…Сознание возвращалось медленно, мучительно и кусками. Туманная память, плохого качества как в перемотке, выбрасывала последние события. Сколько же дней? Или ночей?
…Кто эти люди. Мужик орущий. Жена руки заламывает, ребенок кричит. Крик то усиливается, то исчезает, ребенок близко и фоном и где то вдали и снова люди и машины и крик. Что они все мелькают?
…Тревога, и от того что не помнил совершенного, липко стекает в страх, ужас и тремор, сливаясь с бешенством сердечной мышцы, отравленной и рвущейся из хрипящей груди. И мутит как после качелей. Кружится всё. Изображение трясется и теряется. Веки падают на глаза со скрипом песка на зубах. Так что ж так тошно!
…Ацетон в легких, в костях, в суставах, всё вертит. Ломит. Морозит. Трясет.
Не выдохнуть. И снова картинки, быстро одна за одной, одна за одной, яркие и черно-белые.
- Зачем было пить, чтобы всё это претерпевать?- спросил выдыхая у мед. сестры.
- Диагноз. – заключила рядом дама, таких же ощущений. - Ты вот чайку с брусникой попей, она с сахаром, мне сын принес, говорит: «Выкарабкивайся скорее мама», любит. Я как всегда, помнить жутко. А он любит.
…Горячие глотки растеклись по груди и капли выбросило на лоб и по спине. Брусника с сахаром, кислинкой вернула земное притяжение, мутить перестало. Реальность вернулась так вдруг, что кажется зыбкой. Может и не надолго.
- Вот ради этого стоит жить. Всё этот раз последний!
- И у меня. Не могу больше в глаза смотреть, себе в первую очередь!
Мед. сестра хотела пошутить: «Клянитесь!», но не стала. Правда ж мучаются. Беспросветные годы, под смех и шепот за спиной, под нравоучения. Да им не до шуток. И тем кто с ними.
- Брусника с сахаром, единственный друг получается.
- Да единственный, кого не жалко.