Ник был невероятно счастлив и горд – лжебогам не удалось выпустить вирус наружу: он успел предотвратить страшное событие. С помощью самостоятельно созданного тела. Или воскрешённого – он ведь использовал уже существующую информацию. Нет сомнений, тем людям, существование которых он так явно уловил, удалось бы ликвидировать последствия, ибо они не стоят на месте и уже ушли от точки, на которую был рассчитан удар. Но, быть может, не все. Быть может, с огромными потерями и трудностями. И эти стены – защищённые от постороннего мысленного воздействия – сумели бы они? Как хорошо, что он успел! С последним этапом пришлось изрядно повозиться. Материализация тела на физическом уровне. Теперь, кажется, всё было так очевидно. Сначала создать фантом, потом информационную структуру. Или наоборот, как удобнее. Затем – уже в чёткой последовательности – остальные тела. Физическое, разумеется, – последним. И – переместиться. Хотя он это сразу сделал – ещё в колеблющийся, неустойчивый фантом, чтобы его никто не занял. И чтобы не быть зависимым от этого киборга. Впрочем, он уже давно стал независимым – по необходимости. А вот тем, кого воскрешают другие – наверняка сложнее. Такой процесс лучше выполнять самостоятельно.
А они ведь даже не узнали, что ничего не произошло: вот таким должно быть гармоничное предотвращение катастроф!
Сейчас Ник ни о чём не жалел: если бы он не попал в катастрофу, он бы не стал тем, кто есть. Если бы он не побыл инвалидом и не умер, не попал в тело эмбриона…Трудно представить, что такое совпадение обстоятельств могло выпасть на долю человека. Как говорится, специально не придумаешь! И бывают же ситуации ещё сложнее: у него хотя бы всегда рядом находился поддерживающий его человек. Большую часть времени, точнее.
Он стоял на вершине горы, обдуваемый тёплым майским ветром. Везде, на сколько хватало взгляда, буйно зеленела трава и деревья, в сумасшедшем количестве пестрели цветы, наполняя воздух миллионами душистых запахов. Рождалась уникальная, неподражаемая квинтэссенция – весна!
Ник постоял ещё некоторое время и очутился дома – в маленькой, знакомой квартирке. Его мама стала совсем дряхлой старухой: сгорбленной, сухой, седой. Она не спилась и не опустилась: всё, по-прежнему, сверкало чистотой. Сейчас старушка сидела в продавленном кресле и пила кофе с дешёвыми крекерами, купленными в магазине «эконом-товаров». Она читала газету – последние новости про повышение цен на ЖКХ. Стены были густо увешаны фотографиями – мужа и сына. Ник вспомнил, что всю жизнь мама прожила с болью от того, что перед смертью отца они не успели помириться. Ссора, как говорила она сама, была глупейшая – по поводу предстоящей покупки холодильника. Но они так и не успели вовремя понять бесценность друг друга и ничтожность бездушной вещи, коих штампуют миллионами. Отца настиг инсульт – внезапно, необратимо. Оторвался микроскопический висевший кусочек ткани, висевший на послеоперационном шве, образовавшемся после удаления аппендицита. Замуж она больше не вышла – преданно любила своего мужа.
Мама замерла и медленно подняла голову. Она явственно ощутила его присутствие, как тогда – вскоре после похорон. Краем глаза старушка скорее угадала, чем разглядела дорогой сердцу силуэт. Взметнулись старческие руки:
-Я знала! Я знала, знала…Ты жив! – Тут она бессильно упала на грудь сыну и заплакала – тоненько, нежно, пронзительно. Всё смешалось в этом плаче: каждая горестная минута прожитая ею в ожидании.
-Мама, мамочка, любимая! Спасибо тебе. Спасибо, родная, что знала, что верила. Этим знанием ты оставила мне проход, чтобы я сумел вернуться. – Ник крепко обнял её, испытывая безмерную благодарность и уважение к её телу, выдержавшему столько горя и страданий и всё ещё дающему приют прекрасной, светлой душе его матери.
Старушка прислушивалась к стуку его сердца и гладила-ощупывала грудь и руки. Нос вдыхал родной запах – запах её сына. Было в нём что-то упоительно сладостное. Не исчезнувшее с тех самых пор, когда она в роддоме впервые понюхала его темечко.
