Народ безмолвствует
А.С. Пушкин
1968 год, 22 августа, четверг
Утром по телевидению зачитывают заявление ТАСС о вступлении советских войск в Чехословакию: в ночь с 21-го на 22-ое августа вооружённые силы Организации Варшавского договора вступили на территорию Чехословакии для защиты социалистического строя в этой стране. С просьбой ввести войска обратились 11 членов Чехословацкого правительства. В состав "ограниченного контингента войск" входят воинские подразделения Советского Союза, Германской Демократической Республики, Польской Народной Республики, Венгерской Народной Республики и Болгарской Народной Республики.
Да ведь это же – прямая агрессия! Это – вооружённое вмешательство, нарушение суверенитета независимой Чехословацкой Советской Социалистической Республики!
Но нельзя сказать, что это – неожиданность. Потому что в последнее время всё к тому и шло. В течение целого года мы следим за событиями в Чехословакии, за теми переменами, которые там назревают. Сначала в интеллигенции началось движение за демократию, за свободу слова и отмену цензуры. Затем Первым секретарём ЦК компартии вместо Антонина НОвотного стал Александр Дубчек. Он выдвинул программу политических реформ для построения в стране "социализма с человеческим лицом". В Чехословакии отменили цензуру, разрешили свободные дискуссии, началось создание многопартийной системы. Реформаторы заявили, что обеспечат полную свободу слова, собраний и передвижений, установят контроль над органами безопасности, разрешат частные предприятия.
Конечно, это всё создавало угрозу социализму в Чехословакии, в нашей стране и в странах "советского блока". Поэтому в начале этого месяца в городе Чиерна-над-Тисой прошла встреча полных составов Политбюро ЦК КПСС и Президиума ЦК КПЧ с участием президента Людвига СвОбоды. После этой безрезультатной встречи стало понятно, что силовых действий не избежать, что вторжение неизбежно. Но думать об этом не хотелось.
И вот он – ввод войск. И всё-таки я против вооружённого вмешательства во внутренние дела независимого государства. Потому что это – конец Пражской весны. Это – крах надежд на реформирование социализма, на его обновление и улучшение.
Настроение у меня с утра какое-то подавленное. И мне стыдно за действия руководства моей страны. Так, будто бы и я лично причастен к какому-то нечистому делу и ответствен за его последствия.
* * *
Да, мне стыдно.
Но почему же на работе, среди коллег – никакой реакции, как будто бы ничего особенного и не произошло? Почему это историческое событие никто не обсуждает даже в курилке, где, казалось бы, сам бог велел? Как странно! Коллеги, как обычно, обсуждают технические проблемы, рассматривают листинги с вычислительной машины, считают на логарифмических линейках, обедают – будто бы ничего не случилось. "Народ безмолвствует". А ведь там, в Праге, на улицах – танки. А, может быть, и война? Война с кем? С народом?
* * *
Но вдруг перед самым окончанием рабочего дня объявляют: в 17:30 во втором отделе собираемся для обсуждения сегодняшнего заявления ТАСС о вводе советских войск в Чехословакию. Отлично! Можно будет узнать подробности этого события и показать своё отношение к нему.
Зал полон. Душно. Начальник предприятия, сидя за столом, зачитывает нам длинный текст. Пустые, трескучие фразы. И никакой новой информации. Чувствуется, что написано это было заранее и разослано по организациям.
Сразу же после речи Начальника из-за стола встаёт секретарь парткома:
– Разрешите зачитать текст нашего обращения к Центральному Комитету партии и правительству.
И зачитывает:
– Мы, работники Особого Конструкторского Бюро номер шестнадцать, горячо поддерживая и одобряя ленинскую политику нашей любимой партии и родного правительства, направленную на дальнейшее повышение благосостояния всех советских людей и укрепление мира между народами, с глубоким пониманием, как и весь советский народ, восприняли заявление ТАСС о мерах, принятых для защиты социалистического строя в Чехословакии и социалистических завоеваний братского чехословацкого народа …
– Кто за?
Лес рук.
– Кто против? – Никого. Кто воздержался?
Мы с Виктором поднимаем руки.
– Никто.
– Как это никто? Мы воздержались – двое: я и Виктор! Запишите, что двое воздержались!
Но никто не слышит и не видит нас, стоящих у стены около лестничных ступенек. По этим ступенькам вверх, на выход уже спешат люди: одобрили – и скорей домой! И зал пуст. Всё!
* * *
Всё.
Иду по Большой Полянке, потом мимо громадного Дома правительства – знаменитого Дома на набережной – в Ленинскую библиотеку. Тёплый летний вечер, а настроение у меня гадкое. Как будто замарался в чём-то грязном, недостойном. На длинном Большом Каменном мосту есть время подумать.
