МЕЧТЫ, МЕЧТЫ…
- Думаете ли вы, ваше превосходительство, что на ночном светиле взаправду люди пребывают?
- Думаю, ваше превосходительство.
- Согласен – когда луна полная. Но как же, ваше превосходительство, когда луна неполная бывает?
- Уповаю, Ваше превосходительство, что тогда там люди на тесных квартирах помещаются.
Козьма Прутков «Два дружные генерала»
В прошлый понедельник еду в электричке. Из редакции возвращаюсь. Настроение – хуже не бывает. Зарплату опять не дали. И неведомо, когда дадут. А редактор еще: «Ты в Камешках тормозни. Там что-то интересное намечается».
Я ему: уже полгода, говорю, в командировки за свой счет катаюсь, а на счету у меня – одни долги. А тормознуть в Камешках – значит, домой к ночи вернуться. А благотворительные обеды там не устраивают.
- Ничего, - утешил Миша, - скоро все наладится. Мы теперь на рекламе выедем. А командировочные... Я позвоню – тебе выплатят. Пока не все, но… Нынче всем трудно. Так что, договорились?
Делать нечего, «договорились». Авось, когда зачтется.
Сижу в вагоне, в газету уставился. Как баран. Вроде, читаю что-то, но текст не воспринимаю. Мысли всякие в голове. А тут еще фрукт какой-то прицепился. Напротив сидит. Физия будто бы знакомая, где-то я с ним пересекался. Но где?
- И откуда вы только беретесь, борзописцы, щелкоперы чертовы?! – это он мне. Тоже узнал, что ли?
- Это в каком смысле? – спрашиваю. – Если в смысле физиологии, то я оттуда же, что и вы, тем же, представьте, порядком. Ну, а если вас занимает мое социальное происхождение… Кстати, вы-то из каких? Из партийных кадров, кажется? Только почему в электричке? Ваши-то все на «Мерсы» да «Вольво» пересели. Или урвать не удалось? А что до меня, то я, как говорится, из самой гущи народной, из пролетариев. В случае особого интереса могу даже подробную автобиографию выслать. Вместе с анкетой. Вы мне адресок или визитку оставьте.
- Нет, - говорит мужик, распаляясь, - вы мне скажите, чего вы хотите, добиваетесь чего? О чем мечтаете, наконец? (Где-то я такое уже слышал. В каком-то кино.)
Поезд еще не тронулся. До Камешкова он меня замордует. Пересесть бы на другое место, да вагон битком, в проходах люди топчутся. Приходится говорить.
- А сами-то вы чего бы хотели?
- Я хочу, - это он, - чтобы был Советский Союз и чтобы все жили долго и счастливо. И чтобы пенсию вовремя получали.
- Ну, насчет пенсий я тоже не возражаю. И насчет Союза, в принципе – тоже. Только ведь это – как вчерашнего дождичка пожелать. А вот мечты… Мир меняется, а с ним и наши мечты. Кому, говорят, попадья, а кому свиной хрящик. Я, например, в юности своей мечтал увидеть атомную бомбу. Живьем. И еще живую блоху. Вот увижу, думал, и можно путь земной заканчивать, поскольку ничего интересней на свете нету. Но потом у нас завелся кот, и я увидел столько блох, что и к атомной бомбе как-то охладел. Зато сейчас я лелею другую мечту. Хочу, знаете, арфу дома иметь. Не в смысле там музыкального сопровождения, а чтобы стояла у меня в красном углу и вдохновляла. И еще хочу лошадь. Непременно каурую. Возвращаюсь я, усталый вдрызг, домой, а она приветствует меня тихим ржанием. А я ей хлеба краюшку в ответ.
- Каурую, говоришь?
- Ага, хотя и не знаю, что это за масть, что за расцветка такая.
- Мечта идиота, - попытался оскорбить меня бывший партийный функционер.
- Почему же идиота? – не оскорбился я, - если у нас свобода слова и плюрализм мнений. Но хотя бы даже и идиота. На идиотах да юродивых, говорят, Русь спокон веку держалась. А вообще, однообразный вы гражданин, и толковать с вами нет у меня никакого настроения. – С досады я скомкал газету, сунул ее в карман и стал смотреть по сторонам.
Несказанной красоты дама напротив, рядом с этим субъектом, достала из сумки и принялась вкушать необъятной величины персик, румяный и сочный. Вкушала она до тошноты изящно. Вкусила и задремала, обернувшись вдруг заезженной клячей, с отвисшей губой, как у лошади, о которой я мечтаю. Была бы краюха хлеба…
Еще одна интересная особа семечки лузгает со смаком, шелуху под лавку этак неприметно смахивает. Этой не скучно и спать неохота.
Наконец, поехали.
Из тамбура в вагон входит девчушка лет семи-восьми, правой рукой пакет со снедью к груди прижимает, левой тискает в рот банан и при этом еще говорит:
- Товарищи пассажиры! Помогите ради Христа, - левой рукой с надкушенным бананом пытается креститься. – У кого нету денежек, можно яблочко или конфетку.
Дама со съеденным персиком уснула еще крепче. Кто-то что-то сует девчушке в пакет. Бывший мой визави рассуждает громко:
- Чай, где-нибудь сзади пьяная мать тащится, - рассудил и отвернулся к окну. Дама с семечками спросила:
- Ты где живешь, девочка?
- На вокзале, тетенька, - отвечает девчушка и, приняв в оттопыренный карман горсть семечек, шествует дальше.
