Представление началось. И теперь, когда оба мужчины уселись, музыка, словно расплавленный свинец, стала медленно обволакивать тело каждого, заливать голову, руки и ноги, застывать, делая из зрителей неподвижные статуэтки, чтобы их взгляды оставались прикованными к сцене, а чувства клокотали внутри, не вырываясь наружу. Всё, что последует дальше, будет сопроваждаться немым восторгом и бесчисленным множеством молчаливых мыслей. Планомерно и незаметно. Гениальный ход, не правда ли?
Другая вселенная, ещё более интересная и уникальная, чем что бы то ни было на этом свете представляется перед свинцовыми лицами горящих изнутри статуэток, и как же чудесно, как прекрасно видеть другую жизнь, утрированность которой наполняет душу трепещущим благоговением. Энергия, заключающаяся в любых предложениях и желаниях, разносится по огромному залу, и абсолютно каждый может её потрогать, вдохнуть или отвернуться, считая её слишком заряженной; смыслы, которые имеет эта энергия, являются ступенями в никуда, а толкования всего-навсего окрашивают бесконечность в чёрный или белый цвет. Ничто здесь не находится в избытке, ничто не пребывает в недостатке. Гармония, поющая то грозным и злым, то ласковым и беззаботным голосом пресыщает существо каждого, но любое пресыщение имеет степень. Первый мужчина старается осмыслить каждое озарение, второй же – беспробудно спит.
Вакханалия беспардонной гениальности и бестолковой тупости брызгает своими голубыми и серыми красками на свинцовые лица статуэток, и нет в этом ничего омерзительного, и даже прекрасного. Ни один из зрителей никогда не задумывается над тем, что происходит там, по ту сторону игры: каждый из них всецело объят настоящим моментом, каждый думает о своём мнении, но когда наступает окончание, свинцовый слой трескается, и большинство мыслей безвозвратно исчезает, как исчезает и зерно понимания.