Отец сергий

Светлана Викарий
       Светлана Викарий

по мотивам Л.Н. Толстого

               
         ОТЕЦ СЕРГИЙ
                одноактная пьеса
                для двух актеров

Человек, Касатский, отец Сергий
Мэри, Маковкина, Марья, Пашенька



Человек: ( Стоит спиной к зрительному залу,  в руке его сверток газеты. )  Ну, ну… Посмотрим, какие новости припасли  для нас, господа газетчики. Не всегда же они лгуны. А новости  - это наипервейшая связь с разумным миром, с теми, кто стремится этот мир понять. Впрочем, принять его весьма трудно. Читаем, толкуем, размышляем, спорим, мечтаем - вот единственное участие, которое мы можем принять в общем движении.
В Европе необыкновенные события. Вместо всех русских литературных изданий, не пора ли выписать  французский журнал «дес  Дедатс»?  А у нас   газеты грозны на политические события, но по большей  части  печатают  местные сплетни. Хотя иногда они  весьма занимательны. Вот-с…
«Командир лейб-эскадрона керасирского полка, князь Степан Касатский, которому все предсказывали блестящую карьеру при императоре Николае,  за месяц до свадьбы с красавицей фрейлиной, пользовавшейся особой милостью императрицы, подал в отставку, разорвал свою связь с невестой, отдал небольшое свое имение сестре и уехал в монастырь, с намерением поступить в него монахом».
 (задумывается) Событие необыкновенное и необъяснимое.   Случилось в  Петербурге, да, в Петербурге.  Касатский Степан.  Красавец, умник. Он привык быть первым во всем. Он хотел быть своим в самых высших кругах общества. Для этого надо было быть флигель-адьютантом или жениться в этом кругу. И он избрал девушку. Придворную. Она была необыкновенно привлекательна,  и вскоре он влюбился в нее. Сначала она была холодна, потом вдруг изменилась. Он был удивлен легкостью,  с какой достиг счастья.
Об этом тоже говорили в свете. Впрочем, вполне банально, в духе времени.
 ( На сцене появляется девушка. Человек разворачивается к ней, он же князь  Касатский)
Касатский: ( восторженно) Мэри! Я только теперь узнал все то счастье, которое может испытывать человек. И это вы, это вы дали мне это!
Невеста: Я давно это знаю. И за то-то и полюбила вас.
( Он целует ее руку)
Касатский: Вы знаете,…ты знаешь, ну все равно…
Невеста: Да, да,- ты,  друг мой, Стива…
Касатский: Я сблизился с тобой не бескорыстно. Я хотел установить связи с светом, но потом… Как ничтожно стало это в сравнении с тобой, когда я узнал тебя…  Мэри, ты не сердишься на меня за это?
Девушка: Совсем нет. Не сержусь.
Касатский: Да вот ты сказала… ты сказала, что полюбила меня, но прости меня. Я верю, но что-то кроме этого есть, что тебя тревожит и мешает. Что это? Скажи мне,  мой ангел…
Невеста: Послушайте… Я не хочу быть  с вами неправдива.
Касатский: Ангел мой!  Вы так возбуждены! Вы здоровы?
Невеста:   Вполне. Я должна сказать все. Вы спрашиваете -  что? То,  что я любила. Вы хотите знать кого? Да, его, государя.
Касатский: Мы все любим его! Я воображаю, ты  в институте среди таких же влюбленных в императора, восторженных  барышень высшего света… У каждой из вас  в сердце любовь к нему.
Невеста: Нет.  Это было увлеченье, но потом прошло. Но я должна сказать… Я должна.
Касатский: Ну, так что же? И я люблю  его страстно. Я вам расскажу. О своей любви к нему. Император,  всегда окруженный кадетами,  знал все наши забавы. И мои,  в том числе.  Знал мою вспыльчивость…  У меня в детстве  было удивительное увлечение. Я собирал  коллекцию  минералов.  Она была мне очень дорога.  И однажды, мой товарищ кадет стал трунить надо мною и моей коллекцией.  Я вспылил… Знайте же, знайте это мое качество.  Через месяц мы станем муж и жена.   Я  желаю, желаю страстно счастья с вами!
Девушка: Продолжайте.
Касатский: Так вот,  я едва не выкинул его из окна. А другой раз я бросился на офицера и ударял, ударял его за то, что тот отрекся  от своих слов и был  не правдив.
Невеста: Я тоже не хочу быть неправдивой.
