Часть 1.
1812-1815 гг.
Архивное собрание открывают метрические книги Церкви Гельсинфорского военного госпиталя Всех Скорбящих радость Иконы Божьей Матери за 1812-1815 гг.. Записи велись довольно неряшливо, скорее всего, это связано с частой сменой священников, вызванной военным положением и перемещением войск . В 1812 году книгу заполнял священник Василий Андреев, в 1813-м – священник отец Иоанн (фамилия неразборчива), в 1814 г. – священник 44-го Егерского полка Максим Соловьев, в 1815-м – священник Антоний Щеглов. В целом православные храмы Гельсингфорса 1810-1820-х гг. были очень скромными и по сути походными.
Православные жители города, обращаясь петицией на имя генерал-губернатора А.А. Закревского 30 апреля 1824 г. о строительстве нового храма, сообщали, что «состоят в сем городе две церкви: одна в военной госпитали, другая в петровском пехотном полку; но первая весьма мала и удалена от города на 3 версты; другая занимает также тесные покои, не вмещающие всех на славословие Божие приходящих». Церковь Гельсингфорсcкого военного госпиталя размещалась в Тёлё, была рассчитана на больных и едва вмещала 50 человек. Имелась церковь в Свеаборгской крепости, в «среднем этаже портового каменного флигеля, где в то время находились такелажные и парусные мастерские» , но тоже очень маленькая и, кроме того, добраться туда можно было только морем.
В 1812 г. в церкви Гельсинфорского военного госпиталя заключено всего шесть браков из них четыре «смешанных»:
25 февраля: Старший фельдшер Федор Федоров сын Кутынин с финской девицей Фредрикой Элеонорой «с позволения отца и матери»
28 июля: «с позволения генерал-майора кавалера Рахманова инвалидной подвижной №18 роты унтер-офицер Абрам Ваниев с умершего шведского солдата вдовою Анной, имевшей при себе свидетельство от пастора»
19 августа: Инвалидной подвижной №18 роты рядовой Родион Алексеев Щукин с позволения командующего той же ротой капитана Яковлева с девицей Марией Ловизой.
27 октября: «Швартгольской (Свартхольмской – А.Ш.) артиллерийской роты подполковника Швенцона (возможно, Свенсона – А.Ш.) ценидер 3 класса Иван Баранов (Баданов?) и вдова Лена Ловиза умершего 6-й артиллерийского бригады бомбардирской роты бомбардира Михаила Феклистова жена, имевшая паспорт, данный из Свеаборгской крепости за подписями подполковника Шульмана».
В 1813 г. заключено девять браков из них шесть «смешанных»:
23 апреля. «Крепостной человек госпожи аудиторши Васильевой Андрей Михеев и шведская девица Варвара. (поручитель по жениху Гаврила Сычев петербургский мещанин, по невесте подпоручик 30-го Егерского полка Колбицкий)
27 апреля. «Крепостной человек Низовского полка поручика С. (фамилия неразборчива) Алексей Петров с финской девицей Марией» (Поручителем по жениху выступал прапорщик Шеховской, по невесте прапорщик… неразборчиво)
25 мая. «Гангутского артиллерийского гарнизона №22 роты фейерверкер 4-го класса Иван Прокофьев с шведской девицей Урсулой Андреевой»
25 мая. «Того же гарнизона бомбардир Петр Юдиев с девицей лютеранского закона Марией Петровой»
25 мая. «Того же артиллерийского гарнизона 22-й роты фейерверкер Феклист Терентьев с шведской девицей Елизаветой.
18 сентября. «Инвалидной №18 роты рядовой Тимофей Иванов со шведской девицей Марией Кристиной»
В 1815 г. заключено четыре брака из них три «смешанных»:
30 августа. Инвалидной подвижной №23 роты рядовой Данила Федоров и Екатерина Иванова «из лютеран, поступившая в грекороссийскую веру».
8 ноября. 21 артиллерийской бригады легкой №40 роты фейерверкер Максим Марков сын Тишевский и девица Ольга Яковлева.
8 ноября. 21 артиллерийской бригады роты №4 бомбардир Леонтий Осипов Метицкий с девицей Марией Давидовой.
