Всем! Всем! Всем! Тем, кто меня читает. Целенаправленно или по чистой случайности.
Автор сим извещает, что им опубликованы бумажные версии двух новых книг. Их можно приобрести на:
"Без дна" (Авантюрный роман на фоне взбаламученного социума)
http://knigi-market.ru/2355/
"Трудное бабье счастье" (Роман о судьбе)
http://knigi-market.ru/2899/
Милости просим.
Повесть
1.
Вторая половина дня у Вероники Георгиевны обещала быть крайне насыщенной. Сначала выбрать подарок для одной из сотрудниц (день рожденья). Далее заехать в банк, снять со счета солидную сумму денег (двадцать одну тысячу долларов): первый взнос за приглянувшуюся ей двухкомнатную квартиру на набережной Макарова. Из банка к себе в офис, чтобы отметить день рожденья. Потом совершить поездку на Коломяжское шоссе, там проживают продавцы квартиры, и передать им из рук в руки обналиченное в банке (таково непреложное условие недоверчивых хозяев). И только потом она сможет вернуться к себе домой, на улицу Школьная, принять душ, перекусить и – уже совсем поздно, в начале одиннадцатого, - отправится в аэропорт Пулково, чтобы встретить прилетающего этим вечером из Киева сына.
Приобретя подарок («Супер-набор для тех, кому за тридцать»: сыворотка для век, омолаживающий экстракт, питательная маска для сухой кожи, крем «Восхитительный бюст» с эфирным маслом), отправилась в банк на проспекте Смирнова. У дверей банка ее уже поджидает знакомая машина. «Пежо». Ее верный, обязательный друг Вадим. Он будет сегодня в роли ее охранника.
-У тебя что? – спросил Вадим, когда кассир по ту сторону окошка уже приступила к пересчету аккуратных пачек.
-В каком смысле?
-Ну, ты в чем собираешься нести?
Вероника Георгиевна показала принесенную с собой полиэтиленовую сумку.
-Однако! Ты б еще, извини, в юбку себе завернула.
-На мне не юбка, на мне штаны. А в чем, собственно, проблема? Мне только дойти до машины. Тем более, что ты рядом. Не с сейфом же мне приходить.
От Вадима больше ни слова, и роль охранника выполнил безукоризненно. Пока шли от кассы до машины, не удалялся от провожаемой ни на шаг, демонстративно оглядывался при этом по сторонам, делая вид, что высматривает потенциальных разбойников.
Вероника Георгиевна уселась в свой «Лексус», поехала первой, Вадим последовал строго за ней, не отставая и не опережая. Так доехали до гостиницы «Космос», на третьем этаже которой Вероника Георгиевна арендовала помещение для своего офиса.
-Тебя еще проводить?
-Нет. Мерси боку.
-Невер майнд. Не забудь, что у нас завтра…
-Помню, помню.
Вадим был партнером Вероники Георгиевны по студии бальных танцев, но завтра им предстоял поход в Мариинку на «Хованщину»: Вадим должен был по плану сопровождать свою жену, но та приболела, и Вероника Георгиевна, когда Вадим предложил ей составить ему компанию, охотно согласилась пойти в театр вместо нее. Она еще с детских лет, пожалуй, с новогодних ёлок, обожала театр.
-И будь осторожней, когда поедешь на Макарова.
-Постараюсь.
-Может, все же?...
Он был не против выполнять роль охранника и дальше, но Веронике Георгиевне все же не хотелось злоупотреблять его готовностью.
-Не волнуйся. Я же, в конце концов, не миллионы с собой везу. Все будет супёб.- Вероника Георгиевна почти всю свою сознательную жизнь учила английский, но овладеть им, хотя бы в объеме достаточном для нормального человеческого трёпа, так и не смогла.
-Сьюпё-ёб. – Поправил ее Вадим, у него с английским было намного лучше.
Простилась с Вадимом, а дальше, за дверью, Вероника Георгиевна попадала в сферу действий гостиничной охраны, где она чувствовала себя в полной безопасности.
2.
«Мама Ника».
Да, так, для Вероники Георгиевны это не было секретом, именовалась она за глаза теми, кого она, в свою очередь, называла своими «девочками». И это имя «Мама Ника» отнюдь не обижало Веронику Георгиевну, наоборот, - согревало душу. С некоторых пор, впрочем, если поконкретнее,- со времени, когда окончательно убедилась, - нормальной семейной жизни с мужем у них больше не получается, - офис со всем и со всеми, кто входил для нее в понятие «офис», стал для нее, может даже, домом номер один. Насколько неуютно она чувствовала себя в квартире на улице Школьной, особенно сейчас, когда ее сын был в отъезде, настолько «человеком на своем месте» она ощущала себя здесь, в окружении тех, кого она приняла к себе на работу, кому выдавала зарплату, кого чему-то терпеливо обучала или кого-то, если тому был повод, мягко журила. До низкой брани, крика, даже если прегрешенье было серьезным, а крик вполне обоснованным, никогда не опускалась. Это была ее семья. То ли первая по значимости, то ли вторая, - об этом можно было поспорить, - Бог с ними, с приоритетами, все-таки самое главное: «семья». И, следовательно, «мама» в этом случае применительно лично к ней было самое уместное. Даже несмотря на то, что среди ее «девочек» была, например, бухгалтер Софья Иосифовна, чей возраст приблизительно на десять лет превышал ее собственный.
Десять минут шестого. Официально, как значится на дверной табличке, рабочий день заканчивается в пять, хотя в обычный день в такое время в офисе еще порядочно тех, кто хочет получить какую-то помощь.
Существует, Вероника Георгиевна давно это заметила, особая порода клиентов, предпочитающих приходить со своими проблемами как можно ближе к закрытию; считается, что в этом случае их обслужат с минимальными проволочками, если, конечно, не предпочтут выставить за дверь (тут был, конечно, элемент риска). Но это же и самое коварное для обслуживания время: в неизбежной спешке, в желании поскорее закруглиться чаще всего и совершаются самые досадные, чреватые серьезными последствиями ляпы, - об этом опять же свидетельствует собственный печальный опыт Вероники Георгиевны. Поэтому она то и дело настраивает и себя и своих «девочек»:
-Скоро закрываемся. Ради Бога, я вас умоляю. Повнимательнее.
Сегодня , в связи с запланированным торжеством, – исключение: десять минут шестого, но коридор уже пуст. Впрочем…
- Вероника Георгиевна …- Испуганные глаза секретаря Олечки, произносит шепотом. – У вас опять…та же…старуха Изергиль.
«Старухой Изергиль» прозвали одну из пожилых клиенток. Она долго и упрямо мучила их всех, когда писала свое завещание, длиннющее, на трех печатных, с интервалом «полуторка», листах, с перечислением всего мыслимого и немыслимого, от однокомнатной квартиры до «грелка – 1 шт.», много раз меняла свое решение, настаивала на уточнении формулировок, чтобы, не дай Бог, будущие наследники не восприняли ее предпочтений в каком-нибудь ложном свете. Текст завещания приходилось неоднократно переписывать. Этот процесс тянулся не одну неделю. Наконец, слава Богу! – согласилась с окончательным вариантом. Завещательницу с помпою, чуть ли не под ручки, вывели за дверь, тут же, воспользовавшись обеденным перерывом, «отметили» это радостное событие. Казалось, все на этом закончилось. Оказывается, их радость была, увы, преждевременной, - недели не прошло, как их мучительница опять тут как тут.
-Это возмутительно!
Валентина Георгиевна только-только вошла в офис, даже поздороваться не успела, а их строптивую клиентку, что расселась в кресле, уже что-то возмущает.
-Что случилось?
-Почему вы решили, что я собираюсь завещать чучело глухаря своей племяннице? Вы вдумайтесь только: чучело! глу-ха-ря! И своей племяннице. Я только сегодня это заметила, - своим глазам не поверила. Как это могло случиться? Вы можете мне это объяснить?
-Скорее всего, насколько я могу понять, это желание в первую очередь исходило от вас…
-Оно не могло от меня исходить. Я же еще не совсем сошла с ума. Вы вдумайтесь сами. При чем здесь моя племянница, если я всегда хотела, чтобы это чучело после моей смерти перешло моему внуку? Его дед, мой муж был всю жизнь заядлым охотником, это его личный трофей, а внук когда-то ходил с ним на охоту, пусть это останется памятью для него. При чем здесь моя племянница, которая не отличает курицы от вальдшнепа? Достаточно и того, что она унаследует от меня часть мебели и посуды.
-Разумеется, это ваше право….- В дверную щель робко заглядывает кто-то из «девочек», исследует обстановку, может, хочет придти на помощь? Вероника Георгиевна знаком дает понять, чтобы дверь закрыли. – Но, скорее всего, это не наша вина…
-Ну, не моя же! Я же вам русским языком говорю, я не могла…
-Если вы полагаете, что вашей племяннице это чучело ненужно, что ей помешает отдать его вашему внуку?
-Вы еще не знаете мою племянницу. Даже если ей ничего не нужно, но если она узнает из завещанья…
-В таком случае придется переделать завещание. – Да, Вероника Георгиевна пойдет даже на это, - хотя, чувствует, это будет повторенье пройденного, продлится цикл их общих «хождений по мукам».
-Тогда переделайте.
-Это займет время.
-Занимайте.
-И вы понесете дополнительные затраты.
-Как? Почему затраты? Я должна платить за то, что вы сами?…Это вы, в первую очередь, должны извиниться передо мной.
О-о, как тяжело…С каким трудом удается сохранять самообладание.
-Извините, но это общее правило, вы не можете стать исключением.
-Какое правило? О чем вы говорите? Я требую справедливости. Я тоже плачу налоги, как и все, - ко мне должны относиться по-че-ло-ве-чески.
Телефон! Очень кстати. Надо этим как-то рационально воспользоваться.
-Але.
-Слушай, подруга, - незнакомый мужской голос, - ты еще долго меня за нос водить собираешься? – Явно ошибся номером.
-Да-да-да. Наконец-то! Рада, что вы позвонили.
-Ты насчет чего? – На том конце провода очевидное замешательство.
-Когда, когда я должна подъехать? Прямо сейчас?
-Куда подъехать? На фиг мне нужно, чтобы ты еще подъезжала!
-Да-да, я уже собралась. Я уже готова.
-У тебя что, с головкой, может, что-то не в порядке?
-Выезжаю. – Положила трубку. – Извините, но…нам придется отложить наш разговор, мне надо срочно выезжать.
-Безобразие.
-Приходите завтра, мы как-то решим этот вопрос.
-Я возмущена до глубины души.
-Еще раз извините…
Выпроводить, выпроводить ее поскорее за дверь! Для этого, в первую очередь, открыть дверь пошире. Милости просим.
-Хорошо, я приду к вам завтра, но заранее предупреждаю, - больше того, что я вам уже заплатила…
-Да-да, мы поговорим об этом завтра.
Фу! Ушла. Наконец-то. Запереть изнутри входную дверь. Чтобы больше никто из посторонних не вошел. Остались все «свои». Больше никто и ничто не должно помешать их «семейному» застолью.
3.
Стол в соседней комнате (она выполняет роль столовой и посетителям сюда вход запрещен) уже накрыт. Слышно, как булькает вода в кастрюле с недоваренной картошкой. Острый запах сыра. Чеддер. У «девочек», заметно, уже слюнки текут. Да и Вероника Георгиевна к концу рабочего дня успела проголодаться.
-Ну что? Начнем, пожалуй?
Виновница сегодняшнего торжества – Люба, правая рука Вероники Георгиевны. Формально Вероника Георгиевна трудится без зама, на деле, когда ей приходится на какое-то время отлучаться из офиса, - бразды старшинства переходят в Любины руки.
-А музыку – можно?
Это Света. По должности – секретарь, регистрирует клиентов, следит за порядком. А не по должности – добровольно поливает цветы, навещает, если кто-то заболел, снабжает почерпнутой из «желтой» прессы информацией, кто из «звезд» кому и с кем изменил и кто от кого родил.
-Сейчас все можно. Только не очень громко.
- Вероника Георгиевна , можно вас на минутку?
Тоня – кассир. Книгочей, чуть что – свободная минутка, уткнется в раскрытую книгу. На качестве работы, правда, это никак не сказывается, будь иначе, - Вероника Георгиевна давно и безжалостно- ну, может, и не совсем «безжалостно», - с нею б рассталась.
-Да, в чем дело?
Теребит бантик на поясе, волнуется.
-Что-то случилось?
-Нет-нет! Ничего, просто… Вероника Георгиевна , у вас, я знаю, так много знакомых! А мы с мужем решили разменять нашу квартиру. У нас три комнаты, но две типа «распашонка», а мы хотели бы двухкомнатную и однокомнатную. Что-то бы доплатили.
- Вероника Георгиевна ! Вы там недолго, а то мы уже проголодались. – Бесцеремонная Света.
-Сейчас! Сейчас!…Да?…И…что же я могу?
-У вас наверняка кто-то в обменном агентстве. Вы не могли бы как-то…порекомендовать? Они бы, может, подобрали нам получше.
Д-да…В общем-то, есть у Вероники Георгиевны один из ее бывших сокурсников, возглавляет как раз одно такое агентство, хотя очень хороших отношений между ними никогда не было. Тем не менее…
-Хорошо, я попробую.
-Очень! Очень вам будем благодарны!
-Ну, пока благодарить не за что.
-Мы садимся!…Пардон. У меня внуки.
Софья Иосифовна выключает магнитолу. С нею никто не спорит. Не только потому, что она бухгалтер и выдает зарплату, чем уже вызывает к себе уважение, но и тем, что она здесь самая возрастная, она уже пенсионерка, мало того – жертва политических репрессий, отсидела два года в «брежневских» лагерях, истая демократка, неустанно агитирующая всех, чтобы голосовали за «Яблоко». Ну, как с такой поспоришь?
-Тамарочка, а ты почему в стороне? – Вероника Георгиевна обращается к уборщице. Девочка совсем новенькая, трудится второй месяц, студентка, приходит к концу рабочего дня, чтобы убраться, и то только по понедельникам и четвергам. Сегодня как раз четверг. Очень скромная, еще не успевшая привыкнуть к коллективу, чувствующая себя здесь совсем чужой и поэтому Веронике Георгиевне хочется быть с ней особенно приветливой, радушной.
-Да я не знаю…
-Что значит «не знаю»? Ты – наша. Полноправный член нашей семьи. Садись, вот и место свободное. Будь как дома.
Наконец, все расселись. Вероника Георгиевна , естественно, во главе стола. Люба по правую от нее руку. Нарядная, какой бывает только по чем-то выдающимся дням, скованная несколько более обычного: не каждому это по вкусу – быть в фокусе внимания. Света уже овладела бутылкой шампанского. Да, никто так ловко, как она, не сумеет справиться с шампанским. Сейчас шампанское шипучей струйкой перетечет в фужеры, и настанет черед Веронике Георгиевне сказать свое слово.
Подумалось: «Как хорошо, что они у меня есть». Бабье царство. Года три назад ей предлагали в формальные замы славного мальчика, только что закончил чуть ли не с отличием Университет, - Вероника Георгиевна тогда подумала (« Может, сэкономит мне время») и…отказалась. Испугалась: « Мужское присутствие. А ну как это повлияет на климат в ее коллективе?». Возникнут какие-то новые токи. Возможно – интриги. И, что совсем нежелательно, - какие-то увлечения, романы. Нет-нет-нет. Пусть лучше остается так, как есть. Да, ничего постоянного нет, и ее стопроцентно-женская «семья» подвержена каким-то изменениям: кто-то из стареньких уйдет, кто-то на смену придет, но уже сотворенная, взлелеянная, выпестованная ею с годами атмосфера при этом останется. Ее «дом» при этом не обрушится. Ну их, мужчин. Достаточно и того, что они портят им всем нервы дома.
Все-таки начатое ею более восьми лет назад не только устояло, несмотря на все периодически настигающие их бедствия: перманентное обновление законодательства, безжалостные налоговые поборы, жадные инспекционные набеги, мафиозные посягательства, рэкет явный и скрытый, и еще много-много иного, - но и окрепло, разрослось, приносит неплохую прибыль. Недаром она причислена экспертами к сонму самых надежных и процветающих нотариусов в городе. А такое признание, поверьте, за красивые глазки не дают, оно чего-то стоит.
Вспомнилось, как те же восемь лет назад Николай, ее муж (в то время они еще жили под одной крышей) убеждал ее отказаться от этой затеи:
-Ну, ты же, как пить дать, прогоришь. Ты же, с твоим характером, ни на что не способна.
-Что значит «с моим характером»? Что ты имеешь в виду?
-Ты мягкотела. Сентиментальна. Ты – баба. Твое место, извини: плита и постель. А бизнес, в любой его форме, оставь на нас, мужиков.
И все-таки она доказала ему! Теперь, когда им приходится встречаться (не часто; чаще всего, когда навещают каких-то общих родственников и создают видимость, что у них все тип-топ), он уже избегает в обращении с ней каких-то нелицеприятных эпитетов. Кажется, и он, как ни толстокож, что-то понял. Что за внешней мягкотелой «бабьей» оболочкой в ней скрывается жесткий, прочный, несгибаемый, чисто мужской стержень. И даже, кажется, поглядывает на нее с интересом.
Шампанское уже разлито, и «девочки» с ожиданием смотрят на нее. Как некстати! Пока думала, вспоминала, - комок подкатил к горлу, вот-вот расплачется. Это уже дань тому, бабьему, которым ее упрекал когда-то Николай. Но нет, - она справится и с этим! Проглотила комок. Оборотилась лицом в сторону «новорожденной».
-А можно, я ничего сегодня не буду? Только скажу тебе «спасибо». За то, что ты такая…Что я могу на тебя всегда положиться. Не будь рядом со мной тебя, честное слово, - мне было бы очень тяжело. А так, я знаю, - ты всегда придешь мне на выручку.
Люба, кажется, тоже расчувствовалась, даже прослезилась.
Настал черед подарков. Сначала букет цветов, потом коробка с парфюмерным набором и, наконец, самое существенное: конверт с деньгами. Разумеется, в «зелененьких». Дарить в «деревянных», даже если они «укрепляются», - остается признаком дурного тона.
4.
Шампанским, конечно, не ограничились. За шампанским последовало изысканное «Божоле» ( из личных припасов Вероники Георгиевны), затем настала очередь «Кинзмараули», и, как венец всему, пошла в ход и заурядная «Исповедь грешницы».
Вероника Георгиевна , памятуя, что ей еще предстоит поездка в сторону Коломяжского шоссе, где ее поджидают с деньгами, искусилась только изначальным фужером с шампанским. Не привезти, под предлогом застолья, в этот вечер деньги, как обещала, - такого Вероника Георгиевна себе позволить не могла. Опоздать – да, безусловно, - для нее это нормально, но чтобы вовсе не исполнить обещанное – только в исключительном случае.
Вскоре прерванная было вмешательством Софьи Иосифовны музыка опять зазвучала. Еще немного и уже завязался самый живой обмен мнениями по поводу чего угодно: от прелестей поцелуев, совершаемых усатыми кавалерами, до сомнительных достоинств бюстгалтера, купленного на разрекламированной распродаже какого-то «конфиската».
Вероника Георгиевна поймала себя на том, что больше всего внимания уделяет уборщице Тамаре. Как разрумянились ее обычно бледные, почти обескровленные щечки! С каким аппетитом поедает все, что только стоит на столе! Понятно, что девочка недоедает. И, как не сдерживает себя, ее желание насытиться на несколько дней вперед, - не может не броситься в глаза. «Надо будет еще добавить ей хотя бы рублей пятьсот. Сходит лишний раз в какое-нибудь кафе».
А потом начался разъезд. Первой, как и ожидалось, офис покинула Софья Иосифовна. Ее ждали оставленные без надзора взрослых внуки: сын в это время суток обычно подрабатывал на извозе, невестка спешила в мюзик-холл, она танцевала в кордебалете. Потом ушла Люба. Ей предстояло еще одно застолье, она ждала в гости свою школьную подругу с мужем. Света и Тоня дружно взялись за мойку посуды, ушли почти одновременно. Остались только Тамара и Вероника Георгиевна. Тамаре еще нужно было прибраться , а Вероника Георгиевна , так уж ею самой было заведено, всегда уходила последней. Не уйдет, пока не убедится, что все приборы отключены, пока не поставит дверь на сигнализацию.
Она прошла в офис и уселась в кресло.
Устала, как уставала всегда. Но это была приятная, не гнетущая усталость, смягченная сознанием, что день прошел не зря: чего-то смогла, успела сделать. Еще один маленький кирпичик в воздвигаемом ею, кажется, всю жизнь строении. Еще раз вспомнилась резанувшая ее тогда по сердцу реплика Николая: «Как пить дать, прогоришь». До чего ж он в нее не верил! Ан, нет, - не прогорела. Хотя, да, - желание все бросить («Провалитесь вы все в тартарары»), на все плюнуть возникало, и не раз. Но не бросила же! Не плюнула. Каждый такой критический раз усилием воли собирала остатки сил, концентрировала, направляла в необходимое русло. Она живучая. Чернильница-непроливайка. Кукла-неваляшка. Она доказала это.
Пожалуй, ее «дело» сейчас настолько укрепилось, что его уже ничто, никакие внешние, самые грубые наскоки не погубят. Теперь ее главная забота, - создать все условия, чтобы достойно развивался, находил поскорее отвечающую его склонностям жизненную нишу ее сын. Теперь она живет только им и ради него.
Ровное, не прекращающееся ни на секунду жужжание пылесоса. Девочка работает старательно. И без каких-то серьезных огрехов. Первые две уборки не очень понравились Веронике Георгиевне : не уделяла достаточно внимания тому, например, что под столами и за шкафами. Пришлось сделать замечание. Не обиделась, не огрызнулась, - восприняла, как должное, учла замечания. Нет-нет, обязательно добавит ей, она этого заслуживает.
Еще продолжая сидеть в кресле, бросила взгляд на полиэтиленовую сумку с деньгами. Недотепа! Как когда-то вошла в офис, еще перед нею, в этом же кресле, сидела эта пожилая зануда со своим завещанием, бросила небрежно сумку на пол, у ножки стола, и… совсем о ней забыла. Это так похоже на нее! Показалось, что сумка как-то подозрительно сморщилась. Привстав с кресла, наклонилась, протянула руку, приподняла сумку с пола. И опять ей показалось, что сумка пуста. Тревожно забилось сердце. Теперь она уже встала в полный рост, засунула руку в сумку… Да, она не обманулась: пальцы наткнулись только на корешок книги, она постоянно брала с собою в дорогу какую-нибудь «развлекуху» (Маринину или Донцову) на случай, если придется где-то кого-то долго ждать, денег в сумке – она на ощупь, а потом, когда вывернула сумку, и визуально в этом убедилась, - точно, не было.
5.
Не может быть. Этого не может быть, потому что этого не может быть ни-ког-да!
Тем не менее, голова закружилась, и ей пришлось вернуть себя в кресло. Пока мыслей никаких, голова совершенно пустая.
Такого не должно быть. Так «не может» или «не должно»? Ей, особенно как юристу, должна быть очевидна концептуальная разница.
Девочка в проеме двери, с умолкшим пылесосом в руках. Забыла, как ее зовут. Смотрит на хозяйку вопросительно-робко.
-Здесь чисто. Можешь уходить. Спасибо.
Молча постояла. Наконец, повернулась, закрыла за собой дверь. Больше ее не видно. Вероника Георгиевна осталась одна.
Итак…Что же мы имеем? Пустая сумка означает, что необходимость в поездке на Коломяжское шоссе отпадает. Надо позвонить и предупредить тех, кто, безусловно, ее сейчас ждет, она обещала быть не позже восьми, сейчас уже половина. Не только предупредить, но и как-то объяснить…А, впрочем, всегда можно на что-то сослаться. На плохое самочувствие, например. Тем более, здесь и врать-то не надо: она не представляет, как она в таком состоянии может вести машину, ДТП ей обеспечено.
Зазвонил телефон, и Вероника Георгиевна взяла трубку.
-Але, - не узнала свой голос.
-Вероника Георгиевна, это вы? Похоже, ночевать здесь сегодня собрались?
Это из «дежурки», начальник гостиничной охраны, военный пенсионер. «Я, Вероника Георгиевна, в отличие от вас батальоном командовал». Он, судя по всему, был неравнодушен к «богатенькой» арендаторше, к тому же еще, если верить слухам, находящейся в разладе с мужем. То и дело, если позволяли обстоятельства, делал ей глазки.
-Нет-нет, я сейчас ухожу.
-А куда вы так спешите? Может, заглянете ко мне на огонек. Все веселее….
Не стала дожидаться окончания фразы, бросила трубку.
«Отлично помню, - прежде чем уходить и садиться за стол, я закрывала входную дверь офиса. Три обязательных поворота. Следовательно, все то время, пока сидели за столом, никто из чужих войти не мог». Потом… Да, потом все засобирались, все пришло в движение, и дверь из комнатки, где они сидели, - постоянно нараспашку. Но посторонних опять никого. Им просто неоткуда взяться. И потом… суметь так быстро и незаметно вынуть деньги… Для этого нужно было заранее знать, что именно лежит в сумке. А о том, что лежит в сумке, могла знать только Софья Иосифовна, - Вероника Георгиевна накануне поделилась с нею, куда и зачем поедет. Точно так же, как всегда, без малейших опасений, делилась с нею любой конфиденциальной информацией. Нет, только сумасшедший мог заподозрить в чем-то ее безукоризненно честного, уже не раз доказавшего свою порядочность человека. Да еще с такой биографией!
Однако время шло, объяснения случившемуся так и не находилось, и – вместо того, чтобы ехать на Коломяжское шоссе, Вероника Георгиевна поехала к себе на улицу Школьная.
6.
Так уж, видимо, звезды на небе сошлись, что Веронике Георгиевне до сих пор в жизни, не во всем, разумеется, но в значительной части, везло. У нее было вполне благополучное детство. Да, отец, правда, ушел из семьи, когда Никоше (ее детское имя) исполнилось едва пять лет, но сиротинкой оставалась недолго, - почти тут же обзавелась хорошим, любящим ее как родную дочь отчимом. Главный инженер кондитерской фабрики. А мама, выпускница Текстильного института, была заведующей модельным ателье. Вероника всегда была одной из первых модниц в классе: фирменные джинсы, кроссовки. Пару раз провела лето с родителями заграницей: на черноморском пляже в Болгарии и на озере Балатон в Венгрии. Материальная обеспеченность, правда, не кружила ей голову. Она уже с детских лет осознала, - что в этой жизни ей, в первую очередь , лучше полагаться на себя, и поэтому училась старательно. Редко круглой отличницей, потому что испытывала постоянные проблемы с точными науками, но твердой «хорошисткой» - непременно. Но, поскольку особого к чему-то интереса она никогда не проявляла (единственное, что ее отличало, это устойчивое отвращение к любым точным наукам), то и с выбором будущего, после окончания школы, ей было непросто. Перед ней были три дороги: институт легкой промышленности (рекомендация отчима), Текстильный институт (рекомендация матери) и юридический факультет Университета (рекомендация родного, хотя и "получившего отставку" отца). Она выбрала последнее. Так она получила юридическое образование и не сразу, миновав несколько предварительных фаз, поборов в себе сомнения, устранив соблазны заняться чем-то другим, обрела, в конце концов, статус нотариуса.
Домой Вероника Георгиевна вернулась лишь в начале десятого. Времени на то, чтобы умыться, перекусить и отправляться в аэропорт, оставалось совсем ничего.
На кухонном столе записка от домработницы. Как все записки от нее - чрезвычайно лаконичная. «Все в духовке. Да хранит Вас Господь. Клавдия».
Клавдия у нее в домработницах относительно недавно. Прежде, года три, к ней приходила относительно пожилая, лет шестидесяти, - Вероника Георгиевна отыскала ее через агентство. И готовила, и убиралась относительно неплохо, но была не совсем чиста на руку. Уносила по мелочам, так чтобы не очень заметно. Вероника Георгиевна достаточно долго (почти три года) все это терпела, но когда как-то хватилась и не нашла в шкатулке доставшегося ей от бабушки золотого колечка, - тот же день, не вдаваясь в объяснения, дала ей от ворот поворот.
Клавдию же ей посоветовала одна из ее знакомых, она устроила свою дочь в церковно-приходскую школу, где Клавдия работала уборщицей. Женщина лет тридцати, - спокойная, сдержанная, немногоречивая и, что особенно привлекало в ней Веронику Георгиевну, - искренне верующая.
У самой Вероники Георгиевны отношения с религией складываются непросто. С одной стороны, она, конечно же, считает себя христианкой, православной, но…Так трудно заставить себя сходить лишний раз в церковь! Помолиться. Последний раз была в церкви аж в прошлом году, на Пасху, тогда же последний раз и исповедовалась. Грешница, грешница, - что говорить? Спасибо домработнице: то, что в квартире Вероники Георгиевны появилась икона с лампадкой, - ее заслуга. Она же, Клавдия, и следит за лампадкой, обновляет в ней масло.
Вот и сейчас, когда Вероника Георгиевна, вошла к себе в спальню, - первым делом обратила внимание на чуть дрогнувший при ее появлении, но вскоре вновь успокоившийся язычок пламени. На вошедшую смотрят проницательные, особенно ярко высвеченные пламенем лампадки глаза Спасителя.
Ожила в зрительной памяти строчка из послания домработницы: «Да хранит Вас Господь». Сегодня, увы, не охранил. Но обращаться мысленно в эту сторону, к чему-то притрагиваться, что могло иметь хотя бы косвенное отношению к таинственному исчезновению денег, ужасно не хотелось. Пусть лучше голова остается по-прежнему пустой.