Касатский: Ангел мой, Мэри! Вы – не правдивы?  Это вздор! Это каприз ребенка! Слушайте далее… Император, он часто приезжал к нам в корпус - входил бодрым шагом,- это выпяченная грудь,  горбатый нос над усами и подрезанные бакенбарды… Всегда в военном сюртуке и могучим голосом своим…Однажды  после последней моей истории с офицером, он близко подошел ко мне, и нахмурившись, погрозил пальцем… И сказал: «Знайте, что все мне известно. Но некоторые вещи я не хочу знать. Но они здесь». И он показал рукой на сердце. Я был весьма  тронут, и дал обет  служить любимому царю всеми силами.
Невеста: Нет, я не просто.
Касатский: И мне всегда хотелось показать ему беспредельную преданность, пожертвовать этому человеку всем собой. Влюбленный восторг к Николаю Павловичу был  и остается  силен во мне и поныне…
Невеста: Я не просто, не просто была влюблена в него!
Касатский: ( догадавшись) Мэри!  Как? Вы отдались ему? Любовницей?
Невеста: Боже мой, что я сделала, Стива! ( Делает жест к нему)
Касатский: Не трогайте, не трогайте меня!  Вы стали его любовницей! О, как больно! Если бы вы не были женщиной! (Он поднял над ней кулак, замахнулся.)
Невеста: Гордец! Зачем я?.. Вы ничего не понимаете,  Стива!… Вы меня не понимаете!
Касатский: Я поставил его на пьедестал! Я готов был пожертвовать ему жизнь! А он… он состоит из плоти! Из  грешной  плоти!

          Девушка убегает
                Вторая сцена
Келья в Тамбинской пустыне разделена надвое. Ниша для спальни с соломенным матрацем. Стол и полка с иконами и книгами.  Печка. Во второй половине чурбан с вогнанным в него топором, россыпь  дров на полу.
Касатский:  ( сидит на одре) Гордец! Старец пеняет мне - гордец! Еще не потухла в тебе гордость светская,  чадо Сергий. Живи по-прежнему и покорись. Скучно! Скучно! Я не в божьей власти, а в чьей-то чужой. И работа не в спасенье. А между тем 7 лет жизни прошло, и как ужасно это,  ужасно, когда молишься телом, а не душой. Кладешь поклоны, а душа пуста. Я живу не по своей воле, а по воле старца. Но где же великое утешение и подъем душевный?  А  я ведь знал его! Знал!..  Почему он был, а потом уходил. Но снова возвращался. О, Господи всемогущий, спаси и сохрани… Это пройдет, ослабеет и снова я испытаю восторг, умиление…
И соблазн женский  не станет больше мучать, и  утишится плоть, подлая  моя плоть.  Да неужели правда, как я читал в житиях,  что дьявол принимает вид женщины?
Как это случилось? Разве я не простил Мэри, которая давно вышла замуж. Она стала мужу хорошей покаявшейся женой. И  верно,  муж  ее имеет важное положение в свете.  Они выезжают на балы, смеются шуткам, дамы обсуждают наряды друг друга.   А муж ее упрачивает свое положение в карьере. И дети их подросли, и за обедом говорят по- французски.
А я не смог остаться с Этим навсегда.  Как она посмотрела на меня, когда я поднял на нее руку! Какие у нее были глаза!     Я так явственно помню их болезненный свет, свет… раскаянья…  Она любила меня, искренне, так же как я ее. И потому хотела быть правдива.
 Что говорило тогда во мне?  Гордость и желание первенства. Разочарование в Мэри, оскорбление было так сильно, что привело к отчаянью, а отчаянье… куда приводит людей отчаянье? К Богу. К детской вере.  Я поступил в монахи, я всем показал… о гордыня моя, что презираю все то, что казалось важным другим и мне самому.
Затворничества  душа возжаждала, уединения. Уединением  смирить гордыню. Господи, возьми, возьми меня! ( перекрестился, лег) Так в детстве я засыпал с доброй  моей матушкой, которая держала меня за руку.  Матушка опочила. Царствие небесное.   Сестра одна есть где-то в том мире,  которого я бежал.  Я знаю, она понимает меня одна, голубка. Понимает, и молится за меня, за мое спасенье. Где-то еще есть Пашенька, глупая, смешная девочка, над которой мы так дружно смеялись в детстве. И никого больше! Никого!
 Неужто  сей одр  мне гроб будет? Как стал он отцу Иллариону.  Но он-то с верой в душе  жил в этом затворе. Других я обману, но не себя и не бога. Не величественный я человек, а жалкий. Смешной. Верую, господи, помоги моему безверию!

« Господи, дай мне с душевным спокойствием встретить все, что принесет мне наступающий день. Господи, дай мне вполне отдаться  твоей воле святой. Господи, на всякий час этого дня во всем наставь и поддержи меня. Господи, какие бы я не получил известия в течение этого дня, научи принять их со спокойной душой и твердым убеждением, что на все есть твоя святая воля.