Таким образом, в период войны с Наполеоном достоверно можно утверждать о заключении в указанной церкви (без учета отсутствующих данных за 1814 г.) девятнадцати браков, из которых тринадцать было смешанных (68,4%). Население же Гельсинфорса в 1815 г. составляло 4801 чел.
Что касается родившихся младенцев, то вопрос еще более затруднителен. Как правило, в метрических книгах этого периода указывались лишь отцы, а не матери, за исключением незаконнорожденных детей.
Так, например, крещен 10 апреля 1812 г. (дата рождения неизвестна) незаконнорожденный младенец Георгий у «шведской вольной девки Федосии», восприемник - «инвалидной подвижной №18 роты солдат Нефед Трепов».
В 1813 г. «крещена младенец Акулина у финской девицы Фредерики, незаконнорожденная». Восприемник - «инвалидной подвижной роты №18 Евдоким Родионов».
Как уже упоминалось, данные о родившихся за 1814 г. отсутствуют, а в 1815 г. записаны и отцы и матери, но вероисповедание матерей не указано.
Вместе с тем в период 1812-1815 гг. значительное количество местных женщин принимали православие – «миром помазаны»:
В 1812 г.:
23 февраля: «Швецкая (шведская – А.Ш.) вольная девка Евдокия» Восприемник – «Костромского полубатальона унтер-офицер Осип Сачковский»
6 марта: «Швецкая вольная девка Татьяна». Восприемник Литовского полка солдат Хрисинф Степанов.
10 апреля: «Литовского полка унтер-офицера Константина Семенова жена Мария»
30 сентября: «Литовского полка цирюльника Михаила Денисова жена Ева Елена Васильева, отчество дано по восприемнику – рядовому инвалидной подвижной №18 роты Василию Рябову».
В 1813 г.:
19 мая: «финская вольная девица Мария». Восприемник – «44-го Егерского полка прапорщик Шеховской».
В 1815 г. - о «поступивших из лютеранского вероисповедания в православную грекороссийскую веру»:
1 сентября. «Девица Елисавета Юганова с наречением именем Мария»
4 ноября. Девица Ева Якупова с наречением именем Ольга»
4 ноября. «Вдова Мария Давидова с тем же именем».
О детской смертности практически никаких данных за указанные годы нет. Скорее всего, это связано с массовыми эпидемиями, поразившими гарнизон Гельсингфорса в 1812 г. и последующие годы, поэтому дети в общей массе умерших не учитывались или их хоронили отдельно, не записывая в военно-церковные метрические книги. Так санитарные потери гарнизона в 1812 г. составили 772 чел. Основные причины: «гнилая горячка», «водянка», «понос», «чахотка», «антонов огонь», сифилис. В 1813 г. наблюдался определенный спад, очевидно связанный с уменьшением количества находящихся в городе войск и их убытием на европейский театр военных действий с Наполеоном – 237 человек, причины смерти не указаны. В 1814 году – 105 человек , в 1815 – 77 человек . Общие же санитарные потери гарнизона были намного больше в эти годы, так как много больных скончалось в полковых лазаретах. Например, по одному лишь Литовскому полку, расквартированному в Гельсингфорсе и окрестностях, в 1815 г. в полковом лазарете умерло 158 чел.
Для сравнения можно привести данные по Рижскому военному госпиталю в 1812 г. здесь скончалось 2783 чел, в 1813 г. – 3265 чел. Однако, следует учитывать близость Риги к театру военных действий, а также большую скученность войск. Тем не менее, в отношении гарнизона Гельсингфорса следует обратить внимание на значительную смертность от сифилиса – 51 человек в 1812 г., что составляет около 7% всех смертей и довольно красноречиво свидетельствует о морально-нравственном состоянии войск.
Второй причиной отсутствия записей в метрических книгах о детской смертности можно предположить и то, что военные госпиталя (кроме Москвы, Риги, Нарвы и Ревеля) не имели т.н. «женских» палат, которые будут введены несколько позднее. Например, в Свеаборгском морском госпитале подобная палата для «солдатских жен, детей и вдов на 15 человек» появится лишь в 1823 г.
Что касается служебного положения женихов… Семь человек состояло по артиллерийскому ведомству, из них трое в унтер-офицерских званиях (фейерверкеры), трое в бомбардирах (ефрейторах), один – канонир – рядовой нижний чин. Четверо относилось к нестроевым чинам - старший фельдшер, (относящийся к унтер-офицерам), трое (один из них унтер-офицерского звания) входили в состав подвижных инвалидных рот и команд. Кроме того, следует упомянуть уже состоящих в браке «финляндских» женщин с унтер-офицером и цирюльником Литовского полка, о которых сказано выше.
