83
Нетерпение сердца
The end of innocence
Во тьме твои глаза блистают предо мною,
Мне улыбаются, и звуки слышу я:
Мой друг, мой нежный друг... люблю... твоя... твоя!.
Пушкин А.С.
1
22 ноября 1963 года
Возвращаясь вечером в общежитие из столовой на Ярославской, я заглянул в комнату Мини Черфаса. Миня сидел на стуле у радиоприёмника и слушал на английском языке сообщения американских информационных агенств АП и ЮПИ из Далласа (штат Техас) о покушении на жизнь президента США Джона Фицджеральда Кеннеди.
Я даже понял последнюю фразу: «Президент упал в открытом автомобиле лицом вниз».
На следующее утро в вагоне метропоезда, по пути на занятия в институт, я прочёл в «Правде» телеграммы Н.С. Хрущёва на имя Жаклин Кеннеди и вице-президента Линдона Джонсона с выраженными в них соболезнованиями в связи с трагической гибелью главы Белого дома.
Через месяц в киосках «Союзпечати» продавался нарасхват свежий номер журнала «За рубежом», в котором публиковалась книга американского журналиста Манчестера «Убийство президента». Масса захватывающих подробностей. Но это было только начало…
2
На втором курсе учёбы в МГПИИЯ к нам в группу пришла Галина Ивановна Назарова. Она стала преподавать у нас второй иностранный язык – немецкий. Это была молодая женщина лет тридцати пяти, среднего роста, плотная, весёлого нрава. Мы читали и обсуждали на языке оригинала произведения Штерна, Цвейга, Ремарка, Бёля, Грасса, Петерсона, смотрели на немецком языке художественные фильмы, в том числе такие шедевры как «Голубой ангел» и «Нюрнбергский процесс».
На третьем курсе, завершая однажды свой очередной урок, Галина Ивановна дала нам домашнее задание на неделю: написать по-немецки сочинение на тему «Мой рабочий день». Поскольку я в своих трудовых буднях не находил ничего интересного, то решил описать один из рабочих дней Наполеона – 24 января 1814 года. Ведь он был труженик: «Я работаю всегда, работаю во время обеда, работаю, когда нахожусь в театре, я просыпаюсь ночью, чтобы работать», - признавался император.
… Белые листы бумаги неотвратимо влекут к себе. Сначала нужно написать сочинение по-русски, потом перевести его на немецкий, затем проверить перевод у студентов-старшекурсников, для которых Deutsch является основным, первым, рабочим.
Двое в комнате: я и человек-легенда.
Закончив русский текст и переведя его на немецкий язык, я поднялся на второй этаж общежития и постучал в дверь комнаты Виктора Утина, который учился на последнем курсе немецкого факультета.
«Войдите», - послышался его голос.
Войдя, я остановился у порога и увидел, что Виктор стоял перед зеркалом платяного шкафа и причёсывал свой чуб. За столом сидела миловидная девушка в светло-коричневом осеннем пальто и такого же цвета берете. Я изложил Утину свою просьбу. Виктор, не прерывая своё занятие, буркнул девушке: «Жанна, посмотри его перевод». Я подошёл к столу и протянул девушке тетрадь с сочинением. Она открыла её и начала читать. Пару раз она поднимала глаза от рукописи и бросала на меня пытливые взгляды. Иногда брала лежавший на столе карандаш и делала в тексте какие-то пометки. Закончив чтение, девушка возвратила мне тетрадь со словами: «Когда получите отметку за своё сочинение, то позвоните мне по телефону». И она продиктовала его номер. Я поблагодарил Виктора и Жанну и вышел из комнаты.
Через неделю Галина Ивановна пришла на урок в аудиторию и положила на свой стол пачку тетрадей с сочинениями. Она раздала студентам все тетради, кроме одной. Улыбнулась и сказала по-немецки: «Unser Remenjuk hat solch eine reiche Phantasie». И стала читать вслух моё сочинение. Я сидел ни живой, ни мёртвый, опустив глаза, чувствовал, как краска заливала мне лицо и уши…
3
На другой день я позвонил Жанне, сообщив, что получил пятёрку по сочинению. Делясь впечатлениями от урока немецкого языка, я рассказывал ей о его подробностях и своих переживаниях, а она, перебивая меня, со смехом сказала: «Так оказывается я тоже имею некоторое отношение к Вашей отметке. Купите в продуктовом магазине пару заварных пирожных и приезжайте ко мне, попьём чаю, пообщаемся, отметим Вашу пятёрку». И она продиктовала свой домашний адрес.