Господи, открой мне волю твою святую для меня окружающих меня. Господи, во всех моих словах и помышлениях сам руководи моими мыслями и чувствами. Господи, во всех непредвиденных случаях не дай мне забыть, что все ниспослано тобой. Господи дай мне силу перенести утомление наступающего дня и события в течение дня.
Раздается и постепенно  стихает   далекий  звон бубенцов. 
Господи, руководи  Сам  моею волею и научи меня молиться, надеяться, верить, любить, терпеть и прощать. Господи, не дай меня на произвол врагам моим, но ради имени твоего святого, Сам веди и управляй мною. Господи просвети мой ум и сердце мое для разумения твоих вечных и неизменных законов, управляющих миром, чтобы я грешный раб твой мог правильно служить тебе….»
Раздается  сначала  тихий, потом все более требовательный стук в окошко кельи.
Маковкина: Пустите. Ради Христа…
Касатский: Да воскреснет бог, и расточатся врази…
           Подходит к окошку.
Маковкина: Да я не дьявол…Я не дьявол, я просто грешная женщина, заблудилась - не в переносном, а в прямом смысле ( она засмеялась) замерзла и прошу приюта…
Касатский: Кто вы? Зачем вы?
Маковкина: Да отоприте же… Я замерзла. Говорю вам,  заблудилась…
Касатский: Но ведь я монах, отшельник.
Маковкина: Ну, так и отоприте… А то хотите, чтоб я замерзла под окном, пока вы будет молиться.
Касатски: Да как вы…
Маковкина: Не съем же я вас. Ради бога, пустите. Я озябла, наконец.
Он отошел от окна, глянул на икону.
Касатский: Господи, помоги мне.. ( отворяя двери)
Маковкина:  (в белой шубе) Ай! Я в лужу ногой попала.  Да что вы, пустите же! Я вся измокла. Я замерзла. Вы об спасении души думаете, а я замерзла.
Касатский: Ах, извините! (Берет из рук ее шубу, он как бы возвращается издалека в ту светскость.)
Маковскина ( в сторону) А он еще не так страшен… Говорят,  был весьма красив.( ему)  Ничего, ничего, вы простите меня. Я бы никогда не решилась. Но такой особенный случай. Масленица. Сегодня необыкновенно весело. Чучело  Масленицы сжигали. Блины с икрой ели.  Вино пили, на тройках катались.  Народ веселился, радовался. А  вы всегда один …Здесь…
(оглядывается) Право, мне у вас нравится.  Нравится эта Тамбинская пустынь. Этот затвор. Благолепие. Тишина. Мне иногда сердце щемит так, что я сама себя не понимаю. Скучно. Все одно и тоже, и все гадкое, красные, глянцевитые лица с запахом вина и табаку, те же речи, те же мысли, и все  вертится около самой гадости. И все они довольны и уверены, что так надо, и могут так продолжать жить до смерти. Я не могу. Мне скучно. Мне нужно что-нибудь такое, чтобы все это расстроило, перевернуло. Вон одни в Саратове,  компанией поехали и замерзли зимой. Я думала. Как они себя вели перед смертью? Каждый за себя? Да, я тоже подло  вела себя. Часто. Вы этого не понимаете?
Касатский: Пожалуйста… Господи Иисусе, помилуй мя грешного. Пожалуйста.
Маковкина: Простите меня,  я нарушила ваше уединение. Но видите,  в каком я положении. Произошло это от того, что мы из города поехали кататься,  и я побилась об заклад, что уйду одна от Воробьевки до города, но тут сбилась с дороги, слякоть, и вот если бы не набрела на вашу келью…
Касатский: Я пройду сюда, а вы располагайтесь. ( Он уходит за загородку посредине которой стоит чурбан с  воткнутым  в него топором.) Боже мой! Боже мой! За что не даешь ты мне веры!  Эта женщина-исчадие ада! Она так кокетлива, так обворожительна!  Словно господь вложил в нее силу не одной, а десяти женщин сразу!  Она вызывает похоть… подлая,  подлая,  плоть… прельщает голосом, жестами своими. Похоть, да, с нею боролись святой Антоний и другие.  И побеждали!  Но вера. Они имели ее, а у меня вот минуты, часы, дни, когда нет ее. Зачем весь мир, вся прелесть его, если он греховен и надо отречься от него?  Господи! Зачем ты сделал этот жестокий  соблазн?
Маковкина:  (Села на его одр и стала разуваться)  Прямо хлюпает в ботинке.  Отец Сергий! Отец Сергий! Так ведь вас звать?
Касатский: Что вам надо?