Поскольку мы часто будем встречать это наименование «инвалидный» в отношении ряда воинских подразделений, то следует дать соответствующие пояснения. Инвалидные подвижные роты и команды это особый вид воинских подразделений, с одной стороны неспособных к несению строевой службы в полевых полках вследствие ран, увечий и болезней, но годных для внутренней гарнизонной службы. Для этого в 1811 г. учреждаются батальоны внутренней стражи и все инвалиды разделяются на подвижных, служащих и неслужащих, или неспособных. Из подвижных формируются инвалидные роты в войсках, общим числом 35, из них 18 при госпиталях , а из остальных - команды во всех уездных городах. Еще ранее, в 1803 г., император Александр I разделил инвалидов на три разряда: 1 разряд – прослужившие беспорочно 20 лет или определенные в инвалидные роты за неспособностью к службе; 2 разряд – не прослужившие 20 лет и вышедшие со службы не по суду; 3 разряд – отставленные по суду. Позднее, в 1823 г. все команды неслужащих расформированы, число же первых непрерывно возрастало. Подвижные инвалидные роты стали возникать при дворцах, артиллерийских комиссариатах, провиантских и горных ведомствах, при войсках, крепостях и т.д. К концу царствования Николая I всего инвалидных команд было: гвардейских инвалидных рот — 15, подвижных инвалидных рот разных ведомств и наименований — 104 1/4 (в том числе 5 соляных), уездных инвалидных команд — 564 и этапных — 296. В 1862 г. инвалиды были переименованы в неспособные, а в 1864 г. с упразднением корпуса внутренней стражи упразднены были и все инвалидные команды. Взамен их образованы были уездные, этапные, госпитальные и других наименований команды, которые уже отнюдь не имели характера места призрения. Наименование «инвалидные» сохранили только особые команды, состоявшие до начала 80-х годов при каждой гвардейской части. С упразднением инвалидных команд неспособных положено было направлять в особые сборные команды при некоторых губернских батальонах. Сборные команды в 1874 г. тоже были упразднены. С тех пор неспособные к строевой службе оставлялись при своих частях, но назначались на нестроевые должности. Сделавшиеся же вовсе к службе негодными — увольнялись. Из них, согласно Устава о воинской повинности 1874 г., правом на призрение пользовались лишь такие нижние чины, которые сделались неспособными во время состояния на действительной службе или хотя бы после увольнения в запас, но вследствие ран, увечий или болезней, понесенных во время действительной службы, или получившие увечья во время учебных сборов (ст. 33 Устава о воинской повинности).
Номера инвалидных рот, состоявших при Гельсинфорском военном госпитале также будут меняться. В метрических книгах 1812-1815 гг. нам встречаются №№ 18 и 23, позднее, появится №59, затем №48, замененная на №58 (11 августа 1834 г.), и вновь на №48 (25 января 1842 г.)
Возвращаясь назад к служебному положению мужчин, которых выбирали в себе жены местные финляндские женщины отметим главную особенность: из пятнадцати упомянутых мужей, шесть состояли в унтер-офицерских званиях, еще трое числились нестроевыми и лишь четверо оставшихся относились к строевым нижним чинам. Таким образом, большая часть браков (60%) заключалась с мужчинами более обеспеченными в материальном плане – унтер-офицер получал повышенное по сравнению с рядовым жалование, а нестроевой был более свободным от службы человеком, что позволяло ему находить дополнительный заработок для семьи. В дальнейшем, мы убедимся, что подобная тенденция сохранялась постоянно.
Кроме того, зафиксировано два брака с крепостными людьми, на которых следует остановиться отдельно. Еще при Екатерине II было отменено правило, по которому свободный человек, женившийся на крепостной, становился сам крепостным («по рабе – холоп»), но, несмотря на некоторые ограничения, продолжало существовать другое правило о закреплении свободной женщины, вышедшей замуж за крепостного («по холопу – раба»), отмена которого была осуществлена лишь в царствование Александра I.