Прежде чем принять душ, решила позвонить Вадиму. На экране мобильника высветилась надпись. «Непрочитанное сообщение Илья». От сына! Заранее волнуясь, как волнуется всегда, когда дело касается сына, открыла сообщение. Открыла сообщение. «Мамочка не сердись сегодня не прилечу подробности почтой целую твой ненаглядный». Вероника Георгиевна прочла – и сначала обрадовалась: отпала необходимость срочно мчаться в аэропорт. Через минуту – тревога. «Почему не прилетит? Что с ним случилось?». Она отпустила сына с одним жестким условием: чтобы, самое позднее, через пару недель, он вернулся домой. Илюше семнадцать, в этом году он закончил школу, и теперь ему предстояли вступительные экзамены. Да, в тот же ее Универ, и на тот же ее родной юрфак. Факультет знаменитейший, пенаты нынешних правителей Путина и Медведева, отбор жесточайший. Она собиралась достойно его подготовить. И… на те вам с кисточкой.
Решив повременить с душем, полезла в компьютер.
«Мамочка пжл не сердись))) - Еще раз «не сердись». Ох, чует кошка, чье мясо съела.- Тетя Люба пригласила меня съездить с ними в Крым в Ялту У них там дом Я никогда не был на Черном море Приеду попозже никуда не денусь и буду заниматься с тобой Твой сынок Илюша Я не Обломов –я другой))) Целую обнимаю».
Боже мой! «Попозже и никуда не денусь». Это ОН так решил, не посоветовавшись вначале с собственной матерью! Разумеется, все это проделки «тети Любы». Почему она так легкомысленно поступила, отпустив его в этот проклятый Киев к этим… не вызывающим у нее лично никаких симпатий людям?
С Любой Вероника Георгиевна познакомилась прошлым летом. Купила туристическую путевку в Марокко, прослышав о тамошних замечательных средиземноморских пляжах, замечательных, прежде всего, их немноголюдием. Уставшая от европейской толкучки, клюнула именно на это. Да, с немноголюдием на пляжах, действительно, был полный порядок , но за все время пребывания на курорте Саидия, если посчитать дни, когда бы не дул с моря холодный противный ветер, ей хватило бы пальцев на одной руке. Большую часть времени приходилось проводить в пятизвездочной гостинице с едва работающей вентиляцией.
Скучающей жертвой плохой погоды оказалась и приехавшая на отдых с Украины Люба с ее сыном. Типичная хохлушка: жгучая брюнетка с пронзительной речью и выдающейся грудью, которую она любила украшать серебряными монетками- монисто, или, как она сама предпочитала это украшение называть по-украински, «намисто». В молодости она была профессиональной танцовщицей, специализировалась именно на бальных танцах (чем, в первую очередь, и привлекла к себе внимание Вероники Георгиевны), а теперь жила, припеваючи, при муже, ничего не делая, а только разъезжая по курортам. Вставала не раньше двенадцати, зато до двух ночи просиживала в гостиничном баре. В собственности ее мужа была какая-то крупная, приносящая им весьма неплохой доход, шахта на Донбассе и кроме того он был еще и доверенным лицом Януковича. То есть человек был и при деньгах и при власти. Замечательно устроился.
Люба томилась на этом курорте тоже не одна, и тоже с сыном Толиком. Какое-то жалкое перекормленное создание, вечно сонное, недовольное, вяло реагирующее на все окружающее. Вероника Георгиевна решила, что у него какое-то психическое расстройство. Здоровым он был или больным, но как же он невыгодно отличался от вечно любознательного, интересующегося всем на свете ее собственного сына Илюши! К тому же он, этот Толик, еще и на пару лет младше ее сына: разница в такие годы весьма даже ощутимая. И тем не менее, что-то в этом их новом знакомстве Илюшу привлекало. Конечно, это был не Толик, на которого ему было совершенно наплевать и над которым он, только наедине с матерью, конечно, откровенно издевался (у Илюши был прирожденный актерский талант), за что Вероника Георгиевна его то и дело журила. Нет, конечно, не ради Толика он так быстро и охотно согласился принять приглашение, и не ради какого-то там паршивого Крыма, а ради….Да, будем откровенны, карты на стол, - как ни больно это осознавать: ради этой… тети Любы. Вот к кому в гости он в первую очередь полетел, едва она его поманила.
Сразу вспомнилось, - как в один из дней, когда они вынуждены были пережидать холодную погоду под крышей отеля, Люба стала обучать Илюшу, как должно танцевать танго. Как, демонстрируя, каким пылким должен быть во время танца кавалер, прижимала его к своей почти совсем оголенной, едва прикрытой монисто груди, а ему так это нравилось! Так охотно ее усилиям поддавался! Еще тогда в Веронике Георгиевне вспыхнуло желание бесцеремонно одернуть Любу, а потом серьезно наедине отчитать сына. Ни сделала, не решилась на это. Подумала: «Мальчик уже большой. Она не вправе требовать от него, чтобы ходил по струнке». Мало того, еще и отпустила его. А теперь, матушка, заварила кашу? Сама ее и расхлебывай.
«Желаю тебе хорошо провести время. Мама Ника». Таким был ее ответ. Очень лаконичный. Он мальчик, хоть и увлекающийся, но умный. Он все поймет.
7.
Уже когда приняла душ, заставила себя что-то поесть, позвонил Вадим.
-Ну, ты чего-то молчишь. Как у тебя?
Вероника Георгиевна вкратце рассказала о пропаже.
-Да ты что?!... Ни фига себе. И кто же это может быть?
Ах, если б Вероника Георгиевна это знала!
-В милицию уже заявила?
-Нет, не заявила.
-Почему?
-Не хочу. Пока во всяком случае. Там, дальше, видно будет.
-Но по горячим следам…
-Не смеши меня.
-Хм… Ну, ладно, не вешай носа. Чем-нибудь поможем.
-У тебя есть лишние деньги?
Вадим сразу понял, о каких деньгах и на какие цели идет речь.
-Лишних денег никогда не бывает, ты знаешь… У меня, во всяком случае.
Да, напрасно Вероника Георгиевна задала этот вопрос, вырвалось- заранее не подумала: Вадим был не скуп, но средств у него всегда было в обрез.
-Может, попросишь мужа?
-Спасибо за мудрый совет.
-Да, извини, как-то не подумал… Однако, не забывай, - завтра у нас все равно «Хованщина».
«Пожалуй, это, скорее, будет не Хованщина», - подумала про себя Вероника Георгиевна, - а пир во время чумы».
Уже поговорив с Вадимом, пришла к решению: «Устала и голова раскалывается. Выпить таблетку седуксена и… Ну, если не сразу в кровать, - пока хотя бы на диванчик».
Таблетку выпила и уже диванчик, чтоб с комфортом на нем полежать приготовила, как опять зазвонил телефон. На этот раз ее вечная…. подруга – недруг… вечная спутница ее по жизни. Словом, Элеонора. Проще, удобнее - Эля.
-Але! Ты дома?
-Да, дома.
-Слушай, зайка, у меня тут творится такой кошмар! Словами не передать, - это надо просто увидеть. У меня к тебе исключительно неотложное дело. Ты должна, ты просто обязана нам помочь. Я сейчас буду у тебя и все-все , без утайки, тебе расскажу.
-Я очень плохо себя чувствую, - жалкая попытка спасти себя от этого визита.
-Тем более. Ты же одна? Побуду рядом с тобой. Ну, все, - я заканчиваю. Я уже на ходу. Переезжаем через Каменностровский. Минуток через пятнадцать буду у тебя.
Гудки.
Тьфу ты! «Она едет». Собственной машины у нее не было никогда. Откуда? С каких, извините, шишей? Но считала ниже своего достоинства пользоваться общественным транспортом, по этой причине не жалела всегда недостающих ей денег на «такси». Да, эта Эля была восьмым чудом света.
Они знали друг друга с далекого детства, потому что жили в одном доме. Правда, Вероника жила в очень комфортабельной трехкомнатной квартире на самом удобном третьем этаже, а Эля с родителями и двумя старшими братьями в подвале. А в подвале от того, что они приехали в Ленинград из маленького городка под названием Опочка, и, чтобы получить хоть какое-нибудь жилье, Элин отец устроился дворником, а поскольку он был на прежнем месте жительства учителем литературы в средней школе, видимо, очень тяготился своей новой низкой ролью, испытывал чувство неловкости и по этой причине часто запивал. Но руки у него, когда он был трезв, были поистине золотыми, а так как Валин отчим, хотя и главный инженер, в том, что касается домашних починок, ремонтов, был совершенно беспомощным, дядю Костю то и дело призывали на помощь. С дядей Костей неизменно поднималась из подвала и Эля. Пока отец что-то делал, шастала по всей квартире, всюду совала свой нос. Отчим ее терпеть не мог, обзывал «болотной кикиморой», но Вероникина мать ее жалела, угощала сладостями, сбывала Элиной матери какие-то уже поношенные Вероникой, но еще достаточно крепкие вещи. Перефразируя крылатое изречение Белинского, Эля выросла из платьишек и пальтишек Вероники.
-Ну здравствуй, зайка, - гостья, едва вошла, ткнулась губами в щеку Вероники Георгиевны, как будто невзначай укусила. - Давно с тобой. Стала такая важная. Сама ни разу не позвОнишь… Ну, ты меня хоть чем-то попОишь? Все в глотке пересохло.
Эля как всегда чем-то перевозбуждена. Только повесила на крючок в прихожей свое потрепанное бордовое пальтишко-трапеция, полезла в сумочку, достала сигареты, зажигалку.
-Что у тебя?
-Подожди, - Эля, кажется, сумела сообразить, что хозяйка не горит желанием чем-то ее угощать. - Дай хоть, что ли, стаканчик водички.
Вероника Георгиевна достала из холодильника бутылку «Архыз».
– Слушай, мне звонила тут одна знакомая портниха…Помнишь, я еще говорила тебе про нее, когда ты собиралась шить английский костюм?…Ну, английский, ты должна его помнить. Лет пятнадцать назад. Ты еще что-то на себе примеряла, но тебе не понравилось… - У Эли бесчисленное количество самых разнообразных знакомых из самых разных сфер жизни: от посудомойки в кафе на углу Невского и улицы Марата до супруги первого заместителя спикера петербургского парламента. – Так вот, оказывается, она шьет сейчас почти для всего нашего бомонда. По спецзаказу. Вплоть до мэрии и всего такого. Исключительная особа! Бабок у нее! Так вот…Зачем я о ней?…А, да! Так вот, - она была там на каком-то приеме. Рауте…Или чего-то там презентации…Ну, неважно. Факт тот, что она там тоже, оказывается, была и что ты думаешь? Встречает там твоего. Но это еще цветочки. Оказывается, он не один, а с этой лохматой молоденькой стервой… Во нахал! Хоть бы развелся сначала с тобой для приличия. Но этим мужикам хоть бы хны. Ни капельки совести. Ни-че-го. О-о, как я их всех ненавижу.
«Лохматая молоденькая стерва» это, конечно, относится к той женщине, с которой вот уже пять лет, как предпочитает жить в своем новоотстроенном доме в Юкках муж Вероники Георгиевны.
-Ты все же, кажется, что-то хотела от меня. – Вероника Георгиевна знает, если Элю не осадить, она может болтать, как заведенная, без умолку с вечера до утра.
-Сейчас…Ты разве куда-то спешишь? Дай мне хоть немного отдышаться…- Кажется, обиделась. – Слушай, а ты, кажется, тоже заметно сдала. – Это, конечно, ее маленькая месть. – Кожа… Слушай, у меня ведь сейчас есть отличное средство! Это такая особенная медово-молочная маска. Относительно недорого…
-Не надо, не надо.
Эля, кажется, чего-то кончала, и даже не один раз, но предпочитает зарабатывать на жизнь, чем попало. То в риелторы запишется, то, после знакомства с каким-то режиссером, снимается из одной массовки в другую. Сейчас, по-видимому, подвизается в роли распространителя косметики от какой-то фирмы.
-Ну, как знаешь…А как твой…этот?…- Прищелкнула пальцами. – Ну, который тебя иногда замещает…
-Вячеслав?
-Ну, я не помню, - у него еще глаза разноцветные. Как у него?
-В каком смысле?
-Ты, помнится, как-то мне говорила, у него тоже… с женой то есть… какие-то проблемы.
-Не помню.
-Не помнишь, что говорила?
-Не помню, что какие-то проблемы.
-Слушай… - Сейчас, похоже, наконец-то, настал момент для откровений. То, ради чего, собственно, она и пришла. – Я, кажется, уже дошла до ручки со своим. Он нас уже достал.
Теперь речь могла идти только о последнем Элином сожителе (их у нее было так много, что Вероника Георгиевна даже не удосуживается запоминать их имена).
-Всю дорогу скандалы. Все не по нему. Этим утром, например, засандалил в меня яйцом. Он, видите ли, заказывал мне «в мешочек», а я сварила всмятку. Ну и что? Ты видишь в этом большую разницу? Я-нет. Но он же такой крутой! Изгадил на мне халат. Кимоно. Чистый шелк. Я выложила за него, как сейчас помню, семь с половиной миллионов. Рублей... Это еще до реформы. Помнишь, у нас еще были такие деньги или ты уже все на свете, со своими богатствами, перезабыла?
-Послушай… ЧТО ТЫ ХОЧЕШЬ ОТ МЕНЯ?
-Чего ты постоянно обижаешься? Ты мне друг или не друг? Знаешь, чего я больше всего здесь боюсь?…Он терпеть не может моего Алика (Алик – ее сын). Чуть не с первого дня, - как только увидел его… Издевается над бедным мальчиком, как только может. Ругается, что тот нигде не работает. Он же не виноват, что у него так трудно складываются отношения с людьми. Очень чуткий, ранимый. Одно грубое слово, - и руки у него уже опускаются. Да о чем я тебе говорю? Ты же его помнишь, ты знаешь.
Не так-то уж Вероника Георгиевна и помнит и знает Элиного сына. Он вообще какой-то… малозаметный. Не видно и не слышно. Как будто постоянно в тени.
-А между тем у него хорошая специальность. Учился в строительном колледже. Колледже! Представляешь? Может любой ремонт в квартире. Мальчик-золотые руки. Фактически все знает и все умеет. Ему бы только хорошего руководителя. Может, у тебя кто-то есть на примете?
-Хороший руководитель?
-Да! И вообще…У тебя, я знаю, так много всякого рода связей. Весь город…
-Ну, это преувеличение.
Нет, помогать в устройстве этого «чуткого и ранимого» Валентине Георгиевне, тем более, когда не все ладно с ее собственным сыном, вовсе не хотелось. Даже если у нее « в загашнике» и отыщется «хороший руководитель». У нее уже годами наработанная репутация, она отвечает за свои слова, тем более , - за рекомендации. Пристроить фактически незнакомого ей человека, а потом выслушивать что-то вроде: «Ну, вы нас, Вероника Георгиевна, и подставили с этим вашим мальчиком», - нет уж, спасибо.
-Короче…Ты не хочешь.
-Я не могу.
Эля запыхтела.
-Ну вот… Я так и знала… Между прочим, он твой крестник, ты это забыла?
-Нет, не забыла. Я этого не знала.
-Здрасьте! Шестнадцать лет назад… Ты даже как-то, помню, держала его на коленях. Короче…Ты бросаешь нас на произвол судьбы.
-Послушай… Я очень сегодня устала, - решилась, наконец, пожаловаться Вероника Георгиевна.
-Хорошо, я уйду. Но запомни: больше я к тебе…Ты больше, клянусь тебе в этом, меня не увидишь.
Ах, если бы ее угроза сбылась! Но, к сожалению… Все это только слова.
Разгневанная, гостья набросила на себя свою трапецию.
-И все-таки…- Уже взялась за ручку двери. – Кто бы мог подумать, что из тебя может получиться такое чудовище! Ну, до чего же ты непохожа на тетю Аню. -Тетя Аня это покойная мать Вероники Георгиевны. - Она была такая добрая! Не в пример тебе. Сидишь на своем злате, как Кощей Бессмертный…
Такого рода сравнения были совершенно обычным делом для Эли, - Вероника Георгиевна к ним давно привыкла, поэтому особо и не обижалась.
Наконец, разгневанная гостья ушла.
8.
Да, мать и отчим Вероники Георгиевны стали как бы жертвами «перестройки». Первым пошло под нож ателье матери, не намного пережила его и кондитерская фабрика отчима: обанкротилась. Как хорошо, что Вероника Георгиевна когда-то не пошла по дорожке ни легкой ни пищевой промышленности! Бог спас? Как тут не вспомнить мудрого отца, когда он агитировал дочь пойти на юрфак: «Тряпки и конфеты – тленно. Закон-вечен». Видимо, оказавшись дружно у разбитого корыта, ни мать, ни отчим не смогли этого пережить. Мать умерла первой: от инфаркта миокарда, отчим вскоре последовал за ней, его летальным заболеванием был рак аденомы простаты. Их кооперативная квартира перешла по завещанию детям отчима от первого брака, зато принадлежащая отчиму, шикарная по «советским» меркам дача стала собственностью Вероники Георгиевны.
Уже после того, как улеглась в постель, Вероника Георгиевна вдруг вспомнила отчего-то именно о ней, о даче. Давно там не была, а стоило бы. Когда-то, особенно первый год, как стала жить врознь с мужем, дача была любимым местом ее времяпровождения. Были планы переделать ее на новый, современный лад, с максимумом удобств, и чтобы она стала для нее чем-то вроде ее уединенного от глаз посторонних гнездышка. Ее «l’ermitage”.
А еще были детские воспоминания. Хотя это уже особая статья. Но вот… Последние годы, когда поехать заграницу, стало так же просто, как сходить, допустим, в ближайший салон красоты и сделать себе маникюр, она едва не забыла, что у нее вообще существует какая-то дача.
«Надо бы съездить и посмотреть, что там и как».
Наверняка дача была еще жива, ее не спалили, не обокрали, - в этом случае, соседи по дачам обязательно бы сообщили об этом Веронике Георгиевне, но что касается состояния дома… Наверняка он нуждается в каком-то ремонте. Если не в фундаментальном, то косметическом.
По такому вот руслу и покатилась мысль Вероники Георгиевны. Через пару-другую минут вышла на « А почему бы ей не заняться этим? То бишь ремонтом. Найти хорошего исполнителя… Кстати, Эля говорила, ее сынок строитель, рукодельник, и она уговаривала ее найти для него какое-то место приложения его рук. Вот и проверит, какой из него на деле работник и стоит ли он того, чтобы искать ему покровителя. Сразу двух зайцев убьет».
Мысль, можно сказать, озарила сознание Вероники Георгиевны. Начало первого ночи, но Эля всегда ложится очень поздно (точно так же, впрочем, как и очень поздно встает). Поэтому Вероника Георгиевна позвонит ей прямо сейчас. Пока не остыла.
На ее звонок никто долго не откликается. Вероника Георгиевна уже готова положить трубку, когда до ее слуха донеслось:
-Кто там?
Нет, это не Элин голос. Слишком тихо и вяло для Эли. И не голос ее нового сожителя, - у того голос более энергичный, напористый. Имела «счастье» пообщаться с ним, когда тот полгода назад обращался к ней за помощью: оформить пару бумажек, понадобившихся в его принципиальной схватке с гаишниками. Скорее всего, она попала как раз на своего крестника. Что ж, как говорится, « на ловца и зверь бежит». Однако прежде не мешает окончательно в этом убедиться.
-Але! С кем я говорю?
-С Аликом.
Хм! «С Аликом»! Вероника Георгиевна предполагает, что ее крестнику уже где-то за двадцать. Мог бы в таком возрасте рекомендоваться как-то и посолиднее.
-Я Вероника Георгиевна, твоя, в некотором роде… ангел-хранительница. А где твоя мама?
Немножко замешкавшись с ответом и с большим, чем прежде оживлением:
-А мамы еще нет.
Первый час ночи, а ее еще нет! Что ж, - это тоже настолько в духе и в традициях Эли, - удивляться этому не стоит.
-У нас с ней часа два назад состоялся разговор как раз относительно тебя. Что ты якобы сидишь без работы.
-Да-да! – еще более оживился.
-Но ты хочешь работать?
Ответил не сразу:
-А что?
-Что «что»? Я спрашиваю, ты действительно готов взяться за какую-нибудь работу или предпочитаешь сидеть на шее матери?
-Да. Готов. – Сказано, как показалось Веронике Георгиевне, без особого энтузиазма.
-Я сначала отказала маме, мы с ней даже немного поссорились, но потом передумала. Я, в принципе, могла бы пригласить тебя на собственную дачу. Мне нужен человек, который хотя бы поклеил обои. Кое-что покрасил. Ну, там, на месте видно будет.
Молчит.
-Не слышу. Ни «да», ни «нет». Ты вообще-то как? С руками или без?
-С руками.
-Тогда я хочу услышать твое «хочу-не хочу»… Если ты вообще способен на это.
-А когда?
-Да хоть послезавтра. Приезжай ко мне на дачу, это в Токсово, твоя мама знает. Там, прямо на даче, встретимся. Я все тебе объясню, покажу. – Сама она, конечно, поедет на машине, но брать его с собою не собирается: пусть проедется в электричке, лишний раз протрясется, такому флегматику, как он, явно не помешает. - Ну, что? – Как же долго из него надо вытягивать ответ!
-Хорошо.
-Тогда до воскресенья. Я там буду часам к одиннадцати. Желательно, чтобы ты к этому времени там тоже. Как штык.
-Я постараюсь.
-Да уж постарайся. Спокойной ночи. – Больше не стала тратить время на этого юнца, положила трубку.
Уже положив, подумала: напрасно она это затеяла. Судя даже по тому, как он общается. Дохлый он какой-то. Никакого оклейщика из него не получится. Бог с ним. В любом случае Эля уже не сможет бросить ей какой-то упрек: ее попросили, она пошла ей навстречу. А если эта затея закончится фиаско, - пусть она, Эля, винит самую себя за то, что воспитала такого ни к чему не приспособленного сыночка.
9.
- Вероника Васильевна! Очаровательница вы моя. Если б только вы представляли, как я счастлив вас видеть!
В двери офиса, с букетом чайных роз, едва не задевая головою о дверную притолоку, показывающий в улыбке ослепительно-белые фарфоровые зубы, в безукоризненно сидящем светло-коричневом вельветовом костюме, с белой «бабочкой» САМ легендарный Борис Александрович. Когда-то, в молодые или относительно молодые годы, знаменитый баритон, солист Кировского, ныне, когда ему далеко за шестьдесят, уже крайне редко появляющийся на сцене, но достаточно часто - на эстрадных площадках и на телевидении. Рядом с ним, едва доставая головой до его плеча, как кустик под сенью дуба-великана, - девица-красавица, щупленькая, лет двадцати пяти, плотоядно ощеренные, чуть выпирающие передние зубки. Молоденькая «крыска».
То, что перепутал отчество, - для таких лет вполне простительно. Их прежнее, послужившее основой их знакомства «дело» благополучно завершилось, и было отмечено благодарственным ужином в ресторане гостиницы Астория где-то с год назад: он разводился тогда со своей прежней супругой, и та, кажется, настроилась разорить несчастного, отобрать у него львиную долю принадлежащего ему по праву имущества. Бедный Борис Александрович, чтобы не остаться «на бобах», вынужден был судиться, а перед Вероникой Георгиевной была поставлена непростая задача нотариально заверить, что то-то и то-то действительно было благоприобретено им в отсутствие или независимо от подзащитной и, таким образом, было неподвластно ее хищническим амбициям.
Вероника Георгиевна провозилась с этим делом не один месяц. Ей пришлось провернуть колоссальную работу: удостовериться в подлинности тех или иных, предусмотрительно сохраненных Борисом Александровичем чеках, купчих, накладных, встретиться с какими-то живыми свидетелями, кое-где даже провести экспертизу. В конце концов, желаемый документ был безукоризненно с юридической точки зрения составлен, представлен на рассмотрение суда, и Борис Александрович в подавляющем большинстве эпизодов вышел из этой схватки победителем.
Да, этот случай из ее практики был одним из тех, что запоминаются надолго, если не навсегда. Каких-то существенных материальных выгод он Веронике Георгиевне не принес, несмотря на потраченное персонально ею и ее сотрудниками время и нервы: Борис Александрович, к слову сказать, несмотря на всю свою известность, импозантность, когда дело дошло до окончательных расчетов, оказался весьма прижимист, - зато это было так интересно! Один из тех случаев, которые оправдывали в ее сознании само существование вроде бы такой кляузной никчемной бумажной профессии, как нотариат, придавали ей смысл.
И вот – он появляется перед Вероникой Георгиевной еще раз и в компании с этой… из семейства крысиных.
-Это Веруня, - представляет Борис Александрович свою попутчицу, - прошу любить и жаловать. Чистое, неподкупное дитя. Моя будущая супруга.
Хм… «Чистое, неподкупное». Ню-ню.
-Я тоже ужасно рада вас видеть, Борис Александрович. Пожалуйста, присаживайтесь…Чем-то могу вам помочь?
-Бе-зус-ловно. Вы моя палочка-выручалочка. Я проникся к вам таким доверием! Больше без вас по тернистой жизненной дороге ни на шаг. Вот…- Здесь Борис Александрович овладел рукой своей попутчицы, нежно прижал ее к своей вельветовой груди. – Мы решили с Веруней пожениться, но…наученный горьким опытом… - Борис Александрович страдальчески поморщился. - Решил прежде оформить что-то вроде «Хартии о вольностях»…Договор. Где бы все было досконально расписано от «а» до «я». Видите ли, я, безусловно, доверяю Веруне, я и в мыслях у себя не допускаю, чтобы она…- Здесь Борис Александрович отнял руку попутчицу от груди, поднес к губам, покрыл ее поцелуями. – Чтобы она вдруг и решила меня обмануть, но, как сказал еще на весь мир уже, к сожалению, почивший президент Рейган: «Довэрай, но провэрай». Какой-нибудь…очень аккуратно составленный документик…Только после этого смогли бы без малейших опасений - под венец. Правильно, Веруня?
«Крыска» поспешила утвердительно кивнуть увенчанной кудряшками головой.
Что ж, - Борис Александрович был не первым, кто обращался с просьбой о таком документе, Вероника Георгиевна не была этим застигнута врасплох.
-У нас есть типовой брачный контракт. Там все очень точно и недвусмысленно прописано.
-Да-да! Что особенно важно. Чтобы недвусмысленно.
-Люба, - Вероника Георгиевна обращается к своей помощнице, - пожалуйста, распечатайте для Бориса Александровича форму брачного контракта….Я полагаю, будет лучше, если вы возьмете это с собой и дома – очень внимательно, вместе с вашей будущей очаровательной супругой, - самое время одарить особу самой благожелательной улыбкой, - ознакомитесь. Там достаточно много пунктов. Все очень подробно расписано. Именно, как вы сказали : «от «а» до «я». Только после этого навестите нас еще раз и, если вы со всем абсолютно согласны, - мы охотно оформим вам его. Нет, - обсудим, что бы вы еще хотели там изменить.
-Великолепно! Нас это устраивает. Вы – само очарование, Вероника Владимировна. Вечная молодость, свежесть. Неувядающая Купина. Какое счастье, предвкушенье, что я увижу вас еще раз.
Да, насколько Борис Александрович был скуповат, когда дело доходило до расчета, настолько он был щедр в том, что касалось комплиментов. Здесь его способности, кажется, были безграничны.
Борис Александрович со своей «честной и неподкупной» ушел, предварительно одарив всех, кого только встретил его взгляд, улыбкой и ослепив сверканием своих фарфоровых зубов. Все-таки от души ему спасибо. Сотворил для них всех маленький праздник. Как редки такие клиенты! И как ими надо дорожить и по возможности приумножать, прощать им их человеческие слабости. Но вот ушел Борис Александрович, и - вновь наступили будни.
Второй час дня. Вот-вот и настанет время обеденного перерыва. За все время, как появилась этим утром в офисе, ни с кем не обмолвилась о том, что случилось накануне, ни словом. Никому не заглянула открыто в глаза. Страшно. А вдруг почувствует в ответном взгляде какую-то растерянность, кто-то смущенно отведет свои глаза, - даст повод думать, подозревать. Представить себя в роли мисс Марпл, занимающейся расследованием в собственной конторе… Нет, это не для нее.
Да она молчит, но так до бесконечности все же продолжаться не может. Рано или поздно ей придется перед кем-то открыться. И этим «кем-то», скорее всего, должен быть самый по-житейски опытный, авторитетный человек. К Любе:
-Там у нас еще есть кто-нибудь?
-Да. Мелочевка. Доверенность.
-Сможешь оформить сама?
-Спрашиваете!
-Я побуду у Софьи Иосифовны.
Софья Иосифовна сидит в отдельном, отведенном для нее закуточке, за железной дверью. На двери плакат с изображением бравого усатого красноармейца с ружьем наперевес. «Стой! Кто идет?». Софья Иосифовна за столом, производит с помощью воистину музейного арифмометра какие-то подсчеты.
-Можно, у вас посижу?
Софья Иосифовна в ответ только положила арифмометр на стол, переместила очки с переносицы на лоб. Дождалась, когда Вероника Георгиевна усядется в кресло перед столом.
-Ну вот! Хорошо, что вы сами подошли. Я сама собиралась… Что-то случилось?
-Да… Меня обокрали.
-Подождите! Подождите! – Софья Иосифовна быстренько поднялась со стула, прошла к двери, еще поплотнее ее закрыла, вернулась к столу. - Как обокрали?! Где?!
-Здесь. Вчера… - Вероника Георгиевна почувствовала: ее глаза на мокром месте. Сейчас может разреветься. Приказала себе «Возьми себя в руки»… Мо-лод-ца! Взяла.
