Пеньки
(из цикла угрюмые мужики)
На холме, покрытом скудной растительностью, стоял огромный круглый чурбак. С холма же хорошо была видна вся местность в округе: лиственный лес вдоль русла реки, – ленивого удава покрытого стальной чешуёй; поля с чахлыми рыжими хлебами; овраги, обросшие корявыми кустами вишни и волчьей ягоды, с пролысинами бурой глины на крутых обрывах, и далёкие игрушечные домики деревни Каменки. Из Каменки, плутая по склонам оврагов и бугров, ползла медленная пыльная дорога с бледно-зелёной щетиной подорожника между колеями и рослым одиноким чертополохом на обочине. Что же касается чурбака, виднеющегося на подъезде к холму, то он вовсе не был одиноким. В двадцати километрах отсюда, километров на шесть левее деревни Чурбановки, возвышался над местностью такой же холм, с таким же могучим чурбаком на его вершине. Именно на нём примостились отдохнуть от трудной, изнурительной работы два угрюмых чурбановских мужика.
– Давай покалякаем что ль. – Хмуро сказал один из них, прозванный Миколой-Бугаём за свирепый нрав и невиданную силу, да отчасти помог ему в этом случай.
…
Рассказывают, будто под пасху, выпавшую в тот год на дни первомая, местные активисты шумною толпою, ликуя, украшали кумачом центральную улицу, окрещённую за это СовеЦкой. Дело у них ладилось хорошо, бойко: четверо снизу подавали лозунги, начертанные белой краской, ржавые кривые гвозди и руководящие указания – наверх; двое, балансируя на скрипучих лесенках, с яростью молотили молотками по карнизам жалких избёнок. Степаныч, чурбановская власть и опора, умильно плакал, глядя на эту символичную картину из окна Белого Дома. Но что-то ёкнуло внутри Степаныча и, ёкнув, оборвалось. Слёзы бывалого большевика высохли, а нижняя челюсть отвисла сама собой, обнажая редкие сточившиеся зубы, покрытые жёлтым налётом никотина и разлагающихся частичек вкусной деревенской пищи. Было чему удивиться ему. Белый колхозный бугай (ох, и похотлив же он был, зверюга!), сидевший обычно на крепкой стальной цепи в три пальца толщиной, шёл по главной улице, печально глядя полупьяными от тоски глазами и показывая свои короткие и крепкие рога, выразить своё несогласие. Временами он останавливался и для большей убедительности раздувал горячим дыханием широкие ноздри, и рыл копытами землю. Энтузиазм известных активистов пропал, настолько расходились их вкусы с глупым, тупым животным. Низы замерли в оцепенении, отпустив лестницы, кривые гвозди и белые слова на волю; верха же, потеряв опору, подливали масло в огонь своим падением.
Неизвестно, чем кончилась бы эта история (Степаныча бы, наверное, хватил инфаркт, а этих шестерых бык), если бы не Микола, радовавшийся в этот день лучезарной весне, полный религиозных чувств надвигающегося первомая и пасхи, и хвативший по случаю литровку первача самогона. Микола не любил, чтобы с ним расходились во взглядах. Взгляд же быка был тяжёл и угрюм.
– Ну, скотина! – заревел мужик и опрокинул животное навзничь, выкручивая рога и хватаясь за железное кольцо, продетое в ноздри быка. Обидев племенного, Микола подобрел и улыбнулся во всю ширь лица: – То-то же, – погрозил куда-то вдаль и пошёл прочь…
…
– А об чём калякать-то? – откликнулся Сенька-Ходок, угрюмый, крепкий мужик, в косую сажень ростом. Подумав, добавил: – Пеньки вона ставить надо.
В километрах восьми, желтеющий скудной растительностью, упирался в небо непокрытой головой холм.
1988