Следующие несколько часов проползли в пробках и пустых вызовах, возможных лишь потому, что медицина бесплатная. Около двадцати минут в среднем добрались до адреса, на котором пребывали от силы четверть часа, ни разу не открыв чемодан, выслушивали претензии к участковым, и требования заменить их на основании данной клятвы Гиппократа. Мы карабкались на пятые этажи хрущевок и шестнадцатые в новостройках, отбивались, как могли от бродячих собак во дворах и домашних в квартирах. Все время, проведенное вне своих основных обязанностей, я вынуждена была выслушивать правила дорожного движения.
Когда число заполненных историй достигло десяти, мы решили не отзваниваться.
Дворик, заполненный автомобилями, припаркованными по обе стороны узкого проезда, не мог вместить еще и наш УАЗ, до него надо было пройти по гололеду метров пятьдесят.
- А знаете, Евгения Георгиевна, нас на курсах учили, что правильно парковаться…
- Знаешь, Дим, если честно, мне по барабану… - не выдержала я, - Да и Николай уже сам криво паркуется от твоих речей.
- Да, - смутился фельдшер, - я понимаю… Что-то, словестный понос у меня сегодня развился…
- А ты затычку вставь, - пришел в голову дружеский совет.
- Как это?
- Ну…. Например, вспомни классическое стихотворение из школьной программы.
Свояк засопел напряженно, и последние десять метров мы прошли в блаженной тишине.
- Вспомнил! – обрадованно огласил он, тут же поскользнулся, взмахнул чемоданом и чуть не свалившись под дно нашего транспортного средства, все же обрел равновесие, схватившись в последний момент за ручку двери.
- Что вспомнил? – обеспокоенно спросила я, моментально забывшая о данном только что совете.
- Стих вспомнил! «Я вас любил…»
- Молодец. Читай.
- «Я Вас любил…» - начал декламировать Димка в форточку на перегородке монотонным голосом пономаря, сильно отличавшимся от голоса, которым он рассказывал правила, выученные в автошколе..
Когда стих закончился, я посоветовала ему почаще вспоминать классику и говорящая голова скрылась в салоне. Николай недоуменно покосился на меня, спросил.
- Что это было?
- Пушкин. А ты хочешь, чтобы ПДД? – и увидев неподдельный ужас в глазах водителя подсластила: - Нам на станцию.
- Это правильно, - согласился тот. - Пора и пожрать.
Около поликлиники машин не оказалось. Это значило, что перекусить мы конечно можем, но под осознанием, что на задержке у диспетчера лежит еще стопка вызовов. Еще это значило, что, скорее всего, Димка останется со мной верным чемоданоносцем и репродуктором стихотворных текстов. Стало грустно.
Сосиски из микроволновки и помидоры из банки, принесенной Веревкиной немного примирили с действительностью.
Соколов, приехавший следом, поспешил присоединиться к трапезе. Его Доширак добавил казеного уюта на кухню. Марья уехала на совещание в райздрав и можно было поесть без нравоучений о бездельниках, в рабочее время гоняющих чаи.
Еще через какое-то время к нам подсела Капитович, у которой смена начиналась через полчаса, заполняемые ей неторопливым приготовлением салата из принесенных из дома вареных овощей
Банка с помидорами была большой, и мы мысленно возблагодарили Веревкину, свернувшуюся калачиком на диване около своего рабочего места и мирно посапывающую.
- Не хотите себе Свояка взять? – между глотками чая, как бы невзначай поинтересовалась я у Веры Львовны, - Он сегодня в ударе. Будет читать вам Пушкина.
Та осуждающе поглядела на меня и покачала головой:
- Не моя очередь. КТУ за него не доплачивают.
- КТУ не будет в этом месяце, - заявил Соколов, отставляя пластиковую посудину, - а может быть, и вовсе больше платить не будут.
- Как это? – хором ахнули мы с Капитович.
- А вот так. Решили наказать врачей.
- За что это?
- За большое количество госпитализаций.
Мы молчали, забыв о еде, осознавая услышанное.
- А они поликлиники не пробовали в субботу и в воскресенье открыть? – риторически поинтересовалась я, но глупость вопроса заставила осечься.
- Не знаю, что они пробовали, - ответил все же Соколов, - но всех добила танцем Вреденева, которая упаковала в УАЗ мамашку с четырьмя детьми и запихнула их в пятерку.
