Вы собирали когда-нибудь фотографии артистов?
Да нет, где вам: вы молодые. У вас Интернет.
А мы собирали. Вставляли их в альбомы, обменивались лишними, караулили у киосков «Союзпечати»: вдруг привезут новые? Да еще если цветные...
- Девочки! На Привокзальной Ивашова выбросили!
- Владимира? - Ларка захлопнула учебник и вскочила с парты. – Того самого?
- А какого же? Сейчас налетят! А мы тут сиди, историчку слушай! А потом еще классный час!
Расстроенная Ларка села за парту и закрыла руками глаза. Вот невезуха! Сиди тут, слушай историчку, а там, на Привокзальной... Разберут ведь! Как пить дать, разберут!
- Что-то я не понял, - Валька остановился около ее парты. - Кого выбросили?
- Ивашова.
- Какого Ивашова?
- Как какого? Того самого – из "Баллады о солдате".
- И что, так и лежит там, на Привокзальной?
- Откуда я знаю? Хорошо, если лежит. А может, уже разобрали, пока мы тут торчим.
- Совсем разобрали?
- Откуда я знаю? Может, совсем, а может, под прилавок спрятали.
- Ну так надо в милицию звонить!
- Зачем?
- Как зачем? На Привокзальной людей выбрасывают, потом разбирают. Хорошо, хоть улики оставляют под прилавком.
Ларка внимательно посмотрела на Вальку и взялась за тяжелый учебник истории...
Его спас звонок.
После классного часа мы помчались на Привокзальную.
- Нет, девочки, - сказала киоскёрша, - вы опоздали. Ивашов уже кончился. И Скобцеву разобрали. Да вы не расстраивайтесь: вон, Шульженко еще осталась.
- Вот так всегда, - жаловалась Ларка по дороге домой. – Не везет так не везет! Нет, ты скажи: зачем нам какая-то Шульженко? – Она вытащила фотографию и фыркнула: - Некрасивая какая! А Ирка вчера у Дома Печати Кустинскую отхватила!
- Да ладно тебе, - успокаивала я. – Шульженко тоже ничего. Сунем ее на последнюю страницу, а там, может, и обменять удастся. Кстати, не забудь: нам вечером за свитерами идти.
***
Две изнаночные, накид, лицевая... две изнаночные, накид, лицевая...
Сегодня девочки придут – нужно успеть довязать. Смешные они. Неужели и она такой была – в пятнадцать-то лет? Наверное, была. Правда, за фотографиями артистов тогда не охотились, но в альбомы друг другу тоже писали. «Чего вы боитесь больше всего?» Кто-то дал ей свой альбом, и она честно ответила: «Мёрзнуть». Над ней тогда посмеялись. Еще бы! Такой примитив: «Мёрзнуть».
Другие писали: «Одиночества», «Смерти близких», «Предательства», а тут – «Мёрзнуть». Но те, кто писал, не знали, что такое одиночество, предательство или смерть близких. А она знала, что значит мёрзнуть. Они с мамой жили тогда в Витиме, уже ударили морозы, а им никак не привозили уголь. А потом привезли, но высыпали почему-то метрах в ста от дома, и они с мамой долго выбивали черные куски антрацита из мёрзлой земли и носили в вёдрах в сарай. А когда печка, наконец, раскалилась, и они разделись и сели ужинать, мама сказала: «Хватит! Всех денег не заработаешь. Будем перебираться южнее».
Ну, вот, осталось совсем чуть-чуть.
Всегда эти подружки вместе, и свитера попросили связать одинаковые: рукав три четверти, воротник шалькой, только одной голубой с белым вензелем, а другой белый с голубым.
Людмила отложила вязанье и подошла к окну. Ранняя в этом году весна. Вот-вот почки на тополях проклюнутся. Через месяц годовщина той страшной аварии. Будут звонить друзья Андрея – те, кто смог выжить. Андрей не смог. Это теперь она знает его диагноз, а тогда они не понимали: откуда слабость? почему тошнит? отчего выпадают волосы и шелушится кожа? Ему нужно было избегать солнца, а никто не подсказал, даже врачи, и в последнее его лето они собирались на юг: туда, где когда-то встретились. Не успели.
Две изнаночные, накид, лицевая...
После Витима они с мамой каждый год ездили на море. «Отогреваться», - смеялась мама, и в то лето, когда Люся получила диплом, поехали в Лоо. Вышли утром пораньше, чтобы занять на пляже места, и обрадовались, увидев призывную вывеску: «Чебуречная». Думали, будут там первыми в такую рань, а оказалось, все столики заняты.
