За три дня, 20 декабря:
- Ну что, Дима, добился своего? – два комбата, - два командира батареи, старый и новый, решили порадовать меня с утра. Ради этого они и пришли в восемь утра к моему блиндажу. «Старому» было от силы 23 года, по званию старший лейтенант. «Новый», у которого на одну звездочку меньше, - и того моложе.
- Колонной, говоришь, на дембель поедешь? – молоденький лейтенант не отставал от старого, - сейчас бы, как и они домой в цинке возвращался.
- Юрий Алексеевич, один хрен, хоть пешком пойду. У меня контракт неделя как закончился.
- Похрену на твой контракт. Ты еще в списках части. Жди партии. Когда-нибудь туман сойдет. Наладится летная погода, и ты в первой же партии. Замену ты себе уже выучил.
А туман стоял над Курчалойскими сопками уже недели три. И конца этому не предвиделось. Поговаривают, что несколько парней с пехоты выпросили в штабе полетный лист, рассовали по карманам побольше гранат, и пошли своим ходом. Чечня – она маленькая. Как треть воронежской области. Вроде белгородские менты на блокпосту видели их еще живыми. И больше никаких сведений.
А тут колонна. Не пустили меня с ней. И вообще никого с артдивизиона. По блату отпросилось несколько ехать с этой колонной несколько человек, в том числе и капитан зенитного дивизиона. Где-то остановились они, и от своей колонны их Газ-66 отстал. Расстреляли их. Подъехали красиво. На белых жигулях. И в упор из ПК.
Четверо с нашего полка. Этот капитан, какой-то прапор и двое контрабасов.
Вечером Анатолий Алексеевич проходил мимо СОБовки и бросил:
- Готовь шмотки. Завтра партия.
Вот так вот буднично прозвучали слова, которые я мечтал услышать шесть с половиной месяцев. Весь вечер шло брожение на позиции. Правда, иль нет? В эту партию попадали мы с Мюнхаузеном и Валера. Самые старые на батареи. После нас только Саня с Касторного призывался, да и то с интервалом в месяц. Царство ему Небесное. Теперь Юрок, земляк мой с Павловска с Централом на позиции теперь самые старшие. Дембеля. Молодежь с умным видом поучают.
Мюнхаузен получил свое погоняло не потому, что любил приврать, а за то, что летал хорошо. Только что не на ядре. Когда в САУшке с бортовым номером 624 в сентябре 2000 года начал внизу порох гореть, то все оттуда начали выскакивать изо всех щелей, превзойдя какие только возможно нормативы. И только он малек замешкался. Взрывной волной – одной из первых, его вынесло через люк. Надо было видеть это зрелище. Штаны прожгло даже.
Сама-то САУ (2С3, «Акация») горела минут пятнадцать. Ну, там БК, заряды. Взорвалась она тихо как-то. Легенький такой хлопок. Как оказалось потом – соляра закипела. Снаряды, что характерно, не детонировали. А их там 45 было. Плюс погребок рядом в пяти метрах. И склад в метрах тридцати. КАМАЗов на десять потянет. То есть на все окрестности хватило бы.
Помнится, я еще три дня искал пулемет с башни той САУшки. Само орудие списали, а вот пулемет нет. Попробуй докажи начальству, что не продали? Нужны остатки и непременно с номером. Вот меня старый комбат и озадачил. А где его искать? Тут передок от этой САУ улетел на 150 метров по направлению к штабу. Разорванный ствол орудия возле ПХД приземлился. У меня самого в блиндаже (летом это было еще не землянка, а хибара, сложенная из ящиков от снарядов) стенку завалило, лежанку землей засыпало. Станок бритвенный потом неделю искал. А тут пулемет. Ну, я и усиленно искал его дня два. С утра пойду к кому-нибудь в гости, и там до вечера «ищу». На третий день кто-то об него, точнее об то, что от него осталось, случайно споткнулся.
Круче всего вышло с катками. Они облегченные. Из дюралюминия. Один приземлился возле РМО. Километр точно будет. А то и два. Вся хозбанда на радостях три для потом гуляла. Они на этот несчастный каток столько добра списали … Говорят, одной только солярки с десяток бочек.
А вот Мюнхаузену со штанами не повезло. Сколько не скулил он, сколько не писал рапорта о порче имущества, - комбат каждому новому рапорту был только рад. С каждым в РМО бегал. Возвращался через деревню,- там воинское имущество менялось на спирт или водку.