Декабрь после этой новости прибавил в весе и лег на плечи тускнеющим небом. Захотелось сбросить его тяжесть вместе с маразмом происходящего и ощущением себя рабом, подвластным любым капризам хозяина.
- Я увольняюсь. – губы, казалось, сами выговорили решение.
- Да что ты! – встрепенулась Львовна, - подумай еще.
- И думать нечего. Хватит.
Я пошла за курткой.
Костюмы наши, по слухам, шили в Якутии для сантехников, но там у производителя сорвался заказ, видимо из-за яркой неэстетичности продукта. Темно-синие комбинезоны с большим нагрудным карманом и заклепками на боках, добавочный карман на колене, закрывающийся клапаном на липучке, громоздкий синий тулуп – все это не могло, видимо, украсить достоинство северных работников ЖКХ. Партию неудавшегося товара, однако, быстро пристроили на нашу станцию, наскоро прилепив поперечные красные полосы на коленный карман и такие же на нагрудный карман куртки. Практически все обладатели обновок попрятали благоприобретение в шкаф, ибо выглядеть наша богадельня стала как сборище синих карлсонов..
Меня спасал только рост и длина ног, но я ждала, когда же Сова запретит мне носить форму, как несоответсвующую облику детского врача. Воображение подсказывало, что надо будет попросить письменный приказ на эту тему, который мог бы украсить любой толчок, хоть дома, хоть на работе.
Марья пока терпела, и, судя по всему, теперь мне суждено было снять робу только с другим приказом – об увольнении по собственному желанию.
Пробки на дорогах достигли, тем временем своего апогея. Вызовы брались не по принципу тяжести, а по возможности добраться до адреса. Способности нашего авто перепрыгивать через паребрики не могли пригодиться – сугробы на обочинах местами превышали человеческий рост. Серые их горы превращали дороги в ущелья, поймавшие железный разношерстный табун на многие часы.
Димка притих, и я обернувшись, увидела его спящим на носилках, пристегнутого для верности ремнями безопасности на липучках.
Памятуя о спящем солдате и идущей службе, я тоже привалилась к дверце, предварительно заблокировав ее от случайного открытия.
Рывки УАЗа только способствовали погружению в дрему, щедро согретую установленным в центре кабины радиатором.
Последний рывок машины в сочетании с замолчавшим мотором и тишиной разбудил мгновенно. Мы прибыли.
Взбирались на этаж молча, по пути стряхивая остатки сна.
Коммунальная хрущеба любезно распахнулась и предательски подсунула под ноги задранный кусок линолеума в коридоре.
- Бахылы одэнь, да…
Громадный азербайджанец, небритый и лохматый, держал в руках пару замызганых синих пакетиков.
- Спина у меня болит, - не краснея соврала я, - если надо, оденьте, пожалуйста, сами.
- Давай, да, - не стал артачится тот, - только эта… у мэня только одна пара…
- Тогда наденьте один бахил мне, а второй отдайте фельдшеру.
- Ты что, шутишь, да? – начал заводиться глава семьи.
- Какие уж шутки, папочка, вы скорую вызвали, положено врачу и фельдшеру входить и выходить вместе. Если не хотите, можем в коридоре посмотреть. Нам все равно, где помощь оказывать. Выносите пациента.
Кавказец скрипнул зубами, но, заглянув в комнату позвал:
- Ахмед!
Радостный пятилетка выскочил, замер, оценивающе разглядывая нас, потом решил, видимо, что в коридоре врачи уколы не делают и уселся на калошницу.
Я в свою очередь поняла, что работы тут на три с половиной минуты, учитывая время на запись карточки, Осмотрев ребенка, я оставила актив участковому, хотя была полностью уверена, что никто сюда, кроме неотлоги добираться не будет. Тут на имеющих полисы врачей не сыщешь, а на приезжих и подавно. Больные дети оставались, таким образом, без присмотра, а потому весь мой последовавший монолог, обращенный к родителю, сводился к тщательному перечислению случаев, когда надо обязательно нас вызвать, чтобы ехать в больницу.
- Слышь, дэвушка, скажи эта, участковому, чтоб пришел, - выразил основную причину вызова папа.
- Мы ему не начальники, - объяснила я, и мы попрощались.
Когда дверь за спиной щелкнула, мы закурили, глядя на заснеженный ландшафт,
Свояк уважительно глядя на меня сверху заметил между затяжками:
- Здорово это вы придумали, по одному бахилу надевать. Я чуть в голос не заржал.