… Жанна была дома одна – мама находилась на работе, а младшая сестра Эра на занятиях в институте. Мы сидели на кухне за небольшим столом. Жанна разлила чай в белые фаянсовые чашки, а я выложил на тарелку купленные мною в гастрономе заварные пирожные. Я рассказывал ей о Кадиевке, родителях, школе, техникуме, работе в Луганске, о своём увлечении шахматами, о том, как мечтал о Москве и как готовился к вступительным экзаменам в институт. Посмотрев в какой-то момент на её лицо, я увидел устремлённый на меня слегка насмешливый взгляд, а на губах ироничную полуулыбку.
Мне показалось, что она воспринимала меня как зелёного юнца, ещё неоперившегося птенца, ненароком выпавшего из родительского гнезда и волею случая оказавшегося в московском мегаполисе.
… 18 февраля 1965 года Жанне исполнилось двадцать пять лет, и она пригласила меня на семейный обед. Когда я пришёл к ней, она познакомила меня с мамой и младшей сестрой. Мы уселись за стол на кухне.
Мама разлила в тарелки фасолевый суп, потом была тушёная капуста с мясной котлетой, и в заключение мы пили чай с лимоном и принесёнными мною бисквитными пирожными. Затем мы с Жанной уединились на полчаса в её комнате, обсудили институтские дела, после чего я покинул гостеприимный дом.
В конце недели Жанна пришла в общежитие, в комнату, которую я делил с тремя своими товарищами по институту. Я познакомил её с ребятами, а она, сняв зимнее пальто и шапку, спросила: «Мальчики, у вас есть музыка?». Саша Чередник открыл крышку патефона, положил на диск долгоиграющую пластинку, и комната наполнилась звуками танцевальной мелодии. Володя Фартучный и я молча сидели на своих кроватях и наблюдали, как Жанна, попеременно меняя двух партнёров, увлечённо вальсировала в маленьком пространстве.
«В вихре вальса всё плывёт,
весь огромный небосвод.
Закружиться с тобой,
захлебнуться в любви
и от счастья не уйти».
Потом я провожал Жанну до трамвайной остановки, а когда возвратился в общежитие, Саша Чередник, с улыбкой глядя на меня, воскликнул: «Ну и чувиха! Как танцует!». А Валера Черников прохладно заметил: «Лёша, она съест тебя со всеми твоими провинциальными идиллиями. Москва – это далеко не Донбасс».
4
«Была весна в том городе, взнесённом на древние холмы над светлою рекой, разбрасывала щедрою рукой зелёный пух по тополям и клёнам. Меня будили птицы на рассвете.
Они горланили на все лады: то свист, то звон, то бульканье воды, и эта вся возня и все труды лишь потому, что нынче солнце светит. А город был как будто пойман в сети, сплетённые из солнечных лучей, и мне казалось, слышны взрывы почек, и каждый распустившийся листочек уже шумит о правоте своей…»
М. Алигер
…. 8 марта 1965 года. Тепло. Солнечно. Под ногами тающий снег и лужи воды. Я на трамвайной остановке. Подходит одновагонный трамвай. Открывается дверь на задней площадке. Поднимаюсь в него и становлюсь у торцевого окна. В трамвае почти пусто: лишь у кабины водителя, на сиденье левого ряда расположился пожилой мужчина и смотрел сквозь боковое окно на улицу, да недалеко от меня, на сиденье правого ряда сидела женщина средних лет. Трамвай проследовал до следующей остановки. Двое высоких молодых людей без головных уборов поднялись в него: он и она. Он в строгом чёрном пальто, брюнет, чёрные волосы уложены под косой пробор и блестели от бриолина. Она блондинка, одета в роскошное чёрное манто, стопы её обнажённых ног тонули в чёрных лакированных туфлях на высоком каблуке. Когда трамвай тронулся с места, он снял с её плеч манто, и она оказалась… в «костюме Евы».
Пышнотелая красавица, слегка покачивая широкими бёдрами, медленно шла по проходу между двумя рядами сидений. Дойдя до кабины водителя, она повернулась и, улыбаясь, начала обратное шествие навстречу своему партнёру. Она двигалась с таким победным видом, как будто её телесная красота имела неотразимую власть и над ним, и над всей мужской половиной человеческого рода.
Весенние лучи солнца, пробивавшиеся сквозь окна трамвайного вагона, играли золотистым светом на её прекрасной фигуре. Она приблизилась к своему спутнику, и он, одаривая её только им известной тайной улыбкой, накинул ей на плечи манто и застегнул его на все пуговицы.