Маковкина: Вы,  пожалуйста, простите меня, что я нарушила ваше уединение. Но… Я вам расскажу,  но я не могла иначе. Я бы прямо заболела. Да и теперь я не знаю. Я вся мокрая, ноги как лед. Лужа у вас под дверью.
Касатский: Простите меня, я ничем не могу послужить.
Маковкина: Я бы ни за что не потревожила вас. Только до рассвета.
 Вы не войдете сюда? А то мне надо раздеться, чтобы высушиться.  Эти глаза. И это простое, благородное лицо. Страстное лицо! Нет, нас женщин не обманешь! Еще когда он придвинул лицо к стеклу и увидел меня, и понял, и узнал. В глазах его блеснуло и припечаталось. Он полюбил, пожелал меня. Да, пожелал. Не входите. Отец Сергий! Не откликается. Он обо мне думает.( Сняв ботинки, она начала раздеваться, снимать свои юбки.) Так же как я об нем. С тем же чувством думает о моих ногах. И ведь никто, никогда не узнал бы…. Это пустыня, эта тишина...Он проводит здесь свою жизнь. Зачем? Кто заставляет его это делать? Бежать людей?  И что он способен понять в этом одиночестве? Один Господь знает.
( Она смотрит на часы на цепочке, висящие  на шее.) Два часа ночи.  Моя веселая я компания должна подъехать около трех. Осталось не больше часа. Что же я так просижу одна. Что за вздор! Не хочу я. Сейчас позову его. Отец Сергий! Отец Сергий! Князь Касатский! Послушайте, это жестоко. Я бы не знала вас. Если бы мне не нужно было. Я больна.  Я не знаю, что со мною. Ох!... Послушайте, помогите мне. ( Она расстегнула платье, обнажив грудь, закинула обнаженные руки.) Послушайте, это бесчеловечно, я  ведь могу умереть.
Касатский:  Блудница! Да, я пойду. Но так как делал тот отец, который накладывал одну руку на блудницу, а другую клал в жаровню.
Маковкина: Ради Бога, подите  же ко мне! Я умираю!
Касатский: Так это мне погибнуть! Сейчас я приду к вам! Сейчас!  Господи, помоги мне!  Я состою из плоти, как Он. Как все.  Моя святость - лишь моя гордыня. ( Взял топор, положил руку на чурбан, палец отскочил, он  завернул руку в рясу. Вошел к ней.)  Что вам?
Маковкина: Да мне было больно… я простудилась.. я ...я… Отец Сергий…
Касатский: Милая сестра, за что ты хотела погубить свою бессмертную душу? Соблазны должны войти в мир, но горе тому через кого соблазн входит… Молись, чтобы бог простил нас.
Маковкина: Что вы сделали с рукой? Простите меня. Чем выкуплю я грех свой?
Касатский: Уйди.
Маковкина: Дайте, я перевяжу вам рану.
Касатский: Уйди отсюда.
 С подворья послушался звон бубенцов, она кинулась торопливо одеваться.
Маковкина: Отец Сергий. Простите меня.
Касатский: Уйди, бог простит.
Маковкина: Отец Сергий,  я переменю свою жизнь. Не оставляйте меня.
Касатский: Уйди.
Маковкина: Простите и благословите меня. ( Она становится перед ним на колени.)
Касатский: Во имя отца и сына и святого духа. Уйди.
 Она зарыдала, выбежала из двери  вон - за ней послышались голоса:
-Ну, проиграл, проиграл вам, обворожительная!  Всемогущая!  Делать нечего! Я обещал, если вы ночуете у него, просите, что угодно!
Маковкина: Оставьте меня!
На одре Касатского остается белоснежный шарф Маковкиной.




                Сцена третья
                (Та же келья  Касатского)
Касатский:   (держит в  руках шарф женщины ) Каждый день все больше и больше приходит людей, и нет времени на духовное укрепление и молитву. Что я делаю? Как я живу? Я делаю не для  Бога, а для людей. Народ считает, что я исцеляю болезных.
После исцеления того мальчика, это паломничество не прекращается. Неужто это правда? Себе не верю. Значит, и ему не верю.
Голоса:
-Батюшка, только бы на личико его взглянуть.
-Я те, взгляну, куда лезешь!
-Сколь же можно усовещать вас! Рады доконать человека. У вас жалости ведь нет, они только себя помнят. Нельзя, сказано. Идите. Отдыхает батюшка, святой человек. Ждут все, и я жду со дщерью болящей.
-Что ж она очень слаба?
-Нет, слабости особой не имеет,  и корпусна, только нерастениха, как доктор сказывал. Если б нынче приказал  отец Сергий привести ее, я бы духом слетал. Отец святой оживит сердце родителя, восстановит род его молитвами своими.
