Судьба повернулась к нему этим боком совсем неожиданно, когда отец предложил на семейном совете пойти после окончания «семилетки» в бухгалтерский техникум.
- Но я же в математике не очень, - попытался возразить Аркадий, - да и почерк мой в интернате попаршивел…
- Знаю, - прервал его Степнов. – В ентом же не тва вина, сынок. Така жизня у тобе скроилася бэздомна… Зато ты чесной и справядливый, людев нэ боися зашышшати.
- И буду я потом пузатым с папкою да с деревянными костяшками под мышкой ходить, – словно пуская в ход свой последний аргумент, чуть не заплакал он. – Не мужская же это работа!
И тут же получил в ответ удивленный взгляд отца, который даже рассмеялся:
- Зна…значыца, наш чесной трудяха Каирбек ня мужик вовсе… Нашев сябе аж пятярых дятишек в ка…капусти и ходить со шшетами-кастяшкамы ентими па селу… И всяму народу сваю пу…пузень показываеть…
Когда Степан Акимович вышел из такого давно небывалого в их избе раскатистого смеха, вытирая торцом своего кулака даже выступившие на глазах слезы, его тихонечко дополнила мать.
- И ешшо, Аркаша, низзя забуваты, шо папанька, дай Боже яму здоровья, кормчий у нас одын на усех, - вымолвила, как ее иногда в семье называют за житейскую мудрость, домашний парторг. – А ты топеря старшенькой, надоть ужо и про роботу подумати… Вот и выучишси на спицияльность.
Этот аргумент и стал для Аркадия самым убедительным, а для отца – окончательным поводом к подготовке очередных проводов сына. А тут еще и совпадение природное: он оказался первым в истории села посланцем на городскую учебу. Потому собрались на степновский вечер не только соседи. Зашли на огонек даже управляющий Носков и бухгалтер Сыздыков. Парнишка впервые увидел их рядом друг с другом и даже с удивлением подумал: «Надо же, как похожи, колобки-коротыши пузатенькие…Их что в начальство специально таких подбирают…Ну, а меня-то куда и зачем в их строй?» А они наоборот, как ему показалось, сейчас чуть ли ни гордились этим своим отличием от всех остальных держащих по рюмке самогона-первака. И потому, наверное, немногословными оказались. Носков, тот только и сказал:
- Доброй закваски ваш Аркадий, с него и толк добрый будет! Каждый здеся так о нем скажет.
Опрокинув единым глотком первую пятидесятиграммовку крепкого, как спирт, сивушного продукта, он хрустнул малосольным огурчиком и посмотрел на довольно сидящего бухгалтера.
- Может быть, замену сейчас себе в путь-дорожку провожаешь, Каирбек Сыздыкович! – утирая правой ладошкой потекший по бороде огуречный расол, заметил управляющий. Тот основательно, почти всеми пальцами, взял очередную налитую волнующимся отцом рюмку, зачем-то погладил уже подходящий к груди живот и с тихой хрипотцой сказал:
- Моя работа не речи длинные гаварить, а учет точный вести. За Аркашу, который тожет не любит много гаварить!
А на прощание они развернули бумажный сверток, в котором была впервые увиденная присутствующими униформа для старшеклассника. Из серого сукна, с металлическими пуговицами, ремнем и кокардой на фуражке. Ну, почти такая же, в какой - это село и помнило гимназиста Ульянова.
- Привезли в сельпо несколько комплектов к будущему девяностолетию вождя, - сказал управляющий. – Потому и называется «ульяновка». Скоро пустим в продажу, а Аркадию так, на память…
Но более его обрадовался такой обновке отец. Теперь ему не надо собирать последние с продажи бычка копейки и покупать на дорогу костюмчик. «Да и яшшо такой ладный, - осторожно потрогав форменку, словно боясь ее помять своими мозолистыми ручищами, подумал он, - ня у каво таково кителя у городи не будеть».
И он оказался прав. Впервые Аркадий почувствовал это, когда на просторном, заросшем травой дворе техникума построили для знакомства его новичков и старожилов, обращенных лицом к величаво стоящим на постаментах Ленину и Сталину. Все потихонечку, сначала из-подлобья, стали переводить свои любопытные взгляды на дуэт другой. На поставленного первым в шеренгу самого высокого учащегося Амантая и замыкающего этот строй, опять-таки по росту, Аркадия. Но больше всего, как подсказывало его сельское чутье, их внимание и ухмылки, переходящие в сдержанные смешки, адресовались все-таки ему.