На следующей остановке они сошли на землю. Она взяла его под руку, прильнула к его плечу, и они прошли к тротуару…
Женщина, сидевшая недалеко от меня, повернулась в мою сторону и, улыбнувшись, сказала: «Они, наверно, заспорили на что-то, заключили пари. Сегодня ведь 8-е марта».
«Есть женщины в русских селеньях с спокойною важностью лиц, с красивою силой в движеньях, с походкой, со взглядом цариц».
Приехав к Жанне, я рассказал ей об увиденном в трамвае. Она пристально смотрела на меня, молчаливая, задумчивая…
5
1 мая 1965 года
Участие в праздничной демонстрации на Красной площади. Ужин в столовой на Ярославской. Встреча с Жанной вечером в общежитии МГПИИЯ.
Она вошла в комнату, сняла с себя плащ и берет, села на мою кровать. И я почувствовал властные нотки в её голосе: «Закрой дверь на ключ»…
Мы покинули общежитие в поздний час. Было очень душно.
Окна на верхних этажах противоположного от студенческой обители жилого дома были открыты настежь. В одной из квартир звучал на полную мощность радиоприёмник. Отчётливо слышались полночный бой кремлёвских курантов и величавая мелодия союзного гимна. Наступал новый день – 2 мая 1965 года.
6
Через пару дней Жанна пришла в общежитие и рассказала мне о своём разговоре с матерью и сестрой.
На моё предложение о нашей с Жанной женитьбе мама сказала дочери: «Ты будешь ещё три года кормить его, прежде чем он закончит институт, найдёт работу и принесёт тебе первую зарплату».
А Эра, вмешавшись в беседу, наивно спросила: «А может ли он вообще жениться?», на что мама ответила: «Может, если он, конечно, не импотент», мельком взглянув на старшую дочь. Она, видимо, инстинктивно о чём-то догадывалась…
7
Наступил май. Жанна окончила институт, а я перешёл на четвёртый курс. Она пошла в Управление по обслуживанию дипломатического корпуса Министерства иностранных дел СССР и предложила там свои услуги в качестве переводчицы немецкого и английского языков. По заявке отдела культуры посольства США в Москве её направили в американское дипломатическое представительство. Я помню это малоэтажное светло-желтое здание на улице Калинина за железным решётчатым забором.
Когда однажды, во второй половине дня, я пришёл туда после занятий в институте чтобы встретиться и поговорить с Жанной, (О святая наивность! О роскошь молодости, которой весь мир по колено!) из охранной будки вышел молодой милиционер и долго смотрел мне в лицо, пока я объяснял ему цель своего визита, и он, наконец, твёрдо сказал: «Молодой человек, старайтесь больше никогда не приходить сюда». Жанну приняли на работу в отдел культуры посольства США.
Позже она рассказывала, что начальником отдела был американец польского происхождения Станислав Моравский, свободно говоривший на польском, русском, английском языках.
Он дал ей толстый американский журнал и предложил перевести из него на русский язык две большие статьи: об американских турбореактивных самолётах и об административном центре штата Висконсин.
Поскольку английский язык у Жанны не был профилирующим, и она не совсем уверенно чувствовала себя в нём, она попросила меня заняться этим переводом. Были каникулы, я не поехал домой и с жаром принялся за работу. Ознакомившись со статьями, я сразу обнаружил две трудности: нужно было хорошо знать американские реалии и нужно было обойти «подводные камни», связанные с так называемыми «ложными друзьями переводчика». Дважды приходилось мне ездить во Всесоюзную универсальную библиотеку имени В.И. Ленина (она находилась в историческом доме Пашкова) и читать соответствующую литературу. В выходные дни Жанна приходила в общежитие и расспрашивала меня о ходе работы над переводом. Я корпел над ним с утра до вечера. Лишь однажды, в воскресенье, мы отправились вдвоём на ВДНХ СССР и в летнем кинотеатре смотрели французский комедийный фильм «Прекрасная американка». В конце июня обе статьи были переведены на русский язык, и я передал этот материал Жанне. Она пришла в общежитие вечером следующего дня, сказала, что Моравский остался доволен качеством перевода, подарила мне толстую книгу на английском языке под длинным названием «1036 дней президентства Джона Фицджеральда Кеннеди». Это был доклад комиссии Уоррена о расследовании убийства президента США в Далласе в ноябре 1963 года.
8
«Девушка, стоявшая на балконе дома, смотрела на меня и улыбалась.
- «Вам понравился мой костюм?» - улыбнувшись, спросил я её.
- «Костюм? Я даже не заметила его. Мне понравилась Ваша улыбка».