Касатский: Господи, Иисусе, сын божий, помилуй нас. А соловьи как заливаются.  Да есть ли что? Я стучусь у запертого снаружи дома. Замок на двери. Замок в Божий дом - это соловьи, эти  жуки, природа. Они не пускают меня. ( Он позвонил в колокольчик). Пускай купец  дщерь болящую приведет! Господи, неужели я так низко пал. Почему меня  интересует эта купцова  дочь? Почему я хочу знать - красива ли она? Имеет ли она женскую прелесть? ( Прячет белый шарф)
Входит девушка, оглядывается, видно, что она ведет себя странно.
Девушка: ( плаксиво)  Я к папаше хочу.
Касатский: Не бойся. Что у тебя болит?
Девушка: Все у меня болит. Сама не знаю.
Касатский: Ты будешь здорова. Молись.
Девушка: Что молиться,  я молилась. Ничего не помогает.
Касатский: Я знаю, отец возил тебя к докторам.
Девушка: Возил. Много возил. Только болит все.
Касатский:  Пройдет. Коли верить будешь и молиться.
Девушка:  Вот вы помолитесь.
Касатский: Я помолюсь…
Девушка:   И руки на меня наложите. Я во сне вас видала.
Касатский: Как видала? Меня? Отчего меня?
Девушка: Видала… Точно вас.
Касатский: « Милосердный Боже, отче, сыне и Святый Душе, в неразделенной троице поклоняемый и славимый, призри благоутробно на рабу твою… Как звать тебя?
Девушка: Марья. А что?
Касатский:  …рабу твою Марью, болезнью одержимой. Отпусти ей все прегрешения, подай ей  исцеление от болезней, возврати ей здравие и силы телесные, подай ей долгоденствование и благоденствованное житие, мирные твои и премирные блага, чтобы она…
Девушка: А я видела.  (кокетливо) Во сне. Точно вас. ( она берет его руку и целует ) Что вы вот так ручку наложили мне на грудь. Вот сюда. (Потом одной рукой обвивает его за пояс и прижимает к себе.)
Касатский: Что ты? Что ты? …чтобы она… вместе с ними приносила благодарные мольбы тебе, всещедрому Богу и создателю моему…
Марья! Да ты дьявол!
Девушка: Ну, авось ничего. ( Она ведет  его к одру,  раздевается)
( затемнение)
Девушка раздета, спит - рассвет. Он встает, идет на вторую половину кельи, там чурбан с топором. Берет топор.
Касатский:    Искусительница. Слабоумная и чувственная. Неужели это было со мной? Отец придет. Она расскажет. Блудница. Она расскажет. Да что же я сделаю! Нет бога. Как покончить? Повеситься? На кушаке, на суку в лесу. В реку броситься. Молиться некому! Четыре года я не выходил отсюда! Зачем? Почему? Четыре года не видел,  как течет вода. Она совсем рядом. Река, жуки, природа, соловьи…
  Положил топор. Взял ножницы, срезал бороду, обстриг волосы и вышел из кельи решительным шагом.

 Сцена четвертая в доме  Прасковьи Михайловны
Пашенька замешивает тесто, разговаривает сама с собой.
Пашенька: Все бы неплохо. В этом уездном городке, как и в другом можно жить. Живут же другие. Таких городков по России не счесть.   Если б зять мой чиновник был не на последнем месте! А пятеро внучат!  Накормить, одеть всех… А еще лекарства…  И сам больной.  Место хорошее - вот что спасет и жизнь нашу и душу. ( пробует тесто) Этот хлеб с изюмом не всегда мне удается.  А здесь и изюму хорошего не достанешь.  А ведь как делал его крепостной  повар  в доме папаши! А дочка гневается на мужа. А что на него гневаться - он слабое существо. Упреки жены здесь не помогут. Пятеро детей. Если бы не уроки купцовым дочкам, чем бы кормились? Старшенькому  в осень пальто бы справить. Себе-то я дошку в зиму подлатаю и хватит. (За окном возникает шум, она выглядывает в окно.) Странник какой-то. Где же кошелек, пять копеек подать. Да нет же у меня пяти копеек, а гривенника жалко. ( Раздумывает, ищет кошелек. Достает деньги. Там только гривенник.)  Может,  ломоть хлеба подать?
 Раздается звон входного колокольчика.
Пашенька: Входите, батюшка. Не взыщите. ( Подавая ему гривенник и ломоть.) Может,  поесть хотите?
Касатский: Триста верст прошел Христовым именем. Оборвался. Пашенька! Я к тебе пришел. Прими меня.
Пашенька: Да не может быть! Степа! Отец Сергий!  Отец Сергий!