- Идите сюда, - позвал их темноволосый парень в яркой ковбойке, - здесь свободно.
И на следующее утро рядом с ним было свободно. И на следующее.
И всегда.
В последний день перед отъездом Андрей пригласил ее на концерт: в Сочинском курзале пела Шульженко.
В киоске на Привокзальной площади он купил одиннадцать белых роз.
- Это за «Голубку», – сказал он. – Надеюсь, она не забудет ее спеть.
Не забыла.
О, голубка моя, будь со мною, молю,
В этом синем и пенном просторе,
В дальнем родном краю...
Андрей протянул певице цветы:
- Спасибо. Это от меня и моей любимой.
Утром он проводил их на поезд.
«Вот и всё! - почти трое суток стучали колёса. – Вот и всё!».
На перроне их встретил Андрей.
- А как? - выдохнула Люся.
- На самолёте, - ответил он. – Ну и долго же ваш поезд тащился! Со вчерашнего вечера жду.
Больше он никогда не ждал, потому что ждала она.
Андрей ходил на подводной лодке (на «Золотой рыбке»), а Люся ждала. Они жили в Заполярье, и снова было холодно, как в Витиме, и ветер гнал рваные клочья седых облаков, и бесконечно длилась полярная ночь, и еще дольше – его автономки.
Люся ждала.
В отпуск они ездили к ее маме: почему-то совсем не хотелось на море, даже тёплое, южное.
Однажды во время отпуска в город приехала Клавдия Шульженко.
«Синий платочек», «Записка», «Гренада»... и, наконец:
.
...Где б ты ни плавал, всюду к тебе, мой милый,
Я прилечу голубкой сизокрылой.
Парус я твой найду над волной морскою,
Ты мои перья нежно погладь рукою...
- Спасибо, - сказал Андрей, протягивая певице розы. – Это от меня и моей жены.
А потом случилась авария. Ходили разные слухи, но ни разу никто не сказал о радиации. Андрея выписали из больницы только через семь месяцев, а еще через год Люся стала вдовой.
- Бесчувственная, - бросил ей кто-то вслед на похоронах. – Хоть бы слезинку уронила!
Какую слезинку? Откуда? Замёрзли её слёзы. Вся замёрзла – и куда там Витиму.
Она вернулась к маме, устроилась на работу. Что-то делала, что-то читала, научилась вязать и стала брать заказы.
- Поплачь, - просила мама. – Вот увидишь – станет легче.
Не плакалось. И легче не становилось.
***
Подружки пришли ровно в шесть.
Надели свои свитера, закрутились перед зеркалом.
- Как здорово! Хоть в этом сегодня повезло!
- А в чем же не повезло?
- Ой, представляете, сегодня привезли Ивашова, но нам не досталось. Пришлось Шульженко купить, а она совсем некрасивая. Никто за нее никого не отдаст.
- Некрасивая? – удивилась Людмила. – Некрасивая...
Она включила магнитофон:
...Когда из твоей Гаваны уплыл я вдаль,
Лишь ты угадать сумела мою печаль.
Заря золотила ясных небес края,
И ты мне в слезах шепнула: «Любовь моя...»
- Я расскажу вам одну историю, - негромко сказала Людмила. – Когда-то в одном южном городе встретились двое.
Блестел за окном вечерний Иртыш, плыл теплоход, украшенный разноцветными флажками, звенели детские голоса...
- А два года назад Клавдия Ивановна снова приехала в этот город. Женщина купила два билета в первый ряд и букет белых роз. Шульженко пела разные песни, ей дарили цветы, а женщина ждала свою песню. Уже в самом конце певица сказала: «А теперь я спою вам «Голубку». В переполненном зале их было только двое: та, которая пела, и та, для которой она пела. Женщина хотела подарить цветы, но не могла встать, потому что ничего не видела из-за слёз. Клавдия Ивановна спустилась в зал и подошла к ней. «Мужайтесь, - сказала она. – Мужайтесь. Я – с вами».
***
Мы возвращались домой в своих новеньких свитерах: одна в голубом с белым вензелем, другая в белом с голубым.
- Это ж надо, какой день хороший! - сказала я. - Сейчас приду - переставлю Клавдию Ивановну на первую страницу!
- И я! - подхватила Ларка. - Ни на кого её не променяю: пусть хоть сто Ивашовых предлагают! – И, подумав, добавила: - И десять Кустинских!