Необходимо отметить, что прецедент уже существовал. Так в 1765 г. воспитанницам мещанского училища при Воскресенском Новодевичьем монастыре в Петербурге было предоставлено право не только сохранять свободу при выходе замуж за крепостного, но даже сообщать свободу своему мужу. Это же право было даровано воспитанникам Академии художеств в отношении своих жен и детей.
Однако, позднее, в 1808 г. было разъяснено именным указом, что это право применяется исключительно при женитьбе на выпускнице мещанского училища, во всех других случаях, вольная женщина сохраняет лишь личную свободу, а ее муж остается крепостным. Закон 1815 г., основанный на указе 1783 г., несколько расширил рамки трактовки и постановил, что «все вольного происхождения вдовы и девки, вышедшие замуж за помещичьих дворовых людей и крестьян, по смерти их мужей, в число крепостных обращаемы быть не должны».
Финляндия, никогда не знавшая крепостного права, сохранила собственные свободы, оставшиеся от шведских времен и гарантированные Александром I. Таким образом, на ее территории не могло быть крепостных. Но русские офицеры, чиновники и их жены привозили с собой свою собственность – крепостных, что противоречило законам Великого Княжества.
Каким образом осуществлялись подобные замужества во вхождения Финляндии в состав Российской империи и до отмены крепостного права, сказать сложно. Вполне вероятно, что платился т.н. «вывод», повсеместно принятый в России – деньгами или натуральными продуктами. Т.е. формально или невеста выкупала жениха, или жених сам выкупался у хозяина, впрочем, это мог быть и жест доброй воли владельца (или владелицы) крепостного. В архивном документе от 31 июля 1859 г. помещик гвардии ротмистр Луковкин на обращение солдатской жены Скасырской об отпуске ее сына Ивана, «рожденного в крепостном состоянии», сообщает, что «согласен уволить на условиях, чтобы мне выплатили за него триста рублей серебром, так как платиться за рекрута…». «Военный сборник» за 1858 г. описывается случай, когда солдату было предложено выкупить понравившуюся ему крепостную девушку за 1000 руб., что, безусловно, являлось чрезвычайно завышенной ценой. Но в тоже время достаточно случаев, когда крепостным даровалась свобода. Так, например, писарь Штаба Главного Командира Свеаборгского порта Михаил Яковлев Щелгачев (22 года) женился 23 мая 1851 г. на «крепостной дворовой девке Дежурного Штаб-офицера Главного командира Свеаборгского порта флота капитана 1 ранга Василия Михайлова Марфе Михайловой дочери Нечаевой (24 года) пущенной им капитаном Михайловым на волю навсегда.
Отпускал на свободу своих крепостных и известный ученый, профессор русского языка Гельсингфорсского университета С.И. Барановский:
11 мая 1852 г. – крепостная девка профессора Александровского университета коллежского советника помещика Черниговской губернии Степана Барановского уволенная им навсегда из крепостного состояния в свободное – девица Екатерина Павлова, православная, (21 год) для вступления в брак с Федосеем Никитиным Афанасьевым, 28 лет, рядовым военно-рабочей №3 роты Инженерного корпуса.
22 января 1850 г. - сочетались законным браком «Финляндского линейного №4 батальона рядовой Кузьма Клыков (24 лет) и крепостная крестьянка профессора Императорского Александровского университета коллежского советника Барановского урожденная в Черниговской губернии Конотопского уезда девица Мария Колова 21 года».
Некоторую определенность в данном вопросе внес императорский указ от 3 апреля 1827 г. «О признании незаконных сделок о крепостных людях между Офицерами войска, расположенного в Финляндии, и между гражданами сего Княжества», в котором говорилось, что если «по закладной, долговому обязательству или иному акту, передает какому-либо гражданину Финляндии крепостных людей, с правом ли собственности или в виде работников или тому подобного… то таковые сделки почитать незаконными. …переданным крепостным людям даровать свободу, предоставя им на волю избрать себе позволенный род жизни, или в Финляндии, или в пределах России». Таким образом, офицер или чиновник мог, конечно, препятствовать желанию своего крепостного жениться на «финляндской уроженке», а мог и оформить в качестве некой сделки, но в таком случае это отныне было противозаконным. В целом отношения господ и крепостных на территории Великого Княжества оставались весьма сложной проблемой для законодательства. В 1847 г. рассматривалось дело «о жестоком отношении надворного советника Коноплина со своей крепостной девкой». В Именном указе от 14 февраля 1847 г., объявленном министром юстиции, правительство было вынуждено признать, что «по неимению в Финляндии законных постановлений на счет крепостного права они имеют особенное свойство…».