Касатский: Да он самый! Только не Сергий. Не отец Сергий, а великий грешник Степан Касатский, погибший, великий грешник. Прими, помоги мне.
Пашенька: ( суетясь) Да не может быть, да как же вы это так смирились!
 Сядьте сюда, сейчас. Боже мой, боже мой, как смирился, батюшка. Какая слава и вдруг так… вот тут отдохните. А я намедни, как  раз   вспоминала детство. У вашей матушки в деревне. И себя девочкой.
Касатский: Мы виделись, как раз перед поступлением моим в монахи. Помнишь?
Пашенька:  А как же! Я все помню. Как легко ты сменил мундир на монашескую рясу.
Касатский: Мы жестоки были.  Прости.  Это было жестоко оставить   одинокими в миру матушку и сестру…
Пашенька: Бог давно просил тебя, Стива…
Касатский: Помнишь, в деревне, летом… как заставляли тебя показывать, как ты умеешь плавать. На полу. А ты  ложилась на пол и руками смешно так  размахивала  и показывала на сухом. Прости…
Пашенька: И все мои кузены хохотали и делали дурой меня. Жалкая я была. Такая жалкая, что не забыть никогда. Ну, да  все это в прошлом.
Касатский: Я улыбку твою помню, -  добрую, покорную.
        Раздается звонок в дверь.
Пашенька:  А мне идти надо. Ты, Стива, отдыхай. Уроки у меня тут, совестно и говорить - музыке учу. Купецких дочек.
Касатский:  Музыке - это хорошо. Только одно, Прасковья Михайловна, я ведь к вам за делом пришел. Когда я  могу поговорить с вами?
Пашенька: За счастье почту,  отец Сергий. Вечером можно?
Касатский: Можно, только одна просьба, не говори обо мне, кто я. Я только тебе  открылся. Никто не знает,  куда я ушел из Тамбиной пустыни. Так надо.
Звучит музыка. Прекрасная музыка  набирает силу, и вдруг резко останавливается. Слышны реплики Пашеньки.
-Катенька, от этой музыки дух воспаряет…А ты скучаешь. Я вот тебе говорю. А ты скучаешь.
-Лучше, куда лучше!
- Играть надо так, как будто ты больше никогда не сядешь за фортепьяно.  Всегда как последний раз.  Поняла? Ты - умница.
                Пашенька возвращается.
Касатский: Что же ты раньше пришла обещанного? Теперь можно поговорить?
Пашенька:  Да один урок уж пропущу. Отправила уже. Вот супу принесла с кашей. (Касатский ест.) И за что мне такое счастье, что такой посетитель? Я мечтала съездить к вам… в пустынь,  писала  тебе  о нашем худом житье, о зяте -неврастенике и пятерых внуках…
Касатский: Я не получал письма…
Пашенька: И вдруг такое счастье!..
Касатский:  ( отодвигая еду)  Пашенька, слова,  которые я тебе скажу сейчас, прими как исповедь, как слова, которые я в смертный час говорю перед богом. ( Пашенька крестится, отшатывается от Касатского) Пашенька. Я не святой человек. Даже не простой, рядовой человек. Я - грешник, грязный. Гадкий, заблудший, гордый грешник, хуже не знаю, всех ли? Но хуже самых худых людей.
Пашенька: Стива! Может, ты преувеличиваешь?
Касатский: Нет, Пашенька. Я -  блудник, я -  убийца,  я-  богохульник и обманщик.
Пашенька: Боже мой! Что это? Как это?  ( понимающе кивает) В своей гордости ты думал вырваться из законов общего? Ты захотел установить высоту,  с которой мог сверху вниз смотреть на тех людей… которым ты прежде завидовал.
Касатский:  Истинно ты говоришь, Пашенька. Но надо жить. И я, который думал, что все знаю. Который учил других, как жить - я ничего не знаю, и я тебя прошу научить.
Пашенька: Что ты, Стива. Ты смеешься. За что вы всегда смеетесь надо мной?!
Касатский: Ну, хорошо, я смеюсь. Только скажи мне, как ты живешь и как прожила жизнь?
Пашенька: Я? Да я прожила самую гадкую, скверную жизнь, и теперь бог наказывает меня, и поделом. И живу я так дурно, так дурно…
Касатский: Веками бьются и трудятся люди, чтобы отодвинуть к одной стороне благо, а к другой не благо. Проходят века, и что бы ни прикинул человеческий   беспристрастный ум на весы доброго и злого - весы не колеблются, и на каждой стороне столько же блага сколько и не блага.
 А ты говоришь, дурно? Как же ты вышла замуж? Как жила с мужем, дорогая моя кузина?
