Лампа под потолком
Качается взад-вперёд
«По врагам революции! От нас никто не уйдёт!».
По закону военного времени
Пли, авось попадёшь!
На засеянном нами поле вырастет новая рожь!
По закону Красной Армии
Ты в «дезертира» - стреляй!
На кровью политом поле мы соберём урожай!
По закону новой эпохи
На белом пиши – «Террор»!
Пускай «враги» «новой жизни» смертью смывают позор!»
-Простенькие рифмы, Вяземская.- Самсонов скривился и кинул листочек на стол - Простенькие! И за это мы тебя к стенке, за клевету-то! Статья тебе светит красным лучом. Пятьдесят восьмая, девочка.-
Обманчиво – добрые глаза у следователя. Страшный он человек. Безумие перекосило его лицо. Говорят, он рычит от удовольствия на расстрелах. А во дворе завели три машины.
И сегодня будут стрелять. И завтра будут стрелять. Они будут стрелять, пока не кончатся патроны. А потом будут вешать.
- Убей меня.- я вскинула глаза на Самсонова- убей, гражданин начальник. Сил моих больше нет. Я призналась- враг революции, бывшая княжна, вела пропаганду… Убей меня.- Сил и правда больше не было терпеть. Побои, иглы под ногти, регулярные изнасилования, и нет возможности в камере наложить на себя руки, а когда я пыталась разбить себе лоб о железную дверь- мне привели врача и выходили только для того чтобы продолжить истязания.
Самсонов поднялся. Подвальное помещение. Дыры в стенах заляпаны извёсткой или закрыты кричащими лозунгами « Огонь по врагам революции!», «Бей буржуя!», «Товарищ, в осведомительстве твоём, сила советской власти!»
А лампа под потолком качалась взад-вперёд давая скупой свет.
А секретарь все строчил и строчил протокол.
И мне припишут такое, чего бы я ни смогла даже вообразить себе.
- Попей водички.- Ласково улыбнулся следователь поднося к моему лицу ещё дымящийся чайник- горло небось пересохло клеветать на советскую власть.
- Не хочется что-то – я отвернулась к забитому досками окну.
Выстрелы.
Короткие вскрики.
Моторы заглушили.
Я закрыла глаза и тихо –тихо заплакала.
- Что ж ты во Францию то не побежала, Вяземская?-
- Здесь моя родина!- вскричала я, повернувшись к нему, и уставилась глаза в глаза.
-Ты вместе с «беляками» Россию свою про…
- Потеряла!- рыкнула я, и получила чайником по щеке. Кипяток пролился на меня, но я уже не кричала и даже не вздрогнула.
- Выражайся хоть достойно!- сипло выговорила я, кусая губы от резкой боли- тоже мне, сотрудник ВЧК.- По второй щеке.
- Итак…- Самсонов поставил чайник и сел за стол: перебрал бумаги, ещё раз перечитал мой стих- кто с тобой ещё был? Кто? Ганин? Орешин? Клочков? Кто??.- Я молчала. Я не буду клеветать на людей.
- Одна, гражданин начальник, одна. Я одна говорю правду здесь.
- А ещё детишек учила.- Покачал головой следователь - музыке, танцам.
- Учила.
- И контрреволюции учила тоже?
-Правде, гражданин Самсонов.
- Товарищ.- Поправил меня тот, указав пальцем. Я криво усмехнулась и презрительно посмотрела на него - Тухачевский тебе товарищ. – Стул из-под меня выбили, резко и неожиданно. Я калачиком свернулась на полу, терпя побои от доблестных работников «тётки», пряча лицо и закрываясь руками. И молилась лишь об одном, «Господи! Пантократор! Пусть я сейчас умру! Пусть!» Но я опять выжила…
Меня поволокли по коридору и швырнули в камеру, но сквозь забытьё я услышала, что кто-то из этих зверей затормозил.
- Дочка,- он, погладил меня по волосам, а по голосу ему было лет пятьдесят- на – ка тебе, глянь что принёс.- он совал в мои руки что-то свёрнутое да колючее.
- Нет сил смотреть, как тебя мучают, дочка. Ты вон на том крюке милая. Ты полежи, полежи пока. Наберись сил. А верёвка крепкая, выдержит. До утра они не придут. Постарайся дочка. Поднапрягись.- Я с трудом разлепила глаза и посмотрела на него, это был и правда пожилой человек в темно-зелёной военной форме, уже совсем седой. Он воровато выглянул в коридор и затворил дверь. Я уже сидела, опираясь на дрожащие руки.
- Слыхал я, что они тебя ещё месяц промучают. А перед этим тебя отпустят, чтобы пожила нормально… Так они ломать любят. – Он подтащил к торчащему крюку из стены какой-то ящик.
- Встанешь, дочка?- И тут я разрыдалась, как только поняла, в чем он мне хочет помочь.
От облегчения и благодарности.
- Они ведь все отбирают, а я вот верёвку приберёг. Жалко мне тебя, помочь хочу. Ты уж прости меня, дочка, сбежать тебе отсюда не можно. У меня вон внучка родилась, и нельзя мне под прицел, нельзя. – Я уже поднялась, держась за стену, царапаясь и выплёвывая кровь. И куда делась вся боль? Руки и ноги слабо, но продолжали мне служить, а сердце сладко забилось
А чекист тем временем уже завязал два узла и тянул ко мне руки- Давай, давай девочка.- Эти шесть шагов были самыми сложными в моей жизни. Ноги подкосились, и я упала ему на грудь, заливая кровью китель. Он снова погладил по волосам, и ласково посмотрел на меня. Черты своего спасителя я видела смутно, через пелену слез, но от всей души была ему благодарна. Плача от счастья я забралась с помощью старика на коробку, с долгожданным покоем в груди надела на шею петлю.
Он выбил её из-под ног.
« Мама!» только и вскрикнула я, раздался хруст, ещё несколько мгновений я чувствовала ужасную боль в глазах и лёгких. А потом наступила темнота, кровь перестала барабанить в ушах….
Чекист перекрестил меня и вышел из камеры.