Вечером в кои-то веки объявили внезапное построение на позиции. КД (командир дивизиона) был явно не в духе. Уникальный человек в своем роде. Мало кто в дивизионе не мечтал его убить. Он даже посты ночью с телохранителем проверял, по совместительству истопником, родом из Курска, располневшим за полгода на штабной сгущенке и сыре. Это нас кормили жидкой сечкой и сухарями с зеленой плесенью,- не здорово на ней разгуляешься.
Все считали КД двинутым на всю голову. Репутацию эту он старался поддерживать всеми силами. Не гнушался бить перед строем даже равных по званию офицеров. Как-то и нам досталось. Напутали наши лейтенантики со снарядами и расчетом цели. Какая-то банда пустили дымы, и под прикрытием завесы стала уходить. Нам дали цель, но среди белого дня внезапно заказали осветительные. А их в дневное время даже рядом с орудиями не оказалось. Пришлось сначала выгружать боеукладку и заряжать осветительными. Плюс старый комбат затупил, и вместо расчета данных для орудий на основе координат начавший запрашивать подтверждение. К тому же не смог в такой обстановке рассчитать по таблицам Кравченко. Пришлось бегать на соседнюю батарею за калькулятором.
Одним словом, ушла та банда. Накрылись наградные. Гляжу – бежит командир дивизиона к нам. В своих тяжеленных берцах с высокими каблуками (низенький он). И взгляд у него недобрый. Решил я слинять от греха подальше от СОБовки. И то он успел мне ногой в бок мимоходом засадить. Летехам больше досталось,- долго из пинал.
К тому же привычка у него была. Все время посмеивался над личным составом в самой глумливой форме. Все хи-хи да ха-ха. Пацаны в дивизионе всё голову ломали над загадкой, - что он,- потребляет,- таблетки или зелень? Вроде никакого запаха. Полагаю, что не в траве дело было. Своей дури хоть отбавляй.
Попал он в первую компанию еще молоденьким лейтенантом. Личный состав – одни уголовники. Тогда всех брали, как и в начале второй. Пушечное мясо. Им кто-то пообещал, что какие-то деньги им выплатят прямо на позиции. Одним словом, во время одного из голодных бунтов, вроде того, в котором участвовал Централ, сломали ему позвоночник. Что-то перемкнуло с тех пор в его голове. Как верно заметил Юрий Алексеевич, - он де здесь не рулит, а так, над людьми глумится.
- Итак, сообщаю всем собравшимся, что завтра состоится партия, - то, что говорил КД, ему самому не нравилось. Уже месяц не было молодого пополнения. И не предвиделось. Ходили невнятные слухи о выводе полка. А кем выводить-то?
- Обращаю внимание так называемых дембелей, - последнее слово он произнес с нескрываемым презрением, - что я не допущу пьянства на позиции. Пока Вы находитесь в боевых условия. И Вам за это платят.
Тут я хотел подать голос и наполнить о двух неделях октября, которые мне «простили». Эти две недели «боевых» я потом так и не выбил. Промолчал таки. Спорить с этим отморозком реально бесполезно.
- Поэтому я предупреждаю, что возможно будет еще построение. Кого поймаю – вместо борта будет зиндан.
КД стал напротив меня, и, слегка подавшись вперед корпусом, сделал вид, что принюхивается ко мне. Я сделал преданные глаза, и даже набрал побольше воздуха, чтобы невзначай дыхнуть на него. Настроение у КД окончательно испортилось. Я его психологию усвоил досконально. Пару раз это спасало. Пробормотав что-то невнятное и сплюнув, командир дивизиона ушел с позиции.
Заметил я, что в последнее время КД стал меня бояться. Как только напарничек мой укатил 17 ноября бортом, так первым делом кинулся военную прокуратуру Алабинского гарнизона стучать. Начарт КД выговорил. Мол, доиграешься. Хотя сам в том октябрьском оркестре первую скрипку держал. В последний наш залет командира огневого взвода – молоденького лейтенанта до истерики довел. Типа будешь у них старший камеры. Лейтенант со страху аж трясется. Я стою рядом. Молчу как убитый. Перед ним оправдываться бесполезно. Он от этого еще больше тащится. Короче, оказались последние пять суток «условными». Одним словом, подобрел ко мне КД на глазах. Как-то, неестественно осклабившись, даже по имени назвал. Спросил как, мол, дела. А я возьми да ответь:
- Как у Бисмарка на его железном перстне написано было.