-Как было трудно, сыночек! Как было трудно мне без тебя! Почему всё это случилось с нами, чадунюшка? Тяжёлая чаша мне досталась. И тебе. Но я свою испила до конца. Теперь могу спокойно помереть – увидела тебя.
-Мам, мам, стой, прекрати вот это! Помирать больше никто не будет. Слышишь? Я многое теперь знаю, я научу тебя. Ты будешь жить вечно. Начнёшь восстанавливать своё тело прямо сегодня.
-Боже упаси – жить вечно! Не хочу я ещё и этого! Я устала. Сынок, я так устала от этой беспросветной жизни, от этих забот. Я к Мите хочу. Я давно по нему скучаю…
-Я вернулся и отец вернётся. Я с тобой, мама. Я во всём помогу. Теперь ты отдохнёшь.
Старушка не стала спорить и покорно-счастливо кивнула, вновь прижавшись к Нику. Ни на минуту она не усомнилась, что возвращение сына – прихоть Бога, а не того хвостатого. Хвостатому это - ни к чему, это он придумал смерть. Только Бог дарует вечную жизнь. Только Он.
-А Катя? – Немного напряжённо спросил Ник.
-Катя…Катя вышла замуж спустя месяц после твоей аварии. Потом они уехали в Америку. Забегала как-то её мать. Говорила, живут хорошо – с достатком, не ссорятся. Они потом к ней уехали.
-Понятно. Она ни разу не приходила ко мне, ничего на словах не передавала?
-Приходила раз. Вернула твои письма, подарки, кольцо. Ничего не объясняла, а я не спрашивала. Чего тут спрашивать и так было видно: девка не захотела остаться привязанной к инвалиду. Я-то ничего не говорила, но про это весь двор знал – Алька же в больнице работает, нос свой и засунула. Да и соседи, наверное, видели, как тебя на носилках вносили.
-Ладно. Не надо больше.
-Ты её до сих пор любишь.
-Люблю. Но не так, как раньше. Люблю всё то, что она успела дать мне. Это хорошие воспоминания.
-Правильно, это как раз и правильно.
Потом Ник долго рассказывал про всё произошедшее с ним, опуская слишком тягостные моменты и местами приукрашивая события. Мама слушала его, сидя рядом и держа за руку: до сих пор она ни разу его не отпускала, будто боясь, что он исчезнет. Разговор длился до самого вечера. С трудом он уговорил её поужинать. С трудом уложил спать. Его любимая мама!
Ему не составило труда мгновенно определить все неблагополучия, возникшие в её теле: билирубиновые камни, холестериновые бляшки, солевые отложения, деформированные суставы и хрящи, начинающаяся катаракта, песок в почках, не полностью когерентная работа нейронов мозга, нарушенная работа желез эндокринной системы. Куда ни посмотри: старение налицо! Да, она ведь родилась и выросла в обществе, где нормой жизни человека является продолжительность шестьдесят-семьдесят лет. Она видела, впитывала и применяла к себе знание о том, что смерть не минует никого. Программа в её ДНК давно была изменена в соответствии с её мировоззрением: начать стареть и умереть. Ник вздохнул: нет, мама, не для того я спешил к тебе! Он не стал убирать симптомы, а занялся сразу причинами. Сначала наладил утерянную связь между душой и телом, чтобы знания о возможности жить вечно могли беспрепятственно использоваться. Чтобы не возникало противоречий между чувствами и логикой – врождённым и приобретённым. А затем переписал программу ДНК – вечная жизнь.
Незамедлительно начали идти совсем иные процессы: тело радостно отозвалось, выделяя удвоенные, утроенные дозы гормонов, приближая их количество к норме. Тут же завязались зачатки новых зубов. Начал регенерироваться аппендикс, удалённый ещё два десятка лет назад. Ник провёл ладонью по лицу. Как же это абсурдно – лечить человека, не понимая сути происходящих процессов! Врачи решили, что аппендикс – рудиментарный, бесполезный отросток и что надёжнее удалять его сразу у новорождённых, нежели потом оперировать с риском для жизни взрослого человека. Начались повальные вырезания (особенно в Китае). Множество людей наивно доверились науке, отдав малых детей под нож хирурга, даже не потрудившись разобраться в подоплёке возникшего решения!