- Да…. – отмахнулась я, - если оденешь – будешь идиотом, не оденешь – еще большим идиотом, еще и жалобу накатают. Будто не знаешь, что когда мы нужны, не до бахил, а когда не нужны и пошутить не грех. К тому же увольняюсь я. Так что эти жалобы мне до фонаря теперь.
- Может, еще передумаете?
- Неа. Меня здесь за голубого держат, причем неправильно. Подамся в свой район, где еще в студенчестве фельдщерила.
- Так там, говорят, еще хуже.
- Куда уж хуже? Но хотя бы на дорогу тратится не надо. Десять минут ходьбы от дома. Ладно, пойдем уже.
Наперебой зевая, мы выкатились на улицу.
Усталость проникала с каждым вдохом, туманила сознание, Все воспринималось как через прозрачную плотную пленку, приглушающую звуки и превращающую действительность в сон наяву. Снежные тучи, ускорившие наступление темноты, разрешались, наконец, от своего бремени. Белые крупные хлопья падали неспешно, отвесно и так плотно, что казалось, хотели не только скрыть следы человеческого пребывания на земле, но и самих людей друг от друга.
Темные силуэты скользили по тротуарам, обретая подробности только на залитых желтым светом перекрестках.
Эмоциональное оцепенение не давало восхитится происходящим, разум только холодно и отстраненно, как патологоанатом причину смерти, констатировал: «красиво». Еще одна тень мысли пришла на смену – через пару часов во дворы нельзя будет проехать даже нашему вездеходу, придется идти своим ходом от мостовой, увязая по щиколотку в сугробах, черпая тающую в секунды белизну через край ботинок.
До конца смены оставалось около пятнадцати часов, и необходимость допинга, спрятанного в кармане рюкзака, становилась очевидной.
- Скорее, доктор, совсем плохо… - голос женщины в проеме двери заставил встрепенуться.
Кивнув в знак приветствия, мы прошествовали в гостиную. Бледно-зеленый отрок, по цвету сливался с рисунком на простынях. Скосив на нас глаза, он просипел: «здрасте». Тазик около дивана, судя по запаху, был вымыт только что.
- Давно рвет? – поинтересовалась я.
- Да вот, несколько часов, как со школы пришел. Хоть вы ему скажите, чтобы пирожки на улице не покупал!
- Почему же? Пусть ест. Если ему так нравится страдать, то мы еще и в уколе сейчас добавим. Нам не жалко.
- Я не буду больше, - отозвался юноша, икая не то от страха, не то от спазмов, хотел добавить что-то еще, но склонился с края постели, сплюнул зеленую жижу и снова откинулся на подушки.
Бегло осмотрев парня, я послала маму за чайной ложкой, и воспользовавшись ее отсутствием, глядя в глаза пациенту спросила:
- Говори быстро, было что-то кроме пирожков? Курил, может, или еще что. Мне важно знать.
Тот с искренним ужасом замотал головой.
- Давайте попробуем дома, - предложила я вернувшейся женщине, - не получится – поедете в больницу.
Та благодарно кивнула, Димка начал набирать смесь но-шпы и церукала, а мама записывать под диктовку дальнейшие действия.
Через несколько минут Свояк все еще топтался около стола, выразительно таращась через плечо.
Не прерывая речи, я а неспешно подошла, чтобы выяснить значение этой пантомимы. Руки фельдшера, ампулы, блюдце и даже стол были залиты кровью.
- Евгения Георгиевна, я тут порезался, – буднично объяснил мой помощник.
- Возвращайся в машину, - прошипела я, но тут мамка, увидев, что происходит, пошатнулась, и стала заваливаться. С трудом удалось подхватить ее и положить рядом с сыном.
В наличии теперь имелось – травмированный фельдшер, женщина в обмороке и напуганный отрок.
В памяти всплыл наказ преподавателя военной кафедры на лекции по медицине катастроф: «Если солдат смертельно ранен, перешагни через него со словами «прости парень, тебе не повезло». Отогнав идиотское воспоминание, я послала Димку в ванную – отмываться, сунув в карман его жилетки пару резиновых перчаток. Кровотечение они остановить не могли, но давали возможность не пачкать все вокруг. Женщина пришла в себя сама, когда наш пациент, напуганный происходящим, затеребил ее за плечо, позвал срывающимся баском. Стараясь не глядеть в сторону стола, она объяснила смущенно, мол, вида крови с детства не может видеть.
