начинаются мытарства мои

Маргарита Школьниксон-Смишко
    Вхожу в комнату. За столом направо сидит средних лет человек с круглым добрым лицом.
       - Это вас вызывали?
       - Да.
       - Вы работаете в котельной?
       - Да.
       - Ну, тогда идите, отдыхайте, а мы сделаем все что нужно.
       Я встал было уже выходить, как отворилась дверь сбоку и какой-то человек сказал: обождите.
       Я стою и молчу, жду. После радостного оборота дела опять зашевелились во мне недобрые сомнения.
       - Вы давно приехали сюда?
       Я ответил.
       - Почему уехали?
       Я тоже ответил.
       - У кого на квартире? - Тут вмешался первый и стал что-то тихо говорить ему. - Ну, тогда идите.
       Я вышел в коридор, но меня опять позвали. Теперь их было за столом уже трое.
       - Так ты недоволен той заводской властью? А ты знаешь, что ты военнообязанный и должен безоговорочно работать на том заводе, где за тебя ходатайствовали, работать на защиту нашей веры, царя и отечества? А ты вздумал предъявлять разные требования! Ты знаешь, к чему ты себя подводишь?
       Я стоял, смотрел на него и молчал.
       - А теперь скажи, почему ты не явился, когда тебя призывали? Или тоже нашел причину быть недовольным на военное начальство или на все государство? Ну, говори, почему не явился на призыв в солдаты?
       - Мне только жалко каждого человека, и я не могу учиться убивать людей, - ответил я.
       - А ты знаешь, что тебе за это будет?
       - Я отвечаю перед своей совестью только за свои поступки, а за других я не отвечаю, у них у каждого есть своя совесть.
       - Ты хочешь сказать, пусть с каждым человеком разделывается его совесть, а ты умываешь свои руки от всего, что будут делать с нами немцы? Будешь ждать действия их совести? Ты что, баптист? Евангелист? Или еще кто?
       - Я человек и хочу руководствоваться своим разумом и поступать так, как подсказывает моя совесть.
       - Ну, завтра мы еще поговорим с тобой, а пока отведите его, Богданов, в холодную.
       А назавтра меня отправили в городскую тюрьму в г. Екатеринославе, где я просидел до февральской революции. Власти меня больше не вызывали и не спрашивали, им было не до меня, они чувствовали всё нарастающий, как бы подземный гул и ропот народный, вся их когда-то мощная власть сотрясалась и расползалась.