-Ничего не понимаю!.. Расскажите.
- Помните, я вернулась вчера из банка? Я приехала с пакетом. Я вошла к себе, поставила его на пол, а потом мы все, как один, пошли в столовую комнату, а пакет оставался здесь. Там лежали деньги. Мои, личные, я вам тоже говорила. А потом, когда вы все разошлись, а я осталась… Я сунулась в этот пакет, этих денег в пакете не нашла. Они пропали.
Софья Иосифовна, ошеломленная, молчала.
-Я теперь не знаю, как мне быть. Я хочу, чтобы вы мне посоветовали.
-Такого не может быть, - только что и сумела выдавить из себя Софья Иосифовна. – Чтобы кто-то… из наших…
-У меня самой это не укладывается в голове… Но и из посторонних никто не заходил: дверь была мною лично заперта.
-Но кому еще, кроме меня, вы говорили об этих деньгах?
Вероника Георгиевна промолчала.
-Значит… это я?
-Ну, перестаньте!
-Спасибо за доверие… Я, естественно, тоже никому об этом ни слова… Но тогда кто же?... А что говорят в милиции?
-Я еще не заявляла.
-Как? Почему?
-Разве вы не знаете нашей милиции?
-Очень хорошо знаю. Но это еще не факт, что, если они займутся …
-Нет.
-Что, извините, «нет»?
-Не хочу… Во всяком случае, ПОКА не хочу.
С милицией (или, на современный лад, - с полицией) Веронике Георгиевне уже приходилось иметь дело. Опыт, давший ей основания придти к выводу: «Милиция милицией, но лучше сам не плошай». Впервые она столкнулась с необходимостью обратиться за помощью в органы правопорядка примерно через полгода, как официально обрела статус нотариуса и открыла свой офис. Тогда еще на окнах не было решеток, и хотя офис на достаточно высоком третьем этаже кому-то все же каким-то загадочным образом удалось –окна, двери были нетронутыми, - ночью вынести почти всю только что закупленную оргтехнику. Обращение в милицию было, но преступника не нашли. Искали ли его вообще? У Вероники Георгиевны были основания думать, что едва ли. Случай номер два. Года полтора назад заявление подал уже один из их клиентов. По его словам, - у него из кармана пальто пропал бумажник и как раз в момент, пока он находился непосредственно в офисе, а пальто предварительно снял и оставил на спинке стула в коридоре. Скандал! Опять, разумеется, никакого результата. Чтобы уладить конфликт, Вероника Георгиевна оплатила якобы похищенную сумму (весьма приличную) из своего кармана. И вот теперь…
-И… что же вы тогда? – переживает Софья Иосифовна. –Как дальше?
-Н-не знаю… Наверное, пересижу… Побуду какое-то время дома.
Мысль об этом пришла в голову Веронике Георгиевне только сейчас, и она ей понравилась. Представить себе, как она будет приходить в свой офис, проводить здесь полный рабочий день, - ежедневно, ежечасно сталкиваясь, пересекаясь с тем, кто, возможно, украл ее деньги, смотря ему в глаза, улыбаясь, - ну, не пытка ли это? Да, лучше она посидит дома. Может, даже еще лучше на даче. Спокойно, без суеты подумает, что ей делать дальше.
-Не знаю… Я бы на вашем месте… Но, разумеется, это решать только вам. А как быть с девочками?
-С девочками? Девочки, разумеется, должны, как и прежде… работать. И… прошу вас… им об этом ни слова.
10.
Домой этим вечером, как никогда прежде возвращаться не хотелось. Что она там…одна? Как замечательно было бы, - если б она знала, что сейчас придет, отворит дверь, а ее за дверью встретит Илюша!
-Мам! Ну, и где же ты опять пропадаешь? Есть хочу.
Да, когда дома, он всегда ее встречал у порога. Довольный тем, что она, наконец, пришла, и сейчас покормит его. Приготовить себе еду, просто хотя бы подогреть , - нет, конечно. Это запредельно сложно для него. Вероника Георгиевна не уверена, - знает ли он вообще, как зажигается газовая плита?
Она избаловала его. Безусловно. Это ее, материнский, грех. Но что же делать, если ей самой это доставляет такое удовольствие – баловать своего единственного сына?! Будь у нее кто-то еще….
Когда ей была самая пора зачинать и рожать, - времена выпали далеко не самые «тучные»: перестройка. Потом, когда уже почувствовали себя с мужем более уверенно, когда появился достаток, - нет, пора родить еще далеко не прошла, - возникло их обоюдное отторжение. Тут уже заработали иные механизмы, нежелание связать себя еще какими-то новыми узами с потерявшим для тебя свою привлекательность человеком.
Вот так и получилось, что сынок у нее один. Балованный.
Хотя «балованный» отнюдь не синоним «изнеженный». Или, скажем, «беспомощный». Илюша во многом проявлял самостоятельность. Проявлял способность, например, выбирать себе одежду. Вообще, во всем, что касалось лично его гардероба, - тут уж маме лучше не соваться. Уже давно ходил по магазинам и покупал сам, она ссужала его только деньгами. Но вот… чтобы позаботиться о себе в плане пропитания… Скорее, умрет от голода, чем приготовит себе хотя бы яичницу.
Где-то он сейчас? И чем занимается? Опять промелькнула перед глазами картинка, - как эта Люба, бряцая своими выставленными напоказ монисто, обучает его танго, – и почувствовала…. Как запылали мочки ее ушей.
Что это? Неужели ревнует? Да, похоже на это. Самая заурядная постыдная вульгарная пошлая ревность. И ничего, по крайней мере, пока с этим поделать не может.
Вот в этом она уже не молодец. Это выше ее сил.
Когда уже вошла в пустую квартиру, вдруг решила позвонить «своему». То ли еще мужу, то ли уже нет, толком и не поймешь.
-Честь имею! – Его отзыв. – С кем имею?
Шум двигателя. Значит, он едет в машине.
-А я у тебя в адресах даже уже не фигурирую?
-О! Подруга дней моих суровых. Сколько лет, сколько зим. Нет, пока еще фигурируешь, но у меня тут проблемы с подсветкой. Как жизнь молодая?
-Так же как и твоя, старая.
-Не скажи, подруга. Мы еще о-хо-хо. Нет, серьезно, раз ты звонишь, значит, проблема какая-то. Так просто ты не позвонишь. Что-то с Ильей?
-Нет. С ним все в порядке.
-Значит, с тобой?
-Да, мне нужны деньги, срочно. Как первый взнос за квартиру. У нас, помнится, об этом уже был с тобой разговор.
-А что же ты сама? Уже обеднела?
-Нет. Еще нет. Просто не располагаю на данный момент, а продавцу не терпится.
-И сколько?
-Двадцать.
-Хм… Не слабо.
-Разумеется, я верну тебе.
-Да уж, конечно…
-Но мне надо только в наличке.
-В наличке? В наличке у меня если только на фруктовую воду, все в деле. Ладно, шутю. Плохо только, что единственно ради этого мне завтра надо будет тащиться в город. Приезжай к нам, в Юкки.
К «нам» это означает, что ей придется лицом к лицу встретиться с той, которая переманила к себе ее мужа. Его даже заранее тешит картина увидеть двух своих –бывшую и настоящую - за общим столом. Иначе, не держи он этого в уме, сказал бы «Ко мне, в Юкки».
Нет. Вот как бы не равнодушно сейчас относилась к мужу… «Мужу» только на бумаге. Как бы не наплевать ей сейчас было, с кем он проводит свои ночи, - неприязнь к той, кто заняла ее… законное место, ей в себе пока не подавить. И видеть и слышать эту женщину она принципиально не хочет.
-Я бы все-таки предпочла в городе.
-Милая моя. У меня твои предпочтения, знаешь где? Надо тебе, - приезжай. Посидим втроем, потолкуем ладком. Пора бы. Много чего накопилось. За двадцать-то тысяч зеленых могу себе позволить удовольствие посидеть с тобой за общим семейным столом?
Вот! То самое, о чем сама Вероника Георгиевна только что подумала! Даже теми же словами.
Природа нежелания встречаться с любовницей (да, та, другая женщина, пока формально в статусе не более чем любовницы) для Вероники Георгиевны далеко не понятна, природа же желания усадить двух женщин за одним столом у мужа – совершенно очевидна. Тут даже не надо обладать семью пядями во лбу. Он ЭТИМ хочет унизить ее. Это так на него похоже! Хочет заставить ее приползти к нему на коленах. Чтоб только доказать, какой он большой, великий, могучий, и какая она, по сравнению с ним, маленькая, беспомощная козявка. Но Вероника Георгиевна, когда чем-то возмутится, когда ею одолевает желание кого-нибудь осадить, - тоже далеко не промах. Жизнь ее тоже уже кое-чему полезному обучила.
-Может, еще скажешь, мне нужно будет облобызать задницу твоей подружки?
Смеется:
-А что? Хорошая идея. Думаю, ты выглядела бы при этом совсем неплохо.
Веронике Георгиевне ничего не оставалось, как отключиться от разговора. Почувствовала, как кровь ударила ей в голову, на несколько мгновений потемнело в глазах. И как она могла решиться позвонить этому придурку? Как она вообще до сих пор не поняла, что это за человек? Нет, это не человек, это чудовище. Еще одна совершенная ею за эти последние дни глупость. «Больше он от меня ни слова не услышит».
Будущего своего мужа Вероника впервые увидела на уборке капусты, когда она еще была студенткой. Тогда получили предупреждение от синоптиков о скорых заморозках, и был объявлен обычный для тех времен аврал. Студентов нагнали видимо-невидимо, все огромное капустное поле под Мельничными Ручьями было усеяно ими, и уже возникла полная неразбериха, кто откуда: такая вот своеобразная «чересполосица» (известная Веронике еще из школьного курса по истории: описание столыпинских реформ). Так оказалось, что Вероникина «полоса» оказалась по соседству с той, на которой трудились «химики». И до чего ж по-разному работалось на этих двух полосах! Если у юристов ни шатко-ни валко, то у химиков прямо на загляденье. А все благодаря организаторским способностям их вожака. Он гонялся по всему полю, чего-то добивался, кого-то хвалил, с кем-то ругался. Словом, горел. Пылал. Вероника им прямо залюбовалась. Подумалось: «До чего ж не похож на других парней! Вялых, вечно на что-то жалующихся. Словом, сплошная солома. А этот… Вот мне бы такого мужа». И надо же было такому случиться, что с того уборочного дня прошла всего неделя, и она увидела его сидящим в читальне университетской библиотеки! Место рядом с ним пустовало, Вероника поспешила его занять, а через год они стали мужем и женой.
Через восемь лет Николай Ефимович, к этому моменту начинающий и очень даже неплохо начинающий бизнесмен, а она всего лишь юрист на грошовом жаловании при женской консультации, скажет своей жене:
-Извини, подруга, за откровенность… Но ты меня уже достаточно хорошо знаешь, - я человек прямой, люблю играть в открытую и называть вещи своими именами. Так вот, ты – еще раз извини меня, - деревянная.
-Как это?! Что значит «деревянная»?
-Ну, как?... Ты-женщина. Неужели тебе не понятно?
В тот же вечер Вероника забрала с собой сына и переехала к «своим», в то время оба еще были живы. Далее, де юре оставаясь мужем и женой, де факто они больше не прожили бок о бок ни одного дня и не провели вместе ни одной ночи. Хотя какое-то общение, диктуемое, как правило, какими-то общими интересами: в первую очередь, Илюша, далее, по степени важности, - еще не поделенная между ними собственность, наконец, что-то неожиданно возникшее, тому примером их сегодняшний разговор, - между ними все же поддерживалось. А если формально не разводились, - главным образом от того, что оба были по уши в делах и не хотели тратить драгоценное время на какую-то бракоразводную ерунду. До тех пор, пока кого-то из них, или обоих сразу, - жареный петух не клюнет.
Пока не клевал.
11.
В начале седьмого за ней подъехал Вадим, чтобы отправиться в Мариинку. Да, так было условлено, что отвезет и привезет Веронику Георгиевну ее «кавалер». Вероника Георгиевна не любила водить машину. Знала, что водитель из нее еще тот и откровенно боялась попасть в ДТП.
-Ну, как? – первым делом, поинтересовался Вадим, когда уже выехали на Каменностровский. – Так и не нашлись деньги?
-Скоро сказка, Вадимик, сказывается, да не скоро дело делается.
-Это тебе урок. На всю последующую жизнь.
Ох, сколько уж такого рода уроков было в жизни Вероники Георгиевны!
Был час пик. Каменностровский кишмя кишел машинами. К счастью, намного большая их часть двигалась в противоположном направлении: от центра к спальным районам. Поэтому хоть и не скоро, но передвигались стабильно. Вадим помалкивал, больше не задавал вопросов, не выражал сочувствия, и это было на руку Веронике Георгиевне: ей меньше всего сейчас хотелось какой-то болтовни. Она только подумала: «Ей еще повезло в жизни, что у нее под руками есть такой приятель, который может везти тебя и не утомлять бесконечными разговорами. Насколько хуже было бы, - останься она сейчас в этой ситуации абсолютно одна… Или с такой трещоткой-подругой, как Эля».
С Вадимом ее свело разделяемое ими хобби: они познакомились пять лет назад, когда оба, почти одновременно записались в кружок бального танца при ДК Ленсовета. Кроме бальных танцев их объединяло еще и то, что они были ровесниками: родились не только в один год, но и в один месяц, их появление на свет разделяла только одна неделя. Оба по гороскопу были весами. По своей начальной профессии Вадим был инженером-металлургом, но уже почти пятнадцать лет, как возглавлял какое-то турагентство. Больших доходов не имел, но того, что имел, - его вполне устраивало. У него был ровный, спокойный характер: типичный сангвиник, это тоже нравилось Веронике Георгиевне. Ее муж был холериком, - и это «холерическое» в нем доставляло ей когда-то огромное количество неудобств. С Вадимом она отдыхала, приходила в себя.
Разговоров , даже шутливых, на «амурную» тему между ними, за все время их знакомства никогда не возникало, но Вероника Георгиевна была абсолютно убеждена в том, что она, как женщина, нравится Вадиму. Да, он был женат. Его жена была по профессии экономистом и работала в том же агентстве главным бухгалтером, то есть это был их семейный бизнес. Но детей у них не было и у самого Вадима, как-то в разговоре проскользнуло: «Она у меня какая-то пресная». Да, Вероника Георгиевна, если бы только этого захотела, легко смогла бы «заарканить» своего партнера по танцам, могла бы без особых проблем уложить его к себе в постель. Чувствовала даже свое «женское» право на это: ведь кем-кем, а «пресной»-то она как раз никогда и совсем не была. Будь у нее при этом, допустим, масса каких-то других недостатков. Но вот как «захотеть», как заставить себя, если, когда дело касалось персонально Вадима, ей органично этого не хочется? Почему? Скорее всего, по той же причине, по какой Вадим был не очень доволен своей женой: он был хорошим, порядочным, воспитанным, далеко не глупым, с ним было легко, хорошо, но… В восприятии самой Вероники Георгиевны он тоже был «пресноват». Ему, чтобы завоевать полное расположение Вероники Георгиевны, не хватало одной какой-то малости. Какой-то перчинки. А начинать «крутить роман» с человеком на сухом месте, без смазки, - нет, для Вероники Георгиевны тогда лучше уж оставаться одной.
Они уже подъезжали к Каменноостровскому мосту, когда Вадим прервал затянувшееся молчание.
-Ты все-таки, что делать –то думаешь?
-Пока не знаю, - честно призналась Вероника Георгиевна. – Бороться.
-С кем?
-За себя.
-Но… «бороться»… в каком смысле?
-В смысле «не утонуть».
-Ты какими-то загадками.
-У меня ощущение… что я ступила на очень тонкий лед. Одно неосторожное движение, - и я в ледяной воде.
-Ну, не надо, не надо. Зачем это все? Нагнетаешь, Ника. Тебя обокрали – элементарно. Меня тоже обкрадывали. Неоднократно. Я тоже переживал. Но не до такой же степени, чтобы весь мир вокруг тебя взял и перевернулся.
-А у меня так. Меня, ты знаешь, переворачивает. Ты не представляешь, насколько много это для меня значило: моя контора, мое дело, мои… девочки. Это было так важно для меня. И совсем не из-за денег, как может кому-то показаться…
-Нет, я тебя отлично понимаю. Момент самореализации. Самоутверждения.
-Да.
-Но ты уже доказала…
-Нет. Какая-то трещина.
-Да перестань! Еще раз тебе говорю. «Твое». «Твои». Все это как было, так и осталось. Если только одна какая-то… паршивая овца. А всё остальное…
-Нет, Вадимчик. Какая-то… пустота. Но, боюсь, ты все равно не поймешь.
-Да уж. Куда уж нам. Со свиным-то рылом в калачный ряд.
-Не обижайся.
«Хованщина» Веронику Георгиевну в тот вечер не увлекла: с трудом досидела до антракта, - голова раскалывалась, - извинилась перед Вадимом. Тот не стал ее уговаривать остаться, не остался и сам: как и было между ними условлено, - довез до дома.
11.
На следующий день, то есть в воскресение, намечена была поездка в Токсово. Да, Вероника Георгиевна была обязательным человеком, она помнила: необходимо повидаться с Элиным «мастером на все руки», проинструктировать его.
Собиралась накануне выехать в направлении Токсово в одиннадцать, на деле это случилось только в начале первого. Когда садилась в машину, ничто не предвещало ненастной погоды: тепло, ясно. Только выехала за черту города, откуда-то налетел свирепый ветер, он-то и приволок за собой огромную дождевую тучу. Полил дождь. Немалое осложнение для такого горе-водителя, как она. И в хорошую-то погоду предпочитающая ехать на скорости не более шестидесяти, сейчас, когда под колесами забурлила вода, она сбросила ее почти до пятидесяти. Словом, передвигалась почти пешком, становясь помехой для тех, кого угораздило ехать вслед за ней. Ох, и сколько же выразительных жестов! Какая мимика в ее сторону ! Но Вероника Георгиевна к такому выражению чувств со стороны собратьев по рулю уже привыкла и относилась вполне ровно, сама не «заводилась». Главное для нее сейчас - доехать до места назначения в целости и сохранности.
Дождь, правда, скоро прекратился, - осталась мелкая дождевая пыль. Ее могло вполне хватить до конца дня. А она-то…Только-только предвкушала неторопливую прогулку по окрестностям Токсово.
Метров за пятьдесят до голубенького забора, опоясывающего ее дачный домик, заметила полусидящую на корточках, прильнувшую спиною к заборному столбику чью-то долговязую фигуру, с нахлобученной почти до носа белой спортивной кепочкой. «Это еще что за фрукт?». Догадалась: не иначе, как ее «крестничек», никудышный Элин отпрыск. Ее дожидается. Здесь, где асфальт давно кончился, а колесам то и дело грозило застрять в какой-нибудь залитой жидким месивом колдобине, она уже перемещалась со скоростью черепахи. Наконец, почти уткнулась забрызганным свежей грязью передком машины в ворота, приглушила мотор. Тот, кто ее дожидался, неловко поднялся на, видимо, затекшие ноги.
Ну и дылда. Парень где-то за метр восемьдесят. Но худой. И, кажется, судя по тому, как провисли его серые парусиновые штаны, промокший до нитки. Жалкое зрелище.
Вероника Георгиевна вышла из машины.
-Извини.
Парень стоял перед нею почти, как солдатик перед генералом: навытяжку, - моргал ресницами и молчал. Под ногами, у кроссовок с налипшей грязью, - тощий рюкзачок. Действительно, как новобранец. Прибыл к месту сбора. Осталось только постричь «под нулевку», надеть солдатскую форму и «Ать-два! Левой! Правой!». Однако нельзя быть такой жестокой. Этого недотепу стоило и пожалеть.
-Продрог?
Молчит. Не-то морщится, не-то криво улыбается. Конечно, продрог. Вон как посинел его нос. И губы дрожат.
-Мог бы к соседям попроситься. Самый бы ливень пересидел. Помоги… - Замок с ворот сняла, но что-то мешает им отвориться.
Алик послушно зашел за ворота, с трудом, напрягая все свои силёнки, протащил пробуксовывающую, задевающую о землю створку ворот, та же операция с другой створкой. «Силач Бамбула ». Но теперь хоть можно было беспрепятственно въехать.
Да-а… Картина.
Вероника Георгиевна, едва вышла из машины, огляделась. Бедная дача. Какой жалкий заброшенный вид. Вид горькой сироты. Или забытой в доме престарелых никому не нужной бабули. Не в хорошие, не в достойные руки она попала. Иначе бы она сейчас сияла свежей отделкой. Ее оконные рамы были бы окрашены в веселенький голубой цвет, как рамы той дачи, что напротив. И не молчанием бы она встречала сейчас хозяйку, а визгом детворы и хохотом взрослых, чуть-чуть опьяненных свежим, бодрящим загородным воздухом.
До чего ж никудышная, неблагодарная из нее хозяйка! А ведь это ее детство. Ее первое знакомство с настоящим огромным миром природы. Именно здесь она впервые познакомилась и с жуками, и пауками, и бабочками. А еще были ласточки. Они ютились под застрехой крыши. И ландыши. Да, вот этот склон когда-то был усеян крупными, как папоротник, ландышами. А еще, помнится, к ним в гости откуда-то забрел нахальный ёжик. И крохотный песик по кличке Юла. Юла при виде ёжика зашелся в тонюсеньком, срывающемся на визг лае, запрыгал, заскакал вокруг незваного, собравшегося колючим комочком пришельца. О, сколько же было при этом радости у Никоши ! До чего ж трепыхалось тогда от счастья ее крохотное серчишко.
И, подумать только, она променяла все это на однообразные, как будто сделанные под одну копирку отели Ниццы, курорты Пальма, пляжи Римини. Или, не к ночи будь упомянуты, - сафари на верблюдах в Марокко, после которых Вероника Георгиевна недели две ходила, как молоденький юнга на палубе попавшего в непогоду судна.
Она выглядела тогда примерно так же, как выглядит сейчас этот промокший до нитки долговязый юноша. Фу, ну до чего ж у него жалкий сиротливый вид!
-Иди за мной. Примешь горячий душ. Переоденешься. У тебя есть что другое надеть?
Пожимает плечами.
-Но ты же собрался вроде бы работать. Хотя бы роба какая-то. Комбинезон или что.
-Я думал, вы мне сами дадите.
«Сами». Нет, с этим заморышем она явно каши не сварит.
– А что, если не секрет, у тебя в рюкзаке?
-Постельное белье.
Надо же! О постельном белье он, видите ли, позаботился, а о том, в чем будет работать, - оставил все на самотек. Хорошего же, судя по всему, работничка Эля воспитала, а другая дурёха себе наняла.
-Ладно, пошли, там разберемся.
Хорошо, хоть душ еще живой. Удивительно, но это так. И даже, пусть и не с горячей, чуть тепленькой, но все же водой. За это надо поблагодарить покойного отчима. Объедки с барского стола. Остатки прежней роскоши.
-Заходи… Раздевайся. Мойся. Как с полотенцем?
-Да-да! Я привез!
-Во что переодеться, - попробую поискать. Все понял?
Кивнул давно нестриженой головой. Ох, ну до чего ж тоскливый у него вид! Взгляд загнанного звереныша. Должно быть, несладко ему приходится в этой жизни. Что говорить, - далеко не самый лучший жребий выпал на его долю: безотцовщина. Да и от матери ему , строго говоря, перепадают какие-то жалкие крохи.
Во что же ему переодеться? Вспомнила: что-то должно оставаться от Илюши. И джинсы, и рубашки. Правда, Илюша помладше и росточком, разумеется, пожиже, ну да ничего, как-нибудь. Влезет. Если очень постарается.
Прошла к себе. Кровать. Стеллаж с книгами. «Похожденья и путешествия барона Мюнхгаузена». Это еще с детства. Анри де Ренье. Дважды любимая (La double maitresse). Издательство “Academia”. Это уже девичество. Мечтание о женихах. От взрослой жизни уже ничего не хранится. Нет, «чего»: медвежья шкура на полу. Приобретение ее фальшивого, а в то время еще натурального мужа. Тогда прошел слух, что ожидается новая денежная реформа, полки в магазинах были пусты, тогда он и купил где-то на барахолке эту шкуру. Вероника Георгиевна подержала ее на их прежней квартире недолго, перевезла. Чтобы ничто не напоминало ей об этом человеке, - непременно выбросит эту шкуру на помойку. Правда, не сейчас. Притрагиваться к ней неохота.
Прохладно. Оконная форточка открыта. Захлопнула ее. За окном ничего не меняется: прежняя влажная сыпь. Дождь, кажется, опять усилился: вон как стекает влага по стеклу. Прямо в окно заглядывает жалкая, намокшая, озябшая сирень. Так бы и взяла ее к себе погреться.
А пока погреется она. Расшнуровала на себе кроссовки, разулась, далее, уже не раздеваясь, нырнула под одеяло. Положила голову на подушку. Полежит совсем немного, - минуток пять, десять от силы, понежится, попробует забыть обо всем, что с нею в последнее время произошло…Она уже забывает…Все отходит…Дальше…Дальше…Еще дальше…Заволакивается туманом…Она уже не помнит ни-че-го.
Пробудилась от того, что в большой комнате кто-то громко запел. Очень даже неплохо запел. Это, кажется, баритон Хворостовского. Встала, заглянула в дверь. Алик. Перед включенным еще черно-белым телевизором. Заметил хозяйку, кажется, испугался, порывается выключить телевизор.
-Оставь, оставь. Пусть… Тебе Хворостовский нравится?
Смущенно:
-Нет, не только он. Мне… вообще.
-Сам поёшь?
Чуть удивленно:
-Д-да…Мама сказала? Я в детстве в капелле пел. В хоре мальчиков.
-«Пел»? А что случилось потом?
-Ничего. Почти как у всех. Потом перестало получаться.
Все понятно. «Все проходит. И это пройдет». Чье-то крылатое выражение.
-Ну, как? Хорошо помылся?
-Да нет, не очень. Как только вы отошли, - вода сразу отчего-то течь перестала.
Да, такое здесь и, правда, имеет место быть.
-Все равно. Вот тебе одежка. Будет вода, -помоешься, переоденешься. А теперь о деле.
Как хорошо, что она еще прошлым летом подумала о неизбежности ремонта и завезла необходимое: обои, краски.
-Смотри, - Вероника Георгиевна отворяет дверцы кладовки. – И запоминай. Здесь все, что тебе нужно. Вот этими обоями оклеишь большую комнату. Этими – кухню. Только не перепутай. Иначе заставлю переклеивать. Вот обойный клей. Его должно хватить. Я точно по кубатуре покупала. Даже с прикупом. Кисти…А это краски…Эмульсионка – на потолок. Олифа…Ну, ты же специалист, ты чего-то кончал, должен знать без меня. Сколько времени у тебя может на это уйти? – Алик молчит, соображает. - За неделю-то должен. Тут не так уж и много работы. Я привезла кое-что из продуктов, оставлю в холодильнике. Ежели что… До продуктового отсюда рукой подать. Там сейчас можно купить практически все необходимое. Спроси у соседей, как туда пройти. Деньги я тебе оставлю. Понадобится, - звони. Вот номер моего телефона.
-А вы?
-Что «я»?
-Вы… уезжаете? – Подавленно. Такое впечатление, он рассчитывал, - она будет находиться при нем в подмастерьях.
-Разумеется. Пасти тебя здесь вовсе не собираюсь… Или боишься, что не справишься?
-Нет.
-Что «нет»?
-Не боюсь.
-Так справишься или не справишься? Говори прямо.
-Справлюсь. – Хотя далеко не уверенно.
-Спать можно в правой боковой. - Правда, это Илюшина комнатка, но ничего страшного. Это будет даже маленькая месть сыну. – Постельное белье…- Вспомнила, что Алик захватил свое. – Словом, я тебе все, что надо, сказала. Если станет скучно, - можешь пригласить свою подружку, я не возражаю, но так, чтобы она тебе не стала помехой.
-У меня нет подружек, - вдруг ни с того ни с сего признался. Да еще, кажется, и покраснел при этом.
«Вот как? Ну, может, это и хорошо. Значит, работа пойдет веселей, - отвлекаться не на кого».
Уже садясь в машину, еще раз подумала: «До чего ж он не походит на свою мать! Может, в отца? А кто его отец? Вспомнилось. Какой-то никудышный артист. Отсюда, и его пение и капелла. Дурная наследственность».
Уже за воротами пару раз просигналила. Дождалась, когда Алик выйдет из дома.
-Не знаю, когда я теперь появлюсь. Я, разумеется, предварительно позвоню. Звони, если что. Ворота держи на запоре. Удачи!
Еще колдыбая по ухабам, перед тем, как выехать на шоссе, подумала: «Если б этот паренек был ее сыном, - чтобы она в первую очередь заставила его сделать?». Конечно, остричься. Хотя бы потому, что сейчас быть волосатым не так модно. И постаралась бы как-то… добавить ему уверенности в себе… Что-то он, интересно, сейчас делает?».
Разумеется, под «он» она подразумевала не этого… лохматого, а своего…стриженого… Илюшу.
12.
Потом была бессонная ночь, и настало утро.