«Неужели из-за роста?» - мысленно спросил у самого себя Степнов. И незаметно, чтобы хоть как-то исправить этот недостаток, приподнялся на носки столь же грубо сшитых, как и его форменка, парусиновых туфель. Но вспрыски таких же, как и он, рядом стоящих маленьких ростом парнишек, перевели его мысль на другую тему. От мысли этой он еще больше оробел и даже, кажется, с приподнятых носков опустился – нет, вошел каблуками в землю… «Так это же «ульяновка», в честь самого вождя, - чуть не вырвалось у него вслух, - разве можно над этим смеяться?!»
Но вместо ответа на не прозвучавшие сейчас вопросы стало решение культмассовика техникума о включении его и того самого рослого Амантая в состав балетной труппы.
- Чтоб напрасно никто не хихикал, - строго сказала полная не по возрасту женщина, - позанимаетесь какое-то время с нашим городским специалистом, а там и выйдете на техникумовскую сцену с танцем «Лебединое озеро». Вот и будет всем забавно.
- А я, я же никогда не танцевал, - вырвалось у задумчиво побледневшего, с торчащим из-под фуражки взмокшим чубчиком паренька.
- Ты раньше, сынок, и ходить не умел, - с улыбкой посмотрела на Аркадия она. И, как бы угадывая ребячьи взгляды, добавила: - Да и росточку занятия этим танцем тебе придадут, а то вот все еще в школьной форменке ходишь…
- А ему что? – показала пальцем на Амантая и даже слегка хихикнула фигуристая беловолосая старшекурсница.
Степнов искоса глянул на нее и – затаил дыхание. «Вылитая Маруська» - мелькнуло в голове. И он опять почувствовал нарастающее напряжение в промежностях, как первый признак своего большого волнения. Остановил это очередное его мочеиспускание лишь другой женский голос.
- А ему-у-у, - рассмеялась от неожиданного вопроса культмассовичка, - ему эти занятия помогут наоборот немного приземлиться, не витать в облаках, над людьми.
Столь же звонким и уверенным голосом Аркадию недавно дала рекомендацию на излечение городская, уже поседевшая врачиха: «Женишься, побудешь с ней пару раз наедине, и у тебя все нормализуется. Не переживай».
…Незаметно пролетевшие в учебе да клубных репетициях дни, недели и месяцы вывели уже примирившегося со своим статусом «маломерки» Степнова на апрельскую улицу. В очередной раз шагая на занятия, он в это еще не заполненное людьми солнечное утро даже почувствовал себя подросшим, совсем самостоятельным и готовым свернуть горы. Так размечтался и разбуянился в своих мыслях, что и не заметил, как оказался под большими с громкоговорителем часами главпочты. Внезапно оборвалась радиомелодия, что-то хрипло щелкнуло, мгновение тишины, и неожиданным в такую погоду громом забаритонил голос главного диктора страны Советов. Аркадий остановился и, не ведая кому, почти воскликнул пришедшие на ум слова культмассовички:
- Вот тебе и «…не витать в облаках, над людьми». Тут человек уже даже у звезд, в космосе! Это ж надо, какая высотища!
И он представил себе огромного роста военного Гагарина, который первым в мире буквально сейчас облетел на своей могучей ракете вот эту, как ему долдонили вечерами при керосиновых лампах детства, необъятную «на трех китах» планету. Теперь же она оказалась всего лишь небольшим шаром. А вот эти городские дома с их уже вросшими в землю от старости первыми этажами, наверное, виделись космонавту оттуда размером с автобус, улицы – школьными линейками, машины – спичечными коробками, люди – муравьями… «А еще меньше их всех я, - задрав голову к голубому бездонному небу, удрученно подумал Аркадий. - Потому меня постоянно и туркают. То дежурь им по кухне как штатный поваренок, держи порядок в общаге вместо уборщицы. То бегай туды-сюды в магазин, будь у них посредником даже в делах сердечных. А пойдем на какую шабашку чуток подзаработать, то мне опять что похуже: если на складах зооветснаба – таскай банки потяжелей, на разгрузке вагонов - бери грабарку побольше. Толкают даже во все непролазные для них дыры»...