Зря я это ему сказал. Совсем у меня нет сострадания. Он же привык всю жизнь колхозников ****ить, а тут ему напарник того, кто на него настучал, эрудицию проявляет. Наверное, припомнил еще и мою карманную Библию, что нашел в СОБовке при шмоне. Совсем плохо себя чувствовать человек стал. Как меня увидит, - так настроение у него и портится. А ну как я по приезду в часть в Подмосковье, - вдруг первым делом в прокуратуру кинусь? Стал Анатолия Алексеевича засылать. Мол, маза одна есть. На два месяца остаться. Боевые будут по 30 в месяц закрывать. Всем по 20, а тебе и кто еще останется сверх срока по 30. Не стал ему в лицо говорить, что староват я в сказки верить. Сказал, что тороплюсь Новый Год встретить дома.
Одним словом, не успел КД уйти с того последнего для нас построения, как Старый Саня, у которого давно душа горела, и который знал о моих запасах, хлопнул меня по плечу и спросил:
- Ну что, Диман, выпьем сегодня зелена вина, а? Проставляешься?
- А куда я денусь в подводной лодке? Святое дело.
Вода на местном ручье – полное дерьмо. Жесткая. Плохо со спиртом ферейновским мешается. Совсем башню сносит.
А на утро построили нас. Прошмонали на позиции родные комбаты. Отвели к взлетке. Там прошмонали уже полковые. Большая партия оказалось. Человек 80-120. Полгода назад нас раза в полтора больше было. Крупная партия была. Аж в двух «Коровах» нас тогда в Автурах высадили. Кто-то разорвал контракт раньше. Кто-то под «дизуху» попал. Кому-то просто не повезло.
Дали каждому по три сухпайка. На всю дорогу. К моему великому разочарованию – «деревяшки». Всю жизнь мечтал о овощных консервах. Мясных только по одному на паек. Соответственно предупредили, чтобы мы на батарейную сечку и сухари не покушались. Типа нам вместо этого три деревяшки до самого дома усесться. Спросил, - а что если мы неделю на «взлетке» проторчим? Риторический вопрос.
Разбили всю партию по 20 человек. Из расчета по двадцать рыл на один вертолет. Соответственно в каждой двадцатке назначили старшего, - какого-нибудь старшего сержантика, которого мы в первый раз видели. Мне потом никто не верил, что из Чечни добирались сами. Без офицеров. Пехота, хоть и гвардейская.
В первый день никто не улетел.
На другой день все повторилось. Два шмона. На позиции и на «взлетке». За весь день только одна двадцатка улетела. Заблудился Ми-8 с какими-то журналистами. Пока они не отходя от кухни ПХД брали интервью у геройского хозвзвода, пацаны, не долго думая, влезли на борт. Немного с перегрузкой, но улетели. Журналисты перед отлетом успели сообщить, что 25 декабря Ханкала закрывается на праздники. Кто не успел, то опоздал. Дико завидовали этой первой двадцатки. Стопудово встретят НГ дома, а не в полку или не на завшивленных нарах сборного пункта при аэропорте.
Так в Чечне я провел еще одну, самую последнюю и самую длинную в 2000-м году ночь.
Вечером дали цели. Попросили нас помочь. Какая-то операция крупная была против масхадовцев. В последний раз мы вместе с остальными пополняли боеукладку. В последний раз носили болванки и заряды по обледенелому брустверу к орудию.
Вот и наступило 23 декабря 2000 года.
На третий день вторая двадцатка ушла прямо с утра. Ну все. Наша следующая. Ждать пришлось не более двух часов. Какой-то генерал пролетал мимо, заодно у нас приземлился. Забрались внутрь. Там на сиденье лежал какой-то подарочный кинжал. По виду больше напоминал скифский или сарматский акинак. На это место никто не стал садился. Генеральское типа. И вообще все стоя. Лететь-то минут пятнадцать-двадцать от силы. Полгода этого полета ждали.
В конце концов, с генеральскими потрохами набилось аж 28 человек. Перегруз по любому. Летуны были крайне недовольны. Мол, не грузовик. Минут пять вертушка не могла оторваться от земли. Наконец поднялась над лесом и полетела вдоль заснеженных склонов.
До Ханкалы добрались быстро. Там встретили нашу вчерашнюю партию. Тех, кому мы так завидовали. Им не удалось вылететь с Ханкалы в Моздок в течение всего вчерашнего дня. Последний рейс в 16:00. Ночевать в палатках аэродрома они категорически отказались. Хоть им и клялись, всех вшей недавно вывели. В итоге всю ночь они провели, толкаясь на морозе, и согреваясь какой-то шиной, которую и подожгли рядом с взлеткой. Двадцать человек на морозе вокруг одной тлеющей шины. На другой день они все выглядели как немцы под Сталинградом.