Ты-ды-дым, ты-ды-дым… Птица-тройка пригородного сообщения несется мимо лугов с чудо-лебедями, сквозь леса и поля, местами засеянные, а чаще заросшие – красота! Засмотревшись, я едва не проскочил промежуточную свою остановку. Вовремя спохватился, подхватил походную сумку и через четверть часа сидел уже в приемной высокого районного начальства. Сижу и невольно слушаю разговор двух умных людей – наверное, педагога или даже директора с чернявым, стройным подполковником, похоже, военкомом.
Военный: - Ну как, скажите, я могу выполнить план набора пополнения, если из 85 призывников годными к строевой службе признаны только 5? Еще 25 годны к службе в стройбате, 15 комиссованы подчистую, остальные – на обследование и лечение.
Педагог: - Я вот тоже замечаю, что дети вроде не совсем нормальные пошли, вроде некроцефалов (может, я и ослышался): головки маленькие, с кулачок – для мозга места нет, зато мускулатура, особенно детородная!.. Они только и способны эту вот музыку воспринимать: бум-бум-бум… Кто же теперь науку будет двигать, кто людей лечить?..
Военком: - А Отечество защищать? Я думаю, скоро срок службы не сокращать, а увеличивать опять придется. До 25 лет, как при царе-императоре…
Они, видно, ждут приглашения на заседание депутатов. Дождались. Вместе с ними и я просачиваюсь в зал.
В зале заседаний народные представители актуальные вопросы решают – чтобы все для людей. Вдоль длинного, под зеленым сукном стола спинами к окошкам депутаты серьезные сидят. У противоположной стены в три ряда именитые чиновники промеж себя тихонько беседуют. Я сбоку, у шкафа примостился – чтобы всех видать было. Депутаты по очереди речи говорят, дебатами друг дружку дебатируют: давать – не давать, строить или не надо, быть выборам или погодить маненько. Я поначалу заслушался, записывал что-то, а потом заскучал: одно и то же, - и стал в окно смотреть. А на меня окна дома напротив пялятся. Слепые какие-то окна, без занавесок и цветов. Будто дом нежилой. Может, общежитие? Только в одном окошке, вижу, спина чья-то, девичья вроде, в оранжевой блузе. Похоже, сидит девица на подоконнике и что-то там свое делает, в то время как тут мудрые люди об ее нужде пекутся.
Я опять, было, заскучал. Но вдруг спина в окошке подымается во весь рост, а что пониже нее надето, спадает вниз и – е-мое! – такая прелесть взору открылась – глаз не оторвать.
И я долго их не отрываю. Потом украдкой гляжу на высоких гостей – у них ракурс не тот, им не видать, дебаты свои продолжают, а мне так хочется поделиться впечатлением от картины.
Оборачиваюсь вновь к окошку – не-ет, ни с кем я не стану делиться! Это – мое! Моя маленькая радость на сегодня. Какая раскованность, какая свобода и плюрализм! Вы тут что хотите себе толкуйте, граждане депутаты, но у нас есть свое мнение.
Наконец, на «плюрализм» натягиваются шорты, вместе с оранжевой блузой они спрыгивают с окошка и исчезают из вида, а я, слегка обалдевший, прошу извинения у зала и тилипаю на вокзал.
Последней вечерней «лошадью» я прибываю в родные «пенаты», по дороге к дому забегаю в супер- или пупер-маркет под знаком «Пи» - командировочных хватит, чтобы пару недель кормиться – и покупаю…
Вообще-то, если покупать все, о чем вдруг возмечталось, то денег моих и на два дни не достанет. А посему я беру масла полкило да колбасы подешевке, «к чаю» - столько же, да коробку пельменей, ну и хлеба черного целый каравай. Складываю все это в пакет «мечта», и тут ко мне подкатывает нечто – бабеночка этакая, вроде и молоденькая, едва за двадцать, а может, и к тридцати, но какая-то при этом подержанная, «бэу». И личность у нее припухшая слегка, хотя и смазливая где-то. И берется она так цепко обеими неумытыми, в царапинах, ручками за мой пакет и говорит при этом сладко: «Ну, давай».
Я близок к экстазу, но пакет не выпускаю и отвечаю с мужеством в голосе:
- Пошла вон! – и легонечко толкаю ее в плечо.
Она почему-то удивляется, крутит лапкой у виска: «Дурдом!» - и выкатывается наружу. Публика, конечно, возмущается – не пойму только, на чей счет. Выхожу из маркета, гляжу: стоит оно, в прикиде не по сезону, явно ждет кого-то. Я слегка злорадствую про себя: «Жди, жди. Может, у бабки какой отымешь шмат колбасы, но только не у меня. Не на таковского напала».
А теперь сижу я, гляжу на эту злосчастную колбасу, и в глотку она мне не лезет. Что же, думаю, я ее так-то, барышню эту? Может, у нее колики в животе и бурчание – с голодухи. А может, детишки малые в полуобморочном состоянии мамку с добычей ждут - не дождутся? И она за этот шмат да за масло себя предложить хотела, а я ее… Может, вернуться да отдать? Только разве теперь ее найдешь? Да разве всех на командировочные накормишь?
И я, скрепя сердце, делаю бутерброд и завариваю чай и даю себе клятву, что в другой раз поступлю иначе. Благородно поступлю.
Я приведу ее в дом, умою с мылом и напою крепким чаем с колбасой. От пуза. А потом покатаю на каурой лошади и сыграю на арфе.