Он и не подозревал, что очередной иллюстрацией мысленно им сказанного станет уже сегодняшний вечер, в который его старшекурсники-«сожители» решили поздравить с таким космическим достижением и девушек-подруг. Местом же проведения этих посиделок избрали свое общежитие из трех полуподвальных комнатушек с отдельным тамбурочком. Оно находилось за углом основного входа, и дежурные преподаватели либо сам староста здания крайне редко туда наведывались. Удобно было и для Аркадия, ежедневно выносившего золу и кухонный мусор в общую кучу, которая находилась всего в десяти шагах от порога. Дежурить же у плиты ему выпало на этот раз тоже. Он жарил-парил на семерых, а вот в магазин за вином и другими покупками (видать, за самым сегодня важным украшением стола) ребята сбегали сами.
Так что к приходу гостей подготовились вовремя. Не оказалось только Санька, который еще не вернулся от родственников, что в другом конце города. Но ждать его за столом не стали. Да и та, похожая на Марусю, которая, судя по всему, пришла сюда с подругами по его приглашению, тоже настаивать не решилась. А после двух-трех граненых рюмок вина, кажется, забыла о нем вообще. Самый старший, кудрявый Федька, стал подбирать гитарные звуки словно специально выученных к этому вечеру слов «Зачем вы, девочки…». Но поскольку ни одной мелодии до конца он не знал, другой – периодически заикающийся со шрамом на шее Берик, хихикая и подсаживаясь поближе к «своей», начал травить меж этими не допеваемыми песнями всё более и более недетские анекдотики.
Тихо бренча, выпивая и смеясь, даже и не заметили, как совсем стемнело. Аркадий, сидя у дверей на кухню, чтобы удобнее было обслуживать застолье, щелкнул выключателем и понял: опять нет света. Вышел, чтобы зажечь дежурную «керосинку», а Федька буркнул вдогонку:
- Лампу сюда не надо… передохнем маленько.
Когда же вернулся в полумрачную, с отсветом из кухни, комнату, Федьки с подругой уже не было, унесли свой шепоток в соседнюю… Берик, полулежа на своей кровати, прислонил к себе другую черноволосую… А эта, Ольга, так и оставшись без пары, оказалась тяжелее вина, перевернулась прямо от стола на кровать и шумно засопела. «Ну и ладно, - подумал он, - хоть приберу немного, да чай поставлю на плиту». Подбросил в уже затухающую и закопченную за зиму печку порошкового, с мусором угля. Налил из фляги в чайник воды, всполоснул освободившуюся со стола посуду…
И вдруг в проеме приоткрытых дверей словно нарисовалась беловолосая Оля. Качнулась и, ухватившись за косяк, просяще прошептала:
- Слышь, «ульяновка», а я хочу пис-пис... Быстрее, а то …
И заплетающейся походкой направилась в тамбурок. Аркадия точно кипятком обожгло.
- Я же дверь снаружи на замок закрыл, чтобы не привлекать внимание дежурных, - прошептал он. – Это ж мне опять надо через форточку лезть!
- Ну и, миленький, лезь, - переминаясь с ноги на ногу и со знакомым ему напряжением сжимая при этом коленки, почти запищала она. – Лезь же, сочтемся…
Уже не слыша этих слов, он быстро снял вельветовую куртку, подставил табурет и, словно превратившись в бечевку, просунул худенькое юношеское тело на улицу... По возвращении так и не добежавшей до туалета девушки проделал ту же «форточную» операцию и, слегка поцарапав свое и без того памятью ноющее правое плечо, вернулся на кухню. Здесь зардевшая от излишне выпитого и только что случившегося конфуза Оля уже ждала Аркадия с двумя полными рюмками вина.
- А давай-ка, поваренок, мы с тобой на брудершафт, - неожиданно для него предложила она. И, небрежно заложив за спину свою прикрывавшую заметно расстегнутую кофточку пышную косу, подала ему качающейся рукой рюмку.