Пока вернувшийся фельдшер замывал следы своей деятельности салфеткой, я смешала в шприце лекарства и сделала укол.
Все чувствовали себя в чем-то виноватыми.
Мальчишка от пережитого стресса выглядел наполовину здоровым, и первым прервал затянувшуюся паузу:
- Ма, ну, прости, я больше не буду пирожки есть, только твои…
- Ах, ты, подлиза, - счастливо улыбнулась родительница, подтыкая под сына одеяло.
Попрощавшись, мы поспешили ретироваться.
Немного посопев на спуске, Свояк тоже решил высказаться:
- Простите, Евгения Георгиевна, не знаю, как так вышло.
- Брось, - отмахнулась я, - с кем не бывает... Тут ничего не поделаешь, надо перчатки сразу одевать.
- А я еще вспомнил письмо Онегина к Татьяне, - неловко перевел разговор Дима.
- Давай в машине, хорошо? Только сначала твой палец починим.
Ранка оказалась неглубокой, кусочка гемостатической губки оказалось достаточно, чтобы забыть о происшествии.
- «Предвижу все. Вас оскорбит…» - декламация началась, как только машина тронулась.
Николай покосился , но промолчал.
Снег все падал и падал, монотонный, как чтец, и прекрасный, как смысл. Казалось, стих и стихия слились и существовали вне всего, что или наступит.
Жаль, ехать было недалеко.
- «все решено… я в вашей воле» - раздалось сзади, когда мотор умолк.
- «и предаюсь своей судьбе» - завершила я, спрыгивая в темноту.
На сей раз нас ждал наркоманский притон.
Полногрудая хозяйка неопределенного возраста в замызганном, едва сходящемся халате и косынке, из под которой выбивались засаленные пряди, провела нас через тускло освещенную прихожую. Из кухни раздавались невнятные звуки с претензией на речь. В проходной гостиной на сваленных в углу матрасах храпели и стонали несколько тел, заваленных полушубками. Спертый воздух, навсегда пропитанный потом и грязью, проникал в волосы, одежду, будто хотел хотя бы с незнакомыми людьми частично покинуть это место и раствориться под черным небом.
В дальней комнатенке на тахте сидела девочка альбинос. Свет настольной лампы с пола выхватывал детали – худенькая фигурка, острые черты личика, водянисто-голубые, как прозрачный лед, глаза. Белые прямые волосы до пояса у восьмилетней снежной королевы не расчесывались, похоже, давно.
Жалобы на дыхание были придуманы для того, чтобы диспетчер взяла вызов.
Таня, как звали нашу пациентку, болела, конечно, не первый день,
- Вас участковый смотрит? – спросила я, накидывая фонендоскоп на шею.
- Не знаю, я ее только сегодня из интерната забрала. – послышалось сзади.
Бесцветный голос принадлежал женщине, которую мы не сразу разглядели в темноте. Темный спортивный костюм и густые патлы сделали бы ее совсем невидимой, тем более, что сидела она, привалившись к стене боком, с опущенной головой. – заберите ее в больницу, она очень кашляет и спать нам мешает.
- А вы кто ребенку будете, простите?
- Мама я ей.
Опыт посещения подобного рода мест подсказывал, что воспитывать и спорить в таких случаях – пустая, а иногда и опасная трата времени. Я только наклонилась и спросила у ребенка:
- Тань, в больницу поедешь?
Та покорно кивнула головой.
Вещи девочки были уже собраны, а может быть, и не разбирались с приезда.
Полиэтиленовое дно пакета из Ленты шуршало от нескольких тряпок. Документов не было никаких.
Свояк вынул направления, на весу начал записывать. Данных было маловато.
Мамка, отделившаяся, наконец, от стены, отчество сказала быстро, день рождения вспомнила после некоторого раздумья, а при вопросе о номере и адресе интерната застыла, будто я спросила ее о расстоянии до Ориона в световых годах.
- Вы что, забыли, где ребенок у вас живет? – не веря в такую возможность, спросил Димка.
- Не знаю… - вяло откликнулась женщина. – Интернат в Синявино.
- А вы точно – мама? - усомнилась я, - покажите, пожалуйста, паспорт.