Вступая в отношения с русскими солдатами, в т.ч. и вне брака, финляндские женщины искали защиты у православной церкви, ведь ранее мы уже упоминали о незавидной участи женщины, решившейся по той или иной причине не только на связь с русским солдатом, но и вообще на внебрачные связи и беременность. Этим объясняется и крещение в православную веру, как внебрачных, так и законных детей, и крещение самих женщин при вступлении в брак с русскими солдатами. Отличие правил ведения метрических книг рассмотренного периода заключается и в указании национальности (или языковой принадлежности) невесты или матери – «шведская» или «финская». В дальнейшем, это исчезнет и будет заменено на более толерантное общее обозначение - «финляндская уроженка». Хотя, учитывая фамилии невест, а также их место рождение, можно позволить сделать предположение об их принадлежности в большинстве своем к шведоязычной части населения, хотя и с оговоркой о том, что лютеранские пасторы могли записывать все персональные данные в шведской траскрипции. Традиционно, шведоязычное население проживало в прибрежной зоне провинций Нюланд, Остроботния и на Аландских островах. С середины 1830-х гг. священники будут более подробно описывать местожительства невест, а также их происхождение и род занятий, что позволит увеличить достоверность наших предположений, а равно и точнее определять социальный статус пар.
Есть и еще один момент, на котором следует остановиться. Мы все время воспринимали солдата времен Александра I и, особенно, Николая I, прозванного нашими классиками «Палкиным», как некую забитую серую скотинку. Стоило ли в таком случае свободной женщине связывать судьбу с таким супругом? Поскольку солдат получал возможность проживать с семьей вне казармы, так как обеспечить жилыми помещениями от армии было весьма затруднительно, и Высочайшим повелением 1830 г. «платы от казны» на «вольнонаемные помещения» не полагалось, то многие полковые командиры разрешали жениться только при наличии у жениха и невесты средств к существованию. В качестве примера, приведу лейб-гвардии Волынский пехотный полк, квартировавший на другом берегу Финского залива в Ораниенбауме и его окрестностях. Вместе с просьбой о разрешении вступить в брак жених предоставлял и денежное обеспечение: унтер-офицер в размере 500 руб., а рядовой 300 руб. ассигнациями. При этом рядовой получал жалование от 30,83 руб. (младшего оклада) до 38,54 руб. (старшего оклада), унтер-офицер – до 70,66 руб. ассигнациями в год. Соответственно, или они или их избранницы должны были обладать необходимыми сбережениями. При условии экономии, а также не злоупотреблении алкоголем и надлежащим порядком содержания артельных сумм за 8-10 лет службы, что унтер-офицер, что рядовой, вполне могли себе позволить накопить подобные суммы.
Вполне вероятно, что подобным образом осуществлялась и женитьба крепостного человека на свободной «финляндской» женщине, вносившего своему помещику или помещице уже упоминавшийся «вывод» самостоятельно или с помощью невесты, таким образом, выкупая себя и получая «вольную».
Есть и иное подтверждение, что у нижних чинов водились столь крупные деньги. В Фонде «Канцелярия генерал-губернатора» Национального архива Финляндии хранится интересный документ, касающийся некой девицы Лены Софии Крюмблюм из Або (Турку), взявшей в долг под проценты деньги – 250 руб. у казачьего урядника Антонова и 100 руб. у казака Якима Можаева, оба из донского казачьего полка Денисова 6-го.
Вместе с тем, доход семейных и холостых солдат разнился. Семейным выдавались на руки следующие деньги:
- жалование с именинными (последние составляли 3 руб. в год)
- амуничные (т.е. на пошив и содержание мундира)
- порционные (т.е. стоимость мясной и водочной порции)
- проценты с артельной суммы (деньги, получаемые на продовольствие роты, обычно отдавались в рост под проценты)
- за переноску мундирных вещей (т.е. бережное отношение к мундиру, что позволяло экономить казенные деньги, которые выдавались в таком случае на руки)
- различные пожалования
- и т.н. «зарабочие» деньги, т.е. за какие-то выполненные на стороне и с разрешения начальства работы, причем без вычетов на нужды полка.