- Нет-нет, я больше одной не могу, - попытался остановить ее Аркадий. Но она уже приблизилась к нему, сцепила треугольниками их правые руки и, упершись в него зеленоглазым взглядом, настойчиво прошептала:
- Ну, ты же уже мужчина…Тебя женщина просит… и так обиженная сегодня вашим Саньком…
Она запрокинула рюмку и одновременно усилием своей левой руки помогла это сделать Аркадию, желание которого вырваться из ее навалившегося самой грудью плена было уже бессмысленным. Едва оказалось насильно допитым вино, как его потрескавшиеся после простуды губы словно обжег ее захватывающий влажный поцелуй. Молниеносно, не давая ему опомниться, она обхватила его за плечи и, опускаясь в этом поцелуе на старую больничную кушетку, потянула за собой.
Догорающий в лампе керосин еще более способствовал Ольгиной активности. Страстно придерживая в затяжном поцелуе его слегка скованные неожиданностью губы, она взяла своей правой его левую руку и быстро завела ее под юбку, чуть выше уже разгоряченных колен. Растерянный таким первым в своей жизни девичьим «захватом», он попытался освободиться от сладострастия ее пухлых губ и даже выкрикнуть свое юношеское «нет». Но, словно перепеленатый простынкой ее страсти, смог только подумать: «Что же это делается, а? Маруська, так та вынуждена была сопротивляться мужскому насилию, а эта требует такого насилия сама… Или это вовсе не насилие сейчас, а само желание естества… Мне вон врачиха ведь тоже посоветовала…Может, и вправду поможет?»
Уже, было, согласившись с таким вот своим внутренним доводом, Аркадий с осторожной послушностью начал подчиняться ее воле. Выпрямил пальцы и нежно-дрожащей от волнения рукой, задирая вверх юбчонку, скользнул по капроновому пространству. А наконец-то убежденная в правильном развитии событий Ольга отпустила его губы и страстно прошептала:
- Ну, снимай смелее, не бойся…
Он впервые почувствовал приток какой-то неведомой ему силы, уже обеими руками освободил ее невидимые в темноте бедра и скользнул до точки женского желания. Ольга слегка изогнулась, приподнимая для удобства середину своего пылающего жаром тела, прижала к оголившейся от кофточки груди губы Аркадия и почти со стоном добавила:
- Быстрее же…быстрее-е-е…
Он весь напрягся, сунул рукой в самую ее промежность и, почувствовав оставшуюся с улицы мокроту трусов, растерянно замер. «Так она же описалась, как это бывает от волнения и со мной, - подумал он. – Значит, и ей сейчас не очень хорошо, притворяется только». Словно ошпаренный таким выводом, виновато поцеловал ее вздыбленную желанием грудь и, уже вставая, как-то испуганно произнес:
- Извини, но я не могу… В следующий раз…
- Да ты что! – от растерянности чуть не крикнула, вскакивая следом за ним, Ольга. - Девственник, что ли?...
И, убедившись в окончательности решения запыхавшегося от волнения Аркадия, который стал налаживать потухшую лампу, почти прошипела:
- Такого женского оскорбления мне еще никто не наносил, - и, небрежно наполняя вином рюмки, уже погромче добавила: - Ну, и шут с тобой, давай хоть выпьем за проводы …нашей несостоявшейся любви.
- Прости меня, - убирая пальцами с лобовой родинки слегка взмокшие волосы и теперь уже совсем запутавшись в оценках создавшейся ситуации, опустил он глаза. – Пить я тоже больше не могу. Да и утром на репетицию балетную надо.
Ольга куражисто выпила, застегнула кофту и как-то наигранно рассмеялась:
- А ты еще действительно из школьного кителя не вырос, «ульяновка», - и, не зная его детства, добавила: - Тебя бы и Володей назвать… Иди хоть дверь открой, праведник форточный!
…Эта и другие репетиции прошли у Аркадия без настроения, под впечатлением опять какой-то своей ущербности, отсталости от многих уже возмужавших сверстников. «Потому и роль такую балетную дали, маленького лебедя, - чуть не плача подумал он перед концертом, надевая белые театральные пачки. – Вот сегодня наконец-то оттанцую, и все, начну новую жизнь».