Та пожала плечами, достала из висящей на стуле куртки просимое, где в графе «дети» были вписаны данные Тани.
- Понятно… сопровождать девочку может только один взрослый…
- Куда сопровождать? – в один голос спросили обе женщины.
- Туда, куда вы ее отправляете, - сохранять вежливый тон становилось все трудней,- в больницу.
- Никуда я не поеду! – мамка попятилась, - У меня денег на обратную дорогу нет!
- Послушайте, - проникновенно спросила я, - вы вчера взяли дочь из интерната, адреса которого не знаете, потом отправляете ее без единого документа в больницу с незнакомыми людьми только потому, что она мешает вам спать – так?
- Ну, так… - непонимающе протянула та, - и что?
- А то, что один звонок в органы опеки и лишитесь родительских прав за день.
- А тебе какое дело?!! – пошла на меня в атаку полногрудая.
Казалось, что без милиции разрулить ситуацию уже не удастся, но тут Таня вскочила с своей тахты, закричала отчаянно, будто падала с высоты:
- Нет! Никуда я не поеду, раз вы хотите ее прав лишить! Это моя мама! Моя!
Она кинулась на пол, и обхватила ноги своей родительницы, оставшейся совершенно безучастной к ребенку и победоносно смотрящей на нас.
- Стоп-стоп-стоп! – я схватила девочку за плечи, встряхнула, - Никто никого не лишает, обещаю. Сама в больницу поедешь, поправишься, потом тебя мама заберет, как из интерната забрала… Лады?
Та только всхлипнула, кивая.
- Пишите отказ от сопровождения. Мне для стационара надо. – кинула я, не глядя в сторону спортивного костюма.
Ручку и четвертушку печатного листа, на котором недавно ели что-то жирное, взяла хозяйка.
- Я сказала маме отказ писать…
- Она писать не умеет. Неграмотная.
Димка что-то промычал, закашлялся, будто подавился невысказанным.
- Одевайте ребенка, проводите до машины, мы ждем вас на улице, - предположительно перевела я, - И пусть мамочка хоть крестик под отказом поставит.
- Подписываться мы ее научили, - важно объяснила мне полногрудая Макаренко.
- Нет, ну как такое возможно?!?! Это же… хуже зверей, - прорвало фельдшера, когда мы вышли.
- Знаешь, Дим, скажи спасибо, что тебе повезло, и ты родился в другой семье, - не стала поддерживать я.
Тот осекся, помолчал, и сказал уже спокойно:
- Да, наверное… спасибо.
- Ну, вот и славно.
Нам в очередной раз повезло. Когда мы вернулись из больницы, около поликлиники стояли все три машины.
- Глянь, одни мы работаем, - ехидно проговорил Коля.
- Да, не верю я в такую пруху, - отмахнулась я, - скорее всего, это фантомы, и мы не четвертые, а минус четвертые. Надоело, небось, кататься, вот и собрались, дух переводят.
И то верно, сделал пять-шесть вызовов, можно и на станцию заехать. Железных нигде нет, да и возможность наказывать деньгами в этом месяце исчезла.
Главное, я могла, наконец, добраться до своей заначки в кармане рюкзака.
Еще в институте я несколько раз пользовалась сильнодействующими веществами, ускоряющих работу мозга в безнадежных, казалось бы ситуациях. Изобретенные для стимуляции резервов организма у разведчиков, они, попав в фармакологическую сеть, стали добычей студентов, желающих за ночь выучить то, что положено узнавать в течение семестра.
Сиднокарб, на сленге сидней, продается по рецептам и не везде. После приема сиднея взгляды на жизнь меняются. Становится ясно, что до утра можно легко дожить, вне зависимости от того, сколько раз придется ответить в домофон «врач», потому как сказать «скорая» не поворачивается язык. Хорошая скорая приезжает через десять минут, а не через восемь часов после вызова. Если к волшебному средству прибавить маленькую баночку растворимого кофе и пару пачек Нордстара, то получится полный комплект стимуляторов на сутки.
Каждый адаптировался в эпидемию как мог. Бесин, например, заправлся коньячком, Баритонова – заварным кофе, Грубина – набором ругани на диспетчеров, и почти все – никотином.
Вот и в тот вечер Баритонова, Соколов и Капитович теснились на крохотном пяточке под козырьком, спасаясь от безжалостных к зависимостям осадков, а заодно и от сосулек, время от времени срывающихся с крыши. Дым от трех сигарет делал вход на станцию еще более похожим на ворота ада, а три фигурки – их стражами.
