.
В мои школьные годы жили мы в подмосковной деревне, на улице с громким названием Главная. Переулок от неё спускался в глубокий овраг – пойму узенькой резвой речушки, за которой, если подняться на взгорье и пройти лугом метров пятьсот, начинался парк, настоящий заповедный лес на крутом берегу широкой полноводной по весне реки. Мы бегали к большой реке, чтобы побродить босиком по берегу, собирая камни и окаменелости, чёртовы пальцы, ракушки, причудливые коряги, а весной в чащу леса за подснежниками... Но более всего любили ближние овраги и маленькую речушку в зелёных заливных луговинах на излучинах... Закопчённые в печи кастрюли и чайники мы носили к речке, чтобы почистить посуду серым мельчайшим песочком, а заодно поплескаться в воде и наловить пиявок для больной соседки.
Речушка, извиваясь, тянулась до самой школы, вернее она начиналась там, на самой высокой точке села, вытекая из большого деревенского пруда, отделявшего часть деревни. Дорога в школу и из школы поверху, вдоль оврага, со спуском к речушке и подъёмом к парку выше запруды. Огромный пруд был образован с помощью неведомо когда построенной плотины. Летом в жаркую погоду там встречалась вся детвора окрестных деревень.
Зимой всех увлекало катание с крутых овражистых снежных гор на лыжах, и со столь же крутых ледяных гор (вода в любое время года лилась сверху от колонки) – на прикрученных к валенкам коньках-снегурках, прямо в замёрзшую ледяную гладь речки...
Зиночка жила недалеко на Полевой улице в доме, очень бедном даже по сельским понятиям.
В семье было шестеро детей. Отец часто пил горькую с товарищами-рабочими или в одиночку. Любил птиц, но по-своему, ловил какими-то ловушками, держал их в клетках, менял, покупал или продавал на птичьем рынке… Детям внимания, практически, не уделял. Мать тянула семью из последних сил, работая на тарном заводике, на своём приусадебном участке и в доме. Она была женщиной строгой, требовала помощи и давала детям задания на домашние работы. Я её немного побаивалась. Однако, старший сын оказался за решёткой, обокрав с приятелями собственный дом… Старшая дочь была болезненной, тихой и не отличалась какими-либо способностями. Правда, позже она выйдет замуж за рабочего парня, родит детей и уйдёт от родителей в самостоятельную жизнь. Следующая по возрасту дочь была невысокой, некрасивой, но далеко не глупой, на диво честной и работящей. В будущем она будет вести всё хозяйство в семье, закончит вечерний институт, поступит в аспирантуру, станет химиком, но так до старости и не выйдет замуж. Моя Зиночка была противоположностью сестре. Очаровательная, миловидная, с густыми светло-русыми, точнее, цвета лучистой на солнце соломы, прямыми длинными волосами, зеленоглазая, стройная и трепетная, как молодая осинка… Звёзд с неба не хватала, училась откровенно плохо, не умела выразить свою или чужую мысль… Однако, обладала природной хитринкой, умела вызвать сочувствие и расположение к себе. Она, единственная из всех девочек деревни, сумела войти в наш дом, играть с моими немецкими игрушками, делать со мною все уроки. Я любила объяснять, она слушать. Задания её матери, положим, прополоть длиннющую грядку, мы также выполняли вместе, чтобы Зина могла затем уйти из дома. Моя мать не очень была довольна нашей дружбой, но мирилась с происходящим ради моего спокойствия. Зина не смогла всё-таки закончить школу и перешла в вечернюю, устроившись работать продавцом в какой-то магазин.
Нашу деревню снесли бульдозерами, но мы переехали в соседние пятиэтажки и общались и в последующие годы. В основном, она забегала к нам показаться в чём-то новом и сражала меня элегантностью… Зиночка очень часто меняла одежду. Я училась в институте, мне тоже хотелось выглядеть модной, современной, и я покупала у Зиночки какие-то вещи, которые ей как бы не пригодились, но, как потом выяснилось, не новые, может быть, просто ей надоевшие, и дороже их магазинной стоимости. Но мне они нравились, и её лукавство меня не сильно расстраивало. У меня был свой круг общения, но Зиночка оставалась всегда своей в доме. В какие-то сложные моменты её жизни, она приходила излить свою душу, пожаловаться на тех, кто её не оценил или предал, не понял… Ей хотелось жить какой-то особенной красивой, гламурной, как теперь говорят, жизнью. Она имела успех у «золотой молодёжи» из семей с большим достатком. И первый аборт ей пришлось делать в семнадцать лет… Зиночка плакала, рассказывая об обстановке дома своего друга, его воспитанности, нежном ухаживании, однако, узнав о её беременности, незамедлительно расставшегося с нею. Далее, думаю, мужчин в её жизни было немало. Зиночку видели у гостиниц, она, возможно, сближалась и с иностранцами. По крайней мере, о красивом белозубом негре она рассказывала мне между прочим… Но замуж вышла за очень немолодого профессора Университета и родила сына. Отец, правда, не дожил до рождения ребёнка, умер от почечной недостаточности. Я из стипендии всегда выделяла деньги для Зиночки и её сына в дни праздников (хотя в то время это считалось дурным вкусом), так как она лучше знала, что в данный момент им необходимо купить. Сын с трёх месяцев воспитывался в яслях, позже в детском саду, дом вела энергичная труженица – сестра. Сын рос. Я тоже вышла замуж, родила дочь и переехала в другой район. Зиночка работала в магазине «Лейпциг» и несколько раз приезжала к нам с подарком моей дочке. Игрушки были любимы, служили долго, и теперь еще живы под самой крышей загородной дачи - мяч с вмятиной, обезьянка без глаза, сумочка без ручки…