«Нас утро встречает прохладой, нас с ветром встречает река. Кудрявая, что ж ты не рада весёлому пенью гудка?». Да, не было еще такого у «мамы Ники», чтобы «пение гудка», предвкушение встречи с ее «девочками» вызывало у нее такое отторжение. Даже вчера такого с ней не случилось, как будто вчера в ней еще сохранялась какая-то надежда на какое-то чудо. Она только входит в свой офис, а ее уже с порога встречают радостным воплем: «Нашлись, нашлись ваши денежки-потеряшки! Все в порядке!». Сегодня даже этой надежды не было. Как она будет с ними себя вести? Ведь не секрет, - ночь была бессонной от того, что она перебирала в голове все-все возможные варианты. «Кто из ее девочек вор?». Как она сможет смотреть им в глаза, если теперь не уверена ни в ком. Кроме, разумеется, Розы Иосифовны. Стойкие сторонники «Яблока» вне малейших подозрений.
При выезде с Савушкина на Торжковскую ее «Лексус» остановился у светофора.
«Не пойду сегодня. Позвоню сейчас Скуратову, попрошу его меня на какое-то время подменить».
Скуратов был в прошлом ее однокурсником. Человеком он был неплохим, но довольно пассивным, без связей, да и учился, говоря по правде, «ниже среднего». Не удивительно, что так и не нашел достойного применения своим знаниям, подвизался на поприще каких-то разовых поручений и всегда охотно откликался на просьбу Вероники Георгиевны исполнить роль «начальника» в периоды ее отлучек.
-Гражданочка, - перед глазами Вероники Георгиевны возникла фигура подошедшего вплотную к ее машине постового. – С вами все в порядке?
Вероника Георгиевна спохватилась: задумавшись, она не заметила «зеленого» на светофоре.
-Нет, извините! То есть да! Все в порядке.
-Внимательнее надо.
Постовой, на диво, попался не сварливый, больше придираться не стал, и Вероника Георгиевна продолжила свое передвижение в сторону офиса. Не доезжая до места назначения метров двухсот, вновь остановилась, на этот раз у кромки тротуара, достала мобильник.
-Привет, Слава.
-Ник-Ник? Привет! Что новенького?
-Как у тебя сейчас с делами?
-Мои дела, ты знаешь. Как та самая сажа. Перманентно на мели. Начинаю думать, не сменить ли мне профессию?
-И кем же ты теперь?
-По принципу «от противоположного». Был законником, стану грабителем с большой дороги.
-Боюсь, неважный из тебя грабитель получится. Попадешься на первом же деле. Ты не смог бы еще раз мне помочь?
-Ну, ты же меня знаешь! Всегда к твоим услугам. Когда приступать?
-Да можно прямо сегодня.
-Сегодня?! Не-ет, ты знаешь, сегодня не смогу, мне тут дельце одно…
-А когда?
-Ну, скажем… К концу недели…или, скорее, в начале следующей буду в твоем распоряжении, как штык. Что, опять в какой –нибудь непредвиденный загранвояж собралась?
-Нет, только не в загран и не в вояж. При встрече с тобой расскажу.
С подменой пока не сладилось, но и появляться в офисе Веронике Георгиевне по-прежнему не хотелось. «Ну что ж… Разве она не хозяйка и не вправе распоряжаться своим рабочим временем?». Позвонила в офис. Подошла Люба.
-Доброе утро, Вероника Георгиевна, а вы где?
-Послушай, Любаша, помнится на сегодня у нас ничего экстраординарного не намечалось.
-Да, в основном, текучка, обыденка. А что?
-Я чего-то приболела. Попрошу тебя побыть за меня. Если вдруг что-то – договорись, чтобы отложили на пару деньков.
-Будет сделано, Вероника Георгиевна, не волнуйтесь, я справлюсь. А что с вами?
-Пока не знаю, будем разбираться. Всего.
«Нет, голос у нее безмятежный. Люба вне всяких подозрений. Но тогда кто же из них? Кто?».
Времени всего-то лишь начало одиннадцатого. Впереди у нее полный день. Чем же ей заняться? «Начну, пожалуй, с Пассажа».
Ее задачей было выбрать подарок племяннице мужа. Через пару недель Анечке исполнится семнадцать лет, Вероника Георгиевна, разумеется, в числе приглашенных . Да, с мужем жили врозь, но прежние отношения с его родными сохранялись. Все всё знали, но как будто сговорившись, делали вид, что ничего не произошло.
Неторопливо прогулялась по помещеньям Пассажа. В уме заранее решила, - стоимость подарка не должна превышать пятисот долларов. В эту сумму более чем укладывалась изящная золотая цепочка на шею: триста девяносто девять долларов. Лучшего для молодой девушки, пожалуй, ей не найти.
Купила. И… «Куда теперь?». Вспомнила: у нее есть еще одно дело. И оно относительно недалеко отсюда: на Шпалерной улице. Она собиралась заехать по этому адресу и посмотреть предлагаемую на продажу какую-то антикварную мебель. Судя по уже состоявшемуся между нею и продавцом телефонному разговору, цену за мебель просили очень даже божескую. Приобрести квартиру на набережной Макарова и обставить ее старинной мебелью - чем не достойная цель для успешной деловой женщины?
Удача на этот раз сопутствовала ей: откликнувшийся на телефонный звонок продавец (точнее, продавщица), оказался дома и был бы рад незамедлительному приезду Вероники Георгиевны. Минут через десять Вероника Георгиевна уже подъезжала к искомому дому на Шпалерной. Продавщицей оказалась плохо соображающей, бестолковой, еще совсем юной леди лет двадцати пяти. Мебель принадлежала ее недавно умершей бабушке, вроде бы, если ей верить, приходившейся дочерью директору Пажеского корпуса. Уже одного беглого взгляда Веронике Георгиевне было достаточно, чтобы понять: эти предметы старины достойны того, чтобы не пожалеть на них денег. Но вести каких-то серьезных переговоров с этой девочкой, которая поминутно путалась в цифрах, названиях…
-С вами еще кто-нибудь есть?
-Да, Коля. То есть муж. Но он сейчас в отъезде. Будет примерно через неделю.
Ну вот и хорошо. Через неделю она еще раз сюда заедет и повидается с этим Колей. Даст Бог, он будет более компетентным и надежным партнером.
Покинув дом и уже собираясь сесть в машину, Веронику Георгиевну осенило: здесь, буквально в паре сотне метров, на Потемкинской улице живет (или жил?) человек, который промелькнул в ее жизни ярким, оставившим неизгладимый со временем след, метеором. Только вспомнила, подумала, - и тут же испытала острое, до болезненного сжатия сердечной мышцы, желание повидаться с этим человеком.
«Если, даст Бог, с ним за эти годы ничего не случилось. Если он жив и никуда не уехал».
12.
Веронику Георгиевну можно было упрекнуть во многом: в недостаточной организованности, непоследовательности, чрезмерной наивности и тому подобное, но в чем ее никак уж нельзя было уличить, так это в том, что она могла совершать какие-то необдуманные, импульсивные поступки. Но и солнце, как известно, не без пятен. Вот и Веронике Георгиевне такие плохо или совсем необдуманные, продиктованные только каким-то мощным внутренним позывом поступки случалось иногда совершать. Вот один из них.
Это произошло незадолго перед тем, как она должна была официально «расписаться» с Николаем (мужем и женой де факто они были уже с полгода). Дело было летом, и ей захотелось посетить доживавшую свой жизненный срок в Горьком бабушку по матери. Попутчиков по купе, как положено, у нее было трое. Двое совсем неинтересные - перезрелые женщины, зато третий… Уже достаточно пожилой для Вероники того времени, чтобы ей пришло в голову с ним как-то даже пококетничать: скорее всего, ему было уже где-то за сорок. Но внешностью своей он напоминал ей любимого актера ее юности Баталова в кинофильме «Дама с собачкой». Кроме того, в отличие от женщин, едущих на похороны их общего родственника и болтающих безумолчно обо всем, что угодно, только не об умершем родственнике, этот человек не проронил почти ни слова: он просто сидел на положенном ему месте у окна и читал. И что же он читал? “La confession” Руссо! На самом что ни есть настоящем французском языке! И хотя Вероника изучала в школе именно французский, с французским у нее ничуть не лучше, чем с английским. Переводить еще, правда, кое-как со словарем она умела, так же как и произносить какие-то фразы, которые, даст Бог, ей когда-нибудь пригодятся, когда она поедет, допустим, в Париж. «Месье, пурье ву мё монте коман се рандр а ла Плас де ла Конкорд?».
Ничего удивительного поэтому, что ей очень захотелось разговорить этого молчуна. Но как быть, если эти двое стрекочут, как сороки, не прерываясь ни на секунду, а этот, с книгой, сидит, как истукан, пришитый к своему месту? Даже в туалет ни разу не сходит. Но Веронике повезло: женщины, слава Богу, вышли на какой-то станции, оставив ее в купе с таинственным французом один на один.
-Извините, - приступила, наконец, к вожделенному разговору, мысленно перед этим перекрестившись.
Француз поднял на Веронику глаза. Кажется, впервые за те пять-шесть часов, что они уже провели в дороге.
– А у вас случайно еще не найдется чего-нибудь… почитать? Я взяла с собой, но это, вы знаете, оказалась такая скука.
-Конечно! Конечно! – Француз поспешил достать из своей сумки еще одну книгу. – Хотя… Не знаю… Боюсь, она вам тоже покажется не очень увлекательной.
Книга была на русском. Но ее автором был Монтексьё, и название ее было «Персидские письма». Каким бы неважным был Вероникин французский, но, будучи человеком достаточно начитанным, кем был Монтексьё и что собой представляют «Персидские письма» она худо-бедно знала, поэтому, едва глянув на обложку, она невольно поморщилась, потом они встретились с французом глазами, поняли друг друга и… дружно расхохотались.
А дальше Веронике стало с этим человеком необыкновенно легко. Так легко, как у нее до сих пор не было в жизни ни с одним мужчиной, - будь он ее ровесником, или младше, или старше, не важно. Хотя от природы и относительно закрытая, от этого человека у нее не было никаких секретов, она могла и даже испытывала какое-то удивительное желание поведать о себе все. Да, буквально все-все-все. О своих, о детстве, о школе, о том, что вот-вот выйдет замуж. Как ей живется сейчас и что она ждет от будущего. А он охотно слушал, время от времени задавал ей какие-то уточняющие вопросы, знак, что он слушал ее не формально, даже давал ей иногда какие-то советы. Уже наступила ночь, хождение в коридоре прекратилось, все соседние купе уже спали, а Вероника все рассказывала о себе и рассказывала, а француз, его, как оказалось, зовут Владимир Антонович, ее все слушал и слушал, когда Вероника, наконец, спохватилась.
-Что это я все, да о себе? А я о вас до сих пор ничего не знаю.
-А что именно вас интересует?
-Н-ну… - Вопросов, которые бы хотелось задать, было много. Необходимо было что-то выбирать. – А что вы закончили?
-У нас с вами одна альма матер – университет. Только вы на юридическом, а я когда-то на филологическом. Отделение французского языка и литературы.
-И кем вы работаете?
-Переводчиком. В торговой палате. В основном, сидим на пушнине.
-Скажите, вы были когда-нибудь в самой Франции?
-Да, бывал, пару раз. Провинция Нормандия. Там живет… точнее жил мой отец. Его имя Антуан. Поэтому у меня и отчество Антонович.
-Так ваш отец францу-уз. Тогда все понятно. Какой же вы счастливый.
-Вы так думаете?
-А вы так не думаете?
-Так не думала, например, моя мать. Родив меня от француза, она попала за решетку и провела там три с лишним года.
«Дура, - подумала о себе Вероника. – Надо все-таки больше думать, когда разговариваешь с еще недостаточно знакомым человеком. Так можно вляпаться». Но один-то вопрос она все-таки ему задаст.
-А ваша жена? Она тоже говорит по-французски?
Владимир Антонович улыбнулся:
-А это для вас так важно, - на каком языке говорит моя жена?
-Н-ну…относительно, конечно.
-Дело в том, что моя жена говорит на всех языках мира сразу.
-Как это?
-А вот так. Вы не догадываетесь?
-Н-нет.
-Мою жену зовут Природа. Да, не удивляйтесь. Я влюблен и, соответственно, женат на Природе. Другими словами, я влюблен в Естество. Вот как и в вас сейчас. Потому что вы само Естество.
Это было абсолютно… как гром с ясного неба.
-Вы хотите сказать, что вы в меня…влюблены?
-Да. Но не в вас, какой вы себя себе сейчас представляете, а в ваш ноумен.
-Как это?
-В изначально заложенное в вас, - не знаю, кем, - Природой, Богом - идеальное Я. То самое Я, к которому вы постоянно, даже бессознательно стремитесь и хотите достичь.
-Вы, оказывается, не только переводчик. Вы еще и философ.
-Любитель. Не более того.
-И что же… это мое идеальное Я… Я так и буду всю жизнь к нему стремиться?
-Вас это огорчает? Но это же замечательно! Иметь цель, к которой необходимо стремиться. Как несчастны те, которые никуда и ни за чем не стремятся. Слава Богу, вы не из их числа.
-Но если они… те… другие.. несчастные….Значит, я счастливая?
-В каком-то… высшем смысле – да. Хотя… Ваше счастье еще в зародыше. Оно еще далеко в вас во всей полноте не проявлено. Вам к этому счастью еще надо дойти.
Так, в таком обескураживающем Веронику ключе ей еще никогда и ни с кем в жизни не приходилось разговаривать. Все только быт, быт, быт… Ну, и любовь еще, разумеется. Но «любовь» опять же… В каком-то ее приземленном варианте. А здесь…
-А как? Как к нему надо идти? К этому вашему… ноумену.
-Ровно так же, как вы шли до сих пор. Не поддаваясь, не отчаиваясь, не предавая, не отступая. Только так. И никак иначе.
Так они и продолжали беседу, пока в дверь купе не постучали.
-Место двенадцатое, вы не спите? – раздался голос проводницы.
-Нет, - откликнулся Владимир Антонович. – Я уже давно на ногах.
-Хорошо. Подъезжаем к Рыбинску. Не забудьте сдать постельное.
Было раннее-раннее утро. Вероника взглянула на часы: да, пять без четверти. Ей сразу стало очень-очень грустно. Возникло ощущение, - от нее сейчас уйдет, уплывет, пропадет в густом утреннем тумане что-то необыкновенное. То, о чем бредят, мечтают все-все девушки на свете.
-А я…могу еще…когда-нибудь… повидаться с вами? И поговорить.
-Что за вопрос! – Владимир Антонович достал свой бумажник, вынул из него свою визитную карточку (в то время это была такая редкость!), подал ее Веронике. – В любое время. Когда я буду дома.
Но еще один-то вопрос, до того, как Владимир Антонович, покинет купе, Вероника ему обязательно задаст.
-Да, я поняла. Насчет вашей жены Природы. А какая-то другая? Простая. Нормальная. Как у всех. Она у вас есть?
Владимир Антонович на мгновение задумался, прежде чем ответить.
-Нет, той простоты, о которой вы говорите, у меня, может, даже, к сожалению, нет. – Улыбнулся. – У меня, за что ни ухватись, - все сложное. Вот и того, кого вы имеете в виду… Нет. В этом отношении я совершенно один.
Вероника намеревалась погостить у бабушки, самое малое, неделю. Однако уже через три дня ее потянуло обратно в Ленинград, чем сильно огорчила бабушку, но… Вероника не могла ничего с собой поделать: так ей хотелось поскорее оказаться хотя бы поближе к дому, номер которого был указан на визитке. Да, на нее что-то снизошло, какое-то наваждение. Она вела себя как незрелый подросток. И это накануне намеченной, уже оглашенной даты бракосочетания. Уже всем, кому положено, разосланы красивые приглашения на свадьбу. Уже свадебное платье на девяносто процентов готово!
На визитке, кроме адреса, был еще и номер телефона, но, к сожалению, только служебный. Вероника, конечно, позвонила по этому номеру, но ей вежливо ответили, что Владимир Антонович сейчас в отпуске и выйдет на работу только 1ого сентября. На всякий случай, она все-таки навестила этот дом, поднялась до квартиры. На двери латунная табличка. «В.А. Тхоржевский». Да, это его фамилия, но на звонок никто не откликнулся. Она стала заглядывать сюда каждые три дня. Каждый раз в ответ на дзиньканье звонка из-за двери доносилось какое-то таинственное «у-у-у-у», словно нечто, поселившееся там, в отсутствие настоящего хозяина считало все же своим долгом хоть как-то отозваться.
Наконец, тридцатого августа дверь распахнулась. Веронику встречал тот, о ком она думала и к кому стремилась все эти последние две недели.
-Ну, вот, - у Вероники, когда она на что-то решится, хватает и силы и воли вести себя по-бойцовски, а не размазывать манную кашу по тарелке. – Вы мне разрешили и я пришла.
-Вижу, - улыбнулся Владимир Антонович. – Правда, я только что с вокзала. Буквально десять минут назад… Даже еще помыться не успел.
Действительно, первое, что увидела Вероника, когда ступила в прихожую, это знакомая ей по купе дорожная сумка Владимира Антоновича, видимо, только что открытая, из нее еще торчит пара домашних туфель, те, что были на нем при их разговоре в купе.
-Мойтесь, - разрешила Вероника. – Я посижу. Подожду.
-Ну, тогда проходи.
И Вероника прошла в большую, но очень темную, тесно заставленную мебелью комнату. Темно от того, что комнатное окно плотно задрапировано толстой портьерой. Правда, Владимир Антонович прежде чем оставить Веронику одну, портьеру отдернул, но намного светлее от этого в комнате не стало, и было понятно, почему. Окно выходило в тесный дворик, почти упиралось в противоположную, лишенную оконных глазниц стену, словно это была какая-то наглухо закрытая от окружающего мира цитадель. Да, именно «цитадель» (так звучит красивее), а не просто какая-то «крепость».
Но как ни темно, заметно убранство на стенах. Каких только масок здесь нет! Из глины, из меди, из дерева, даже из просяной соломки. Сколько разнообразных лиц и все, кажется, с любопытством уставились на Веронику. Все задаются одним и тем же вопросом: «И что же эта девочка тут делает?». Странная коллекция. Но все, что связано с этим человеком, выглядит странным.
Книжный шкаф. Сколько здесь книг! Пока хозяина нет… Наугад взяла одну. Еще старинная. «Санкт-Петербург». «В.В.Розанов». «Уединенное». Открыла первую страницу. «Люди лунного света». «Метафизика христианства». Типографским шрифтом. А поперек всей страницы – от руки «Это, кажется, про меня».
Едва заслышала приближающиеся шаги, вернула книгу на место.
Владимир Антонович вернулся посвежевшим, доброжелательно улыбающимся. В халате. Уселся в кресло напротив Вероники.
-Ну, что?.. Поговорим?
Вероника была полностью к этому готова. Она, как примерная ученица, уже заранее приготовила текст своего выступленья. Осталось только его озвучить.
-Я понимаю, я покажусь вам сейчас смешной и наивной дурочкой, но это не важно. Что бы вам не показалось, я все равно вам это скажу. Вы уже знаете, я вам говорила об этом, что я собираюсь выходить замуж. Но за то время, как мы с вами расстались, во мне что-то произошло. Я уже не хочу выходить замуж за этого человека, потому что я хочу выйти замуж только за вас. Почему именно только за вас, - честное слово, не знаю, но что-то меня заставляет, чтобы я вам все это сказала, а не хранила мертвым грузом в себе. Тем более, что вы же сами сказали, чтобы я была верной самой себе. Поэтому я и говорю.
Выпалила. С бьющимся сердцем. С пылающими щеками. И ей сразу стало легко. Потому что свое дело она сделала, а дальше… Это уже его задача. А для нее остается только терпеливо ждать и надеяться. Конечно, на лучшее.
-Ну, ты… однако, - каким бы хладнокровным, собранным не выглядел Владимир Антонович, но, похоже, он был этой эскападой серьезно ошарашен. А потом на какое-то время умолк. Видимо, собирался с мыслями.
-Хочешь, чтобы я как-то… в той же скоропалительной манере тебе что-то ответил?... Хотя, да. Наверное, так все-таки лучше. Ты права. Словом, последую твоему примеру. Семь бед, один ответ… Ты прекрасная девушка. И это, поверь, не просто слова. Ты очень честная, чистая. То, что ты мне уже рассказала о себе… Там… Тогда… Пока мы ехали. Дает мне право говорить так, ни капельки не лукавя. И еще…То, о чем я тебе уже говорил, - ты очень естественная. Это подкупает. Отчего ты мне так и симпатична и даже так… близка. Но… Мы с тобой все-таки разные. Немножко из разных миров. Вот пример. Тот, который поставит все и сразу на свои места. Ты собираешься замуж. И это замечательно. У тебя уже есть суженый. Он тебе по душе, иначе бы ты не решилась на это. Я искренне рад за тебя. Выйдя замуж, ты сможешь родить и стать матерью. Тем самым ты реализуешь свое естество.То, олицетворением которого ты являешься. А теперь, что касается меня… Я - другой. Мне не хочется заводить семью и… Даже если я откликнусь на твое предложение, и если мы соединимся, я не захочу, я не стану отцом твоих детей. И не потому, что я не могу. Нет, дело в другом. Я могу, но я… не хочу… А теперь подумай, стоит ли тебе в этом случае выходить за меня замуж? Есть ли в этом какой-то смысл?
-Почему не хотите? – Вероника была в полной растерянности.
-Есть вопросы, девочка, на которые пока нет ответа.
И Вероника поняла: ей надо отсюда уходить. Так она и сделала, а Владимир Антонович ей в этом желании поскорее покинуть его квартиру, ничуть не препятствовал.
Через две недели, как и было запланировано, она обрела статус супруги, и они с Николаем сыграли шикарную свадьбу в ресторане гостиницы Европейская.
Казалось бы, ну и все на этом. Инцидент, как говорится, исчерпан. На «нет» и суда нет. Но вот отчего… Чуть больше двух десятков лет прошло – и в ней вдруг возникло то же острое желание: повидаться с этим странным человеком.
Вход защищает домофон (в тот, первый раз, такого устройства, конечно, не существовало). Но дверь нараспашку. Вероника Георгиевна вошла и поднялась по лестнице. Этаж четвертый, - она до сих пор это помнит. Та же дверь. И табличка на двери та же. «Слава Богу, значит, он живой!».
Однако на звонок никто не откликнулся. Позвонила второй раз , подлиннее, - по-прежнему никакого отклика. Еще постояла перед дверью какое-то время в надежде, что кто-то пойдет по лестнице, и она спросит. Нет, как на зло, - никого. А звониться в другую квартиру отчего-то не хотелось.
Так ни с чем и ушла.
13.
Когда уже подъезжала к себе, на Школьную, подумала: «Не позвонил!». Она имела в виду Илюшу. Так уж с некоторых пор у них завелось, что когда сын находился в долгой отлучке, он звонил матери, примерно, в одно и то же время: от десяти утра до одиннадцати. Сегодня этого не произошло. Чем-то очень занят?
Нет, сама она ему звонить также не будет. Во всяком случае, - пока. У нее хватит выдержки. Она потерпит.
В квартире Вероника Георгиевна застала уже заканчивающую уборку Клавдию.
-Хорошо, что вы пришли. А то б записку пришлось вам писать. Вы уже заплатили мне за полмесяца, поэтому в эту пятницу я еще к вам приду, а потом вам придется искать другую.
-Вы уходите? Почему?
-Ухожу послушницей в монастырь. Испытаю себя. Даст Бог силы, сподоблюсь на духовный подвиг, останусь там навсегда.
-Какой монастырь?
-В Свято-Иоанновский. – Сказала и перекрестилась.
Неприятный сюрприз.
-Очень жаль. Я вами очень довольна. Но если, конечно, вы так решили…
-Если хотите, я попрошу одну свою знакомую, она тоже сейчас нуждается в каком-то приработке.
-Да-да, конечно. Обязательно попросите. Я вам доверяю.
«В монастырь». Вероника Георгиевна впервые наяву, а не в книгах, встречается с человеком, который собирается запереть себя за монастырскими стенами.
-Не поделитесь, зачем вы это делаете?... Вам как-то… трудно по жизни?
-А разве кому-то легко?
-Д-да…Конечно…Но тем не менее…Не все же, далеко не все, вы же видите, уходят в монастырь. Единицы.
-Это их выбор. Бог им судья. А я сделала свой.
-И как?…Ваш выбор. Он дался вам нелегко?
-И «да» и «нет». Я еще в девчонках как-то задумывалась об этом. Там, где я жила, был разрушенный храм. Я часто туда ходила. Не молиться. Я о Боге тогда вообще не знала. То есть знала, конечно, но не думала, что Он так близко. Ходила просто так. Мне там нравилось. Постою, постою, чего-то послушаю, - и, вроде, как на душе полегчает.
Клавдия уже убирала пылесос в кладовку, и Вероника Георгиевна ей предложила:
-Если вы не очень спешите…Может, пройдем на кухню? Немного посидим.
Клавдия не то, чтобы охотно, но согласилась.
-Может, кофе?
Клавдия покачала головой:
-Спасибо. Мне сейчас нельзя. Я уже пощусь…Ну, если только чаю. И то не крепкого.
-Вы работаете у меня уже полгода, а я почти ничего о вас не знаю……Мы, в общем-то, так мало общались. Единственное, в чем я твердо уверена: вы честный человек и хорошо трудитесь. Это важно – хорошо трудиться… А вот я, если честно, я так мало бываю в церкви! Конечно, следовало бы почаще…
-Каждый общается со Всевышним ровно столько, сколько его душа этого требует. Значит, вашей душе время еще не пришло… А, может, и никогда не придет. Разно бывает. Каждому своё.
-Д-да…Очень может быть…Извините…Вы замужем?
Клавдия покачала головой.
-И никогда не были?
-Нет, но я родила, когда мне не было еще семнадцати…Спасибо, - сладкого тоже не надо .
-Да? Родили? Значит, ему сейчас…
-Нет. Ее уже нет. Я была плохой матерью, - я за ней не уследила.
-Вы хотите сказать…она умерла?
-Она на моей совести.
О том, что случилось с дочерью, вдаваться в какие-то подробности ей, очевидно, не хотелось, возможно, слишком больное воспоминание, и Вероника Георгиевна не стала настаивать.
-А что нужно от послушницы, чтобы стать достойной…ну, скажем, по меньшей мере, похвалы?
-Послушание, - Клавдия здесь даже слегка улыбнулась, таким, вероятно, наивным показался ей этот вопрос. – Послушание и больше ничего. От того и «послушница». Делать все, что тебе скажут, не гнушаясь ничего, самой черной работы. А еще молитва. И покаяние. Чтобы шло из души. И тогда, возможно, Бог простит.
Уже простившись с Клавдией, Вероника Георгиевна подумала: «Что это? Подвиг или проявление слабости? Запереть себя в четырех стенах. Не бегство ли это от жизненных проблем? Признание своей нежизнеспособности, неготовности жить полной жизнью. Отказаться от удовольствий. Спрятаться от подстерегающих в обычной жизни опасностей. При этом держать себя в струнке под бдительным строгим оком матушки - настоятельницы. Да, безусловно, в этом есть что-то подкупающее. И все-таки…А смогла бы она, Вероника Георгиевна, «мама Ника», в каком-то роде «воительница» (вспомнился Лесков) решиться на такое?». Нет, пожалуй. Даже, если она в чем-то сильно согрешит, если ей станет очень-очень плохо, - все равно этот путь не для нее. Слишком для этого светская. Избалованная.
Стоило Клавдии скрыться за дверью, захотелось взглянуть в компьютер. Если сын не звонит, не шлет эсэмэсок, так, может, электронное ей что-то прислал? Заглянула. Проверила почту. Нет. Пусто-пусто. И стало как-то… совсем… Ну, совсем-совсем нехорошо. Право же, впору взять и разреветься.
А времени всего-то… три. Полдня впереди. А потом вечер… Ночь. «Хоть бы кто-нибудь позвонил». Только подумала, - и на те вам! Звонок. Эля. Далеко не самый лучший вариант, но на безрыбье и рак рыба. Должно быть, решила извиниться за предыдущее, заодно поблагодарить за то, что пристроила ее непутевого сына.
-Да. Слушаю.
-Привет! Слушай, ты помнишь Ромика? – Начала в привычной ей наступательной, безапелляционной манере. – Ну, Ромку, Ромку! Мы все еще называли его Ромео. Такой очаровашка! Ведь из себя. Кудрявый. Он на двух моих рожденьях был, вы с ним классно танцевали.
-Да. И что?
-Он мне два раза предложение делал, я я – дура- ровно два раза ему отказала.
-Хорошо. Что ты хочешь от меня?
-Но ты вспомнила?
-Вспомнила, вспомнила. Дальше что?
-Он умер. Представляешь? Скоропостижно. Представляешь?
-Представляю.
-Мужику едва за пятьдесят. Заворот кишок. Ты знаешь, что такое заворот кишок?
-Нет, не имела удовольствия.
-Бедняга. Жена его бросила. Пил, как лошадь. Кто бы мог подумать? Может, я совершила роковую ошибку, когда ему отказывала? Как ты считаешь?
-Возможно.
-Если б только ты знала, как мне его жаль! Ты пойдешь на похороны?
-Я? С какой стати?
-Я обязательно. Одна проблема, - не представляю, что мне надеть. Я помню, на тебе было какое-то потрясающее…траурное…когда мы вместе кого-то хоронили. Да, кого-то из твоих. Оно еще живо?
-Траурное платье? Н-не знаю. Не помню.
-Посмотри, пожалуйста. Правда, на мне оно, может, будет узковато, я все-таки пошире тебя, но это не так важно: у меня портниха, сделает чего-нибудь. Главное, чтобы я не выглядела белой вороной.
-Кажется, оно на даче.
-На даче? Почему на даче?
-Потому что я увожу туда все, что мне не нужно.
-Тогда съезди на дачу. – «Сейчас скажет про своего Алика». Не тут-то было! – Я тебе по гроб жизни буду благодарна.