Холостые же не получали порционные деньги, а также часть «зарабочих» отдавалась в полк, но зато им причиталась некая сумма от экономии продовольствия, шедшего в общий котел.
Таким образом, выходя замуж за русского солдата, финляндская женщина могла рассчитывать на определенный материальный достаток.
Но есть и иной, противоположный аспект. Вышедшая замуж за солдата женщина приобретала иной социальный статус – «солдатская жена». В полной мере распоряжаться своей судьбой она уже не могла. Еще «Инструкцией пехотного полка полковнику» 1764 г. определялось: «Не только солдатские, но и штаб-, и обер-, и унтер-офицерские жены при полку имеют в тех же квартирах жить, где их же мужья, а нижних чинов жены (кроме тех, кои из дворян) без позволения и паспорта полкового отходить и инде где жить не могут. А пропитание должны иметь вместе с мужьями, своими трудами, работою и ремеслом; а буде которая солдатская жена пожелает с воли своего мужа идти или жить в другом месте, кроме полковых квартир, и пропитание иметь своими трудами, таковым от полка давать паспорта с прописанием, какого мужа жена и куда отпущена». Однако, стоит напомнить по какой причине в некоторых случаях требовалось наличие капитала у собирающейся вступать в брак четы, т.к. «плата от казны на вольнонаемные помещения не полагалась».
Что касается заинтересованности военного ведомства в обзаведении солдатами семьями, то это объяснялось довольно просто, как с точки зрения поддержания воинской дисциплины, борьбы с пьянством, случайными связями на стороне и, как следствие этого, уменьшения дисциплинарных проступков, соответственно и взысканий, в т.ч. уголовно наказуемых, а также снижением числа заболевших венерическими болезнями, в особенности, сифилисом, позднее, называемым «сухоткой». Довольно частые смерти от «брюшной водяной болезни» – цирроза печени – последствий алкоголизма, и «сухотки» - сифилиса, зафиксированные в тех же метрических книгах военных церквей, безусловно, свидетельствуют о проблемах с нравственным состоянием войск. Это объясняется «застарелостью» заболеваний, полученных еще в начале XIX в., и продолжительностью службы. Хотя, в гвардии, от сухотки, т.е. сифилиса, практически избавились - данные об этом заболевании по 40-м годам отсутствуют. В целом, из 100 солдат доживали до отставки 52, 24 умирали, и столько же списывалось по болезням. Но проблема иных венерических заболеваний по-прежнему присутствовала долгое время. В «Военном вестнике» за 1884 год опубликованы данные по подобным болезням в армии: на 1000 служивших в 1879 году – 44,25 заболевших, в 1882 году – 37.8. В 1897 г. на съезде по обсуждении мер против сифилиса в России прозвучали цифры относительно заболеваемости нижних чинов: 4.1% больных, из них 1.3% сифилисом.
Большая часть гарнизона Гельсингфорса и Свеаборга была укомплектована вновь образованными пехотными полками, предтечами которых стали прежние гарнизонные полки и батальоны . Что из себя представлял личный состав гарнизонных полков? Одним словом к нему относились те, которые не годились в строевые части, т.е. были неспособны нести полевую службу. Например, в нижних чинах состояли беззубые, увечные, без пальцев на руках или ногах, близорукие, глухие, хромые, преклонного возраста, так как в рекруты забирали от 19 до 60 лет. Помимо этого, полевые части могли списывать собственных больных и слабых солдат в гарнизонные полки или батальоны, набирать взамен оттуда лучших. Туда же отправлялись служить и те, кого называли «порочными», т.е. склонными ко всякого рода преступлениям, от которых избавлялись помещики вместе ссылки в Сибирь и отдавали в рекруты.
Сама по себе гарнизонная служба была более похоже на полицейскую, включая и охрану заключенных, причем часовые находились в постоянном общении с арестантами, так как им полагалось нести охрану внутри помещений, где содержались последние, что отнюдь не способствовало улучшению моральных качеств солдат. Их подкупали, уговаривали пронести в камеры водку, спаивали, склоняли помочь в побеге. Так унтер-офицер Литовского полка Захаров, конвоируя команду арестантов из Свеаборга в Гельсингфорс, позволил им зайти по пути в кабак, совместно напиться, что явилось причиной побега троих из них, при следовании по льду залива. Виновный был бессрочно разжалован в рядовые.
