В издательстве «Молодая гвардия» вышла первая подробная биография О. Генри. Литературовед-американист, автор ряда монографий, научных работ, а также художественно-документальной биографии Майн Рида «Жил отважный капитан» Андрей Танасейчук создал живой и психологически убедительный портрет знаменитого американского новеллиста. Первая полноценная русскоязычная биография О. Генри повествует о писателе как о человеке, прожившем не одну, а две жизни. Первая — под именем, данным при рождении, разительно отличалась от той, что прошла под всемирно-известным псевдонимом. На долю ранимого Уильяма Сидни Портера выпало немало испытаний и потерь. Автор столь любимых у нас «Королей и капусты», «Благородного жулика», «Вождя краснокожих» несколько лет провел в тюрьме по обвинению в растрате, а под занавес жизни страдал от цирроза печени...
Что сильнее всего потрясает человека, впервые переступившего порог тюрьмы? Ощущение несвободы и бесправия, лязгающие замки, бессмысленно-равнодушные глаза охраны? Конечно. Но не это главное. Куда сильнее поражает «аромат тюрьмы». Это особый запах: непередаваемая смесь застарелого мужского пота, немытых ног, застоявшегося клозета, гуталина и тлена, несвежего дыхания, боли, унижения и страдания — затхлый и пронизывающий одновременно, — и тот, кто хоть однажды узнал его, не забудет уже никогда. Он ощущается еще «на свободе», перед воротами — до того, как вновь прибывший оказывается на «вахте», проходит контроль. Он нарастает по мере того, как недавно еще свободный человек поэтапно утрачивает связь с прежним существованием и превращается в «заключенного номер…» Сначала он расстается с вещами: костюм, рубашка, белье, ботинки, бумажник, часы, мелочь из карманов. Составляется и подписывается акт, вещи упаковывают в ящик и отправляют на склад дожидаться возвращения владельца — на три, пять, десять лет — сколько там ему «дали»... Затем санобработка: голый, босиком по холодному полу, под равнодушным взглядом охраны, прикрывая руками «срам», он идет в душ. Здесь его окатывают холодной водой, мажут подмышки и промежность жгучим антисептиком и тупой машинкой, выдирая волосы, изничтожают шевелюру. Запах отступает, его скрадывает унижение… Потом выдают тюремное: белье, робу, штаны, ботинки. Ведут в канцелярию и заполняют документы: имя, возраст, рост, вес, размер ноги, головы, статья, срок, профессия и т.п., фотографируют. Выдают постельные принадлежности, одеяло. Ведут дальше. Из административного блока он попадает в тюремный двор — запах и здесь ощутим, но заключенный почти не чувствует его — он глубоко вдыхает терпкий весенний воздух, насыщенный ароматом молодой травы и цветущих деревьев. Но дорога коротка, вот его вводят в главный корпус, и… запах обрушивается на него с сокрушительной силой: его ведут по металлическим гулким лестницам, длинным переходам, но он едва ли адекватно воспринимает то, что с ним происходит — запах забивает ноздри, заполняет легкие, мешает дышать, слезятся глаза… А тут еще шум, гвалт и улюлюканье — почти из каждой из полутора тысяч камер. Нашему соотечественнику последнее хорошо известно — по американским фильмам, вроде «Побега из Шоушенка» или «Взаперти». Единственное, чего не может передать кино — это то, о чем мы говорили — запах. Но, это — тяжелое дыхание тюрьмы — дыхание, насыщенное ароматом зла — главное, что воспринимает тюремный неофит.
У.С. Портер перешагнул порог тюрьмы штата Огайо в понедельник, 25 апреля 1898 года. Как и всем заключенным, ему была выдана роба и присвоен номер — 30664. Под этим номером он был должен прожить все свои пять лет заключения.
Вряд ли этот ранимый, тонко чувствующий человек, интроверт, склонный к «самокопанию», смог выжить в такой обстановке. Тем более что он, как мы помним, размышлял о самоубийстве.
Но, видимо, Бог хранил — ему повезло. Тюрьма в Огайо — большое заведение, в ней много заключенных, и они, тем не менее, люди, поэтому болеют. Следовательно, был в тюрьме и госпиталь — и довольно большой, а квалифицированных кадров не хватало.
При заполнении тюремной анкеты в графе «основная профессия» он указал: «журналист, писатель», а в графе «другая профессия»: «фармацевт». Кому, скажите, в тюрьме нужны журналисты, а тем более — писатели? И он был препровожден в главный корпус.
Он заглянул в Ад. Но именно, что только заглянул. До камеры не дошел (да и не успели определить его в камеру) — вернули обратно.
Аптекарь — мирная профессия, она редко приводит на скамью подсудимых. Поэтому в тюремной больнице не хватало тех, кто понимает в лекарствах. И кто-то — возможно, более информированный и облеченный какой-то властью, а может быть, и простой «вертухай», разглядев «другую профессию» и действуя по инструкции, — связался с больницей и выяснил, что фармацевт нужен, что терять такого специалиста негоже. И новичка перенаправили в госпиталь.
Так и вытянул свой счастливый билет осужденный У.С. Портер — точнее, теперь уже заключенный № 30664.