Они нам подсказали добрый совет. Просто так из Ханкалы никто не вылетит. Желающих слишком много. Поэтому надо было приплатить пилотам. В среднем по 300 рублей на полетный лист. То есть на двадцать человек. После этого совета они улетели на одном Ми-8. Мы же заняли очередь на МИ-26. Первым делом нас прошмонали. На этот раз ФСБ-шники. Они всегда шмонают перед каждым вылетом, кроме одного рейса. Почему-то никогда на моей памяти не шмонали перед последним рейсом. То есть тем, что в 16:00. Перед нашем рейсом.
Скинулись по сколько смогли, и заслали Панфилыча на переговоры к пилотам. Пехоте в горах денег наличкой не выплачивают ни копейки за полгода. И, тем не менее, 300 рублей в нашей двадцатке мы наскребли. У одного даже 50 рублей нашлось. Настоящее состояние. Литр солярки продать чеченцам стоило 2 рубля. Пустая стеклянная банка – 5 рублей, как и литр бензина. Это в комендатурах народ шиковал и пиво пил. Им хоть что-то каждый месяц на руки давали. У нас в лесу с этим не разгуляешься.
На борт пилоты «Коровы» брали по 104 человека. Положено 100, брали 104 и не одним больше. 200-е и безногие-безрукие считались наравне с остальными. Поговаривают, что рекорд был поставлен в Таджикистане во время войны «вовчиков2 и «юрчиков». Тогда в Ми-26 влезло 254 человека, и она чудом взлетела. Оставшихся русских, кто не смог влезть в этот последний рейс, таджики вырезали.
Когда подходило время погрузки, уже темнело. Первыми на борт пустили безногих и безруких. Затем привезли в мешках наших пацанов. С пятнашки. Тех четырех, которые пытались выехать колонной. Нагнали мы их, значит.
В темноте один из пилотов переспросил – сели ли ребята с нашего полка. То бишь, с нашей партии. Значит, не зажал Панфилыч общаковую казну. В дело пустил. Отсчитали 104. Сто живых, и наши четыре однополчанина в мешках. Напрасно одна женщина, неизвестно как здесь оказавшаяся, уговаривала пилотов взять еще и ее. 104 – сакральная цифра. Нарушать ее нельзя.
Не знаю почему, но почему-то был уверен, что 23-го все же улечу. Почему именно 23-го – хрен его знает. Но была такая уверенность. Эта звериная интуиция выработалась у меня давно и не раз выручала.
Мистическая картина, когда у «Коровы» закрывается сзади вход. Как в «9-й роте». Только когда закрывалось были сумерки, а открылись они спустя минут сорок на освященном звездами Моздоке. Что чувствовал я в течение полета в темноте среди остальных молчавших пацанов? Не знаю. Ничего. Когда летели туда, было светло. Народ был возбужден и испытывал эйфорию. Один паренек в тельняшке даже допил с горла бутылку водки и выкинул ее через иллюминатор. Видать не в первый раз он на МИ-26 летал. Пацан радовался, что снова в Чечне. В привычном ему мире.
А обратная дорога в полной тишине и темноте. Поймал себя на мысли, что мой сапог упирается в один из мешков с 200-ми. Полное безразличие. Какое-то пьяное тело, глумливо и глупо улыбаясь, расстегнуло мешок с этим покойником и долго шарило у него где-то в районе груди или карманов. Привычным таким движением. На все это я и присутствующие взирали с абсолютным безразличием. Что-то со всеми с нами стало. Навсегда.
Когда же нашему взору наконец предстали звезды над Моздоком, то первые, кто нас встречали, были таксисты. Наспех прошмонав нас, представители местной комендатуры тут же начали нам предлагать свои услуги в качестве таксистов.
Все. Война позади. Добрые дяди-таксисты предлагали простую схему. Они нас отвозят на своих машинах до самого расположения полка. Не доезжая к московской области наши данные по сотовому скидываются в штаб. Там на тех, кто приедет, составляют отдельную ведомость. Деньги приносят прямо в машину. Не надо стоять два дня в очереди.
Плюс, как бонус, по дороге к услугам пассажиров все забытые за полгода удовольствия. Шашлыки, пиво, девочки с дороги. Все включено. За эти услуги всего-навсего пять штук при расчете таксистам с носа. Правда по последним слухам, взяли с последней партии аж десять штук, да и по выходу сдали браткам, которые тоже свое взяли. Вполне вероятно. Боевые войскам урезали и каждый стремился получить свое.