Пашенька: Все было дурно. Вышла - влюбилась самым гадким манером. Папаша не желал этого. Я ни на что не посмотрела- вышла. И замужем, вместо того, чтобы помогать мужу, я мучила его ревностью, которую не смогла в себе победить.
Касатский: Он пил. Я слышал.
Пашенька: Но я -то не могла успокоить его! Упрекала его. А ведь это болезнь. Он не смог удержаться, а я теперь вспоминаю, как не давала ему успокоения. И у нас были ужасные сцены.
Касатский: Но он бил тебя.
Пашенька: Бил. Бил и поделом  мне. А худо-то стало, когда я осталась с двумя детьми и без всяких средств.
Касатский: Да ведь у вас было именье.
Пашенька: Это еще при Васе мы продали все…. Прожили. Надо было жить, а  я ничего не умела, как все мы, барышни. Но я особенно плоха, беспомощна была. Так проживали последнее, я учила детей - сама немножко подучилась. А тут Митя заболел уже в четвертом классе, и бог взял его. Манечка выросла и  полюбила Ваню- зятя. И что ж он хороший, но только несчастный. Он больной.
Голос женский:  Мамаша, возьмите Мишу, не могу я разорваться!
Пашенька вышла в дверь и тотчас же вернулась.
Пашенька:  Погладила его по головке. Он и уснул. Мишенька, славный мальчик.  Да так на чем я остановилась? Ну,  вот что было у него место тут хорошее - и начальник такой милый, но Ваня не мог…характер у него особенный… и вышел в отставку.
Касатский:  Так что же характер или он болен?
Пашенька: Неврастенией.
Касатский: Неврастения.   Болезнь века.
Пашенька: Это ужасная болезнь.  Доктора говорят, развивается после длительных неприятностей. Нервные спазмы. По ничтожным поводам, вздрагивания и испуг…Бедный… Мы советовались. Но надо было ехать лечиться. На воды, за границу.  Но средств нет. Но я все надеюсь, что так пройдет. Особенных болей у него нет, но…страдает…душевно.
Голос зятя: Мамаша! Не дозовешься никого… Что за день такой!
Пашенька: Он еще не обедал. Он не сможет с нами. Нервничает очень.
Она вышла и  вскоре опять вернулась.
Пашенька: Вот так и живу. И все жалуемся, и все недовольны, а,  слава богу, внуки все славные, здоровые, и жить еще можно. Да что про меня говорить.
Касатский: Ну, чем же вы живете?
Пашенька: Немножко я зарабатываю. Вот я скучала музыкой, а теперь она мне пригодилась.  Когда я играю, веришь ли,  в моей душе распускается благоухающий цветок. Вместо усталости, рассеянья, равнодушия ко всему на свете, которые я испытывала за минуту перед этим - я начинаю чувствовать полноту любви, полноту надежды и беспричинную радость жизни. Чего хотеть? Чего желать? Со  всех сторон обступает тебя радость жизни… Появляются силы, все твое,  все благо… А что еще надо, Стива?
Касатский: Сколько же платят?
Пашенька: Платят и рубль, и пятьдесят копеек, есть и тридцать копеек. Они все такие добрые ко мне. До шести рублей порой  имею.
Касатский: И что же, успехи в музыке делают?
Пашенька: Делают и успехи. Одна славная девочка есть, мясника дочь. Добрая, хорошая девочка.
Касатский: А могло  ли быть все по -другому?
Пашенька:  Могло. Стива, могло. Вот если бы я была порядочная женщина, то,  разумеется, по папашиным связям, я могла бы найти место зятю. А то я ничего не умела и вот довела их всех до этого.
Касатский: Да, да… Ну, а как ты, Пашенька, в церковной жизни участвуешь?
Пашенька: Ах, не говори, уж так дурно, так  запустила. С детьми говею и бываю в церкви, а то по месяцам не  бываю. Детей посылаю.
Касатский:  А отчего ж не бываешь?
Пашенька: Да правду сказать… оборванной идти совестно перед дочерью и внучатами, а новенького нет. Да  и просто ленюсь.
Касатский: Ну, а дома молишься?
Пашенька: Молюсь, да что молитва, так машинально. Стою, крещусь, кланяюсь и борюсь, отдаваясь  холодному рассуждению. Вот и получается, что  мольба это состояние борения с самим собой. А мне некогда. На мне дом, дети. Знаю, что не так надо, скверно это,  да нет настоящего чувства.
( показывает на сердце) Только и есть, что знаешь что здесь…
Касатский: Да, да, так, так… ты живешь для бога, воображая, что живешь для людей. А я жил для людей под предлогом Бога. Ты не думаешь о награде, а я думал…Пашенька, ты именно то, что я должен быть и чем я не был. Чашка воды, поданная без мысли о награде дороже облагоденствованных мною людей.