Вот слева, на той стороне реки – плавательный бассейн "Москва". Это самый большой бассейн в Советском Союзе. Его открыли лет семь или восемь тому назад на месте снесённого здесь в 1931 году Храма Христа Спасителя. Фотографию этого храма я видел в каком-то журнале: неуклюжая серая громадина – поэтому пусть уж лучше тут будет этот бассейн под открытым небом. Купаться в нём можно и зимой. Тогда над водой стелется облако пара, и смотреть со стороны Волхонки на купающихся несколько странновато. А ещё здОрово, что купаться в этом бассейне можно и без справки от врача.
А вот справа красавец-Кремль. Вот за этими зубчатыми стенами – правительство, Центральный Комитет, власть. Здесь решается всё. И решение о вводе войск в Чехословакию тоже принималось здесь. Да, здесь решают всё. И даже больше, чем всё. И всё за нас. И всё без нас. И нет выбора для нас. И нет выборов у нас, а есть лишь выборы без выбора: в бюллетене для голосования – только одна фамилия, один кандидат. Ну совсем как в том анекдоте, когда бог говорит: "Адам! Вот тебе Ева – выбирай себе жену".
И ничего не скажи. Вот и сегодня в знак одобрения все дружно подняли руки – а в Праге-то танки. И эти танки своими гусеницами сейчас давят нашу надежду на "социализм с человеческим лицом" и на свободу.
Свободы слова у нас тоже нет. Вот, помнится, появилась у нас добрая традиция собираться на Маяковке – на бывшей Триумфальной площади – у нового памятника Маяковскому, чтобы послушать вечером стихи. В первые дни читали стихи только Маяковского. Потом перешли на лирические стихи самодеятельных авторов. В них звучало живое свежее слово и тоска по настоящему человеческому чувству. А когда в этих чтениях стала преобладать гражданская тематика, лишили и этого чистого правдивого слова. И однажды всех нас – и читавших стихи, и слушавших их – окружила милиция, загнала в свои автобусы и привезла в Миусский райком партии. Там, в вестибюле первого этажа, с нами провели "разъяснительную беседу", пригрозили тем, что сообщат на работу о наших нарушениях общественного порядка, и выпустили на свободу. А особо "буйных" оставили для дальнейшего разбирательства. И вот уже года три как на Маяковке не собираются любители поэзии.
И вообще в последнее время я вижу, что все важные решения на предприятии принимаются или в парткоме или на партсобраниях. И всё – за нас, беспартийных. И всё – без нас, беспартийных. И я теперь понимаю, что для того чтобы эту несправедливость устранить, я должен вступить в партию. Чтобы участвовать в принятии решений. Чтобы, когда спросят: "Кто против?", я мог бы поднять руку и сказать: "Я – против!". А просто чтобы они знали, что если народ и безмолвствует, то не весь. Вот. Я решил. Завтра же напишу заявление о приёме в партию.
А ввод советских войск в Чехословакию – всё равно это ошибка! Но почему же все молчат? Почему же не найдётся в Москве или в каком другом городе хотя бы десяток-другой честных и смелых, которые вышли бы на площадь и сказали бы: "А мы – против оккупации Чехословакии!"?
Неужели не найдётся?
* * *
1968 год, 26 августа, понедельник
Ура! Они нашлись!
Восемь честных и смелых вчера вышли на Красную площадь с протестом против ввода войск в Чехословакию. На их плакатах было: "Да здравствует свобода и независимость Чехословакии!", "Долой оккупацию, свободу Дубчеку", "За вашу и нашу свободу!".
Восьмёрка героев – это Павел Литвинов, Наталья Горбаневская, Лариса Богораз, Костя Бабицкий, Таня Баева, Владимир Дремлюга, Виктор Файнберг и Вадим Делонэ.
Понятно, что каждый из этой восьмёрки, выходя на Красную площадь, а затем, поднимаясь с плакатом на Лобное место, ясно сознавал, что он реально восходит на эшафот, за которым его ждёт тюремное заключение. Лет на пять – не меньше. Но, видно, их обострённое представление о чести, достоинстве и долге не позволило им поступить как-то иначе и, например, промолчать – как все.
И не веря ни сердцу, ни разуму,
Для надёжности спрятав глаза,
Сколько раз мы молчали по-разному,
Но не против, конечно, а за!
Промолчи – попадёшь в богачи!
Промолчи, промолчи, промолчи!
А эти восемь честных и смелых вчера не промолчали. Самоотверженно приняв на себя личную ответственность и за неправомерные действия власти, и за всеобщее молчание, они – всего-то восемь из двухсот сорока миллионов граждан страны – спасли честь и достоинство нашей страны, честь её граждан, а значит, – и мою честь.
Хотя нет – мою честь они не спасли: я же не был с ними на площади.
Но уже радует то, что есть же, есть настоящие люди, и, если народ и безмолвствует, то всё же не весь. И значит, есть надежда на лучшее будущее.