Мы протиснулись между ними, стряхнули минисугробы с плеч, потопали для приличия ногами. Серые мокрые следы все равно оставались, смешиваясь с чужими, они образовывали слой грязи, убирать которую никому даже не приходило в голову.
Первым делом я пошла в комнату, по пути включив чайник. Рядом с рюкзаком на диване в промежности развалился кот. Решивший занять как можно больше места, он вытянул лапы и хвост, но все равно не мог заполнить собой все свободное пространство. Лениво взглянув на меня он встал, потянулся, зевнул и с видом глубоко презрительным спрыгнул, направляясь к миске, в которую Львовна навалила сметаны.
Серое высочество уже нагулялось, отдохнуло, и трапеза являлась обязательным завершением дня уважающих себя созданий.
Наощупь я достала пластинку, выдавила два малюсеньких диска, проглотила на сухую.
Коллеги, между тем, вернулись за стол. Вызовы действительно лежали, но не много, штуки три, и все в один конец района, и по неписаным законам предназначались первому на очереди, чтобы не гонять машины. Это значило, что минут двадцать, как минимум, есть, чтобы прийти в себя.
- Ты, говорят, увольняться собралась, - обратилась ко мне Баритонова, благоразумно подождав, пока я не съем первый пирожок.
- Угу.
- Ты хорошо подумала? Работы везде много, а к тебе тут относятся хорошо, ты сама знаешь.
- Если КТУ нет, то зачем на дорогу столько тратить… - возразила я, - Впрочем, вариант есть. Давайте все, ну или почти все напишем два заявления. Одно прошу уволить меня по собственному желанию с первого января, а второе – прошу принять меня на нее же с четырнадцатого.
- И что это даст? – Соколов.
- А то, что первое заявление они не смогут не подписать по закону, а второе подпишут потому что за оставшееся время они столько придурков сюда не найдут. Поликлиники-то на две недели закрываются. Как итог – КТУ, возможно в двойном размере.
- Никто на это не пойдет, Женя, им все равно по сколько часов задержки вызовов.
- Ну и как хотите, - надежда на революцию массового сознания погасла также быстро, как вспыхнула, - только учтите, что вы сами позволяете с собой так обращаться.
За столом наступило неловкое молчание, которое прервал Игорь Олегович. Не глядя на меня, он проговорил укоризненно:
- Через десять лет, Женя, ты будешь такая же, как мы.
- Знаете, - мгновенно парировала я, - в этом году как раз десять лет, как я на неотложной.
Сднокарб, между тем, начинал свое действие. Легкая эйфория от уходящей усталости сопровождалась могучим чувством состродания к людям, сидящим со мной.
- Простите меня все. Мне просто очень вас жаль.
Сторонина, как всегда, не принимавшая участие в общем разговоре, достала сигареты и выразительно посмотрела в мою сторону.
Мы вышли на пандус.
- Ты правильно делаешь, что увольняешься, - проговорила она, прикуривая, - шла бы ты к нашим соседям через Неву. Там никто не уходит десятилетиями. Но у них умирает врач, они, конечно, его ждут, но вряд ли дождутся.. КТУ там, правда, нет…
- Может, и хорошо, что так получилось. А то из-за этой дележки денег каждый месяц драки. Надоело. Помните, последнюю?
- Забыть такое… - Татьяна усмехнулась.
Последнее собрание по поводу распределения денег закончилось грандиозной потасовкой. Вреденеву и Галку растаскивали в разные стороны, досталось заодно и разнимателям. Марью отпаивали валидолом. Результат дележки все равно никого не удовлетворил.
- Не верится в молочные реки, - продолжила я начатую тему. Так что пойду к себе в район. Сэкономлю на дороге.
- Как знаешь.
На самом деле я ничего еще не знала.
Вспомнился разговор двухлетней давности, когда после очередного конфликта с Совой впервые пришла мысль сменить место работы.
Трубку взяла Орлова. Как всегда внимательно выслушав вопрос, она сказала: «Не знаю, Женя, что там у тебя произошло, но к нам даже соваться не советую. Конечно, нам очень нужны врачи, но именно потому, что все наши увольняются».
Тогда я передумала. Надбавка составляла около трети зарплаты и порыв быстро прошел. Теперь все происходило по-другому. Просто там, где-то наверху кому-то потребовались деньги. Ничего личного.