Рей Бредбери
«Чудесный костюм цвета сливочного мороженного»
Жанне пошили в ателье новое платье. Это было бальное платье цвета сливочного мороженного с большим белым бантом на талии спины. Незадолго до 4-го июля она появилась в нём в общежитии и танцевала с ребятами в нашей комнате. Наступило четвёртое июля 1965 года – День Независимости США. В американском посольстве состоялся большой приём. Присутствовал весь московский дипломатический корпус, были представители советской общественности, приехал министр иностранных дел СССР Громыко А.А. Моравский достал Жанне пригласительный билет на приём. У входа в актовый зал гостей принимали посол США в СССР Фой Колер и его супруга.
Когда Жанна появилась у входа в зал, Колер пожал ей руку, а его жена, окинув Жанну оценивающим взглядом, спросила: «Джейн, где Вы нашли этот фасон платья?», на что та очень доброжелательно ответила: «В отделе культуры есть журналы Московского дома мод, в них и обнаружила я эту модель». С краткими речами выступили на приёме посол Колер, старейшина дипломатического корпуса, министр иностранных дел СССР. Громыко А.А. поздравил американский народ со 189-ой годовщиной провозглашения независимости США и выразил надежду на плодотворное развитие отношений между двумя великими державами.
После официальной части участники приёма, разбившись на группки, с бокалами шампанского в руках оживлённо беседовали на злобу дня. Играл американский джаз-оркестр. Его концерт сменили танцы. Жанна была нарасхват. Её приглашали со всех сторон. Присутствовавших пленили её грация и искусство вальсирования. Она была взволнованна и излучала искреннюю радость. Казалось, она переживала свой звёздный час…
9
Наступила осень. В поведении Жанны и её отношении ко мне появились новые признаки. Она всё реже стала приходить в общежитие – чувствовалось влияние матери.
По вечерам, когда за окном комнаты опускались сумерки, я выходил на улицу и долго всматривался сквозь моросивший дождь в узкий проём между высотными домами: не мелькнёт ли знакомый силуэт? Иногда я направлялся в верхнюю часть проспекта Мира, к кинотеатру «Буревестник», где в одном из киосков «Союзпечати» работала её мама, и, прячась за деревьями и афишной тумбой, смотрел на толпившихся у киоска покупателей и Жанну, разговаривавшую с матерью через маленькое окошко. И потом уходил в тоскливом состоянии домой, в студенческую обитель.
Сменялись месяцы. В праздник 23 февраля 1966 года, после полудня, неожиданно распахнулась дверь нашей комнаты в общежитии. Я был в ней один. Она вошла мрачная, не поздоровалась, прошла к столу и села на стул в зимней одежде, спиной ко мне, и долго, задумавшись, смотрела в окно, не произнося ни слова, а я стоял у двери и … плакал.
Услышав мои всхлипывания, Жанна тихо сказала: «Лёня, перестань! Ну когда ты уже будешь настоящим мужиком? Москва ведь слезам не верит».
Она поднялась со стула и ушла. И больше никогда не приходила…
10
Прошло три года. Наступил июнь 1968 года. Я окончил институт. В качестве переводчика меня направляли в составе группы советских специалистов-консультантов в Индию, на строительство металлургического комбината в Бокаро, близ Калькутты, в штате Западная Бенгалия. Я сдал в Минмонтажспецстрой СССР все необходимые для поездки документы. Было объявлено, что перед отлётом советской делегации из Москвы в Дели её примет министр монтажных и специальных строительных работ СССР Фуад Борисович Якубовский.
Был жаркий июньский полдень. Я возвращался из министерства домой, в общежитие, медленно шёл по тротуару мимо сверкавших витрин учреждений, магазинов, концертного зала, потом повернул налево и вышел на площадь Маяковского, в центре которой на высоком пьедестале высилась шестиметровая бронзовая фигура поэта Революции. Скульптор изобразил его шедшим большими шагами вперёд, устремлённого в будущее. Я поравнялся с памятником, остановился и повернулся лицом к поэту. И в памяти моей невольно всплыл перефраз его откровения – то, что я хотел ему сказать: «Владимир Владимирович, я Вам докладываю не по службе, а по душе. Владимир Владимирович, работа адовая будет сделана и делается уже». Вот сейчас раскроются бронзовые уста и я услышу его призыв ко мне: «Идите, молодой человек, вперёд. Всегда вперед. Дорогу осилит идущий. Я к вам приду в коммунистическое далеко…»
«Сердце, тебе не хочется покоя.
Сердце, как хорошо на свете жить.
Сердце, как хорошо, что ты такое.
Спасибо, сердце, что ты умеешь так любить»
Лебедев-Кумач