Еще раз, возвращаясь к морально-нравственной стороне, можно отметить два момента: во-первых, в крепости Свеаборг за 1810-1811 гг. «от вольной продажи вина… внесено в казну откупщиками 30 447 руб.» Учитывая продажную стоимость ведра вина (т.е. водки) 4 рубля, можно легко сосчитать, что гарнизон крепости выпил за два года не менее 7600 ведер водки, или около 93 тыс. литров, это не считая казенной порции – 4 чарки (1 чарка =1/100 ведра, т.е. 123 г.) в неделю. Последствия – т.н. водянка или асцит, т.е. цирроз печени, от которого только в 1812 г. в Гельсинфорском военном госпитале скончалось более 100 чел.
Помимо этого, дети мужского пола, рождавшиеся в солдатских семьях, становились кантонистами и обеспечивали подрастающий резерв для армии. Это звание в России впервые появилось в 1805 году и просуществовало фактически до 1858 года. Несовершеннолетние сыновья нижних военных чинов образовали особую группу лиц, со дня рождения принадлежащих к военному сословию. Предшественниками кантонистов были солдатские сыновья, рожденные во время «бытия их на службе», которые для подготовки военному делу обучались в гарнизонных школах, основанных Петром I в 1721 году в каждом полку. В 1798 году эти школы были переименованы в военно-сиротские отделения общего военно-сиротского дома. С 1805 года воспитанники этих отделений стали именоваться «кантонистами», а военно-сиротские отделения - школами кантонистов. Александр I расширил состав кантонистов за счет сыновей, «незаконнорожденных» солдатскими женами, вдовами и «девками». В 1824 году все кантонисты были переданы в ведение А.А. Аракчеева и подчинены ведомству военных поселений, причем дети военных поселенцев также зачислялись в кантонисты. Для их обучения в военных поселениях учреждались школы кантонистов, где обучались мальчики с 7 (с 1824 - с 10) до 15 лет. При Николае I школы получили чисто военную организацию, программа обучения ограничивалась учением «классным» (чтение, счет, письмо и закон Божий), фронтовым и мастерству. Школы отличались невероятной муштрой. Кантонисты, разделившись на две смены, ходили в классы через день, от 7 до 11 часов утра и от 2 до 6 часов вечера. Смена свободная от занятий, работала в мастерских, а в летние месяцы на огородах. На прогулку выводили зимой три раза в неделю, летом ежедневно. В каникулы (с 24 июля по 6 августа) разрешалось отпускать домой, если расстояние не превышало 200 верст, но в 1829 г. отпуска были отменены. В летнее время кантонисты располагались на особо отведенных местах за городом, в сараях или деревнях где кроме воинских упражнений их привлекали к сельскохозяйственным работам. Содержание одежды, белья и обуви осуществлялись самостоятельно. Через две недели их водили в баню, а медик должен был осматривать ежедневно. Горячую пищу кантонисты получали 2 раза в день (обед из двух блюд и ужин из одного) . Тем не менее, среди кантонистов свирепствовали самые разнообразные болезни, являвшиеся причиной многочисленных смертельных исходов. Выпускники зачислялись солдатами в полки, а проявившие особые способности обучались еще 3 года и зачислялись унтер-офицерами в кавалерию, артиллерию, в инженерные и другие войска. С 1836 года часть школ кантонистов была специализирована для конкретных родов войск или служб - аудиторской, артиллерийской, инженерной, военно-медицинский, топографической, или переведена в другие ведомства, например, путей сообщения, которые готовили собственных специалистов. Упразднена кантонистская служба манифестом от 26 августа 1856 года вместе с упразднением военных поселений. Кантонистов было разрешено вычеркивать из списков обязательной военной службы (к этому времени их насчитывалось 378 тыс.), а еще через 2 года звание ликвидировали совсем.
Итоги за период 1812-1815 гг. более, чем скромные. Заключено 22 брака, из них 13 «смешанных» (59%), с учетом одного повторного замужества, таких семей – 14. Восемь «финляндских» женщин приняли Православие. О детях, кроме незаконнорожденных, сказать более нечего.