– Мама! В моём сердце что-то есть, – в тринадцать лет она пыталась оправдать своё поведение, – и это что-то хочет, чтобы я делала все эти глупые вещи… Внутри меня то совершенная пустота, то бушующее пламя, а то и вовсе распускаются цветы. Пустота образуется, когда появляется безразличие, и мне тогда вообще ничего не хочется, но я всё равно кричу, только уже не вслух, а про себя; когда сжигает – хочется кричать так сильно, что вообще не могу себя контролировать – хочется разбивать стёкла и ломать вещи. Ну, а когда внутри распускаются цветы – я… я не хочу кричать. Не знаю, как это называется, но кричать я в этом состоянии не хочу. Конечно, есть и нормальное…
Но мама ничего не слушала. Она лишь закрывала глаза руками и продолжала верить в то, что в один поистине прекрасный день её дочь перестанет быть девочкой со странностями, и станет уже, наконец, такой, как все. Надя же всё глубже уходила в себя, запрещая кому бы то ни было вторгаться в её внутренний мир. Она признавала свою ненормальность, но от этого ей легче не становилось. Девочка укоряла себя за свои мысли, действия и желания, но против своего устройства пойти не могла – а потому молчаливо созерцала окружающий мир, размышляя над его явлениями лишь про себя. Надя ясно уяснила, что абсолютно всё вокруг, кроме Природы, пропитано холодным безразличием. Она не знала, как называются слова, которые отражают её состояния. Никто не знал этих слов. Люди были пустыми телесными оболочками и жили только для того, чтобы когда-нибудь умереть.