Осознание, что об тебя равнодушно вытерли ноги, и будут вытирать, когда вздумается, не вызывало никаких эмоций. Какие чувства могут быть у половика, в самом деле.
Телефон вновь затрезвонил через каждые пять минут. Погода предрасполагала к обструкциям и стенозам, и каждый третий малолетний аллергик в районе засвистел или залаял. Каждому нужен был врач, укол, наблюдение, некоторым – в стационаре, иногда поближе к реанимации. С такими жалобами в истории чаи не погоняешь, и мы в течении четверти часа испарились со станции. Тамара Владимировна осталась одна – принимать и передавать вызовы, выслушивать от разъяренных родителей угрозы и мат в свой адрес, в адрес врачей и их семей; отбиваться от наркош, стучащих в окно и просящих пару шприцов; оправдываться перед ответственным врачом, который интересовался иронично, скоро ли на адрес кто-нибудь приедет, а то ребенка уже накормили, напоили, спать укладывают, а скорой все нет и нет, даже участковый раньше пришел.
Отключиться от всего бедлама можно было только машине. Характер Николая полностью компенсировал неудобства модели УАЗа. Спокойный при любых обстоятельствах он был немногословен, никогда не включал шансон и не ругался, на чем свет стоит, когда требовалось везти ребенка в дальнюю больницу. Если было чему завидовать в это дежурство, то мне завидовали.
Свояка я отдала Львовне, все же таскать чемоданы ближе к шестидесяти не самое легкое дело.
Четвертый ФИБ я заполняла в машине. Положено, вообще-то, у постели больного, но в квартире обитатели настолько переборщили с Даместосом, что приступ астмы чуть не случился у меня. Бедному ребенку, получившему в нагрузку к резкому запаху, вызвавшему удушье еще и преболючий преднозолон, можно было только посочувствовать. Родители категорически отказались от госпитализации, несмотря на уверения, что девочке станет лучше, как только она покинет пределы отравленной территории. Помогло ли лечение, можно было узнать часа через два.
Будто дождавшись, когда будет проставлено время завершения вызова, в кармане противно завибрировал телефон.
- Евгения Георгиевна, вы закончили?
- Закончу в девять часов, - съязвила я.
- Возьмите вызов, - игнорируя замечание, распорядилась диспетчер. Судя по голосу, она сдерживалась из последних сил. – Боли в животе. Поступил полчаса назад, мать уже пять раз звонила. В последний раз обещала лишить меня девственности, а потом кастрировать, или наоборот, я не поняла, если через пять минут не будет врача.
- Что же делать, - я перевернула карточку на коленях, чтобы нацарапать на полях новый адрес, - придется спасать вашу честь, диктуйте.
Шеснадцатиэтажный дом, к которому мы подъехали, славился жалобщиками и ябедниками всех мастей. Их полно везде, но через него, наверно проходил какой-то энергетический разлом. Такое ощущение, что в нем болели поголовно, но в неотложной помощи, при ближайшем рассмотрении, не нуждался никто, и это факт этот оскорблял вызывающих.
- Ты надолго? – спросил Коля перед выходом.
- Не должна. А что?
- Я на заправку сгоняю пока, здесь недалеко.
- Валяй. Если тебя долго не будет, подожду в подъезде, покурю, подремлю на батарее…
- Не мечтай.
Я побрела на адрес, где ждало одно из двух – или извинятся, что зря вызвали, потому что все прошло или…
- А, явились, наконец, - грянула знакомая песня, пафосным фальцетом исполняемая шваброй лет тридцати. Казалось, в скелет вживили громкоговоритель, обтянули желтоватым дерматином и для правдоподобности накинули халат. Скелет обрадовался и нацепил еще парик и серьги, а теперь изо всех сил косил под человека.
- Здравствуйте, - стараясь сохранять спокойное выражение лица, я поставила чемодан.- где ребенок?
- Вот здесь, а должен был еще полчаса назад быть осмотрен хирургом.
- Он что, острое что-то проглотил?
- Нет, он просто упал на пол и стал кататься от боли. Мы ему успели но-шпу дать, пока вас ждали.
- Давайте посмотрим…
- Что вы понимаете? Я же говорю, мы едем к хирургу! Вася, одевайся!
- И все же, посмотрим… - я присела на край кровати, - Тебя Вася зовут?