Когда же приземистый клубный зал наполнился первыми звуками всем известной мелодии Чайковского «Лебединое озеро», празднично, по-первомайски настроенные студенты встретили своих доморощенных артистов раскатистым смехом. Замыкал, как и замышлялось, их «плывущую» на носочках труппу самый маленький Аркадий. Судя по скованности его лица и движений, ему не помогла и выпитая при выходе на сцену коньячная «рюмка смелости». Это первое в его жизни десятиминутное пребывание на публике ему показалось нескончаемым настолько, что он ощутил его завершение только уже во дворе клуба, где располагалось двухэтажное общежитие первокурсниц.
Жадно затянулся самой дешевой папироской «Прибой», с которой скрытно от родителей начинали тогдашние пацаны, и посмотрел на погасшие окна студенческих комнат. Их обитательницам, как не достигшим еще и пятнадцати, полагалось уже спать. Даже несмотря на то, что в клубе продолжала греметь танцевальная музыка, неслись оттуда смех и песни. Прокачав через свои легкие очередную порцию дыма, Степнов раскашлялся и подумал: «Хоть и рекомендовали мне ребята это курево для «быстрейшего повзросления», но толку от него пока никакого. А если «смалить» еще и вместе с выпивкой, то и вовсе утром куриным пометом во рту покажется. Да и недоростком все одно остаюсь»…
Его внутренний монолог прервал девичий голос из открывшейся форточки:
- Аркашка! Здесь какой-то мужик по коридору шарохается, стучит в каждую дверь, никому спать не дает.
- Щас посмотрю, - по-мужски растоптав недокуренную папиросу, ответил он и несколькими прыжками поднялся на высокое крыльцо деревянного особняка.
- Вам что здесь надо? – еще не видя нарушителя студенческого покоя, негромко спросил он.
- Што-о-о, смар-чок! – пробасило из полумрака едва освещенного конца коридора. И Аркадий увидел массивную, втрое больше своей, мужскую фигуру. Когда же тот приблизился, с удивлением узнал в нем еще не очень знакомого ему военрука.
- Уже ведь бо-бо-льше двенадцати ночи, - в волнении сбавил голос Степнов. – Поздно же…
- Вот тебе «поз-з-зно»! – только и расслышал он. И это ударное слово, предназначенное для уха человеческого, неожиданно мясистым кулачищем влетело в левый глаз парнишки. Он почувствовал, как будто снова тысячи осколков разом сверкнули на разбитом лобовом стекле машины. Только тогдашний случай с их техникумовским «Москвичом» обошелся ему лишь легким испугом, а вот теперешний удар словно размазал его по выкрашенной синей краской стене. Пролетев спиной по ее скользкому накату, он со звуком ватного мешка рухнул на пол, прямо под ноги разъяренного военрука. Тот злобно подцепил это юное обмякшее тело большим носком своего офицерского сапога и отбросил его к двери. Потом еще и еще раз, и оно, оставив здесь свою кепку, беззвучно покатилось колобком по крылечным ступенькам вниз, к мусорной кромке забора.
Ребята подбежали к Аркадию, когда он уже поднялся и, опершись плечом о дощатую ограду, поглаживал ладонью правой руки свой подбитый глаз.
- Кто тебя? – заглядывая ему в лицо, спросил который порослее.
- Да военрук… видать, напился.
- Ах, я же знаю, где он живет! – оживился старшекурсник. – Пошли, щас мы ему покажем…
И ватага будущих бухгалтеров-экономистов, подхватив под руки еще до конца не пришедшего в себя «маленького лебедя», бросилась к дому нахулиганившего преподавателя. Его особнячок оказался недалеко от учебного корпуса, что и придало уверенности юным «мстителям» - как ни как, а свой городской район, что и родные стены, должен помочь. Но едва подошли к дому, оклемавшийся от ушибов Степнов понял: ни в одном из окон нет света, значит, хозяин еще не появился. И чтобы избежать излишней бойни, хитровато предложил:
- Ладно, робя, уже поздно, теперь он не скоро появится. Так что идите в общагу, а я вот тут у тетушки пересплю. С ним же вечерком расквитаемся.