Три недели спустя Портер писал своему тестю (это было первое письмо из тюрьмы в Коламбусе): «Волей случая уже в день приезда я очутился там, где едва ли рассчитывал оказаться — по сравнению с другими мне очень повезло. Я — ночной фармацевт в тюремной больнице, и поскольку работа эта не слишком обременительна, и я, как и мои коллеги, живу при госпитале, то положение мое во сто крат легче, нежели у остальных 2500 заключенных...»
<…> Очевидно, что несвобода, — несмотря на то, что он оказался в привилегированном положении, — тяготила и угнетала его. Большинство из тех, кто писал об У.С. Портере, утверждали, что это было связано с тем, что он был невиновен, но оказался в тюрьме. Мы видим, что это не совсем так. Возможно (и скорее всего), он считал, что его проступок (или проступки) не заслуживает такого сурового наказания, как пятилетнее тюремное заключение. Но он видел — не мог не видеть, что люди, оказавшиеся в застенке — кто за большое, а кто и за меньшее преступление — испытывают нечеловеческие муки.
«Я никогда и представить не мог, что человеческая жизнь может цениться так дешево, как здесь, — писал он. — На людей смотрят, как на животных, лишенных чувств и души. Они болеют, и в госпитале всегда сотня или две пациентов. Здесь есть все виды заболеваний — сейчас особенно много тифозных и больных корью. Туберкулез обычнее, чем на свободе насморк. Сейчас у нас, по меньшей мере, тридцать безнадежных случаев и сотни больных среди тех, кто продолжает ходить на работу. Дважды в день больные являются в госпиталь: марширующая колонна из двухсот-трехсот страдающих от недугов людей. Они выстраиваются по одному, подходят к доктору, тот, на взгляд, оценивает состояние больного, определяет диагноз и прописывает лекарство. Затем процессия движется к фармацевту, он вручает медикаменты каждому, и очередь продолжает свое движение».
А вот в другом письме (понятно, что письма эти не проходили цензуру — посылались с оказией, через «вольнонаемных») тому же адресату: «Скорбное здесь место – все время вокруг несчастья, смерть, страдания всех видов. Бывают недели, когда у нас каждую ночь умирает по человеку.
<…> Самоубийства здесь, что твой пикник, — самое обычное дело. Редко проходит несколько ночей подряд, чтобы доктор и я не мчались к какому-нибудь бедолаге, попытавшемуся избавиться от бед. Они перерезают горло, вешаются, открывают в камерах газ (освещение в тюрьме было газовым — А.Т.), заткнув все щели, пробуют иные способы. Большинство из них хорошо готовятся и добиваются успеха. Предыдущей ночью профессиональный боксер сошел с ума, и нас с доктором, конечно, послали к нему в камеру. Он был в изрядной физической форме — потребовалось восемь человек, чтобы скрутить его. Семеро держали, пока доктор взгромоздился на него и сделал укол. Вот такие у нас маленькие развлечения».
О. Генри, видимо, где-то в глубине души — может быть, на самом ее дне — предчувствовал свою смерть. Но, как всегда, рассчитывал, что как-нибудь «выкрутится». И все последние свои недели, глушил и глушил боль алкоголем. «Я знаю, что это правда, — много лет спустя после ухода писателя признал Боб Дэвис, — после кончины нашли девять пустых бутылок из-под виски под кроватью-лодкой, что несла его к смерти».
Путь к финалу был долог, но развязка наступила быстро.
Вечером 3 июля 1910 года, в пятницу, О. Генри позвонил Анне Партлан (она жила рядом с «Каледонией»). Он просил о помощи. В голосе друга она отчетливо слышала муку. Тотчас поспешила к нему. Он лежал на полу, без сознания, сжимая ладонью телефонную трубку. У О. Генри не было собственного врача, поэтому она вызвала своего. Доктор привел писателя в чувство и не терпящим возражений тоном приказал доставить больного в госпиталь. О. Генри и не сопротивлялся. Но отказался ехать в карете скорой помощи. Пришлось вызвать такси. Пока ждали, врач помог ему одеться и попытался причесать. О. Генри пошутил: «Плохой из вас парикмахер, док. Дайте мне». И, как смог, причесался сам. Затем, с помощью врача и Анны спустился к автомобилю. Здесь вновь случился приступ боли, но О. Генри сумел удержаться на ногах, привалившись к стене отеля. Затем погрузились в машину, и, пока ехали в больницу, слабым голосом писатель шутил и комментировал виды за окном. Когда прибыли в госпиталь, его хотели отвезти на коляске, но О. Генри отказался и дошел до стойки регистрации самостоятельно. Здесь вывернул карманы и высыпал всю наличность на стойку. С собой у него оказалось всего двадцать три цента. Он пошутил: «Я слышал о людях, чью жизнь ценили в тридцать центов. Я вот собираюсь помирать и стою всего двадцать три».
Танасейчук А. Б. О. Генри: две жизни Уильяма Сидни Портера / Анд¬рей Танасейчук. — М.: Молодая гвардия, 2013. — 270[2] с: ил. - (Жизнь замечательных людей: сер. биогр.; вып. 1402).