-Хорошо, я подумаю.
-Да нет, пожалуйста, ты не думай, а возьми прямо и съезди. Тем более погода хорошая. Кстати, а почему ты сегодня не работаешь? Я туда сначала позвонили – мне сказали, что ты загуляла. – И не дождавшись, когда Вероника Георгиевна ей как-то ответит. – Ну, так я рассчитываю на тебя. Мы же с тобой верные друзья, правда? Неразлучные. Я тебе тоже когда-нибудь сделаю чего-нибудь хорошее. Привезешь?
-Да. Привезу.
Уже отключившись, смотря на потухший экран мобильника, Вероника Георгиевна подумала: «А что , в самом-то деле? Вместо того, чтобы ошиваться в пустой квартире, валяться, читать какую-нибудь пустую книжонку, - прошвырнусь, в самом деле, на дачу. Но не ради траурного платья для Эли. Это побочное. Самое главное, - хотя бы погуляю по лесу». Да, леса под Токсово – не Бог весть что, и все же… Земляника уже отошла, до грибов еще надо дожить, зато малина, черника. «Да! Решено».
Погода действительно не плохая: разъяснилось. Тепло, но не очень (градусов под двадцать), чуть влажно. Радиодиктор в салоне машины возвещает о воцарении антициклона, и продлится он, по меньшей мере, всю ближайшую неделю.
Ехала заметно шустрее, чем обычно. Не потому, что спешила, - дорога не такая «проблемная», что накануне: совершенно сухая. На всем протяжении пути удостоилась только одного проклятия от коллеги-автомобилиста, когда слишком круто взяла влево, едва не зацепила при этом скромненько стоящего в соседнем ряду соседа. Уже подъезжая к дому, услышала доносящуюся из открытых окон дома музыку. Нет, не «рок», не «попса», - благородная, изысканная музыка. Кажется, Вивальди. Вспомнила, - в ее почти музейной давности музфонде действительно были «классические» записи: неудачная, предпринятая лет пятнадцать назад, попытка приобщиться к «серьезной» музыке. Был там, среди прочих, и Вивальди.
Зато калитка с улицы – нараспашку: любой, кому взбредет в голову, - заходи, выноси со двора все, что угодно. Дверь в дом также не заперта. Пошла на слух, туда, где был источник музыки: дряхленький, оставшийся еще с Илюшиного детства магнитофон. В большой комнате, развалившись на тахте, с задранными вверх ногами, - тот, кому она доверила свое загородное жилище: лежа на спине, сучит задранными ногами так, словно крутит колеса невидимого велосипеда. Случайно или нет, но магнитофон оказался как раз у нее под руками. Нажала на кнопку (еще не забыла, как магнитофоном пользуются), - воцарилась мертвая тишина. Это произвело на лежащего эффект разорвавшейся над головой бомбы: мгновенно опустил ноги, присел – сначала на корточки, смотрит ошалело на вошедшую, вытянул длинную, жирафоподобную шею.
-Что мы тут делаем?
Молчит.
-Я имею в виду: с ногами.
Молчит!
-Ты что, языка лишился?
-Это специальное упражненье. Для кровообращенья.
-А так она у тебя не обращается?
Молчит.
Он молчит, а Валентина Георгиевна озирается по сторонам… Работа только-только начата. Но как же все это…отвратительно. Рисунок на уже приклеенных обоях не состыкован. Более того, боковая кромка не обрезана. Такое впечатленье, что этот человек вообще впервые в своей жизни взялся за оклейку стен. И это называется, «мальчик-золотые руки». И это называется «строительный колледж». Руки бы эти золотые у него поотрывать.
-Это что?
Моргает ресницами, вид донельзя напуганный.
-Я тебя спрашиваю, - это как называется? Ты хоть раз в жизни до сих пор клеил обои?
-Да. С мамой.
Так значит, он был подручным у Эли. Не более того. А какая из нее клейщица, - об этом можно только догадываться.
-Мог бы сказать об этом раньше.
Нет, с этой неумехой бесполезно о чем-то говорить. Таких, как он надо просто…выставлять без лишних разговоров за дверь. Да, без лишних разговоров. Теперь понятно, отчего он нигде не задерживается. Ищет покровительства. Кому нужен такой работник?
-Ну вот что, мой милый… Чувствую, мы с тобой каши не сварим. Мойся, переодевайся и… к маме. Под юбку.
А ремонт она сделает сама. Да, вот этими вот… ее собственными холеными, недели не прошло, как из салона красоты, руками. Маникюр ее от этого, безусловно, пострадает. Но… красота ногтей стоит красоты ее жилища.
В пору, когда она и муж еще были молодыми, когда у них… нет, не совсем уж «ни кола, ни двора», оба достаточно предприимчивые, рачительные, в загашнике всегда что-то было, ну, скажем, так: « когда еще были в достаточно стесненном положении», - они всегда делали квартирный ремонт сами. Возможно, тот, приобретенный в молодости, навык у Вероники Георгиевны еще сохранился. В любом случае, как хорошо было бы – хотя бы вот так, через зажатую в руке кисть и ведро с краской, - окунуться в свою… нет, уже не юность, но, во всяком случае, молодость! Поверить, что тебе опять… неполных двадцать пять. Будущее неопределенно и все же что-то обещает, чем-то манит. Все-все самое главное, самое замечательное еще впереди. Гип-гип-ура-ура-ура.
И она еще докажет всем и, в первую очередь, себе самой, что она еще ой-ёй-ёй. Ей еще рано сдаваться. Надо вспомнить, что она не просто, а «мама Ника». Это имя к чему-то обязывает. Рано бредить другими мирами. Ноумены ее подождут. И монастыри, кстати говоря, тоже. Это все не ее. И доказывать она станет прямо сейчас, не откладывая дела в долгий ящик. Малина и черника от нее тоже никуда не убегут. Зрелее станут.
Порылась в комоде, ящиках, отыскала старое тряпье, даже что-то еще от матери. Пока набухает клей, есть время отодрать только что наклеенные этой неумехой обои. А потом займется потолком. Стремянка «живая»: поднимаешься, переступая со ступеньки на ступеньку, а она шевелится, того и гляди кувырнется. Пришлось спуститься, подвернуть гаечным ключом болты. Валик уже истрепанный, но на этот потолок, пожалуй, его еще хватит. Вспомнила! Еще не забыла мужнины уроки. Когда красишь потолок, важно, чтобы последний слой краски лег по направлению к окну, а предыдущий поперек, тогда не будет видно следов от кисти. А еще валиком работать надо так: несколько мазков крест-накрест, потом растереть краску по всей поверхности. Еще один урок из прошлого. Хорошо, потолок ровный, отшабренный, и краска ложится ровно, - посмотришь: и душа, и глаза радуются.
Когда занимаешься какой-то физической работой и, главное, когда эта работа ладится, - она уже совершается на автомате, а в это время думаешь о чем-то другом. То же и с Вероникой Георгиевной. Только отчего-то не о важном она сейчас думает, - может, уже где-то важным и пресытилось, - а вспомнила почему-то про Бориса Александровича, ее недавнего заслуженного вельветового клиента. Дождется ли он ее возвращения, чтобы оформить свой брачный контракт с этой зловещей «крыской»? Или, удостоверишь в ее отсутствии, отправится к кому-то другому? Соперников у Вероники Георгиевны – пруд пруди. Никто не откажется хапнуть такого вальяжного клиента. От Бориса Александровича мысли перекинулись на Владимира Антоновича. Вот в ком та самая «перчинка», которой так не достает, допустим, ее партнеру по танцам. Вот с кем ей бы, скорее всего, было не скучно находиться рядом. И он-то бы ей помог. Справиться с этими обуревающими ее сейчас вопросами. Он бы отвел от нее эту угрозу.
И в противовес этому тут же полыхнуло в голове: «Какую еще угрозу? Ты о чем, матушка? Окстись, милая. Кто и чем тебе угрожает? Живешь, - дай Бог всякому. Вадим прав, - сама вокруг себя и в самой себе нагнетаешь. Страхи нагоняешь, а потом кричишь «Спасите! Помогите!». С этими паническими, «декадентскими», как выражалась ее мама, настроениями надо решительно и бесповоротно кончать.
14.
Доработалось, пока сумерки не наступили. Работала бы и дальше, честное слово, если бы электричество не вырубилось. Р-раз… и полная темнота. Решила сходить к соседям, поинтересоваться, - как у них, и что могло бы стать причиной исчезновения электричества. Спустилась с крылечка… Глазам своим вначале не поверила. Этот… Алик…Оказывается, он до сих пор никуда не уехал: сидит на земле, опершись спиною о столбик крыльца, подтянув долговязые, циркулеподобные ноги, подборок уперся в колени. Кого-то он сейчас напоминает… Вспомнила! Одну из книг ее юности. «Дон-Кихот». Там были иллюстрации. Кажется, самого Дорэ. И вот на одной их них и был изображен сидящий точно в такой же вот позе, о чем-то грустно задумавшийся неудачливый «рыцарь печального образа». Печальнее, как у этого… ее рыцаря по имени Алик, не придумаешь.
-Что это значит?
Уставился на Веронику Георгиевну, глаз из-за упавших на лоб волос почти не видно, и молчит.
-Что, может, денег на билет нет? Так я давала тебе деньги. Неужели истратил?
-Нет.
-Тогда в чем дело?
Опять молчит.
У Вероники Георгиевны лопнуло терпение.
-Иди в дом, я сейчас вернусь и поговорим.
Соседи по даче, пожилая пара, помнящие Веронику, когда она приезжала сюда еще совсем ребенком, обрадовались ее появлению, стали засыпать вопросами, - Вероника Георгиевна пообещала заглянуть в другой раз и обо всем подробно поведать, а пока же ее интересовало только одно: отсутствие электричества. Оказалось: отключение плановое и явление здесь за последние годы нередкое. Об этом отключении заранее предупреждали.
-Там какой-то ремонт на подстанции.
-И когда это закончится?
-Самое ранее завтра утром.
-Но почему нельзя было выполнить этот ремонт днем?
-Потому что это остановит работу местных предприятий.
Что это за «местные предприятия» в Токсове, работа которых предпочтительнее удобства жителей, Вероника Георгиевна уточнять не стала. Хорошо хоть запаслась у соседей восковой свечой. Еще, она помнила, в кладовке должна храниться канистра с керосином и заправляющаяся керосином лампа.
Алик дожидался ее, стоя у порога дома.
-Я сказала тебе пройти в дом.
-Там темно.
-И что?
-Я боюсь темноты.
Час от часу не легче!
Прошли в уже погруженную в полные сумерки, обновленную залу, пропитанную букетом запахом от строительных красок: окна, по понятным причинам, были плотно закрыты.
Вероника Георгиевна, первым делом, зажгла свечу.
-Тебя в детстве кто-то напугал?
-Д-да, - признался неохотно. – Я раз видел настоящее привидение.
-Настоящее? Ты в этом уверен?
-Да, уверен.
-Сколько тебе тогда было лет?
-Двенадцать. Мы тогда тоже жили на даче, и я пошел в туалет, но дверь была заперта, я начал дергать, и тогда дверь открылась, и из туалета вышел какой-то человек, он прошел прямо сквозь меня. Потом меня местные ребята сказали, что это бывший хозяин, он когда-то умер прямо в туалете.
-И что? Что дальше? Ты так, с этими страхами, и собираешься прожить всю оставшуюся жизнь?
-Я не знаю.
А чего он, интересно, вообще знает?
И вдруг Веронике Георгиевне стало искренне жаль этого испуганного, жалкого, робкого… даже еще и не молодого человека, но уже, вроде бы, и не мальчика. Что-то вообще непонятное. Бесформенное. Аляповатое. Точка, точка, запятая. Вышла рожица кривая. Палка, палка, огуречик. Вот и вышел человечек.
Этого человечка назвали Аликом. А могли бы, скажем, каким-нибудь… Липопундриком. Да, был такой персонаж в одной из детских книжек Вероники Георгиевны.
Как хорошо, что ее сын совсем другой! Что ее Илюша, хоть и помладше, уже как-то ориентируется в этом мире. Его на мякине уже не проведешь. Этот же… Бери его прямо… голыми руками и делай с ним, что хочешь. Никакого сопротивления не окажет. Печальное зрелище.
-Есть хочешь?
Молчит. Значит, хочет.
-Я сейчас пройду на кухню и заберу с собой свечу.
-Нет! – почти в ужасе. – Пожалуйста, я пойду с вами.
Пришлось позволить… Но что же сготовить? Заглянула сначала в холодильник, она еще вчера оставляла здесь продукты, потом в продуктовый шкафчик. Решила: «Сварю макароны по-флотски. Быстро и питательно». А еще она обнаружила в шкафчике бутылку коньяка. Вспомнила, - год назад был ее черед принимать у себя традиционный сбор сокурсников, она, ради оригинальности, устроила этот сбор на даче, напитков было привезено много, кое-что, о чем свидетельствует эта бутылка коньяка, осталось.
Вот сегодня-то она ей как раз и пригодится. Рюмка коньяка поможет ей хотя бы капельку справиться с ее проблемами.Пока готовит, можно уделить внимание и скромненько сидящему рядом с нею на табурете, кротко дожидающемуся, когда его покормят, антиподу ее сына.
-Ты б, может, музыку пока какую подобрал, чтоб веселей. Свечу можешь забрать с собой.
-А как же вы?
-Мне еще не приходилось встречаться с привидениями, поэтому я ничего не боюсь… Что-нибудь пооптимистичней, - бросила уже вслед покидающему кухню Алику.
Через какое-то время из залы начали доноситься звуки фортепиано.
-Эмиль Гилельс! – прокричал из залы. – Концерт Рахманинова.
Что ж, - у каждого свое представление об оптимизме. Пусть будет Эмиль Гилельс и концерт Рахманинова.
-Ты поклонник Эмиля Гилельса? – когда Алик со свечой уже вернулся.
-Нет, не совсем. Мне больше по душе скрипка, а исполнитель Юрий Башмет.
-А сам на чем-нибудь играешь?
-Играю, - смущенно опустил голову. – На гитаре.
-К сожалению, у меня тут нет гитары.
Дома есть. У Илюши. Какое-то время назад пытался научиться: выпросил у матери, чтоб она ему купила гитару, причем почему-то обязательно с нитро покрытием, сам, на свои карманные, приобрел самоучитель на гитаре. Все учение заняло у него, примерно, пару недель, - разочаровался. Теперь зачехленный инструмент нашел свое, кажется, постоянное местопребывание в шкафу купе, сын о гитаре уже не вспоминает.
-Я еще могу насвистеть… Хотите?
-Да? Ну, насвисти.
Собрался, подтянулся, проникся важностью свершаемого и очень искусно высвистел какую-то очень знакомую еще по детству мелодию… Вспомнила: битлы, «Естердей».
-Браво… Тебе нравятся битлы?
-Относительно. А вам?
-Да, конечно. Но мне все-таки ближе французский шансон. Но, скорее, в женском исполнении. Эдит Пиаф, Мирей Матьё.
-Вы знаете! – воссиял. Даже, кажется, подпрыгнул на своем табурете. – Мне тоже.
-Что касается мужиков, - продолжала Вероника Георгиевна, - скорее всего, все-таки… - Подумала. Ей действительно хотелось привести имена, по ее мнению, самые достойные. - Ив Монтан, Шарль Азнавур, то есть замшелая древность. Ты, должно быть, таких уже …. – Не успела закончить, а изо рта Алика уже понеслась мелодия «О, Пари».
-Неплохо. Очень даже хорошо, - совершенно объективно оценила Вероника Георгиевна, не забывая при этом помешивать плошкой в кастрюле. – И к Парижу, наверное, тоже хорошо относишься.
-Да! Очень. Мечтаю там побывать.
- Ты, кажется, о многом мечтаешь.
-Да… А как вы догадались?
-Зачем догадываться? Ты и сам… не скрываешь этого. У тебя все на физиономии написано… А какая у тебя все-таки… са-амая - самая большая мечта?
Поймала себя на мысли: она разговаривает с ним, как с ребенком. Так ведь можно ненароком человека и обидеть. Но он сам, похоже, этого - немного уничижительного с собой обращенья - не замечал.
-Есть.
Веронике Георгиевне показалось, - ему даже доставляло какое-то удовольствие делать признания о себе.
-Тогда сделай такое одолжение, - поделись.
-А вы смеяться не будете?
-Клянусь. Ни одна жилка на моем лице не дрогнет.
-Ну, хорошо… Моя самая большая мечта… Чтобы меня полюбила какая-нибудь… по-настоящему умная женщина. – Сказал и, кажется, покраснел. Смущенно опустил глаза.
Хм… Вот и не знаешь, - как к этому отнестись. Как к чему-то забавному? Или, скорее, наводящему на грустные размышления?
-То есть для тебя важнее, чтобы именно тебя кто-то полюбил. А как ты сам? Ты-то готов… способен кого-то полюбить?
-Я уже. - Ответ последовал незамедлительно.
-Именно такую, о какой ты мечтаешь? Умную?
-Да. Именно такую. – При этом смотрит прямо на Веронику Георгиевну. Ей даже стало от этого немного неловко. «А мальчик-то явно… с какими-то странностями».
Но макароны по-флотски уже готовы. Положила себе и Алику. Налила себе коньяку. Предупредила:
-Тебе не наливаю, иначе твоя мама потом обвинит меня, что я тебя спаиваю.
-Мне и не надо. Я не люблю коньяк.
Ну, вот и отлично! Выпила и принялась за еду. Алик последовал ее примеру. Наворачивает за обе щеки. Бедненький, - проголодался.
-Ты как хоть дома-то питаешься?
Не смог ответить сразу, сначала пришлось пережевывать.
-По ражному. – «Ж» от того, что еще не дожевал до конца.
-Обед, допустим. Какой обед? Первое, второе, третье?
-Нет. Бутерброды больше. Или мама из буфета принесет… Позавчера, например… жареную индюшку принесла… Я крылышки съел.
-Почему крылышки?
-Мне больше всего крылышки почему-то нравятся… А можно… еще?
-Да на здоровье. – Вероника Георгиевна с удовольствием зачерпнула из кастрюли.
Ах, если б у ее Илюши был такой же аппетит! Сколько б радости он доставил своей матери! Нет же, - постоянно на ходу, на бегу, потому что вечно куда-то спешит, какие-то постоянные встречи. Пока съест одну порцию тефтелей, - с десятками приятелей и приятельниц переговорит, кучу проблем обсудит, - а вкус тефтелей даже не распробует.
-А теперь скажи, почему не уехал, как я тебе сказала? Денег на дорогу нет? Я оставила тебе какие-то деньги.
-А можно, я не буду говорить?
-Нежелательно. Скоро ночь. Насколько я понимаю, ты не горишь желанием уехать сейчас. Нам предстоит провести ночь под одной крышей. Я должна знать, с кем мне придется сегодня ночевать.
-Не бойтесь, я с вами ничего не сделаю.
-В каком смысле?
-В прямом.
-Спасибо. Ты меня успокоил.
-А не уехал… Потому что давно мечтал. Что я когда-нибудь… вот так. Как сейчас. С вами.
«Осторожнее». Голос какого-то бдительного сторожа внутри Вероники Георгиевны. Бдительный-то бдительный, однако помалкивал до сих пор. Может даже, дремал, как положено делать всем сторожам. И вдруг – словно сигнал тревоги услышал, - ожил, встрепенулся. «Да я знаю, - тут же небрежно отмахнулась Вероника Георгиевна. – Не девочка, чай. Сама чую. Нюх, слава богу, с годами не потеряла. Но ведь забавно же. Ничего. Еще чуть-чуть поиграю. Можно?».
Промолчал сторож. Значит, можно.
-Послушай, что за чушь ты городишь? Не пил, а уже говоришь какую-то ерунду.
-Это не ерунда. Это очень серьезно.
-Серьезно что?
-Что я вас… люблю.
«Ну, вот – и доигралась, матушка. Что хотела, то и получай. И что теперь? Как будешь вылезать из этой ситуации?». «Да вылезу, вылезу. Что вы так все за меня волнуетесь? И очень даже спокойненько, аккуратненько вылезу. Ничего со мной не случится».
-И… если можно… когда же ты успел? Не так уж мы с тобой и часто…
-Успел. Давно. Когда вы приходили к нам.
А Вероника Георгиевна и не припомнит, когда она была у Эли последний раз. Кажется, на Элином сорокалетии.
-По-моему, ты немножко все это… Скажем, так… Преувеличиваешь. Я понимаю… Я вижу это, - ты варишься в собственном соку. Компании тебе не хватает. Вот и фантазируешь себе…
-Нет. Ничего не фантазирую. Вы же – есть. Вы же – не фантазия. Я до вас даже притронуться могу.
«Нет уж, - обойдемся без притрагиваний!».
-Я имею в виду не себя, а твое отношение…
- Вы не такая, как все.
-Что ты вкладываешь в это «Не такая»?
-Все, кого не послушаешь, - жалуются, плачутся, только вы одна… Постоянно что-то делаете.
«А мальчик-то этот, возможно… Не так уж он и наивен. Совсем не прост».
-Спасибо за доброе слово. Услышать о себе… такое… Это всегда приятно, но… Ты же понимаешь разницу? Между собой и мной. По-моему, тебе бы лучше начать… с какой-нибудь из твоих сверстниц. Это было бы куда естественней. И в настоящем и… на будущее. Я не знаю, конечно… Но наверняка есть кто-то из девушек, для кого ты…
-Мне никого не надо. – Прозвучало довольно твердо. Решительно. – Мне больше никто не нравится. Вы одна.
«Пора, матушка, закругляться. Пока не произошло ничего такого, отчего потом тебе будет очень-очень стыдно». «Спасибо, конечно, за подсказку, но я и сама…».
-В общем так… мой дорогой…юный поклонник… В любом случае… Поговорили – хорошо. А теперь поставим на этом точку. Причем жирную… Поел? Хочешь еще? Говори, не стесняйся.
-Нет, спасибо, - демонстративно отодвинул тарелку.
Кажется, расстроился. Может даже, рассердился. Нахмурился. Ну и ладно. Не все коту масленица.
-Ну, как знаешь. – Вероника Георгиевна встала, вышла из-за стола. – Похоже, света нам сегодня так и не дадут. Я пойду посмотрю: у нас там где-то была керосиновая лампа. Точнее, фонарь…
-Только ненадолго!
-Постараюсь побыстрее. А ты, если сможешь, пока помой посуду. Послушай еще какую-нибудь музыку. Словом, займись. Отвлекись. И не вешай носа.
Алик удручен и встревожен тем, что Вероника Георгиевна собралась его, хотя бы на короткое время, оставить в одиночестве, но… это исключительно его проблемы. Не в няньки же, в самом деле, она к нему нанялась! Вышла, закрыв за собой дверь. Еще не успела спуститься по ступенькам крылечка, услышала, как что-то скрипнуло у ней за спиной, обернулась: это Алик приоткрыл дверь и провожает ее через дверную щелку. То ли за себя боится, - что оставили в темном доме одного, то ли за Веронику Георгиевну, - одному Богу известно.
14.
Если есть лампа, должно быть и горючее. Вероника Георгиевна помнила, что у рачительного отчима была канистра с керосином; как мера предосторожности, - хранил ее не в доме, а в дальней сарайке. Прошла туда, оступаясь и про себя чертыхаясь. В сарайке не видно ни зги. Пошарила, пошарила, напоролась на что-то острое, решила: «Ну ее. Еще глаз выколю. Проживу и без лампы и без керосина». Когда уже покинула сарайку, представила себе, как сейчас вернется в дом, опять в компанию с этим странным, влюбленным в нее цыпленком. О чем она с ним будет говорить? Как ей теперь с ним себя вести? Нет уж! «Лучше прогуляюсь-ка я». Ведь именно за этим и потянуло ее на дачу.
Ей уже давно не приходилось покидать территорию дачи именно с этой стороны, однако помнила: там, снизу, должен быть ручей, совсем неглубокий, через него достаточно перепрыгнуть, а дальше, если идти в одном направлении, очень скоро, метров через пятьдесят, - выйдешь на берег озера. Вот туда-то она и прогуляется.
Как часто бывает в жизни: думаешь одно, а в жизни получается другое. Ручеек она обнаружила, но совсем не мелкий, и преодолеть его одним прыжком, - дело рискованное, можно замочить ноги. Решила пройти вдоль, чтобы найти более подходящий брод. Идти пришлось метров десять, пока, хотя в сгустившейся темноте едва уже что-то видела, не показалось: «Вот здесь я смогу». Да, смогла, - перешла ручей и пошла дальше в сторону озера. Примерно, метров пятьдесят уже позади, - никакого берега и никакого озера. Еще примерно столько же, - результат тот же. Хуже того, - растительность стала гуще, непроходимее. К тому же с неба посыпал дождь. Вот вам и обещанный синоптиками антициклон! Скорее всего, она изначально взяла неверное направление. Сделала поправку, - пошла наискосок, но, в результате, забрела вообще в какие-то жуткие заросли. Да еще и крапива. Поняла, что заблудилась. А дождь посыпал уже не шуточный. И кричать, звать на помощь, - без толку: все нормальные дачники в такую пору сидят под крышей, ее никто не услышит. Словом, нашла же ты себе приключение на шею, Вероника Георгиевна.
Она блуждала по погруженному в темноту лесу, под проливным дождем, уже с полчаса, когда, - измученная, грязная, вся с головы до ног промокшая, - наконец, не уткнулась в ограждающий чью-то дачу забор. По этому забору, уже не отходя от него ни на шаг, пробралась на какую-то улицу. Место ей совсем незнакомое, она здесь никогда не бывала, и дома относительно новой постройки, многие еще не достроены. На улице темно, ни один уличный фонарь не горит, и безлюдно, - спросить не у кого. Ей пришлось потратить еще почти час на то, чтобы, наконец, выйти на знакомые ей места. А вот и ее дом. Перед тем, как войти, взглянула на часы. Подумать только- первый час ночи! Едва ступила на крылечко, только протянула руку, чтобы взяться за ручку двери, - дверь отворилась сама. Из нее на крылечко выбежал какой-то…совершенно обезумевший Алик.
-Это вы! – Голосом, от которого у Вероники Георгиевны мурашки побежали по коже. – Ну, куда же вы пропали? Я чуть с ума не сошел! - Не успела ничего ответить, как он, - то ли споткнулся, то ли сделал это намеренно, - упал перед ней на колени, обнял ее за ноги, прижался лицом к ее мокрым, грязным джинсам. И… громко зарыдал.
«Матушки мои!».
-Да успокойся ты… дурачок, - ладонь ее невольно коснулась непонятно отчего влажных, - то ли под душем, то ли под дождем побывал, - волос Алика.
15.
На утро – только увидела лежащего рядом с нею, лицом вверх, слегка похрапывающего, с открытым ртом, Алика, - ее как будто током ударило. Порывисто присела на кровати, а Алик при этом хоть бы хны: точно так же продолжает похрапывать. Да, в чем-то он и слабоват, но сон у него здоровый, крепкий. «Боже мой! Что же я наделала?». Как все это накануне получилось, что после того, как этот паренек бросился к ее ногам, а минут через пятнадцать они оба оказались уже в ее постели, - вспоминать не хотелось. То был какой-то несусветный порыв. Чем-то шарабахнуло ей в голову. Подкосило и потащило. Нет, то была даже не она, - какой-то другой человек, позаимствовавший на время ее оболочку. Но распутываться-то из того, что, в конечном итоге, получилось, придется все-таки ей, настоящей.
Две мысли, примерно равносильные: «Только бы его мамочка теперь про то не прознала» и «Я должна немедленно сматывать удочки отсюда».
Со всеми предосторожностями, - не дай Бог, этот парнишка проснется, - вытянула из-под Алика свою руку, встала, набросила халат, вышла на кухню. Прежде всего, - умыться. Но водопровод бездействовал. Подумала: под застрехой крыши врытая в землю бочка, куда стекается дождевая вода, вот ею-то она, если и не умоется, - хотя бы увлажнит лицо. Вышла, ступила с крылечка, увидела: бочка переполнена. Обнажившись по пояс, - благо, ее никто не видит, - побрызгалась, вытерлась полотенцем, вернулась в дом. Здесь ее ждал неприятный сюрприз: Алик, на нем джинсы (Илюшины), но “topless”, отчетливо видны выпирающие ребра, стоит у газовой плиты.
-С добрым утром! – Счастливый, ни капельки не смущающийся. – А я вам решил котлеты поджарить. Вот только не знаю, - на чем.
-Откуда взялись эти котлеты?
-Не знаю. В морозилке нашел.
Этим котлетам, наверное, уже год сроку.
-Выбрось все это. – У Алика вытянулось лицо. – Выбрось, выбрось. Я не хочу отравиться и тебе не советую. И вообще, я не собираюсь ничего есть. Спасибо. Мне нужно срочно ехать.
-Да? – Улыбка сбежала с его лица, и глаза потухли. – Вы мне вчера ничего не сказали…
-Говорю сейчас. Мне позвонили и… Кстати, почему ты спишь с открытым ртом? Это нехорошо. Знаешь, как меня в детстве отучили от этого? Бросили муху, и я едва не подавилась, зато рот стала закрывать.
-Не знаю, что было у вас…. – На глазах Алика как будто появились слезы. – А у меня кислородное голодание. Мне мухи не помогут… Вы уезжаете, а я мечтал…
-Извини. В отличие от тебя, свободного художника, – на мне дела. Какие-то обязательства. И пора уже, ты знаешь, перестать мечтать. В твои годы уже надо хоть что-то реальное делать.