Но аппендикс – это просто тупик для пищевых отходов, как считают анатомы. Он является регулятором резервной иммунной системы организма, то легко увидеть с помощью внутреннего видения. Без него невозможно эффективно противостоять информационным заболеваниям, каких сейчас, благодаря действиям человечества, большинство. Но даже если размышлять с обывательской точки зрения, то аппендикс очень важен как своеобразное «депо» бифидобактерий. Периодически во время сокращений он выбрасывает в кишечник нужные бактерии и предотвращает дисбактериозы. Дисбактериозы способны сильно подорвать иммунную систему, а значит появится ещё один клиент, сосущий многих мамок: медицину, фармацию, СМИ…Было бы смешно, если не было бы так грустно! Напоминает историю перед первой мировой войной, когда в Европе по рекомендации Мечникова вошли в моду операции по удалению толстой кишки. Типа, ненужное образование – забивается, воспаляется. Вырезать и точка! Увы, пациенты-энтузиасты умирали через год-другой после операции. Ошибка ничему не научила – до сих пор вырезают гланды, миндалины.
Однозначно, медицина – разумная медицина – невозможна без открытого внутреннего видения. Не нужды делать опасные пункции, биопсии, срезы. Лишними оказываются рентген, УЗИ и МРТ. Ответ приходит с помощью самого совершенного прибора в мире – человеческого мозга, который начинает действовать на ином уровне. Спи, мой самый любящий человек! Спи спокойно и доверься открывающемуся!
Ложиться не хотелось. Наоборот, из груди рвалась здоровая, бешеная энергия: столько всего можно сделать, столько чудесного испытать! Как бы опомнившись, он силой мысли внёс себя во все существующие системы и материализовал все необходимые документы. В паспорте указал возраст – тридцать. Теперь ему всегда будет только тридцать. Так ему нравится.
И всё же из головы не выходил вопрос о Кате. Он сконцентрировался и тут же увидел её – голодную, продрогшую, в каких-то лохмотьях идущую по нью-йоркскому вокзалу. Муж выгнал без документов, оформив развод без её согласия, чтобы жениться на богатенькой, страшной, ненасытной дамочке с тремя мостами во рту. Детей – их уже двое - он оставил у себя и не даёт им видеться с матерью. Катя практически не знает английского и трусит обратиться в посольство. Её родители умерли ещё год назад, отравившись неправильно приготовленной рыбой «фугу» во время путешествия по Японии. Вот она - бледная, осунувшаяся, со скорбными складками у рта и глаз, но всё же красивая, бесподобно красивая. Идёт мимо людей, садится на деревянную скамейку, считает мелочь. Краем глаза замечает, что какая-то женщина оставила на минутку рядом с ней свою сумку, подойдя к расписанию. Воровато оглянувшись, она бесшумно хватает эту сумку и исчезает за широкой колонной. Она слышит крики: «полиция! Где полиция?», но идёт нарочито не спеша. Останавливается, лишь зайдя в общественный туалет и закрывшись в кабинке. Дрожа и волнуясь, открывает сумку. Роется. Находит маленький кошелёк – денег в нём нет, только помада, тушь и всякие дамские штучки. В сумке зонтик, блокнот с ручкой, зеркальце, несколько прокладок, платок и ампулы. Что за ампулы? Инсулин. Она стоит, замерев. Она украла ампулы у диабетика. А вдруг та женщина умрёт?! Что делать? Вернуться? Там сейчас везде полиция. Её наверняка сняла какая-нибудь камера. Катя всплакнула – от досады, от обиды, от злости. Взяла платок, положила к себе в карман кошелёк, прокладки и зеркальце. Бросила сумку в урну и, слив воду, вышла.
Ник бессильно сел на кровать: его Катя! Да, она даже не пробовала бороться за него и теперь, чтобы ни произошло, он не сможет её любить как раньше. Но бросить её – тоже выше его сил! Конечно, неспроста с нею всё это приключается: неверные действия налицо. Но так что ж? Он даст ей возможность – от себя, в память о прошлом и в благодарность о прошлом.
В тот момент Катя как раз перебегала улицу в неположенном месте, стремясь успеть в городской парк до закрытия – там были лавочки, на которых можно было переночевать. По мановению злой палочки, каблук её туфли застрял в решётке канализационной системы. Она вынуждена была отскочить, чтобы пропустить какого-то идиота, мчащегося на раскрашенном в ядовитые цвета, ревущем пикапе. Колеса его раздолбанной машины переломали каблук и ступинатор. Катя обула туфля и, вынужденно прихрамывая, поплелась дальше, сдерживая бессильные, затаённые рыдания. Она опоздала.