Завязался спор. Предъявили таксистам эти слухи. Они начали козырять тем, что подвозили самого Бармена. Это такая живая легенда нашего полка. И даже стали показывать фотки. Старый, - уж от кого не ожидал, стал бить себя в грудь и кричать, что он «знает Бармена». Блин. Быдло – это навсегда. Для меня, получавшего на последней работе всего 800 рублей в месяц на кожевенном заводе, сумма оказалась слишком фантастичная. Жаба задушила. Кроме меня отказались Панфилыч и Эдик. Напрасно один паренек с нашей батареи, Валера, служивший еще в артдивизионе 131-й Майкопской, той самой, в первую кампанию, уговаривал меня поехать со всеми. Тут, на взлетке Моздока, мы с ним обнявшись попрощались. У каждого своя дорога.
А нам троим достались воинские требования аж на 20 человек. С ними мы и пошли пешком по бетонке до вокзала. Семь километром бодрым шагом. А так в 19:00 электричка в Прохладного. Первые кто нас встретил, были менты. Шмонать нам им радости не доставляло – мы не с комендатур, денег при себе не было. Тем не менее, свое дело они сделали. Прошмонали до нитки, прощупав каждый шов. Так нас встречали. Шмон на каждом углу. Транспарантов точно не приметил.
В 19:00, если мне не изменяет память электричка до Прохладного. А тут уже можно сеть на скорый поезд.
В кассе дальнего следования первое разочарование. Наши воинские требования на железнодорожные билеты отказались принимать. Мол, у Вас их на 20 человек и старший сержант такой-то. Покажите его нам. Попытались объяснить, что тот сержант давно на такси в Москву едет. Бесполезно. Типа и вы мальчики туда же. Благо таксисты вились буквально под ногами, одолевая своей присказкой: «такси-девочки, такси-девочки». В конце концов, один мент, обшмонав нас, посоветовал ехать в Минеральные Воды и обратиться в местную комендатуру для разрешения этого вопроса. Честно говоря, не помню уже, как мы добрались до Минвод. Или на электричке, или на рейсовом поезде, стоя в тамбуре, заплатив проводнице. За два дня Одиссеи между Минводами и Прохладным, нам троим пришлось несколько раз путешествовать туда-сюда. Даже заночевали в Георгиевске на вокзале.
Я тогда вообще предлагал добираться до Ростова на собаках, то бишь на электричках. Мне бы хотя бы до воронежской области. До Россоши, а там и пешком согласен был. Но нас было трое. Панфилыч сказал, что будем с утра брать приступом комендатуру. Как выяснилась, она уже наглухо закрыта. Пока суть да дело, одна женщина из Пензы на перроне в Минводах поинтересовалась кто мы и откуда. Оттуда. Домой едем.
Разговорились. Попросила поднести ей чемоданы до вагона. Не отказали. На прощанье неожиданно дала аж 200 рублей. У нас глаза навыкат. Отказывались пару раз для приличия. Взяли. Первая реплика, когда поезд отошел, - ну что, в магазин?
Вам не понять, с каким чувством мы шли по улицам Минвод в тот вечер. Город сиял волшебными огнями и готовился к встрече Нового Года. Сам город был на удивление красив, а уж после леса и землянок мы таращились буквально на все. Картину портили только надоедливые водилы-частники, достававшие своими «такси-девочки, такси-девочки».
В магазине недалеко за прилавком стояла белокурая полногрудая казачка лет тридцати. На нее мы вылупились как на Венеру Милосскую, сразу забыв, зачем пришли.
- Что Вам?
- Скажите девушка, а это какой город?
- Минеральные Воды, - произнесла она голосом замороженного робота.
Видать ей довелось видеть и не таких даунов ошарашенных, поэтому подобный вопрос не вызвал у ней удивления. Единственное, что бросалось в глаза – то как она морщилась и воротила нос от нас. Это потом мы поймем, почему никто не задавался вопросом откуда мы. Нас выдавал запах. Даже после того, как мой бушлат провисел несколько месяцев на балконе, он сохранил едкий запах лесных костров и самодельных печек в землянках. Когда же я появился дома в этом наряде в сберкассе, то кассирша первым делом спросила меня, - не занимаюсь ли я копчением чего-либо. Тогда же, в этом минводовском магазине я этого еще не понимал.
И все же, как все было в диковинку. Белокурая женщина разговаривает с нами, да еще на русском языке. Свихнуться можно.
- А страна? Страна это какая?
- Россия. Вам водку и еще что?
- Спасибо, девушка, больше нам ничего не надо.