Быстро оделась. Одеваясь, одновременно инструктировала находящегося поблизости, хотя и в совершенной прострации Алика:
-По дому не делай ничего. Я все-таки приглашу кого-то другого. А ты можешь просто пожить. Если захочешь… Если скучно одному, - пригласи кого-нибудь, я не возражаю.
-А вы?
-Что?
-Когда вы приедете?
-Ну, я сейчас не знаю. Мне трудно сказать.
-Я знаю, почему вы уезжаете… Вы совсем не любите меня.
Вероника Георгиевна не стала ему противоречить. Пусть думает, что хочет. Но сама Вероника Георгиевна больше в эти детские игры играть не собирается. Но и совсем убивать человека не хотелось. Поэтому сказала:
-Возможно я подъеду… На днях. Возможно. – Не рубить с плеча. Пусть все само потихоньку рассосется.
Уже когда выехала из ухабистого поселка на относительно ровное полотно шоссе, - вспомнила: она же хотела отыскать и привезти в город свой изысканный похоронный наряд. Тот, о котором просила Эля. Однако, - пусть Эля ее съест, без гарнира, без соуса, - возвращаться специально за нарядом не стала.
Токсово осталось далеко позади, когда подал сигнал ее мобильник. Звонила Люба.
-Вероника Георгиевна, извините, что вас беспокою, - заметно, что волнуется, - но у меня неотложное дело. Можете сейчас?
-Да, Люба. Что там? – чуть не сказала «опять», вовремя спохватилась. - Что у вас стряслось?
-В общем… Вы не будете возражать, если я?… Я нашла себе место к дому поближе и хотела бы… Словом…
-Хочешь уйти от меня?
-Не то, чтобы хочу, вы знаете, как я… к вам отношусь. Но мне вчера позвонили и предложили… Буквально в ста метрах от дома.
-Ты не можешь подождать, когда я вернусь?
-Я не знаю, когда вы вернетесь, а они требуют сразу. Иначе они могут взять кого-то другого, и я останусь ни с чем.
Вероника Георгиевна еще немного подумала.
В самом деле, Люба жила где-то в районе Веселого поселка; на то, чтобы добраться до места службы, тратила до полутора часов, и это в один конец, а еще у нее на руках была крайне пожилая мать, - все это так, но не она ли, неоднократно, во всеуслышание заявляла, что никогда и ни за что не оставит маму Нику? Что она больше нигде не будет себя так комфортно чувствовать и что больше ни один работодатель не будет к ней так по-человечески относиться. И вдруг - такой резкий поворот.
-Ну, хорошо… Если тебе так приспичило… Мне ничего не остается делать. Только одна просьба, - дождись, когда я вернусь. Буквально несколько дней. Допустим, до понедельника.
-Ладно… Пожалуйста, не сердитесь на меня.
Ей в ответ сухо (Вероника Георгиевна все-таки обиделась):
-Да нет. Ничего.
Уже когда закончила разговор, не могла не продолжать по инерции думать… Вспомнилось, что кроме больной, постоянно нуждающейся в уходе матери, был у Любы еще и младший брат, инвалид. Что-то с головой. Он жил не с ними, у него была своя семья, но жена вела себя по-хамски, отбирала у него его жалкие «инвалидные» деньги, тратила на что-то свое, а он элементарно голодал. Словом, одна из горестных человеческих трагедий. Как-то, с полгода назад, Люба поделилась с ними всеми своей сокровенной мечтой: «Нам бы денежек как-то накопить. Мы бы нашу с мамой однушку продали, купили б трехкомнатную и съехались бы все вместе: я, мама, брат. Так хорошо!».
А что если… это она? Денежки есть, а сейчас хочет поскорее сбежать, подальше от места преступленья, да и неловкость какую-то испытывает.
«Господи! - через пару секунд, как эта мысль обожгла Веронику Георгиевну, ей уже стало стыдно за себя, за то, что могла так нехорошо подумать о своей верной, безотказной, добросовестной Любочке. «Я деградирую… Буквально на глазах. Мне надо с собой что-то делать».
Проехав еще с пару километров, - ощутила острое желание, порушив все свои первоначальные планы…. Впрочем, никаких планов у нее и не было, кроме одного: намеренья избегать появляться в своем офисе. Так вот, точно также намеренно, - она его посетит, встретится лицом к лицу с Любой и… И что? И посмотрит ей прямо в глаза. Да, только посмотрит и наверняка все увидит и поймет. Причастна Люба к этой пропаже или ее совесть абсолютно чиста?
Желание было настолько велико, что она взвинтила скорость. Помчала на семидесяти. В ее представлении это была сумасшедшая быстрота.
С каким-то странным чувством она подъезжала к зданию гостиницы. Словно села в машину времени и теперь совершает вояж в свое уже относительно отдаленное прошлое. Хотя, казалось бы, о каком отдалении идет речь? Какая-то пара-тройка дней. Еще один показатель того, как относительно время. Но, оказывается, не ей одной представляется, что ее давно здесь не было, - вот что тоже странно. Швейцар, например. Вероника Георгиевна время от времени одаривает его какими-то мизерными сувенирами, которые, как правило, привозит с собой из заграницы. Это дает свой позитивный результат: швейцар никогда не хамит с ее клиентами, обстоятельно объясняет, как им добраться до офиса.
-Хорошо отдохнулось, Вероника Георгиевна? – Улыбается. Вероятно, рассчитывает на какой-то подарочек.
-Нет-нет, я еще не отдыхала. Откуда вы взяли? Мне еще предстоит.
А вот и пожилая лифтерша. Тоже улыбается. Но эта уже от души. Она всегда улыбается при виде Вероники Георгиевны, и та однажды ее об этом спросила.
-Вы мне дочку мою очень сильно напоминаете, - объяснилась лифтерша. – Она точно такая же. Реактивная.
Улыбается и сейчас.
-От вас, простите, дымком попахивает, будто у костра побывали.
-Да, я только что с дачи, еще как не следует не помылась. А там - каких только запахов!
-А где у вас дача?
-В Токсово.
-А мои в Рощино, так жалуются, - их совсем комары заели.
В коридоре офиса тесно от посетителей. Все стулья заняты. Одной уже немолодой женщине приходится даже стоять, опираясь спиной о стену. «Пожилая женщина стоит, молодые мужики сидят. Надо бы хоть объявление огромными буквами прямо перед их глазами повесить, чтобы довести до их сознания ». Что-нибудь вроде «Мужчины! Будьте джентльменами!». А вообще, это старая наболевшая проблема: теснота помещения, скученность. Давно планирует переехать в другое, даже приметила, - куда. Когда-то теперь руки до этого дойдут?
И вот уже она взялась за ручку, чтобы войти…
-Девушка, извините, я крайняя.
«Это ко мне?» - Вероника Георгиевна обернулась. Возглас исходит от пожилой женщины. Как раз от той, которая стоит.
-Да-да, сейчас моя очередь.
«Сейчас я войду… Люба сидит чуть сбоку. Я ее сразу увижу только в профиль. Мне придется чуточку зайти и стать напротив нее. Иначе я не увижу ее глаз. Она подымет голову и посмотрит на меня… И я все пойму… И если случится худшее… И если это действительно она… Мне этого не выдержать. Я… или разревусь, как белуга, или… Могу спокойно упасть в обморок. С меня, в том взвинченном состоянии, в каком я сейчас, это станет».
Вероника Георгиевна отпрянула от двери. Почувствовав, что она сейчас не может ее открыть. Дверь начала открываться сама, - кто-то собрался выходить. Вероника Георгиевна не стала искушать судьбу, дожидаться исхода, - и, пока ее никто из ее «девочек» не заметил, резко повернулась и почти побежала вниз по коридору. Не стала дожидаться, когда подъедет лифт, помчалась по узкой запасной лестнице.
-Что-то забыли? – Швейцар тут как тут. Широко улыбается.
-Да-да. Извините. Забыла. – Выскочила через дверь-карусель.
Уже оказавшись в машине, положила на рулевое управление кружащуюся дверью-каруселью голову.
«Похоже… я начинаю сходить с ума».
15.
«Мне б дома перекантоваться. Хотя бы один денек. Никуда не ездить. Ни с кем не разговаривать. Даже все телефоны отключить. И даже, если кто-то – из случайных, непрошеных, - в дверь позвонится: не открывать. Взять книгу в руки… Любую. Минуток десять почитать – полчасика подремать. В таком вот… алгоритме. И так на протяжении всего дня. Авось, и поможет».
Так хотелось, но… Семнадцатилетие Анечки, племянницы мужа, семейное мероприятие, на котором Вероника Георгиевна непременно, - кровь из носу, - должна была побывать. Причем сделать это в компании с, вроде бы, мужем.
Вот удивительно! На прием, допустим, в мэрии Николай считал вполне для себя позволительным являться в сопровождении своей молоденькой любовницы, - ничего compromettant, наоборот: показатель его успешности, но как только дело касалось его семьи, - здесь обязательно все чинно, добропорядочно, comme il faut, он будет исполнять роль внимательного, заботливого супруга. Хотя о том, какой он на самом деле заботливый, давно известно всем его и близким и дальним родственникам.
Объяснение тому, может, кроется в провинциальной психологии Николая. Родом он из Могилева. Там еще, видимо, сохраняется более трепетное отношение к соблюдению внешних приличий. По делу, - можешь вытворять все, что твоей душеньке угодно, но, не дай Бог, выносить весь этот мусор на люди: осудят. Николай жил и творил в Питере уже на протяжении трех десятков лет, но заложенное в нем в детстве и юности, видимо, еще крепко в нем сидело. Не выветрилось.
Он позвонил сам, когда Вероника Георгиевна уже укладывалась на ночь.
-Хай, подруга! – О том, что между ними произошла размолвка несколько дней назад, он уже не помнит. Или, точнее, делает вид, что не помнит. – Надеюсь, ты не забыла?
-Нет, я помню, - как можно суше, отстраненнее, чтобы не подумал, что она все забыла и простила.
-За тобой заехать?
-Да. Лучше заехать.
-Ровно в пять моя карета у крыльца. Прошу не опаздывать.
Он нежно относился к своим родственникам из Могилева. Мог бы стать в этом отношении эталоном. «Вытащил» их всех до единого в северную столицу: сначала мать, потом младших брата и сестру (отец давно их оставил). Устроил. Приобрел для всех по квартире. И сейчас купался в источаемой ими всеми совершенно искренней благодарности. Он для них был чем-то вроде божка. Они ему поклонялись, а ему это чрезвычайно нравилось. Возможно, именно это давало ему основания не бояться грядущей старости: единственный сын как-никак отчужден. Будет ли потомство от юной сожительницы? – еще неизвестно. Но от родственников любая поддержка ему обеспечена.
Свою потребность отгородиться от внешнего мира Вероника Георгиевна удовлетворила, но лишь отчасти: провалялась в постели до двух часов дня, чего с ней уже давным давно не случалось. Все, как задумано - книжку в руки: Зюскинд «Парфюмер». Чтение – дрёма –чтение-дрёма. Но ровно в два часа она была уже на ногах. В каком бы состоянии она сейчас не была, как бы и о чем бы она сейчас не переживала: пропажа денег, этот постыдный адюльтер с почти ребенком, продолжающий терзать ее своим молчанием сын Илюша, непонятная Любина выходка, - все равно на первом месте для нее оставалось то, что она женщина. Которой, - хочет она этого или не хочет, - предстоит показаться на людях. И, следовательно, она должна выглядеть тип-топ.
Что надеть – об этом она подумала заранее: ее последнее приобретение, костюм Chloe. Хлопковый жакет с двубортным воротником на пуговицах. Пристегивающаяся манишка имитирует пододетую майку. Юбка в стиле «сафари». Из украшений – только то, что опять же купила на свои кровные (никаких подарков от мужа): колье, очень редко надеваемою ею, гребень в виде сердечка, и, наконец, брошь в образе жука-скарабея.
Но прежде чем все это надевать и во все это облачаться, - прогуляться в салон красоты. Всего лишь косметическая чистка лица: лифтинг и успокаивающая маска.
Время на ожидание в салоне нулевое: ее парикмахер - косметолог уже предупреждена и знает, что от нее требуется. Незамедлительно приступила к работе под усыпляющие звуки какой-то бесконечно тянущейся восточной мелодии. В четыре, как и предполагалось, Вероника Георгиевна уже была у себя. Неспешно оделась. Ровно в пять, - вот кто был действительно пунктуален, - так Николай! – запел ее мобильник.
-Я здесь. А ты?
-Выхожу.
И только собралась действительно выходить, - опять заголосил мобильник. На этот раз Эля.
-Ну и? И где же обещанное тобой платье?
-Извини.
-Да на фиг мне нужны твои извинения? Я твои извинения на себя не надену.
-Надень , что есть.
-Чтобы я выглядела белой вороной?
-Ты, кажется, не на торжественный прием в кремлевском дворце съездов собираешься, а на похороны.
-Похороны это как раз и есть торжественный прием в кремлевском дворце съездов, а то, на что я собираюсь…
Привычная перепалка с Элей длилась не менее пяти минут. Когда уже закончила разговор с Элей, вспомнила, что забыла выключить компьютер. Да, перед тем, как уйти, она еще раз заглянула в почту, убедилась, что писем от Илюши по-прежнему нет, но выключиться не успела. Пришлось вернуться к себе в комнату. Спешишь, как известно, людей насмешишь: компьютер отчего-то вдруг закапризничал, отказывался нормально выключаться. На то, чтобы обуздать его, у Вероники Георгиевны ушло еще минут пять, если не больше. Но и это еще не все: когда заперла дверь, обнаружилось, что лифт не работает. Поковыляла по лестнице с седьмого этажа. Уже ковыляя, подумала: «Да что я в самом-то деле? Я как будто боюсь, что в очередной раз дам ему повод поехидничать надо мной. Над моей, вроде бы, несобранностью. Да пропади он пропадом». Последние три этажа одолела, намеренно максимально укоротив свой шаг.
Николай сидит в салоне машины, уткнувшись носом в газету. На нем очки. Очки на муже Вероника Георгиевна видит впервые. Газета, разумеется, «Коммерсант». Он, кажется, больше ничего другого не читает.
-Здравствуйте, Вероника Георгиевна! – Это уже водитель мужа. Николаю – такой стал важной персоной, - уже претит водить машину самому. – Хорошо выглядите.
-Спасибо, Ванюша. Ты тоже молодцом. Как твоя дочка?
Водителем Николай обзавелся уже года два назад, и Вероника Георгиевна его достаточно хорошо знает.
-Растет. Не по дням, а по часам. Так, смотришь, скоро замуж выдавать.
-Ну, до замужества ей еще далеко.
Николай все торчит в своей газете. Наконец, когда уже достаточно долго проехали по Каменностровскому, положил газету себе на колени, снял очки.
-Ну, как? Деньги уже нашла?
-Ты еще помнишь?
-Если хочешь, можем завтра договориться. Заедем вместе в банк.
А для Вероники Георгиевны проблема купли квартиры уже отошла на самый дальний план. Она об этом уже почти и забыла: спасибо, Николай напомнил.
-Скорее всего, я откажусь от этой квартиры.
-Возник какой-то другой вариант?
-Д-да… Может, и так.
-Поделись, если не секрет.
«А зачем? Если только мне с кем-то и делиться своими секретами, только не с ним».
-Не хочешь, не надо, я не настаиваю… Как там наш?
Он, разумеется, имел в виду сына.
-Все хорошо.
-Я звонил ему пару дней назад. Оказывается, он в Крыму.
-Д-да… - Сердце Вероники Георгиевны забилось чаще.
-Что это там за мадам? От которой он без ума.
Вероника Георгиевна испытала легкое головокружение. Ей стоило некоторых усилий придти в себя.
-Это… Моя знакомая… Почему ты решил, что он без ума?
-Я знаю Илью. Читаю его мысли. Даже на расстоянии.
«Он говорит это специально. Чтобы сделать мне больно. Тебе ли не знать этого человека? Ему нельзя ни в чем доверять».
-Ты и мои мысли, помнится, когда-то читал. Никудышный из тебя читатель.
-Да ладно тебе… - Кто-то позвонил ему, и Николай затеял долгий, нудный и совершенно непонятный Веронике Георгиевне разговор.
Пока же он разговаривал, Вероника Георгиевна переваривала услышанное. Неужели ее страхи оказались не беспочвенными? Неужели это правда? Если это так… Как же ей дальше-то быть? Ну, вот вернется сын… А он, от кого бы сейчас не был без ума, все равно пока к ней вернется… Как ей дальше…с ним? Как вести себя? О чем говорить? Это будет еще одно тяжелое для нее испытание. Как она выйдет из него? Одному Богу
известно.
Наконец, Николай прекратил свой разговор, убрал мобильник в карман и – ведь не забыл, значит, и для него это было важным, - сразу возобновил прерванное:
-А я, ты знаешь, не вижу в этом ничего предосудительного. Я говорю про Илью. Парень созрел. Все мы проходили через это.
-Что ты подразумеваешь под «этим»?
-Да, ладно, не притворяйся. Как будто не понимаешь. Или ты рассчитываешь, он вечно за твою юбку будет цепляться? Как бы не так! Отнестись к этому, как к неизбежной норме. Прими как данность. А не раскисай...
И тут… Веронику Георгиевну словно кипятком ошпарило. «Все! Хватит. Я больше не могу с ним… Это выше моих сил».
-Ваня, - попросила она водителя, - пожалуйста, останови машину.
-Что с тобой? – искреннее удивление Николая.
-Останови, останови.
Они уже переехали Троицкий мост и ехали по набережной Робеспьера.
-Ты, может, вначале объяснишься?
-Остановитесь, я сказала. Или я сейчас выпрыгну…
-Иван, остановись.
Машина притормозила.
- Спасибо. Вот, - Вероника Георгиевна вынула из сумочки изящную коробочку с золотым тиснением. – Пожалуйста, передай Анечке от меня.
-И все-таки… Что за дела?
-Ваня, возьми, - коробочка перекочевала в руки водителя. – Дальше я с тобой не поеду.
-Не психуй. Возьми себя в руки. Успокойся. В чем проблема? Тебе не понравилось, что я сказал про Илью? Хорошо, беру свои слова обратно. У меня с ним не было телефонного разговора. Я ничего о нем не знаю. Я все это придумал, чтоб… Не знаю…
Вероника Георгиевна уже выходила из салона.
-Подожди, - Николай ухватил ее за руку. Цепкое, сильное сжатие. Как будто стальной наручник охватил ее запястье. -Ты сходишь с ума, Никиша. – «Никиша», - да, так когда-то, еще в пору его короткого, бурного ухаживания и первые несколько лет их супружества, он к ней обращался, а потом перестал. И вдруг вспомнил. – Ты, понятное дело, не замечаешь этого, а другие – да. При всем том, что ты и умная и деловая, чего я раньше в тебе не предполагал. Да, ты удивила меня, даже приятно удивила, но…
-Отпусти руку.
-Но… При всем этом… ты, не замечая этого, потихоньку сходишь с ума. И это, говорю тебе, замечаю не только я. Многие другие, с которыми ты встречаешься. Они просто не говорят тебе об этом. А я говорю, потому что имею право. Может, тебе стоит подлечить нервы?
-Да отпусти ж ты меня, ради Бога, наконец! – Нет, он ее не отпустил, - она вырвалась сама.
-Ну, как хочешь. А я хочу тебе только одного добра… Что мне сказать, что тебя нет?
-Что хочешь, то и говори. Мне все равно. Только уезжай поскорее.
16.
Машина еще оставалась в поле видимости, а Вероника Георгиевна уже жалела о содеянном. По двум причинам. Ее демарш лишь послужил подтверждением того, насколько ее… даже, может, потрясло, о чем ей сообщил Николай. Хотя да, она сама догадывалась, что происходит с Илюшей, но одно дело – догадываться самой и держать это при себе и другое- слышать об этом от другого. Тем более от человека, который, как представляется Веронике Георгиевне, только и ждет повода, чтобы ее унизить, доказать ее ничтожность, малость, в конце концов, причинить ей боль, уколоть.
Ну вот, получается, он и добился ровно того, чего хотел: причинил и уколол. И теперь может торжествовать победу. И второе. Она испытывала искреннюю симпатию к Анечке. Кажется, то был единственный родственник Николая, которого она была бы рада видеть. Тем более, что речь шла о своеобразном пике ее жизни, как это было когда-то у самой Вероники Георгиевны: до семнадцати – детство, медленное восхождение по крутой скале, после семнадцати – стремительное падение в пропасть, именуемую взрослой жизнью.
Ей бы взять и… поднапрячься, ощетиниться всеми боевыми подручными средствами, оправдать свое звание «чернильницы-неваляшки». Ничто бы в ее лице не дрогнуло. Он бы ничего не заметил. Так было с нею раньше. Всегда. Сегодня отчего-то не получилось. Вместо того, что принять боевую позу… «Не тронь, а то получишь!». Повела себя как самая заурядная баба.
Думая, переживая, мысленно ругая себя, она брела по какой-то улице, не отдавая себе отчета, куда идет и какую цель при этом преследует. В какой-то момент остановилась, вернулась к действительности и… Что такое? Обнаружила, что стоит как раз напротив дома. Ей очень хорошо знакомого. Она была здесь пару дней назад. Но того, кого она хотела увидеть, дома не застала. Напротив дома – машина «Скорой помощи». Неужели что-нибудь с ним? Вошла в подъезд, поднялась на четвертый этаж.
Да, похоже, так и есть: что-то с ее Владимиром Антоновичем. Знакомая ей дверь приотворена. За дверью тихо, и Вероника Георгиевна вошла в нее.
Да, в квартире было тихо, но ощутимый запах лекарств. Вероника Георгиевна осторожно прошла вдоль темной прихожей, заглянула в первую незакрытую дверь. То была уже знакомая Веронике Георгиевне комната: с пугающими масками на стенах, но создающая впечатления какого-то запустения. Может даже, нищеты.
За столом, обернувшись к двери спиной, сидела женщина в белом халате, водила ручкой. Подле стола стояла еще пожилая женщина, чуть склонив голову набок, наблюдала за тем, как перемещалась ручка. Вероника Георгиевна вела себя так осторожно, что ее появление осталось незамеченным.
-Простите, - тихо сказала она.
На женщину в халате это «простите» не произвело никакого впечатления, зато пожилая женщина резко обернулась и вопросительно уставилась на Веронику Георгиевну.
-Что с ним? – так же тихо поинтересовалась Вероника Георгиевна.
-А вы кто? – в свою очередь поинтересовалась пожилая женщина.
-Я старая знакомая Владимира Антоновича. Он болен?
-Н-ну… болен. Он уже давно болен. Чего-то я вас раньше никогда не видела.
-Да, мы встречались давно… Я все-таки могу узнать?
В этот момент женщина в халате положила ручку на стол и, обращаясь к пожилой женщине:
-Увидите, я тут некоторые лекарства продублировала. Это на случай, если в аптеке нет одного, его вполне можно заменить другим. Но то, что он отказывается лечь в больницу, есть очень даже нехорошо. Он этим сильно рискует.
-Да понятное дело, - согласилась пожилая женщина. – И я ему об этом всю дорогу толкую, но ведь он же… Ему хоть кол на голове теши.
Только сейчас женщина в халате встала, обернулась лицом к Веронике Георгиевне.
-Вы с ним хорошо знакомы? – Вопрос к Веронике Георгиевне.
-Д-да… - Голос Вероники Георгиевны прозвучал неуверенно.
-Тогда, может, он вас послушается. С вашим знакомым творится что-то непонятное и ему нужно серьезно исследоваться... Если, разумеется, он хочет жить. В чем я, по правде говоря, сильно сомневаюсь.
С этим женщина в халате вышла из комнаты, а пожилая женщина надела очки и принялась изучать только что заполненные рецепты.
-Кто-нибудь закроет за мной? – Голос из прихожей.
-Закрою! Закрою! – пожилая женщина не могла оторваться взглядом от рецептов. И только после того, как донесся стук захлопнувшейся входной двери, сняла очки с глаз. – Это на сколько ж? – Она потрясла пачкой рецептов. – Это ж ему и пенсии на все не хватит.
-Не волнуйтесь, - успокоила ее Вероника Георгиевна, - я заплачу… Я могу его видеть?
-Дак чего ж?... – Взгляд пожилой женщины как будто смягчился. – Если, говорите, вы его хорошая знакомая… Сейчас. Погодите секундочку. – Вышла за дверь, а через десяток секунд появилась вновь. – Спрашивает, какая такая знакомая?
-Скажите. Это та девушка, с которой он познакомился в поезде. Которая предложила ему стать его женой, но он отказался.
-Сейчас, - женщина вновь скрылась, а вскоре раздался ее голос. – Можно!... Заходите!
И Вероника Георгиевна с бьющимся сердцем – вошла.
Комнатка совсем крохотная. И, кажется, совсем не проветривается: квинтэссенция самых разнообразных запахов. Самые сильные, кажется, те, что издают лекарства. В постели, укрытый до подбородка одеялом, лежит… какой-то старец. В комнатке ожидаемо темно, но вечер только наступил, окно занавешено только наполовину и это позволяет Веронике Георгиевне разглядеть… Густые, давно не стриженые седые волосы. Седая борода. Заострившийся нос. Провалившиеся глазницы. Под ними синие круги. Синими были и губы.
«Отчего же он… такой? Ведь он еще совсем… далеко не такой старый».
-Здравствуйте… Владимир Антонович, - тихо, робко, с трудом выдавила из себя Вероника Георгиевна.
-Садись.
Голос слабый, но в нем чуткое ухо Вероники Георгиевны сразу уловило доброжелательные нотки. Ей показалось, его губы сморщились в улыбке. Неужели он рад ее видеть? Ободренная этим, села на стул, предварительно убрав с него подстаканник со стаканом (такими еще пользовались ее родители), мелкую тарелку с остатками сухого торта, переложив все это на близстоящий столик.
-Это ничего, что я к вам… зашла? Как и в тот раз: нахально, без спроса.
Вместо того, чтобы ответить, Владимир Антонович позвал:
-Шура!
Пожилая женщина появилась в двери.
-Тебе, наверное, пора уходить?
-Да уж… Внук там, наверное, уже все вверх дном…
-Она мне что-нибудь прописала?
-Еще бы!
-Выбрось все это… Или не надо. Пока оставь. Я сам.
-Не дело это.
-Оставь, оставь. После поговорим.
Женщина скрылась за дверью.
-Это моя соседка, - объяснил Владимир Антонович. – Добрая женщина. Я в последнее время без нее, как без рук… Как ты сказала? Нахально и без спроса? Тебе можно. Ты само естество… Да, я все помню, как видишь.
-Можно, я… открою у вас форточку? Вам будет легче дышать.
-Да. Пожалуйста… Извини, я уже привык, давно не выхожу, ничего такого не замечаю.
Вероника Георгиевна отворила не форточку, а распахнула всю оконную створку. Впустила в комнату не только относительно свежий воздух, но и городские шумы: голубиное воркование, шипенье автомобильных шин, тяжелые удары забиваемой где-то неподалеку сваи.
-Почему вы отказываетесь от лекарств? – Вероника Георгиевна вернулась на стул. – Не хотите ложиться в больницу. Вам что, надоело жить?
-Немножко, - губы Владимира Антоновича вновь сморщила улыбка. – Немножко надоело… Но к тебе это не относится. Тебе еще жить и жить. Расскажи мне о себе… Помнится… Когда ты приходила ко мне… Ремейк из «Евгения Онегина». Ты была прекрасна в роли Татьяны, я… Довольно скверное исполнение…
-Я живу неплохо, - что-то заставило Веронику Георгиевну прервать эту нить воспоминаний Владимира Антоновича, что-то в этом ей не понравилось. – Я вышла замуж. Как собиралась. Родила. Как собиралась. Я стала самостоятельной. Как этого и хотела. Я зарабатываю сама на себя. И на своего сына, пока он сам… Да, можно сказать, - я… реализовала себя. Я самоутвердилась.
-Здорово!
-Да. Я многого добилась. Я должна была бы быть… по меньшей мере, довольной… Но все равно… мне чего-то не хватает… Надеюсь… вы меня понимаете.
-Конечно… Конечно, я тебя понимаю… Будь добра,- поправь у меня…
Вероника Георгиевна догадалась: выпрямила под головой лежащего накренившуюся подушку.
-Спасибо… Думаешь, ты – такая… одна? Нам всем чего-то не хватает. Да, всем, без исключения. И все мы… Живем в томительном ожидании чего-то другого. Какого-то иного мира. Мы догадываемся о его существовании. Но лишь догадываемся. Твердыми доказательствами не располагает никто. И от того… мы все стремимся к нему… и боимся.
-К ноумену?
-Что?
-Вы… в нашу первую встречу…
-А, да! Ну, это… Просто слово такое. А ты запомнила его. Это хорошо.
-А еще я прочла одну книгу… То есть разумеется, не одну, а ту… которую я когда-то увидела у вас. В вашем книжном шкафу.
-Интересно. Это какую же?
-Ту, где написано о вас.
-Не испытывай мое терпенье.
-Розанова. «Люди лунного света»… Вы же сами там написали, что это о вас.
-Да?.. Не помню… Может быть. Я много чего написал.
-Он там так хорошо отзывается о таких людях, как вы!
-Да-да! – Владимир Антонович как будто бы оживился. Это наш… самый пронзительный… самый искренний… философ и писатель. Он не из головы. Он рассуждал только о том, что сам испытал. Никогда ничего не придумывая. За него придумывала сама жизнь.
-Да, но у него… в отличие от вас… было много детей… Почему вы не захотели детей?
