локотками своих чёрных от зем-ли рук прижала к своему животу и поцеловала в го-лову...

Даже страшно подумать, сколько времени про-шло, а вот помнит. И сентябрьский день тот помнит, и серебристый лёт паутины по небу, и мать свою, то-гда ещё совсем молодую, и односельчан, молча на-блюдавших за ними со своих огородов.

Всё это особенно остро вспомнилось именно те-перь. И чем больше он думал об этом, чем подробнее вспоминал, тем сильнее щемило его сердце: будто оборвалось в нём что-то, будто выпала какая-то важ-ная часть самой его жизни....