Глядя на розовощекого шестилетнего пацана, спрятавшегося под одеялом, с трудом представлялось, что это и есть виновник угроз и скандалов. Он испуганно покосился на мать, потом ответил осторожно:
- Вообще-то Миша. Вася – это папа.
Папа, такой же худой, как супруга, но обреченно-понурый, будто каждую минуту ожидал удара, появился неслышно из-за мягких тапочек в виде смешных собачек. Не смотря в мою сторону и стараясь держаться как можно дальше, он переместился вдоль стены к шкафу, спрятался за открытой дверцей, торопливо снял с себя халат и зашуршал одеждой.
- Живот-то у тебя, Миша, болит? - спросила я, аккуратно пальпируя.
- Уже почти прошел, - ответил мальчик.
Напрасно я уверяла маму, что полночь близится, а хирургической патологии у ее ребенка и в помине нет, что колика это только с виду страшно, и то недолго – она была непреклонна и пришлось сдаться. Выправив необходимые бумаги, я привычно объяснила, что сопровождать ребенка положено только одному взрослому, а второй может добраться сам, если хочет.
- Мы поедем вместе! – непререкаемо возразила женщина.
- Если договоритесь с водителем…
- Договоримся, не сомневайтесь.
Коля уже вернулся с заправки, и от машины несло соляркой за пять метров. Закинув в салон чемодан, я оповестила водителя, что мы едем в пятую больницу, и что папашка будет проситься взять и его, так что…
Мзда за второго сопровождающего – честная халтура шоферов. У них-то КТУ в помине нет, а за нарушение инструкции, написанной не ими, не грех и порадоваться.
Конечно, можно было просто попросить, и поехали бы все безвозмездно, но в данном случае все – от хамства мамки, до вины перед замученными хирургами в приемном покое – выбешивало.
Вскоре семейство оказалось около УАЗа.
- Как у вас машина воняет, - брезгливо проговорила мамка, забираясь внутрь.
Я без комментариев пристегнула мальчишку к носилкам, и убедившись в том, что при тряске он не свалится, вернулась в кабину. Дверь салона захлопнулась.
- Я не понял, - подал голос Николай, - а чего папа денег не дал? Просто так сел…
- Знаешь, Коль, не связывайся. Эти насмерть загрызут. Езжай, да выбирай ухабы.
Зря я это сказала. В виде первого препятствия водитель выбрал семь ступенек лестницы с пандуса дома.
Когда в полуметре от лица мелькнуло заснеженное полотно дороги, внутри все оборвалось. Казалось, переворот машины был неизбежен, и всех нас ждал в лучшем случае травматолог. На безразмерно длинный миг УАЗ завис на передних колесах, затем взревел, вильнул задом, и помчался под сирену по свободной уже трассе сквозь ночной снегопад.
- Ну, ты, блин, шумахер, - восхитилась я, собирая сигареты, ручки и карточки, разлетевшиеся по всей кабине, - да выключи ты этот вой, мигалок хватит.
Мише, судя по смеху из-за перегородки было весело, нежданный аттракцион ему очень нравился.
Долетели минут за пятнадцать. Родители, не привыкшие к такому способу передвижения, вышли шатаясь. В узком коридоре приемного покоя их буквально кидало на стены.
Мамка и тут из последних сил держала марку. Подавая документы, она надменно произнесла:
- Так, значит, давайте, нас быстренько осмотрит хирург, и мы поедем домой.
- Счастливо оставаться, - не скрывая более сарказма, пожелала я и закончила вызов, грохнув о ФИБ печатью.
В кабине Коля протянул мятую сотню. Увидев немое удивление пояснил:
- Папашка на вызове две дал.
Сунув купюру в задний карман брюк, я философски заметила:
- Дал бы раньше, может быть, трясло меньше.
В следующие несколько минут в машине не стихал хохот.
Нам опять повезло. Все машины стояли во дворе поликлиники.
Тамара Владимировна спала, свернувшись калачиком и подложив кулак под щеку, став похожей на пожилого ребенка. Зеленый свет электронных часов, показывающих час тридцать, освещал диспетчерскую. Журнал вызовов под настольной лампой был завален исписанными со всех сторон историями, и, положив сверху пачку своих, я тихонько ретировалась.
Через минуту тело тенью скользнуло под одеяло на диване и отправило душу в краткосрочный отгул до следующего пробуждения.