Хотя начинкой вопроса было : «Почему вы не захотели, чтобы я родила вам детей?». Понял ли это сам Владимир Антонович? По выражению его лица, - разобрать невозможно. Оно по-прежнему, в целом, доброжелательно, но, кажется, не более того. Зато ответ получился простым:
-Наверное, от того, что я не Василий Васильевич Розанов. – Улыбнувшись при этом. - Я – другой… Да и конец его был трагичным, как ты, наверное, знаешь. Ты же читала его биографию. Дети тоже не помогли… А умирать…. Скажу тебе по секрету… Вопреки расхожему мнению о «мире и красной смерти»… Лучше всегда одному.
И только после этого Вероника Георгиевна решилась:
- А можно... я вам… помогу?.. Я не знаю, что с вами. Я не поговорила с врачом. Но успела услышать, что вам надо серьезно обследоваться. У меня, среди моих знакомых, есть хорошие настоящие врачи и… все-все, что связано с этим… Вы понимаете, о чем идет речь. Я все возьму на себя. От вас понадобится только ваше согласие. Дайте мне возможность позаботиться о вас. Я этого хочу.
Владимир Антонович высвободил свою руку из-под одеяла. Протянул ее. Вероника Георгиевна догадалась, - подала свою. Рукопожатие было слабым, но горячим.
-Спасибо за предложение. Я тронут… Ты хорошая. Славная. Добрая. Но… Что делать? Помогать… чтобы оставаться в этом мире? Но… я хочу в иной мир. Куда я стремлюсь и… которого я боюсь.
-Но вы уверены, что он есть?
-Н-нет… Но в любом случае… ЭТОТ мир я уже сполна… исчерпал.
И здесь Вероника Георгиевна поняла, что спорить с ним бесполезно.
Когда уже рассталась с Владимиром Антоновичем… Да, пожалуй, именно «рассталась», потому что не видела пользы в том, чтобы приходить сюда еще и еще раз… И когда уже вернулась к себе на Школьную, обнаружила коротенькое послание от сына.
«Здравствуй, мамуля. Со мной все хорошо. Не волнуйся. Скоро прилечу и расскажу. Твой Илья».
«Твой»… Неужели по-прежнему "мой"? Ну, что ж? Это немного обнадеживает.
17.
На следующее утро (Вероника Георгиевна только-только легко позавтракала и вернулась в постель с книгой, то был Коэльо «Алхимик»), позвонил Скуратов.
-Ну, как? Ты не передумала?
-Напомни, - о чем.
-Ну-у, мать моя! С тобой действительно…Ты же просила меня, чтоб я тебя подменил.
-Передумала. У меня к тебе другое предложенье. Я готова продать тебе свою контору. Не за дорого, не волнуйся. С отсрочкой. Ты же всегда мечтал о своем деле, не так ли?
Скуратов, обескураженный, сопел и молчал.
-Не слышу крика «Ура».
-Ты меня извини, но… Если ты не шутишь…
-Только не надо лишних слов. Междометий. Тебе поступило деловое предложение. Не будем рассусоливать. «Да» или «Нет»?
-Надо подумать.
-Думай. Думай, Слава, только не очень долго. Даю тебе на размышление еще один день.
-Ну, к чему же такая спешка?! Два.
-Ну, хорошо, два так два.
-А что вдруг?..Что тебе приспичило?
-Нет, не будем об этом.
Уже когда отключилась, - хотелось бы, конечно, посмотреть, какая сейчас физиономия у Скуратова, тоже, наверное, как и ее муж, считает сейчас, что у нее не все в порядке с головой, - подумала: «Это я очень правильно делаю. Как это у американского космонавта… Армстронга?.. «Один маленький шажок человека – огромный скачок в истории человечества». Что-то вроде этого. До чего ж здорово сказал космонавт! И как это похоже на то, что собирается сделать она, скромная женщина, не космонавт, Вероника Георгиевна. Собирается сделать со своей жизнью. Скачок… в неизвестность. Хоп! Да, продаст… Освободится от того, чем заполнила под завязку свою предыдущую жизнь. Все это барахло. Вся эта видимость благополучия. Мгновенно опостылевшее ей. И начнет все с какого-то чистого листа. Какого именно? Пока неизвестно.
Ровно в полдень пришла Клавдия. Вероника Георгиевна уже знала (вчера вечером меж ними состоялся телефонный разговор), что она сегодня подойдет, чтобы вернуть ей от квартиры ключи. Вероника Георгиевна, прежде чем покинуть спальную комнату, заглянула в прикроватную тумбочку: там, в одном из ящичков, небрежно, не считанные, не мерянные лежат деньги на сиюминутные расходы. Что-то взяла из общей пачки, набросила на себя халат, вышла на кухню, где ее поджидала Клавдия.
-Это вам… Возьмите, пожалуйста. Мои премиальные. За вашу отличную работу.
Жеманиться не стала, поблагодарила, деньги взяла.
-Что ж?…Тогда попрощаемся?
Но теперь Клавдия не спешила расстаться с ее уже бывшей хозяйкой.
-Вот адрес, - показала на лежащую посреди кухонного стола бумажку. – Если вам еще понадобится домработница. Очень честный человек.
-Спасибо. Я ей обязательно позвоню.
-Лампадку я вам накануне заправила. Немного почистила, больше не будет коптеть.
-Спасибо.
-И еще оставила вам бутылочку свежего лампадного масла. Освященного. На раке с частичками мощей пресвятых угодников. – Перекрестилась.
-Спасибо.
-Вам теперь должно надолго хватить.
Помолчали.
-Мне так представляется… что-то или кто-то все последнее время вас сильно искушает. – Вдруг, изменив своей установке не вмешиваться в жизнь хозяев, произнесла Клавдия. – Вы… страдаете. Это очень заметно. По вашему лицу. Может, мне и не следовало бы давать вам советы…Но я тоже прошла через это. Я знаю по себе, как это ужасно. Будь я сейчас на вашем месте, - я бы призвала себе на помощь нашего всеблагого Владыку. Поделитесь с Ним всем, что вас сейчас угнетает. Попросите у Него совета. Покайтесь.
«Покаяться? За что? Разве я сделала что-то плохое?» – как истинная не верующая тот же миг подумала Вероника Георгиевна. Однако спорить с Клавдией не стала. А та, как только почувствовала, что исполнила свой долг, больше не задерживалась, только перекрестила на прощание квартиру и саму Веронику Георгиевну, что-то про себя прошептала. Ушла. Вероника же Георгиевна вновь вернулась в постель, открыла того же Коэльо… «Когда же сердце говорило, то для того лишь, чтобы вдохнуть уверенность и новые силы в Сантьяго, на которого иногда угнетающе действовало безмолвие. Сердце впервые рассказало ему о его замечательных качествах: об отваге, с которой он решился бросить своих овец, и о рвении, с которым трудился в лавке…» Минуты через две поняла, что ей ЭТО не нужно. Потому что это чужое. Написанное чужим языком. И написанное явно не о ней и не для нее.
Провалявшись в постели, уже без книги, минут пятнадцать, пришла к неожиданному решению: «А вот еще что я сделаю… Повидаюсь с отцом!».
18.
Отец.
Когда он еще исполнял роль полноценного отца в ее жизни, не перепоручил эту роль отчиму, Никоша была слишком маленькой, чтобы его запомнить. Потом он стал запоминаться, появляясь… кусочками… урывками. Всегда оставляя после себя атмосферу чего-то необычного, яркого, праздничного, но, как правило, быстро рассеивающегося и не оставляющего после себя после себя ничего путного, внятного. Это было что-то вроде миража. Какое-то… штрихпунктирное существование. Точка-прочерк, точка-прочерк. С отцом, когда он был точкой, - Веронике было легко и приятно, потому что он никогда ни за что не ругал, постоянно шутил, ее развлекал и дарил ей подарки. Чаще всего, - ей совершенно ненужные. Какие-то бестолковые. Бесполезные.
Но в реальной жизни он оказался ей очень полезен, - когда пришло время сделать первый шаг во взрослую жизнь. Именно к нему, и не как к отцу, а как к проректору Университета, поехала Вероника после окончания школы, чтобы выслушать его совет. И именно к его совету она больше всего прислушалась и теперь ой как была благодарна ему за это!
Да, было время, когда ее отец занимал внушающую достаточно большое уважение нишу, он был почитаем, у него был просторный кабинет с дежурившей у дверей кабинета строгой очкастой секретаршей. При этом он был очень элегантен, импозантен, повсюду желанен, приглашаем: торжественные собрания, юбилеи, банкеты, - он всюду председательствовал. Всюду выступал с речами. Он был прекрасный оратор. А женщины? Женщины его обожали. Да и он сам - к ним был очень даже неравнодушен. Что, в конечном итоге, и определило развод Никошиных родителей: у ее матери однажды просто лопнуло терпенье, и она указала отцу на дверь.
Но все это было в прошлом. Ныне он был забытым всеми пенсионером. Последняя его жена (третья, - если официально. Но сколько их было, еще неофициальных?) была моложе Вероники Георгиевны. Энергичная аспирантка из Молдавии. Она, едва обосновалась в его квартире, овладела всеми рычагами управления, наприглашала своих многочисленных родственников из Кишинева.
-Расплодились, как тараканы, - как-то в откровенном разговоре с Вероникой Георгиевной пожаловался отец. – Целые полчища гуннов. Говорливые. Жу-жу-жу. Гудят с раннего утра до самого позднего вечера.
Последнее время (года два-три), и летом и зимой, он предпочитал жить на даче в Грузино.
Вот туда-то, в Грузино, Вероника Георгиевна сейчас и поедет. А по дороге (как хорошо, что дачи их по одной ветке!) все же заедет в Токсово и поглядит, что там вытворяет ее… Скажем, так, нейтрально, - ее непутевый крестник.
Ее поджидал сюрприз. Причем сюрприз приятный. Ранее бывшие слегка скошенными, ныне ворота приняли вполне достойное вертикальное положение. Двор перед домом также преобразился. В лучшую сторону. Уже нет того дикого хлама, который угнетал Веронику Георгиевну еще накануне и от которого она собиралась избавиться. Чтобы добиться такого впечатляющего результата, - нужно было немало постараться.
Что ж? Оказывается, этот неумеха, этот шалтай-болтай еще что-то умеет. Если очень сильно захочет. Не ее ли это жесткий урок? Приносит свои результаты.
Из открытых во всю ширь окон дачи («Зачем он их открыл? Только комаров напустит») доносится музыка. Разумеется, классическая. Может даже, Бетховен. «Героическая симфония»? Если она не ошибается, - сочиненная по следам блистательных побед молодого Наполеона, в предвкушении грядущих и, конечно же, благодатных перемен.
Немного обескураженная, и все же решительная, заранее продиктовавшая себе установку: «Никаких сю-сю», Вероника Георгиевна вошла в дом.
-В чем дело? Зачем ты открыл все окна? – первое, что спросилось, когда увидела Алика.
Он стоял перед газовой плитой, в ее переднике, уже ранее закапанном яичным желтком (теперь на нем красовались еще непонятного происхождения бурые разводы, возможно, он вытирал о передник свои руки), в одной руке нож, в другой – полураздетый картофельный клубень. Уставился на вошедшую, открыв широко рот. «Опять этот рот!».
-Тебе скучно одному? Решил заманить в дом всех местных комаров, чтоб составили тебе компанию?
-Я проветриваюсь. – Улыбается. Рот до ушей, хоть ниточки пришей. - Я жарил картошку и забыл.
Действительно, запах горелого.
-Спасибо за ворота. За уборку во дворе…
-А вы… Вы совсем приехали? – С надеждой.
-Нет-нет. Я проездом. Только посмотреть, все ли здесь в порядке. Теперь вижу… Молодец… На что ты живешь?
-Мама приезжала.
-Когда?
-Вчера. Чего-то искала.
«Чего-то?». А, да! Свадебное платье.
-Нашла.
-Кажется. Сказала, она приедет послезавтра, и мы вместе с ней начнем работать.
Что ж… Пускай себе на здоровье работают. Авось, вдвоем у них что-то достойное и получится.
-А вы?... Побудете со мной?
Это было сказано так… просительно, так жалко, что… Вероника Георгиевна не смогла отказать.
-Хорошо. Побуду. Но только недолго.
И как же он весь вспыхнул от неописуемой радости!
-Я вас сейчас покормлю.
-Подгоревшей картошкой?
-Нет. – Решительно выбросил остатки картошки со сковороды в мусорное ведро. - Мама щи в термосе навезла. Их только подогреть. Это я сумею. И плов на второе.
-Хорошо… Подогревай.
Вероника Георгиевна и в самом деле была голодна. Собиралась перекусить по дороге в какой-нибудь закусочной, зная наперед, что отец ее вряд ли чем-нибудь достойным накормит. Что ж, - попробует Элины щи. Гадость тоже какая-нибудь, но… Она все-таки сделает что-то приятное этому юноше. Если ему так хочется. Но только щи. Без плова… И тем более - без всех остальных глупостей.
Алик занялся стряпней, а Вероника Георгиевна решила: «Не буду вмешиваться. Он за что-то взялся. И слава Богу. Человек, похоже, идет на поправку. Вот пусть и доведет им задуманное до конца. Покажет себя во всей красе». Она прошла к себе. Присела на стул, поставила локти на подоконник и, поместив подбородок в раскрытые чашей ладошки, уставилась в окно. Так она делала когда-то в детстве, когда приходилось решать какую-то трудную детскую проблему, переживать какую-нибудь обиду («В лес тебя не возьмем, потому что мы пойдем далеко, до болота. Ты устанешь»). Сейчас у нее проблемы и переживания покруче.
Не оставляло беспокойство по поводу ею недавно сделанного предложения Скуратову. Не поспешила ли? Уступила, поддалась внезапно вспыхнувшему в ней желанию… Или, даже скорее, нежеланию: больше не появляться в своем «доме», больше не видеть никого из своей «семьи». Даже, если уйдет Люба, - все равно что-то останется. Сомнение, недоверие. Ей будет невозможно с ними работать. Может, действительно, лучше: закрыть это и, возможно, в будущем открыть что-то другое. Даже необязательно нотариусом. Ей предлагали когда-то поработать в горсуде. Если это случится, она будет образцовым, праведным, справедливым, неподкупным и неподвластным любому постороннему мнению, давлению судьей.
В этот момент кто-то постучал в дверь. Этим «кто-то» мог быть только Алик.
-Что? Уже готово?
Дверь распахнулась. За дверью – широко улыбающийся… действительно, Алик, но… В каком виде? На нем одни плавки. Нет, не просто плавки, а с яркими нашивками. Принял явно одну из поз, которыми пестрят рекламные щиты в универмагах, - ноги на ширину плеч, одной рукой уперся в бок, другая слегка на отлете. Насколько это возможно, выпятил достаточно хилую грудь. Улыбается. Довольный собой. Уверенный в себе. В своей неотразимости. “Smart boy”.
«Боже! Да какой же он… дурак!».
-Откуда это у тебя?
-Мама подарила… - Улыбка сбежала с лица. - Вам не нравится?
-Закрой дверь. Оденься, как положено. Обед отменяется. Я вспомнила – у меня дела.
Когда несколькими минутами позже покинула свою комнату, Алик, уже одетый, стоял у газовой плиты и грустно водил ложкой внутри стоящей на огне кастрюли. Еще раз пожалела его.
-Нет, в самом деле: у меня срочное дело.
-Нет. Это неправда. У вас нет никакого дела. Вы просто не любите меня.
-Да. Скорее всего. – Охотно согласилась Вероника Георгиевна. Да, пришло время лишить его каких-то иллюзий. – Но как и за что мне тебя полюбить?
-А если будет, - за что?
-Если будет… Тогда еще раз встретимся и поговорим… Что касается ремонтов… Я позвоню твоей маме. Скорее всего, мы отложим это. До лучших времени. По поводу тебя… Я тебя не гоню. Живи. Если вздумаешь уехать, - закрой все, что только закрывается, и передай ключи моим соседям слева. Запомни – слева.
-Если вы сейчас уедете… Больше меня никогда не увидите.
-Это отчего же?
-Меня больше не будет в живых. – Кажется, еще чуть-чуть и слезы закапают из его глаз.
-Слушай… Может, обойдемся без мелодрамы?
-Как хотите. Вы можете уезжать, но меня, учтите, больше уже не будет. Я не шучу.
Это уже ультиматум. Или ты покоряешься ему, ему не перечишь, осуществляешь его желания, словом, ходишь перед ним на цыпочках, или…
И вдруг Вероника Георгиевна ощущает, как в ней набухает, поднимается волна…нет, отнюдь не сострадания, не жалости, - хватит, она и посострадала и пожалела, хорошего помаленьку… А сейчас в ней рябь раздражения, которая, если дать ей волю, перерастет в волну гнева.
Что этому юнцу еще от нее надо? Неужели у него настолько куриные мозги, что сказанного ему еще недостаточно?
-Ты понимаешь? Представляешь, о чем вообще ты говоришь? Чем ты мне угрожаешь?
-Представляю.
-Ни фига…ничего ты не представляешь. Ведешь себя так, потому что тебе обидно. Тебя не оценили. Тобой не восторгаются. Тебе не говорят: «Ах, какой ты замечательный! Какой ты умный, красивый! Я без ума от тебя». Да, не говорю. Да, не восторгаюсь. Нет, как видишь, я в полном здравом уме. Я не тащусь от тебя. По одной простой причине. Потому что у меня нет никаких оснований тобой любоваться и восторгаться. Потому что ты… пока… полное ни-что. Пустое место. Ничтожество. Так почему же я при этом должна тобой любоваться?
-Потому что я вас люблю.
Нет, это было уже слишком. Этот мальчик, очевидно, начитался каких-то безмозглых, сентиментальных книжек. «Дамских романов». Возможно, из библиотеки его безумной мамочки. Эта его постоянная апелляция к «люблю». Потому что это только в «дамских романах» любовь – во всем всегда и везде волшебное слово. В жизни… Оно может иногда возбудить ровно противоположное желание – прикончить, убить.
-Все. Я сказала. Мне больше добавить нечего.
С бьющимся сердцем, звон в ушах, покинула дом. В последний момент, перед тем как переступить через порог, даже не оглянулась, не посмотрела, чем там занимается отвергнутый ею, - принципиально не посмотрела: пусть до конца, во всей глубине осознает, как он ей отвратителен. Однако до нее еще донесся его голос… Даже не голос – вопль. Вой.
-Я вас не-на-ви-жу-у!
Ну да, конечно, это естественно: от любви до ненависти только один шаг. Не так ли?
19.
Дача в Грузино была, если Вероника Георгиевна, конечно, не ошибается, последним значительным материальным приобретением отца, случившимся уже после того, как он покинул, или, точнее, после того, его попросили покинуть семью. Пока была жива мама, Вероника погостила здесь только один раз.
Это случилось еще за три года до встречи с Николаем, она была первокурсницей и возвращалась домой на улицу Кораблестроителей Васильевского острова, побывав перед этим на одном из спектаклей гастролировавшего в ту пору в Ленинграде (в ДК имени Ленсовета) театра Сатиры. Стояло жаркое лето,- время года, когда город обычно пустеет. Вероника добиралась до дома на троллейбусе 9, и рядом с нею присел низенький, плюгавенького вида, далеко не старый, но уже и весьма немолодой мужчина. Вероника, чтобы скоротать время поездки, читала предусмотрительно взятую ей в дорогу какую-то научно-познавательную книжку, озаглавленную «Тайны мироздания». Мужчина, кажется, также заинтересовался ее книжкой и, чтобы ему было удобнее, подвинулся к Веронике как можно ближе, даже немного подтиснул ее к окну. Веронику это немного раздражало, но ей не хотелось вступать с этим назойливым читателем в пререкания, поэтому она терпела. В какой-то момент, когда Вероника перелистывала книгу, он спросил ее:
-А хотите, девушка, я расскажу вам об этих тайнах гораздо интереснее, чем здесь написано?
Вероника немного подумала. Народу в троллейбусе, учитывая время суток (часовая стрелка приближалась к одиннадцати), было совсем немного, книжка Веронике уже и впрямь наскучила, а продолжала она ее читать уже только из упрямства, предложение соседа показалось ей заслуживающим внимания и, поэтому, она, иронически улыбнувшись, разрешила:
-Ну, попробуйте.
Человек мгновенно заговорил и… Вероника его заслушалась. Оказалось, он действительно очень много знал о космосе, о звездах, о нашей галактике, и вообще о том, как возникла Вселенная и что ее ждет в весьма, прямо скажем, отдаленном будущем. Он говорил и говорил, Вероника его слушала, не перебивая, троллейбус неторопливо передвигался по улицам уже ночного города. В какой-то момент человек сказал:
-Жаль. Мне сейчас выходить.
Троллейбус в этот момент приближался к массиву Смоленского кладбища.
-Хочу навестить свою покойную жену… Но если вы не против… Составьте мне компанию и я вам еще о многом-многом по дороге расскажу. Например, о том, что на самом деле жизнь и, особенно, что такое смерть.
Ночью! На кладбище! У Вероники перехватило дыхание. Да еще с совершенно незнакомым мужчиной. Но… он так многое знает и так замечательно обо всем рассказывает! И… Вероника согласилась.
Ворота, которыми проходят на кладбище в дневное время, были заперты, но мужчину это не смутило.
-Я тут знаю один хороший лаз. Я им обычно пользуюсь, потому что предпочитаю бывать на кладбище только в такое время.
Да, лаз был, Веронике не стоило никакого труда через него пролезть вслед за мужчиной. Потом они пошли по темным кладбищенским дорожкам, - хоть и темным, но мужчина прекрасно ориентировался, - пока не добрались до какой-то обнесенной оградкой могилы.
-Вот тут она и лежит… Я ее очень любил. То была моя первая любовь… А сегодня я неожиданно встретил вторую.
Произнеся это, он тут же, не отходя от могилы, обхватил Веронику своими руками. Вот хоть и плюгавенький, но руки у него оказались у него очень сильными. Повалил ошарашенную Веронику на землю и, как бы она не сопротивлялась, овладел ею.
Через пару месяцев она почувствовала, что с нею происходит что-то неладное. Скрываемое от всех посещение кабинета женской консультации подтвердило ее опасение: она забеременела. Что-то натолкнуло ее, чтобы она открылось в этом только отцу. Тот ее понял, ругать не стал, нашел дуре-Никоше достойного врача, которая своевременно освободила ее от только-только зарождающейся новой жизни.
Полторы недели после операции Вероника и провела здесь, на даче у отца («своим» наврала, что поехала с экскурсией в Пушгоры). В дальнейшем они никогда, даже оставшись один на один, не вспоминали про это. И Вероника была отцу за это молчание благодарна.
Больше, пока была жива мать, ноги Вероники здесь не было. Лишь со смертью матери она заезжала пару раз. Так, ради любопытства. Ей было даже интересно сравнивать состояние двух дач, какая из них выглядит побогаче. Они примерно выглядели одинаково. По меркам ушедшего, советского времени – с вполне добротными, со всеми доступными лишь избранным в ту эпоху тотального дефицита прибамбасами: газом, водопроводом. И отец и отчим стояли почти на одной ступеньке общественной лестницы и, соответственно, их возможности в удовлетворении их «земных» потребностей были почти на одном уровне.
Переживаемый обеими дачами в новое время упадок также ощущался одинаково. Разница лишь заключалась в том, что дача в Токсово разрушалась по причине того, что хозяйка пренебрегала ею, почти перестала ее посещать. Иное дело дача в Грузино: отец жил тут последние годы постоянно, но это не мешало ей превращаться в развалины. Все здесь дышало почти на ладан, настолько здесь все обветшало, нуждалось в ремонте, буквально кричало, вопило – покосившимся забором, облупившейся краской на стенах, расхлябанной, набухшей от стекающей с крыши дождевой водой, с трудом отворяющейся дверью, и еще многим-многим другим: «Люди добрые! Да придите же , хотя бы Христа ради, мне на помощь, наконец!».
Вероника Георгиевна, естественно, предупредила отца о своем приезде. Но еще до того, как ей пришло в голову проведать Алика (ох, лучше б она этого не делала!). Это значит, она подъехала к отцовой даче с большим запозданием, и он не вышел ей навстречу.
Хорошо, калитка была не заперта, и Вероника Георгиевна беспрепятственно вошла. Сначала в первое нежилое помещение. Там царила полная темнота. Ударилась обо что-то плечом, - что-то упало, зазвенело, покатилось.
-Кто там? – слабый голос изнутри дома. – ВерОника? Это ты? – Да, он отчего-то всегда делал ударение на первом слоге. Его поправляли, он соглашался, но при этом заявлял, что ему так больше нравится. Кстати, так больше нравилось и самой Веронике.
-Да-да, пап! Ты где? Я тут у тебя ничего не вижу.
-Погоди минутку! Постой! Я тебя сейчас выведу.
Прошло несколько минут. Вероника Георгиевна, как ей было велено, где застал ее голос отца, там и продолжала стоять, не решаясь двинуться дальше. Наконец, прорезалась узкая полоска света. Не сразу, постепенно, полоска расширилась, и появился сам отец, в старом, когда-то, наверное, шикарном, а сейчас обветшавшем, но еще теплом шлафроке.
-Ну, вот… Иди сюда… Куда ж ты запропала? Тебя нет, и я решил немного прикорнуть. И заснул. Эх, старость не в радость.
Седой и небритый. Мог бы и побриться, зная, что приедет дочь. Нет, не стал. Обленился. Перестал за собой ухаживать. А каким он когда-то был щеголем! Как следил за своей внешностью! Вероника Георгиевна знает об этом больше из фотографий, чем из реальной жизни. Фотографий с участием отца сохранилось огромное количество, он прежде любил фотографироваться, осознавая, видимо, насколько он фотогеничен. И что с ним стало теперь? Если б к этому шлафроку с вылезающей из прорех серой ватой, добавить примерно такого же возраста ночной колпак, - чем не Плюшкин из известной иллюстрации Боклевского к «Мертвым душам»?
-Ты чего-то там привезла?
Да, так и было: Вероника Георгиевна, естественно, приехала не с пустыми руками: две под завязку набитые продуктовые сумки. Отец увидел эти сумки и обрадовался.
-Ну, ты молодец!.. Хотя, ты знаешь, у меня тоже есть. Я три дня назад, как в магазине был. И хлеб, и масло, и даже кусочек ветчины. Вот только беда, - холодильник стал барахлить, почти ничего не замораживает. Еще хорошо, погода не жаркая. И что-то еще можно хранить в подполье. Но если только очень тщательно во что-то упаковать, - мыши замучили. Надо бы завести кошку, но, ты знаешь, кошки у меня почему-то совсем не живут, - убегают. Что им так у меня не нравится?
Он очень говорлив. Он и прежде был не из молчунов, а сейчас еще его, наверное, подстегивает выбранное им одиночество: изголодался по нормальному человеческому трепу. Правда, Вероника Георгиевна сейчас не в том расположении духа, чтобы поддерживать такого рода беспредметный разговор. Отец чуткий, сразу уловил, что к дочери лучше не приставать.
-С тобой все нормально? – Вопрос последовал от него.
-А с тобой?
-Ну… как тебе сказать?
-Ну, вот и со мной то же самое. Поэтому давай оставим эти «нормально» и займемся делом.
-Каким делом?
-Ты - каким хочешь, а я – уборкой. Посмотри, в каком хлеву ты живешь.
Да, еще одно свидетельство перемен, происходящих с отцом. Прежде он был большим аккуратистом, следил не только за собой, но и за окружающей его обстановкой. Мама рассказывала, как он то и дело поругивал ее за то, что та, по его мнению, плохо убирается в квартире. Не редко доводил ее по этой причине до истерик. А теперь не замечает, что скоро потонет в мусоре. Вот, откуда, спрашивается, взялся этот прогнивший, видимо, попавший какое-то время под дождь и разлагающийся тюфяк? Выбросить его к чертовой бабушке. Какие-то горшочки. С чем-то непонятным. Но определенно издающим противный запах. Им тут тоже не место… И на-ча-лось.
Отец первые несколько минут пытался протестовать, доказывать нужность присутствия того или другого, но Вероника Георгиевна была беспощадна. Отец вскоре понял, что сопротивляться этому дочернему порыву практически невозможно. Предпочел ретироваться в остекленную веранду, оставив остальную часть дома в полное распоряжение дочери.
Часа через полтора уборка была закончена, и Вероника Георгиевна приступила ко второй фазе своего пребывания: готовке. Только, когда до ноздрей отца добрались аппетитные запахи, решился покинуть свою веранду, прошел на кухню.
-Что это?
-Котлеты. По-киевски. Ты уже и забыл, как выглядят котлеты по-киевски?
-Д-да… - Лицо отца как-то сморщилось. Он как будто сдерживался, чтобы не расплакаться. – Я больше все… Как это? По-пожарски… - Все-таки не расплакался, овладел собой, и, кажется, решил «тряхнуть стариной»: до него дошло, что он должен выглядеть галантным кавалером. – Ты меня извини, я сейчас.
Он куда-то исчез, - дом был относительно большим, и Вероника Георгиевна в нем совсем не ориентировалась, - отца долго не было. Котлеты и еще кое-что помимо котлет было готово, а его все не было. Вероника Георгиевна уже решилась покричать, когда он явился сам. Преобразившийся. Побритый. В хорошем, отлично сидящем на нем костюме с бабочкой. «Ух, ты!» – приятно удивилась Вероника Георгиевна. Именно или, скорее, приблизительно, таким, с поправкой на возраст он выглядел и на старых фотографиях. В руках у него какая-то вычурной конфигурации бутылка.
-Я не могу! Я за рулем! – первая инстинктивная реакция Вероники Георгиевна.
-Одну рюмочку можно. Я сам езжу с одной рюмочкой и до сих пор ничего. Это же… настоящее. – Представил он свою бутылку. - Испанское. Еще с ТЕХ времен, когда я был в авторитетах. Его преподнесли мне, когда я был в составе делегации. На встрече с пролетариями в кипящей революционными настроениями Астурии.