Пашенька: Стива! Но ведь была хоть  доля   для искреннего желания служить богу!
Касатский: Да, но все было загажено, поросло славой людской.  Я стал средством привлечения посетителей и жертвователей к монастырю. И это скверно.  Скверно. Мне создавали условия. Только бы я не лишал своего благословления, для моего удобства устраивали дни и место, огороженное перилами, устроили приемную для мужчин, чтобы меня не сбивали с ног. И тем больше я чувствовал ослабление,  потухание божественного света истины во мне. Я делаю для людей, не для бога. Этот вопрос постоянно мучил меня.  А те,  кто должны были беречь  эту истину во мне - не берегли, видели в этом  свою корысть.  Я ушел от мира, чтобы не подвергаться соблазнам, а соблазны преследовали меня. И слава эта преследовала. Я всем пренебрег для него, для Бога, а меня показывали в келье моей, как зверя. Нет Бога для того кто жил как я, для славы людской. Что ж, буду искать его.
Пашенька: Ах, Стива, Стива! У кого так велик ум обнять все факты и взвесить их? И кто определит мне, что такое свобода, что такое деспотизм, что такое варварство? И где границы одного и другого? Цивилизация – благо, варварство- зло. Свобода благо, неволя – зло. Вот это-то воображаемое знание уничтожает все природное блаженнейшие первобытные потребности добра в человеческой натуре. И как же ему бога-то в себе найти?
Голос зятя: Мамаша! Скоро ли будут подавать чай? Не дозовешься никого! На часах пять…
Пашенька: Да, да... Сейчас,  сейчас!.. Я скоро. 
  Она убегает. Касатский вздохнув, начинает собираться, тяжело надевает свою суму на плечи.
Пашенька:  ( вернувшись)  Ты уходишь? Не жалко тебе?
Касатский: Когда человек уходит, ему ничего не жалко. Да и чем я владел?
Пашенька: Я им не сказала, кто ты, а только сказала, что странник из благородных и что я знала. Пойдем  сначала в столовую, к чаю…
Касатский: Нет…
Пашенька: Ну, я сюда принесу.
Касатский: Нет, ничего не надо.  Спаси тебя бог, Пашенька. Я пойду.   Долгий у меня путь.
Пашенька: Кротостью победишься, Стива, родной… И понемногу Бог проявится в тебе, когда ты, странствуя…вон сколько таких странников по Руси ходит, Стива! Смиренно принимают подаяние.
Касатский: И я приму.  Если жалеешь меня, не говори никому, что видела. Богом живым заклинаю тебя: не говори никому.  Я только странник. Спасибо  тебе. Я бы поклонился тебе в ноги, да знаю, что это смутит тебя. Спасибо, прости Христа ради.
 Пашенька: Благослови и ты меня.
Касатский: Бог благословит. Я не могу. Права лишен.  Прости Христа ради.
 Уходит.
Пашенька:  ( устало усаживаясь) Зачем он приходил ко мне?  Хотел, чтоб его кто-то пожалел, да, да… обласкал и утешил, как ласкают детей.  Бедный, бедный Стива! Ежели бы человек только  выучился не судить  и не мыслить резко  и положительно и не давать вопросы на ответы, данные ему только для того, чтобы они вечно оставались только вопросами! Если бы только он понял что всякая мысль и ложна и справедлива одновременно! Ложна односторонностью, по невозможности человека объять всей истины и справедлива по выражению одной стороны человеческих стремлений. Провели  воображаемые черты и ждут, что море разделится. Точно нет других мильона подразделений в этом бесконечно перемешанном хаосе добра и зла.
Она становится на колени перед образом. Начинает молиться.
«Пресвятая матушка Богородица.  Помоги и защити  Стиву, поставь его на путь  истинный, верный.  Утешь его разбитое сердце и душу честную сотвори в нем и дух правды обнови. Одень светом любви, как ризою, накрой облаком защитным от нечестивцев. Помилуй его грешного за величайшие   согрешения, которые совершал он косвенно, отчаявшись… За все его пороки явные и неявные, прошу за него прощения, пресвятая матушка.  Как потухают и блекнут на небосклоне твои зори дневные и ночные,  так потуши в нем все  печали и   страхи …
Голос:  Мамаша, ну  что же вас искать сегодня целый  день надо?
Пресвятая Богородица всесильным заступничеством своим помоги мне умолить Сына Твоего, Бога моего об исцелении Раба Божия Степана. Все святые и Ангелы Господни, молите Бога о больном рабе его Степане Касатском… нет больше слов у меня, только сердце болящее  углем горит». ( Уходит)