(быль осенней ночи)
Piano.
Она с опаской тронула клавиши фортепиано, и худшие опасения подтвердились. Из каждых трёх – звучала только одна, да и то так печально и жалобно, что казалось, вся тоска, сосредоточившись в одном месте, плотно свилась в струны, из которых тщетно пытались извлечь звук намокшие молоточки. Сейчас даже клавесин мог легко составить ему конкуренцию – настолько быстро угасал звук, похожий на коротенький вздох.
Разбухшие от влаги рычаги упёрлись друг в друга боками и ни в какую не хотели сдвигаться с места. Влажная кожа ремешков жалко провисла, потеряв былую упругость. Намокшая стопка нот на крышке фортепиано с каждой минутой становилась всё тяжелей. Не в силах более впитать хотя бы каплю, бумага расползалась на глазах и, разрывая линии нотного стана, обращалась в прах. Монотонность звучания разбавляли падающие с потолка струи воды. И не было им ни конца, ни края…
Forte (двумя днями раньше).
Лёгкое потрескивание, небольшие искры и всполохи за окном были очень похожи на фейерверк и не вызывали беспокойства. Была полночь. Гости разошлись, и она мыла посуду, с улыбкой посматривая на подаренные розы и вспоминая прошедший вечер. Не всегда удавалось так приятно отметить свой день рождения.
Но вдруг за окном полыхнуло особенно ярко, и это уже не напоминало сказочную россыпь огней. Импульсы нехорошего предчувствия пробежали по венам и, покалывая, устремились к сердцу. В ту же минуту дверь содрогнулась от сокрушительных ударов снаружи, и чей-то незнакомый голос крикнул, как выстрелил: Выходите! Горим!
Паники не было. Дом покидали, кто в чём был: жители верхних этажей – в халатах и тапочках, владельцы нижних квартир успели одеться.
Через первую шоковую реакцию все прошли молча. Просто выходили из дома, запрокидывали голову кверху – и больше не могли произнести ни слова. Было холодно, но никто не уходил. Так и стояли с поднятыми лицами, по которым суетливо пробегали отсветы пламени, раздуваемого ветром с молниеносной быстротой. И только когда лопнуло первое стекло и зазвенели посыпавшиеся вниз осколки, толпа отпрянула, издав приглушённый стон.
Всё это как-то мало походило на реальность, сознание не хотело мириться с происходящим. Срабатывала защитная реакция – и всё начинало казаться кошмарным сном, за которым можно понаблюдать со стороны, а потом проснуться – и очутиться в привычной обстановке, с размеренной, худо-бедно налаженной жизнью. Эмчеэсники проверили, все ли вышли, и назад в дом больше никого не пускали.
Огромное мощное пламя вовсю бушевало в мансарде первого подъезда. Казалось, огонь вошёл в раж и, утвердившись в своей силе и безнаказанности, очень скоро продвинулся ещё на один подъезд. Теперь уже горела крыша и верхний, шестой, этаж. Бешеную пляску подхватил ветер, и огонь, словно получив новый импульс, перекинулся дальше.
Старый дом молча терпел испытания, выпавшие на его долю. Он устало прикрыл глазницы, и больше не светилось ни одно из окон, не тронутых пожаром. Вдруг яркая бело-голубая вспышка нервно хлопнула этажом ниже. Газ! Словно зловещий шлейф взвился в чёрном, и без того наполненном бедой, воздухе, заставляя одновременно испытывать страх и поражаться ночному зрелищу. Теперь можно было отчётливо различить, как огонь метался в ещё одной загоревшейся квартире, в ненасытности своей не зная, что поглотить первым.
К этому времени рукава были подсоединены к гидрантам, подняты вверх выдвижные лестницы, и их силуэты, как заломленные в отчаянии руки, рассекали ночное зарево на отдельные маленькие трагедии. Теперь вода мешала единовластию огненной стихии, и от этого пламя, казалось, бушевало с утроенной силой.
Улица в центре города, вдоль которой стоял дом, была плотно забита автомобилями спецназначения. Дежурили кареты скорой помощи, милиция, сотрудники МЧС, разумеется, пожарные, журналисты телевизионных каналов, «Магнолия». Тут же брали показания оперативники, безошибочно определяя среди зевак жителей многострадального дома.
Случайные прохожие делились новостью с друзьями и снимали пожар на телефоны – по понятным причинам никто из жителей этого не делал. Около половины третьего прибыл мэр города…но от этого пожар не стих, ему было наплевать на чины и ранги. Напротив, вроде бы поддавшись на уговоры воды, он стал заметно меньше с фасада. Но это был всего лишь обманный трюк, потому что огонь перекинулся на тыльную сторону здания, где в тот момент не было ни одной(!) пожарной машины.
Словно невиданные горящие птицы, слетали с карниза куски шифера, и, подхваченные ветром, какое-то время парили в воздухе, разнося весть о пожаре как можно дальше. Набравшись опыта и окончательно почувствовав себя хозяином, огонь усиливался и не думал сдаваться.
Крыша окончательно прогорела и рухнула, обвалилась часть внешней стены, покорёжив припаркованные возле дома автомобили. Все стоящие внизу молили только об одном – чтобы огонь не распространился дальше. Тогда никто не думал о том, насколько сильно пострадают квартиры, затопленные водой. Три подъезда были обречены. Но в доме оставалось ещё десять! Причём последний подходил прямо к метро. Пожалуй, Арсенальная площадь не переживала таких катаклизмов лет сто, с момента январского восстания 1918 года.
К середине ночи пожар всё-таки локализовали, а в начале пятого – потушили окончательно.
Форте-пиано или же пиано-форте? Смотря в чём видеть суть этой истории.
Piano.
Утром она уговорила эмчеэсника пропустить её в свою квартиру. Спасатель поднялся первым и, бегло оценив, не рухнут ли перекрытия, дал пять минут на сборы. Что, кроме документов, можно было успеть выловить в затопленной квартире?
Но когда на следующий день разрешили зайти в дом, она оказалась, будто под проливным дождём – с потолка продолжала стекать вода, которой тушили пламя.
Она подошла к пианино и дотронулась до него. О! оно уже даже не плакало – молчало. От обиды, что бросили, от того, что застудило струны-связки, от того, что ему так неуютно, холодно и страшно одному в сырой тёмной квартире… Страдания инструмента передались ей, и она горько заплакала.
Прошло ещё несколько дней. Как могла, она отогревала его, сушила снятые деки, крышку, словом всё, что удалось разобрать. И жизнь потихоньку возвращалась к нему, откликаясь всё бо;льшим количеством звуков онемевшей клавиатуры.
Из всех отключённых коммуникаций первой, по иронии судьбы, вернули в дом воду. Света не было, но она не стала зажигать свечу – обошлась теми скупыми отсветами с заснеженной улицы, которые проникали в уцелевшее окно. Почувствовав тепло человеческих рук, инструмент зазвучал. Сначала скованно и чуть слышно, но всё уверенней с каждым прикосновением. Он торопился, захлёбывался словами-звуками, ему так необходимо было поскорей выговориться и рассказать о случившемся. Западала соль второй октавы – и когда он добирался до неё, вынужденная пауза давала ему возможность вздохнуть перед следующим пассажем.
Шуберт, конечно же, Шуберт! Не огненное форте и пиано воды. А «Мельник и ручей» – потому что именно вода, несмотря на причинённый ущерб, оказалась спасительной влагой, благодаря которой музыка ещё будет звучать в пострадавшем доме.
03.12.2012
Ночью 21 ноября 2012 горел дом в центре Киева.