Как и раньше, Зиночка была прелестной, хотя отрезала волосы, и они спускались на плечи крупными волнами. Теперь она напоминала и лицом, и станом возлюбленную Боттичелли. Рассказывала о себе… Однажды в неё безумно влюбился один простой человек, рабочий, служащий или инженер, не помню. Зиночка переехала к нему жить, но не смогла выдержать и двух месяцев, хотя он взял на себя домашние работы и выполнял все её прихоти: кофе – в постель, наряды, кафе вечерами в выходные… Но Зиночке было нужно общество, не для беседы, она прекрасна в своём молчании, однако ей необходимо ощущать взгляды мужчин, производить впечатление, бывать в ресторанах, в гостях, где избранное общество. У Зиночки зародилась мечта, с самого детства, со времени знакомства с нашей семьёй, приехавшей из Германии. И теперь она хотела уехать туда, где красивые вещи, дома, машины. И Зиночка нашла того, кто был оттуда, хотя по какому-то договору работал у нас простым шофёром, но, главное, был серьёзно влюблён. Однако, тут вмешались власти, шёл 1973 год, Зиночку, интердевочку, выслали за сто первый километр. Сын остался на попечении бабушки и сестры. Но иностранец добился разрешения жениться и увезти жену с ребёнком в Германию. Прощались мы, как самые близкие люди, несмотря на совершенно разные пути и образы жизни. Несколько раз Зиночка одна или с сыном приезжала в Москву, но мы не виделись, Зина даже не звонила мне, зная о запретах службы безопасности для работников предприятий авиационной промышленности. Но от знакомых я знала, что Зина жизнью довольна: утром – ванна, массаж и прочие дела по уходу за телом. Живёт вместе с родителями мужа, которые полностью обслуживают быт, русского языка не знают, никакой помощи от невестки не требуют, объясняются жестами с улыбками, потому что Зина тоже никак не может выучить немецкий. Сын, естественно, быстрее осваивается, учится в немецкой школе, помогает отцу в автосервисе. Знакомые рассказывали, как великолепно сидит на стройной фигурке Зиночки плащ или костюм и прочие мелочи.
Наступила пора перестройки. Зиночка с сыном опять в Москве, она позвонила, я была рада звонку, и мы договорились встретиться. Но родные, узнав, умоляли меня отказаться от встречи, и я ради их спокойствия извинилась перед Зиной по телефону, с огромным сожалением и ощущением гнетущей униженности. С трудом я поняла, что ответила подруга моего детства, потому что говорила она по-русски уже с сильным акцентом, делая минимальную паузу между словами. На этот раз очень болезненно я ощутила свою несвободу, ибо очень хотелось повидаться с Зиночкой и её сыном, проживающими теперь в стране моего раннего детства. Расставались мы в 1974 году, когда сыну было девять лет. Мальчик был очень похож на мать, с тонкими чертами лица и такой же ямочкой на подбородке…
Прошло ещё лет десять, двенадцать, я позвонила матери Зины, и услышала ее скупые слова о болезни и смерти дочери.
Уже в новом веке, оказавшись в Европе, я, узнав от сестёр Зины телефон её сына, связалась с ним, будучи проездом пару дней в городе, где они жили в последнее время. Сын, стройный сорокалетний мужчина, но удивительно трогательный, даже сентиментальный, встретил меня. В его небольшом автомобиле мы приехали на кладбище. Он рассказал, что мать в Европе ещё раз вышла замуж за человека, который очень полюбил её и ухаживал за больной, и похоронил рядом с родными ему близкими. Зина очень беспокоилась за судьбу сына, он не получил высшего образования, работал в автосервисе, но лишь до того времени, как попал в аварию. Зина стала отдавать свою пенсию для обучения сына туристическому бизнесу, уже больная, после операции болезни века… Думаю, все-таки ностальгия тоже подтачивала силы, недаром так сильно было желание устроить судьбу сына, используя его почти безупречное знание русского языка. Но почему-то турфирм стало много, не все выдерживали конкуренцию, и сын Зины был уволен и вынужден теперь заниматься тонированием стёкол автомобилей. Он не мог сдержать слёз, вспоминая мать, рассказывал, что до сих пор не может открыть её чемоданы, где вещи и старые фотографии. С какой-то нежностью я всегда помнила о том, что Зиночка ещё в детстве тайно взяла одну мою карточку, в шубке, и везла ее с собой, при прощании она рассказала мне об этом. Сын говорил, что не с кем теперь ему общаться на русском языке.., что я очень напоминаю ему маму станом, ростом, причёской. В последние годы короткая стрижка шла Зиночке так же, как волны Симонетты прежде… Через несколько дней после расставания я получила письмо, в которое были вложены две фотографии, матери с сыном в последние годы ее жизни. Я храню их вместе с нашими с Зиночкой школьными - на велосипедах в деревенском переулке и на бревнах у сарая…
Вечер.
Дюссельдорф.
Ворота.
У плиты,
у роз –
скамья.
– Ямочка на подбородке
сына Твоего –
Твоя…
В голосе печаль и ласка,
словно в детстве…
В тишине
на мгновенье всплыли краски
тех садов,
и лет,
и дней…
И…
Дорога.
Профиль сына...
за рулем…
Твои черты.
На плите –
скупое –
SINA.
Но отныне
в сыне
Ты.
(продолжение следует...)