Бригадир
(из цикла Угрюмые мужики)
На стройке сидели пять-шесть угрюмых мужиков, все, молча, с задумчивой сосредоточенностью курили. День был обыкновенный: скучный и грязный. Припекало робкое мартовское солнце. Голубое небо, перечёркнутое стрелами подъёмных кранов, казалось беззащитным в своей кроткой ласковости, и от этого щемящая тоска мужиков была более безысходной. На строительной площадке царил традиционный содом из сваленных кучей битых кирпичей, панелей, спёкшихся луж раствора, окурков, ругани шоферов из застрявших грузовиков. В производственных ямах тяжелел, оседая, жирный, серый, набухший от влаги снег. Бугры на глазах лысели, оплывая коричневой жижей глины, рабочие тропки кисли, предательски выставляя ржавую арматуру.
– Ех, твою, раз так! – из туалета, сооружённого в прошлом году на скорую руку из горбыля, по-медвежьи неловко возвращался бригадир Николай Николаич Пузанов.
Пузанов был своего рода выдающейся личностью на стройке. Добродушный, широкоплечий, крепкий, имел азиатски скуластое лицо с загадочным шрамом на переносице, всегда носил короткую стрижку и никогда не выражался матом. Спокойствие и рассудительность его поведения часто сменялись удалью широкой русской натуры и весёлой бесшабашностью.
– Ех, раз так, хорошо-то как! – поэтически произнёс бригадир, усаживаясь на скамейку рядом с мужиками.
Мужики были иного мнения и мрачно созерцали окружающий мир.
Пестренький воробушек, качнув хвостиком и почувствовав от этого облегчение, шустро запрыгал за серенькой воробьихой прочирикать о своём томительном одиночестве, но его и предмет его обожания спугнул рыжий облезлый кот, намыкавшийся по канализационным люкам и холодным подъездам. Но и он, грея тощие ввалившиеся бока на солнышке, вдруг сладострастно мяукнул и скрылся в строящемся доме.
Угрюмые мужики ещё раз за длинные года жизни подивились устройству мира, испытывая невыносимую тоску желания. Грустно и одиноко было им.
Только один бригадир был некстати счастлив в конце квартала. Помимо производства у него появилась запоздалая, но жгучая любовь, неизбежно приближающая к тесной связи двух всё ещё юных душ, но уже не молодых тел.
Любовь и зазноба бригадира, Ольга Ивановна Такая, женщина немолодая, но страстная, безгранично обожала Коленьку и таскалась с ним в кино, по грязным, в отечественном стиле, кафе, и, однажды, даже побывала с ним в опере.
На «Руслана и Людмилу» попали они случайно и, как люди случайные, не приняли её.
– И чего они поют утробными голосами,– возмущалась в антракте Ольга Ивановна, жадно раскуривая беломорину. А Николай Николаич нежно, со слезящимися, словно от ветра, глазами, смотрел на неё и говорил:
– Ех, Оля, Оленька, раз так, засела ты мне в душу занозой в сердце,– и целовал её в губы крепко и зло. Она же звонко смеялась и, давясь дымом, косилась на ошарашенных почитателей оперного искусства.
Теперь же, когда рыдающих февральских котов, сменил нестройный хор мартовских, бригадир с чувством собственного превосходства над людьми тёмными и непросвещёнными вспоминал свой поход в оперу: могучего Руслана, лысеющего, с животом беременной женщины, но мужчину мужественного и томную женщину – Людмилу и Оленьку. Ах, Оленька…
Николай Николаич мечтательно заёрзал на скамейке, перекладывая ногу на ногу, пока не понял, что его живот окончательно расстроен.
– Ех, раз так…– отчитал арматурину бригадир, проявляя при этом не дюжую сноровку в ходьбе.
Всё также молчаливо, не веря ни в производство, ни в любовь, сидели и курили угрюмые мужики.
1988