Оставили мы чемоданы на вокзале в камере хранения и повезли меня к бабушке, которую я не помню, но которая приезжала к нам, когда я родилась. Я спросила маму, была ли она в этом городе счастливой девочкой. Мама подумала и ответила:
- Конечно, была.
И мне стало спокойнее, может, и я буду здесь счастливой девочкой. А у счастливой девочки и мама - счастливая. Мы долго стояли тем ранним утром вдвоём, на пустой остановке на краю огромной голой привокзальной площади, где негде укрыться от ветра. И я уже подумывала, что как-то не похож этот город, на город счастливых девочек. Ждали мы троллейбус с третьим номером. Дяденька к нам подошел и маму спрашивает:
- Однёрки не было?
Мы с мамой переглянулись и плечами пожали. Мы вопрос не поняли. Он ещё раз переспросил, а мы ему сказали, что не поняли, о чём он спрашивает. А он про троллейбус с номером "один" спрашивал. Такие мы непонятливые.
Люди стали подходить, их становилось всё больше и больше. Даже теплее как-то стало. А потом троллейбус зелёный подошёл и не с нашим номером. Этот дяденька и много других людей в него сели и уехали. Сели, это так говорится, на самом деле вошли через дверь и если внутри оказались, то сели, а те, кто успел на сиденье попасть, те два раза сели. Потом и наш троллейбус подошёл, синий, и мы сели в него, маме даже место уступили, сказали:
- Садитесь с ребёнком,- она присела и меня на колени потянула, а я не хотела на её колени садиться, потому что я сразу, как к ней на колени сяду, засыпаю. И я военную хитрость свою применила, если я хочу, чтоб меня приподняли и посадили, то руки в локтях сгибаю и напрягаю, а если не хочу, то расслабляю руки и становлюсь «червячком», мама тогда меня подцепить никак не может. Мама тянула меня на колени, тянула, а потом спрашивает:
- Соня, что за игры?
- Мам, это не игры, а военная хитрость. Я постою здесь около твоих коленей минуточку, а потом сяду.
Мамин характер сегодня вёл себя спокойно, и она смогла меня понять. А ещё мама выглядела рассеянной и немного испуганной. Я пока не знала отчего, и подумала, что она остановку боится проехать. Людей в троллейбусе стало очень много, и все передавали «на билетик», только дети и чемоданы ехали без билета, и это было немного обидно. Я долго смотрела в окно, домов больше не было, зато начался длиннющий забор серого цвета. Сначала я ждала когда он закончится, а потом мама меня к себе на колени затащила, и я начала ей объяснять, что мне неловко от того, что я еду как ребёнок без билета, а сижу даже три раза: и в троллейбусе, и на сиденье, да ещё и на маминых коленях. Потом мне интересным показалось подумать о непослушности троллейбусов, они, наверное, резвые и весёлые, любят ездить туда, куда им самим хочется и поэтому их на провода привязали, как на поводок, чтоб людей по маршруту развозить. Я уже хотела это маме рассказать, чтоб ей понятнее было, но задремала. Люди разговаривали, входили и выходили, троллейбус пах чем-то металлическим, и мне начал сниться дом из детского конструктора. Мебель в нем была металлической, собранной на болтики, и в железных тарелках лежала странная еда, шайбы и гайки.
- Конечная! Площадь двадцатого партсъезда.
Мама тормошила меня, поправляла на мне кофточку, подтягивала сползшую гольфу.
- Мам, мы все двадцать площадей проехали?
- Соня, проснись, каких площадей?
- Партсъездных.
Люди толпились возле дверей, мне стало страшно, что вдруг мы не успеем выйти, перед нами дверь с металлическим лязгом захлопнется, и мы останемся, как в моём сне, в этом ужасном троллейбусе в плену на всю жизнь! И будем есть с металлических тарелок гайки и болты. Я ухватилась за мамину руку и, что есть силы, тянула её вперёд, а она спросила:
- Соня, тебе приснилось что-то страшное?
Мама, она, иногда, очень хорошо меня понимает.