Уставшие и слегка выпившие, они настаивать не стали. Оглянулись на уже и вправду подошедшего к соседней калитке Аркадия и поспешили по «своим углам». А он, униженный и оскорбленный ночными побоями, вернулся к дому военрука. И едва спрятался за темный угол здешнего входа, как послышались знакомые подковки сапог. Их хозяин, что-то бормоча нараспев, закрыл на крючок калитку и зигзагообразной походкой направился к двери. «Ах, едри тваю мать, какой же гад! - чуть не плача от обиды, подумал Аркадий. – Натворил, а теперь еще и песенку мурлычет». И взвившаяся над его рассудком юношеская ярость ухватила лежащий у ног черенок от лопаты, размахнулась и, выскочив из-за угла, ударила еще не отрезвевшего военрука по затылку шляпы. Тот хотел, было, повернуться к Степнову, но от полученной боли, обхватив руками уже обнаженную голову, навалился всем своим весом на дверь. А испуганный мститель огородами, цепляясь за ночные штакетники и прутья, побежал в общежитие.
К обеду, когда уже разнеслась молва о ночном происшествии у клуба, Аркадия вызвал седоволосый завуч техникума. Посмотрел на заплывший кровавой синевой глаз студента и, отвернувшись к окну, спросил:
- Ничего больше не разбито?
- Нет, только весь в синяках и ссадинах.
Завуч резко повернулся, еще раз изучающим отеческим взглядом посмотрел на него и тяжело вздохнул. Аркадий даже подумал: «Неужто он за меня, малознакомого ему пацана, так переживает». Но тот каким-то не очень уверенным голосом сказал:
- Что ж, иди на медэкспертизу, твое право. Принесешь заключение, и будем рассматривать его партийную ответственность, вплоть до исключения из рядов коммунистов... Пусть только придет в себя – ему ведь тоже кто-то по голове мазанул. А подашь в суд – также будешь прав…
При этом он как-то даже еще больше сгорбился, побледнел. По всему было видно: нервничает, недоговаривает парторг. Но, немного подумав, с горечью на лице и в голосе добавил:
- Жаль, конечно, Ташенова.
- Какого Ташенова? – настороженно переспросил Аркадий.
- Ну, его же, военрука Ташенова, – без малейшего удивления ответил завуч. – Ты его еще не знаешь, начальный курс военподготовки будешь только вот-вот проходить. А он, кадровый офицер, семнадцать лет назад потерял брата Ардака, а недавно отметил годовщину со дня смерти сорвавшегося с башенного крана сына. Вот и запивает порой, голова светлая и силища этакая…
- А брата-то как потерял? – затаив дыхание, почти шепотом уточнил Степнов.
- А-а, Ардака?…Да по вине тогдашних властей. Из-за каких-то, якобы, депортированных перевели его из бригадиров в кучеры, вот и не выдержал, - опять вздохнул техникумовский парторг. И подытожил: - Но всё теперь в твоей власти, сынок… Иди на экспертизу.
Аркадия охватило такое смятение чувств, что ему показалось: они вот сейчас разнесут его на такие же мелкие стекольные кусочки, которые уже искрились бедой в глазах и при аварии, и в той злополучной встрече в ночном общежитии. «Что же это происходит? - погрузился в раздумье он. – Один Ташенов дает мне жизнь и оставляет подобие своего имени, а другой готов был это все в угаре пьяном уничтожить. А ведь они родные братья, кровные дети одной матери, единой матушки-земли, природы»…
- Чего стоишь? Иди! – прервал его внутренний монолог завуч. – А то срок давности истечет, и медэксперт тебя не примет.
- Никуда я не пойду, - задумчивым, но уверенным голосом ответил студент. И посмотрел в грустные глаза седовласого Зайцева.
- А как же насчет, как вы там ночью кричали, «расплаты»? – растерянно переспросил тот.
- И этого ему хватит, – сорвалось с языка Аркадия, который тут же, жалостливо опустив голову, себя поправил: - Он же и так уже мучается, страдает. Хватит ему…
Завуч подошел к Степнову, по-отцовски обнял его и, не стыдясь своих старческих слезинок, сказал:
- Спасибо тебе, сынок... Это значит, ты из своего школьного кителька уже вырос… Кстати, можешь его и снимать. К дню рождения подарим тебе нормальный взрослый костюм. Так сказать, в память о твоем повзрослении…