-Тащи отсюда свой зад, побирушка, - крикнул ей сторож, запирающий ворота. Он презрительно взглянул на неё, собираясь смачно сплюнуть, но неожиданно заметил, что у девицы симпатичная мордашка. – Дурёха, и как ты докатилась до жизни такой?
Он вынул из кармана доллар и протянул ей.
-Сэнкью вери мач - судорожно скомкав бумажку, ответила женщина.
-Ты не местная? Откуда ты?
-Ай донт спикинглиш, сори.
-Я понял. Пойдём. Пойдём, не бойся, глупая. Никто тебя не съест.
Питер вдруг ощутил настоятельную потребность помочь этой заблудшей душе, хотя раньше не делал ничего подобного: он сам был обескуражен, но чувствовал, что иначе нельзя. Он подвёз её на стареньком джипе к дешёвому пансионату, который содержала его давняя знакомая. Они зашли внутрь – в скудно освещённый холл, и Кира увидела ту самую женщину, у которой украла сумку. Та тоже её узнала и возмущённо начала что-то говорить сторожу. Он удивился и разочарованно покачал головой. Наконец, хозяйка окликнула её и дала ключ от номера. Сторож ободряюще кивнул Кате, и она начала подниматься по ступенькам. Ей было страшно и стыдно. Но всё-таки больше стыдно: не верилось, что эти двое собираются вызвать полицейского.
Номер был более, чем скромен: кровать, тумбочка с зеркалом, стул, холодильник, радио и ванная комната. На окнах висели уютные голубые занавески с синими цветочками, на полу – ворсистый зелёный ковёр. Катя стремительно скинула с себя одежду и бросилась под горячий душ. Как давно она не испытывала этого расслабляющего ощущения! Как приятно! О, как же приятно! Не ценят этого, совсем не ценят, те, кто имеет такую возможность!
Искупавшись, она наскоро постирала маленьким мыльцем некоторые свои вещи и, накинув банный халат, упала на постель. Она легла не очень удобно, но шевелиться категорически не хотелось. Как же она соскучилась – по кровати, по одеялу, по тому, что можно не спешить, не бежать, не озираться, а вытянуть ноги, расслабить затёкшую спину и лежать, лежать, лежать…
Впрочем, лежать долго ей на дали: в дверь постучали. Катя испуганно сказала:
-Ес.
Вошли четверо: хозяйка, сторож, мужчина в синем костюме с чёрным дипломатом и девушка, коротко остриженная, импульсивная, истеричная. Она запнулась о ковёр, задела боком тумбочку и, встав напротив со сложенными на талии руками, начала на ломаном русском:
-Добрый вечер. Это мистер Джим Коннорс, он – из комитета по борьбе с…
Дальше Катя не поняла: переводчик в своё время явно прогуливал занятия. Но тут девушка сделала паузу и спросила:
-Скажите, куда вы дели сумку этой женщины? В ней была записка с важной информацией. Это ведь вы её украли?
Джим Коннорс, похоже, не знал, о чём идёт речь. Но знали двое других. Катя приняла беспечный вид и покачала головой: они ничего не смогут ей сделать. Этот мужчина, он теперь во всём разберётся. «Катя, хватит же», - раздался у неё в голове голос погибшего Никиты. Она побелела и, еле ворочая языком, выдавила из себя:
-Я бросила её в общественном туалете недалеко от вокзала. Простите…простите меня! Я хотела есть! Только поесть! – Тут она окончательно разрыдалась, но никто не кинулся её утешать.
Итак, ей помогут – совершенно не заинтересованные коммерчески люди. Спустя четыре месяца она улетит из Америки, ведя за руки своих детей. В России у неё есть двоюродная сестра – не пропадёт.
Уже пристегнувшись, она впервые подумает о том, что, может быть, это Никита для неё постарался – слишком уж удачно всё складывалось! Или ей помогли высшие силы: она всё-таки мать, родила двоих детей. Разве она не заслуживает помощи? «И всё же надо как-нибудь зайти к его матери, - решит Катя, радуясь возникшему, «высокому» стремлению и предчувствуя, что никогда не осуществит его. – Но я слабая, я ничтожная. Я не заслуживаю никакого хорошего отношения от неё».
Никиту она так и не увидит, но поймёт, что его любовь была самой верной, самой настоящей, что такой ей больше никогда не встретить.