-А зачем ты там был?
-Мы их наставляли, как бороться с проклятыми буржуЯми. Они внимательно слушали, наматывали на ус, а когда наши наставления закончились, преподнесли всем по такой вот бутылке. И я хранил ее до сих пор.
-Может, стоит еще и дальше сохранять?
-Нет-нет! Может, это наша последняя с тобой встреча. Мы должны отметить ее достойно.
-У тебя какие-то проблемы со здоровьем?
-Мне уже пошел семьдесят седьмой. Какие еще тут могут быть проблемы? Уже и без проблем… - Он откупорил бутылку и разлил вино по граненым стаканам. Другой, более достойной посуды в буфете не нашлось.
Они выпили, и у Вероники Георгиевны почти мгновенно приятно закружилась голова. И ей отчаянно захотелось поделиться с этим человеком. С которым по жизни, - так уж случилось, не ее вина, - она так редко сталкивалась, а по-взрослому ни разу полноценно не общалась, - но с которым у нее, определенно, должно быть так много общего. Гены.
-Тебе семьдесят седьмой, а мне сорок пятый… Вот скажи на милость… Мне идет сорок пятый. Я, наверное, скоро совсем состарюсь. А такое ощущение…как будто я еще маленькая девочка. И мне все-все в этой жизни еще предстоит. И я ничего…Ну, буквально ни-че-го в этой жизни еще не понимаю… И мне страшно. Мне хочется какого-то совета… Чтобы кто-то, сильный, всезнающий, взял меня за руку, и чтобы повел за собой.
-Ну, ты даешь, крошка! Она еще удивляется. Думаешь, ты какая-то особенная? Это у всех так.
-Как?
-Думаешь, я не ощущаю себя маленьким ребенком? Ошибаешься… Ей, видите ли, страшно. Думаешь, мне не страшно?.. Мне было страшно всю жизнь. И это только естественно. Это страх онтологический. Он присущ всем и всему. Потому что мы все стоим перед неразрешимой загадкой бытия. Как кролик перед удавом. Никто ничего не понимает, и лишь притворяются, что понимают. Уверяю тебя. НИКТО. НИЧЕГО. НЕ ЗНАЕТ. Все живут от балды. Так что… ты - такая – вовсе не одна.
Отец еще плеснул себе в стакан, выпил , и в его голове как будто отворилась какая-то потаенная дверца. Теперь заговорил он.
-Мне скоро умирать и мне стыдно… Что я так… бездарно… Мне многое было дано. Я был талантлив во всем. За что бы не взялся. А что в результате?
-Но ты был…
-Да, маленьким начальником. Каким-то там… петитом… номенклатурщиком. Чуть-чуть возвысился над остальными и уже… Ощущал себя великаном. И, ты знаешь, вовсе не от того, что я жаждал… так уж стремился занять какое-то кресло. Я вовсе не честолюбив, но… Мне нравилось нравиться. Власти, более высокому начальству… женщинам. Я им всем угождал. Потакал… Я не мог…Я не находил в себе сил им противоречить. От того все меня тогда и любили и знали… И по той же причине меня никто не любит и не знает сейчас. Я отверженный и мне не на кого обижаться, кроме как на самого себя. Потому что я всегда шел тогда «за» и никогда «против». А в истории, в памяти благодарных потомков остаются только те, кого ненавидят или преследуют по жизни. Тех, кто против… Я понял это, но… Слишком поздно для себя.
Когда пришло время расставаться, Вероника Георгиевна вдруг сказала:
-Ты знаешь… Я могла бы предложить тебе вариант…
-Да? Какой вариант?
-Почему бы тебе не поселиться у меня? Квартира у меня просторная. Отдельная комната тебе найдется. Сын очень часто: или на учебе, или у приятелей. Мне было бы даже не так скучно. А про тебя я и не говорю. Сплошные, на мой взгляд, плюсы.
-Д-да? – смотрит все-таки на нее недоверчиво. – Да, наверное… Плюсов тут очень много… Спасибо тебе. Я тронут. Но мне… все-таки нужны больше минусы.
-Что-то вроде епитимьи? – догадалась Вероника Георгиевна.
-Д-да…. что-то… вроде.
Уже когда отъехала от дачи на какое-то расстояние, подумала: «А, может, тут дело вовсе и не в епитимье, а в том, о чем говорил Владимир Антонович? О том, что смерть красна в одиночестве?».
20.
Из-за того, что выпила, Вероника Георгиевна передвигалась по шоссе с еще большими, чем обычно предосторожностями. Еще только приближаясь к Токсово, заметила, что небо, темное, из-за того, что уже поздний вечер, кое для кого уже наступила ночь, - частично освещено заревом. И эта освещенная часть неба располагалась приблизительно над ее дачей. Только увидела и сразу допустила, приняла, согласилась с тем, что горит именно и только ее дача. И даже мгновенно рассудила, кто был виновником этого пожара. Чьих рук это было дело.
А вместе с дачей горела и ее старая, послужившая ей верой и правдой и отправленная на пенсию мебель: кровать, на которой она зачала Илюшу, письменный стол, за которым опять же когда-то сидел Илюша, а еще ее прежний, еще с советской поры гардероб, книги ее юности («Тристан и Изольда», тургеневские повести, «Унесенные ветром», «Манон Леско» достопочтенного аббата Прево). А вкупе со всем этим горит и ее сокровенная мечта, которую она когда-то лелеяла. Мечта о собственном «эрмитаже», тихом, благостном уголке, где она, в случае чего, всегда могла бы спрятаться и жить, в спокойном и гордом одиночестве, не зависимая ни от кого, под сенью дерев…дубрав… под убаюкивающее пение голосистых птиц. И будет ждать своей тихой кончины.
И вот теперь все-все охвачено очищающим пламенем огня.
Значит, не вышло. Не получилось. «Факир был пьян…». Горит ее эрмитаж синим пламенем. Значит, ей уготовлено доживать и умереть не в благостном уголке, не в рукотворном раю, а в перенаселенном гадами мире.
Свернула с шоссе и заколдыбала по разбитым дорогам к месту пожара.
Как ни спешила, однако поспела лишь к заключительной фазе смерти дома, его фактически уже агонии. Дом уже не сопротивлялся, сдался на милость победителя: пламенем объяты были и крыша и все четыре стены. Рядом с горящим (или почти догорающим) домом, – пара пожарных машин. Суетящиеся, переругивающиеся друг с другом молодые пожарные, на их касках – отражение причудливой, игривой, почти ритуальной пляски торжествующего победителя-огня. Но они сражаются уже не за дом (здесь им уже ничего «не светит», на этом фронте сражение уже безоговорочно проиграно), а за то, чтобы огонь не перекинулся на соседние строения: поливают из шлангов огибающие весь дом по периметру кусты и деревья. Своеобразный санитарный кордон. Толпа зевак. Впопыхах одетых. На одном мужике только длинные, до колен трусы и майка. Заметила Вероника Георгиевна стоящими и ее соседей, пожилую пару. Трогательная сценка: как они стоят, плечом к плечу, прижавшись, друг к другу. Сплоченный коллектив. Что у них сейчас творится в головах? Сочувствуют ей или, скорее, переживают, - не станет ли и их дом жертвой стихии?
-Послушайте…- успела схватить за руку пробегающего мимо нее пожарника, - в доме был человек. Его успели спасти?
-Ничего не знаю. Вон наш отделённый.
Их «отделённый». В таком же облачении, как и все, выглядит таким же растерянным, плохо соображающим, однако, с усами. Кажется, даже слегка на кончиках обгоревшими.
-Я бы хотела узнать…Я хозяйка этого дома. Там оставался человек.
-Не знаю, не видел…Сейчас не до того. Отойдите в сторонку! Вы же мешаете.
-Дама! Дама! – кто-то обращается к ней. – Вы насчет человека спрашиваете. Был, был человек. Я его сам - своими ухами слышал.
-Когда вы его слышали?
-Да почти как в самом начале. Как занялось, огонь-то - так он почти сразу и закричал. Жалостно так кричал. Причем долго. Я все – все слышал.
-И что дальше?
-А дальше…Что дальше? Покричал, покричал и – больше ничего. Я ж в огонь заради него не полезу. Мне своя жизнь дороже. И другие так же. Горит-то уж с полчаса, если не больше, а эти – считай, токо-токо приехали. Тут кричи – не кричи. Дохлый номер. Он кто хоть вам?... – Вероника Георгиевна не ответила. - А домик-то ваш тю-тю. Красивый был домик-то. Аккуратный. Хоть и старенький. Я как, бывало, мимо не пройду, - все им не налюбуюсь. А кто этот человек-то? Знакомый ваш али родственник?
Рухнула, прямо на ее глазах, часть крыши. Словно ее поглотила бездна. Сноп искр. Пламя, обрадованное, словно в предвкушении окончательной и безоговорочной победы, рвануло вверх.
-Теперь все. Теперь, считай, скоро на убыль дело пойдет. – Все тот же человек. - Ох, ну до чего ж аккуратный был домик. Домик-пряник. Загляденье одно. Чесное слово. Ничего, не переживайте. У вас, видно сразу, денежки есть. Это не то, что мы. Вы еще себе другой, еще покрасивше этого отгрохаете. Вам что? Это мы… Вот человека жалко.
Подъехала еще одна пожарная машина. Повыскакивала еще одна бригада пожарников. Сколько суеты и как мало дела! В любом случае, какими бы ни были действия всех этих облаченных в сияющие каски и прорезиненные робы, вооруженных топориками, плюющихся водою из шлангов «бойцов», на ее доме это уже никак не скажется. Потому что ее дома больше уже не существует. Приказал «долго жить».
Как, кажется, судя по всему, больше не существует и этого несуразного мальчика, который еще недавно так упрямо, так назойливо признавался ей в любви. Он, все-таки надо отдать ему должное, проявил свой личный героизм, доказал, что он человек слова. Пообещал, что она больше его не увидит и вот вам…
«И все-таки он дурак. А я… пожалуй, еще дурашливее его. Собрались два дурака. Один зеленый, другая серо-буро-малиновая».
Вернулась к машине, села, подняла до предела боковое стекло, чтоб не донимал приползший с места пожарища дым. Решила: «Буду так сидеть в машине и ждать. До победного конца. До «победного» в смысле, - пока все не прояснится». Потом, когда уже все закончится, пройдется по пепелищу. Чего-нибудь отыщет. Из того, что ей хоть немного дорого. Какую-нибудь утварь, безделушку.
21.
К себе в квартиру на Школьной Вероника Георгиевна вернулась лишь в восьмом часу утра. Бесконечно уставшая, продымленная, перемазавшаяся в саже, с продырявленными джинсами: пока, как сомнамбула, бродила по пожарищу, напоролась на выступающий из обугленной стенной панели гвоздь. С горсткой какой-то жалкой, подобранной из крохотных уцелевших оазисов дома мелочью, - черепаховым гребнем, шкатулкой из красного дерева, наполненной булавками, наперстками, доставшейся ей в наследство еще от бабушки, щипцами для колки орехов и тому подобное. Не густо. Все уместилось в полиэтиленовом пакете. Ее боевые трофеи.
Сразу прошла в ванную. Быстро сбросила с себя ставшие ей отчего-то неприятными, словно они были виновниками всего случившегося, одежды: что-то в стиральную машину, что-то в мусорное ведро, - и сама с наслаждением погрузилась в воду.
Устала настолько, что, кажется, не пошевельнуть ни рукой, ни ногой. Пристроила как-то голову на краю ванны, закрыла глаза и…очень скоро задремала. Скоро увидела сон, который ей уже приходилось видеть. Единственная разница между этим сном и прежним только в том, что в тот, первый раз, она воспринимала его буквально, а сейчас, - осознавая, что это всего лишь сон, который она уже видела, и что он рассеется, едва она проснется.
А содержание сна такое. Ей кажется, будто она пытается набрать воду из колонки в ведро. Хотя было ли с ней такое в реальной жизни, чтобы она когда-нибудь где-нибудь таким вот образом брала воду из колонки, - этого Вероника Георгиевна, видит Бог, не припомнит. Скорее, даже «нет», чем «да». Набирая воду, держит в памяти, чем закончился ее ранний сон, но это не удерживает ее. Независимо от того, что результат предрешен, убеждена в этом, - она еще раз должна пережить этот новый-старый сон от начала и до конца. Благо, он совсем не длинный. И каких-то страшилок, ужасов в нем нет.
Вот она уже набрала воду, вода выплескивается через край. Поднимает тяжелое ведро и начинает движение в сторону каких-то грядок. С какой-то рассадой. Вяло поникшей, изнывающей на солнцепеке, с нетерпением ждущей, когда же кто-то подойдет и утолит ее жажду. И ей самой очень сильно хочется добраться до этих грядок как можно скорее, она с одной стороны спешит, а с другой- боится, как бы обо что-то не споткнуться, не упасть, не пролить воду. И хотя расстояние между колонкой и грядками – кажется, рукой подать, и она вроде бы спешит, и в то же время передвигается почти как черепаха, а воды в ведре становится все меньше от того, что ведро, судя по всему, протекает. И когда она, наконец, с большими усилиями добирается до грядок и заглядывает в ведро, - с горечью убеждается, что воды в нем уже почти никакой не осталось. Опрокидывает ведро вверх дном, а из него выливается на бедную рассаду только несколько жалких струек. Надо возвращаться к колонке и пытаться еще раз.
Проснулась от того, что ей стало неудобно лежать в таком положении. Вспомнила еще свежий сон и испугалась. В тот, первый раз, когда точно так же проснулась, правда, она тогда лежала у себя в кровати, ей почти сразу позвонил отчим и отчаянно прокричал в трубку: «Ануша померла!». И заплакал. «Анушей» он называл Вероникину маму. Но сейчас ей никто не позвонил. Сейчас ОНА могла бы позвонить своей никудышной, бездарной, приносящей ей одни неудобства и несчастья подруге Эле и сообщить ей: «Твой сыночек сгорел». Вряд ли она, Вероника Георгиевна, при этом заплачет. Какой при этом будет реакция Эли? Один Бог ведает.
Да, она видела обгоревшее тело ее сына. Оно напомнило ей еще в юности просмотренное документальное кино об Освенциме. Там были такие же обезображенные огнем, принявшие самые неестественные позы трупы. Правда, на тех, документальных, не было ничего, а на трупе Алика еще были дымящиеся джинсы. Илюшины на самом деле, что самое ужасное для Вероники Георгиевны, джинсы. Почему так получилось, что дом загорелся и отчего Алик не смог выбраться из огня, - об этом поведают результаты следствия.
Веронике Георгиевне еще через многое придется пройти.
Вспомнилось недавнее напутствие, пожелание ее уборщицы Клавдии: «Повинитесь». Или что-то вроде этого.
Да нет. Не видела Вероника Георгиевна в случившемся собственной вины. Что же, прикажете, ей нужно было в этих обстоятельствах делать? Потакать этому человеку во всем? Делать все, как его душенька попросит? Вина в чем-то или в ком-то другом, а Вероника Георгиевна здесь лишь как орудие чьей-то мести. Какая-то безличная сила, которая поставила перед собой цель убрать с лица земли это никудышное, ни на что не пригодное создание, просто ею, Вероникой Георгиевной, воспользовалась.
Но как же ей трудно будет объяснить все это Эле!
Вероника Георгиевна вылезла из ванны, набросила на себя халат, прошла за чем-то на кухню. Нет, готовить себе она ничего не хотела, сейчас ни один кусок чего угодно в горло бы ей не полез. Тем не менее, рука машинально потянулась и…вспыхнул голубой венчик газовой горелки. Затем- также машинально – рука потянулась к бару, вынула оттуда бутылку какого-то напитка. Глянула на этикетку. Catto’s. Кажется, виски. Кажется, неплохое. Как-то Вадим к ней заходил, она его угостила, и он очень хвалил. Налила и выпила.
Нет, в гибели этого паренька она действительно ничуть не виновата, но… Отчего же ей так невыносимо трудно… дальше… жить? Чувствует себя загнанной в угол. Ее ничто не радует. Не завораживает. Не волнует и не притягивает. Ей все стало безразлично. Скорее всего, она исчерпала свои возможности. Дошла до дна и дальше ей идти некуда и незачем. Так, может, не случайно зажегся венчик газовой горелки? Какой-то намек? Направление? Указательная стрелка? «Ступай туда».
Еще раз налила и выпила.
А если придерживаться прежнего направления… Идти еще куда-то дальше… Становится кем-то еще… Преображаться, видоизменяться, принимать другие формы, положения, статусы, - все это бессмысленно, потому что, как бы она не исхитрялась, не ухищрялась, во что бы она не превращалась, по сути с ней ничего не произойдет, она останется такой же: одинокой, никому, в том числе и самой себе не нужной. Да, возможно, она исчерпала себя. Не случайно тогда и зажегся голубой венчик газовой горелки. Он приглашает ее к чему-то.
Налила, но… Нет, пить больше расхотелось.
Что же ей теперь делать? Продолжать в том же духе дальше, означает, - будет, с возрастом, все острее и острее будет ощущать свое одиночество и свою ненужность. Только и всего. И никакие заработанные ею деньги, зарубежные вояжи, времяпрепровожденья на театральных премьерах, художественных салонах, ее все так называемые друзья и подруги, ее уже не спасут. Потому что, если разобраться, все это мертвое. А мертвое от того, что переживает все это – ею воспринятое, почувствованное, услышанное и увиденное, - только она одна. А это все равно, как если бы она ничего не увидела и ничего не пережила. А если это так… Тогда остается одно.
Нет, не случайно вспыхнул этот голубой, слегка колеблющийся от дуновенья ветерка венчик. Это знак. Приглашение. Это как последний звоночек перед тем, как поднимется… А в ее случае – опустится занавес.
В общем-то… умереть не сложно. Если только действительно этого захотеть. Решиться на это. Для этого просто надо… Убрать этот огонек. А взамен него… Тихое и невидимое…Потом открыть еще одну горелку…И еще… И еще… Далее закрыть дверь. Посмотреть, плотно ли закрыты оконные ставни, не просочится ли струйка газа через какую-нибудь щель…Наконец, чтобы облегчить труд какого-нибудь будущего следователя… Написать хоть какую-то записочку. Ну, что-то вроде… «Простите. Я очень устала»… И больше ничего. Этого достаточно. Это, если и не все, то многое объясняет. В любом случае, снимет все вопросы. Люди, тем, которому положено, ее поймут. А теперь лечь на диван. Положить поудобнее голову. Смежить веки и… потихоньку…
Только смежила, минуты не прошло, как раздался телефонный звонок.
Это ее упущение. Ей нужно было бы его заранее отключить. Тогда бы ничто ее не отвлекло, не помешало. Какая досада! Но телефон звонит, не прерываясь. Уже пятый звонок: кто-то очень настырный, упрямый. Прямо-таки домогающийся ее. Кто бы это мог быть? Может, Илюша? Потянулась за мобильником. На экране высвеченное: «Элеонора». Как быть? Откликаться или не стоит? Чувствует, она еще не готова стать объектом страстных Элиных инвектив. Слишком устала для этого… И все же перебороло первое.
-Да. Говори.
-Золотце мое! Зайка моя ненаглядная! Где это ты запропастилась? Я разыскиваю тебя всю ночь. Твой телефон молчит. Я так устала, ты не можешь себе представить. Это ужасно, что со мною случилось… Ты чего? Воды в рот набрала? Тебе не интересно, что со мной случилось?
-Что?
-Я провела всю ночь на вокзале. Рядом с вонючими бомжами. У меня давно уже не было ни крошки во рту.
«О чем это она? Что ее сейчас волнует?».
-Можно я подъеду сейчас к тебе? Буквально минут через десять. Представь себе, этот мерзавец выгнал меня из дома. Из моей собственной, нажитой мной квартиры. В которой ему не принадлежит ни-че-го. В которой он даже не забил ни одного гвоздя. А теперь он считает, что он здесь полноправный хозяин, и буквально выставил меня за дверь. И буквально ни за что. Только от того, что я затеряла куда-то его тапочки. Я, видите ли, никогда не кладу их на место. И он устроил мне форменный скандал, а потом выбросил, буквально вышвырнул меня за дверь. И почти в чем мать родила.
«Господи! Она еще ничего не знает. Ей еще никто не сообщил. Она еще не знает, что ее сына – единственного – больше не существует на свете».
-Помоги мне, я тебя умоляю. Приюти на какое-то время. Ты – единственная, кто еще может мне как-то помочь на этом свете. Больше мне попросить об этом некого.
«Она ничего не знает. И она должна сказать ей об этом. Это ее непременный долг. Но хватит ли у нее самой на это сил?».
-Зайка. Почему ты молчишь? Неужели ТЫ и мне не поможешь?
-Да. Приезжай ко мне.
-Ты никуда не уедешь?
-Нет, никуда. Я буду дожидаться тебя.
-Ну, спасибо тебе! Ты просто чудо! Я всегда знала, - ты никогда меня в беде не оставишь.
-Да, приезжай. Я тебя жду. – Больше не дожидаясь, что может вылиться из несчастной Эли, положила трубку.
Что ж, это просто означает, - ее смерть откладывается. И больше ни-че-го.
22.
Да, смерть только еще на какое-то время откладывается. Ничего более.
Пока, в первую очередь, закрыла горелки. Одну, вторую, третью, четвертую.. Отворила дверь, распахнула окно. По лицу ударила упругая струя свежего, влажного, - видимо, принесенного с Балтики воздуха. Заунывное кошачье мяуканье с балкона этажом выше. И откуда-то этажом или этажами ниже, - сухие, ритмичные пощелкивания кастаньет. Разорвала записку, выбросила в мусорный бачок. Не дай Бог, - еще попадется на Элины глаза. Когда придет время, напишет другую.
Опять зазвонил телефон… Неужели опять Эля? Нет, на экране высветился какой-то незнакомый номер.
-Але.
-Здравствуйте, Вероника Георгиевна, вас беспокоит Тамара.
Тамара? Кто такая Тамара? Она не знает никаких Тамар.
-Я у вас работаю уборщицей.
А, да. Эта забитая, с голодным взглядом девчушка. Которой она собирается немножко добавить жалованья. Впрочем теперь пусть об этом болит голова у Сабурова.
-Да, Тамара. Что ты хотела?
-Встретиться с вами.
-Встретиться? Что-то случилось?
-Нет, я не могу по телефону. Это очень важно.
Нет, еще этой девочки ей тут не хватало!
-Хорошо, встретимся. Я буду в понедельник…
-Нет, я не смогу в понедельник. Я уже от вас уволилась. Мне надо сегодня. Прямо сейчас. Я уезжаю… Пожалуйста, впустите меня. Я уже напротив вашего дома.
Она уже уволилась и она уже напротив ее дома! Что за прыть? Нет, определенно что-то случилось.
-Ну что ж... Если ты уже здесь, - поднимайся.
-Я не знаю вашего кода.
-Не надо кода. У нас домофон. Набери номер моей квартиры. Ты его знаешь?
-Да.
Только успела добраться из спальной комнаты до прихожей, - проблеял домофон, а потом долго не могла открыть дверь. Вдруг забыла, - в какую сторону следует повернуть одну ручку, в какую – другую. Пока возилась, ее гостья успела подняться на лифте, позвонилась в дверь, теперь молча, терпеливо дожидалась по другую сторону двери. Справилась, наконец-то. Отворила дверь.
Но теперь не спешит ее гостья. Стоит перед открытой дверью, как будто не решаясь войти. На лестничной площадке не то, чтобы совсем темно - скупое дневное освещение, - и лица гостьи, его выраженья, Вероника Георгиевна почти не разглядит.
-Если ты хочешь что-то мне сказать, - говори. Или заходи. Одно из двух.
Зашла. И только когда оказалась за дверью в прихожей, Вероника Георгиевна разглядела у гостьи потрепанную сумочку на потрескавшемся ремешке через плечо. Полиэтиленовая сумка в руке. Ее лицо показалось Веронике Георгиевне еще более похудевшим. И синие кружочки под глазами.
-Ну… И что же? Что ты мне хотела сказать?
-Я пришла вернуть вам деньги. Куда мне их?
-Какие деньги?
-Те, что я вас украла. Ваши деньги. Которые у вас пропали. Вот…- Протянула полиэтиленовую сумку. – Они все здесь. Можете проверить. Я ничего из них не потратила.
Ее деньги! Подумать только! Вероника Георгиевна машинально взяла сумку…Тяжелая…Мысленно сравнила: да, кажется, именно столько весила и та сумка, в которой она переносила деньги из банка.
-Так это…ты?
Пока не знает, чему ей больше поражаться: тому ли, что это хрупкое, почти бесплотное, бледное существо решилось на такую кражу, или тому, что она решилась все украденное вернуть. То и другое почти одинаково невероятно.
-Но…как же ты?
-Я тогда зашла в вашу комнату, чтобы убраться, и случайно, без всяких мыслей, заглянула в сумку, увидела деньги и…что-то со мной. Стала как будто сама не своя. Я тут же перепрятала их в кладовку, а потом, когда все ушли, и когда вы сами сказали мне, чтобы я уходила, - я вынула их оттуда и переложила в свою сумку.
Говорит спокойно, без запинки, - чувствуется, она заранее приготовилась к допросу, взяла себя в руки, не позволяет себе ничего лишнего.
-А теперь?…Что случилось с тобой теперь? Почему ты решила мне все это вернуть?
-Я не смогла… Пожалуйста, пересчитайте.
-Пересчитаю, пересчитаю… - А в голове: «Да что мне эти деньги? Не в деньгах проблема». – Когда ты уезжаешь?
-Сегодня. Вечером. В шесть вечера… Я могу уйти?
-Подожди… Куда и к кому ты уезжаешь?
-Домой. К своим.
-А кто они у тебя?
-Они оба на железной дороге работают. Отец машинистом, а мать сортировщицей.
-Зачем… ты?..
-Хотела устроить нормальную жизнь своему ребенку.
-У тебя есть ребенок?
-Да. Скоро будет.
-А отец?
Опустила глаза.
-А как же твой институт? Напомни, где ты учишься.
-В Финансово-экономическом.
-Ну, вот. Очень хороший институт. Ты на каком курсе?
-На третьем.
-Если бы эти деньги были твоими… Это помогло бы тебе?
-Д-да… Наверное. Я бы, может, сняла комнату и наняла няню. Я так хотела.
-Ну, так…и возьми их себе.
Смотрит недоверчиво. Может, подумала, что ослышалась.
-Возьми, возьми… Я говорю тебе совершенно серьезно.
-А.. как же…вы?
-Не волнуйся за меня. Я заработаю… Только дай слово, что ты потратишь эти деньги именно на своего ребенка и больше ни на что.
Проблеял домофон. На этот раз, конечно же, Эля.
-Посиди немного…
-Ну, ты знаешь! Этот рас****яй…
Элино лицо непокрашено, волосы непричесаны и стоят дыбом. Вид жутковатый. Ей сейчас можно дать все пятьдесят. Но две тяжело груженые сумки в руках. Значит, ее утверждение, будто сожитель выставил ее за дверь, в чем мать родила, не совсем справедливо.
-Пройди в большую комнату и подожди меня там. Я сейчас подойду.
-Ты не одна?
-Да-да. Я сейчас приду.
Проводила Элю глазами, прошла на кухню, где оставила Тамару.
-Итак…
-Я даю вам это слово. – Очень несмело, однако взгляд прямой, открытый. – Простите меня.
-Когда… это должно случиться?
-Еще нескоро. Я на пятом.
-Еще поработай у меня. А там дальше видно будет… А, впрочем, как хочешь. Тебе, разумеется, виднее.
-Вы… - Ее лицо сморщилось, губы крепко сжаты.
-Все. Договорились. А теперь… извини… Меня ждут. И.. постарайся… Больше не делай такие глупости.
-Спасибо вам!
Наконец, Тамара ушла, и Вероника Георгиевна с тяжелым сердцем прошла в большую комнату.
-Кто эта девица?
-Неважно.
-А за что она просит у тебя прощенья?
-Тоже неважно.
-А благодарит?
-Совсем-совсем неважно.
И Вероника Георгиевна не кривит душой, она говорит чистую правду. Потому что ЭТО… такой пустяк по сравнению с тем, что ей придется сейчас сообщить этой безалаберной, бестолковой, неорганизованной, ни на что достойное не способной Эле.
-Ладно. Неважно так неважно, - дай мне только чего-нибудь… перекусить.
23.
-Нет, правда, без шуток…Ты меня хоть чем-нибудь?
-Да-Да! Конечно. – Вероника Георгиевна пошла на кухню, Эля потянулась вслед за ней.
-Я начала, но ты мне не дала… Как этот… Все началось с того, что мы уже поели и пора ложиться спать. Я в гальюне, он снаружи, слышу: «А где мои тапочки?». Представь себе! Что у меня, перископы что ли какие вместо глаз, - сидеть в гальюне – раз, и видеть, где его чертовы тапочки – два? Я ему: «Щас! Что я, пасу твои тапочки? Пошарься сам». «Как это «пошарься»? Такого и слова в словарях нет. Водишься со всякой шпаной, а потом приносишь в дом». А я ему на это: «Да ты сам, если на то дело пошло, самая настоящая шпана». Ни образованья, даже среднего, ничего. Одни кулаки. Боксер хренов. Кассиус Клей. Думает, если его в охрану взяли, он уже и царь и бог. Ну, сказала я ему все это, потом выхожу из гальюна, опомниться не успела, а он за меня тут же…вот за это место… «А ну говори, шкура, кто из нас шпана? Я из тебя сейчас последние мозги выколочу».
-Да-да… Сосиски с пюре будешь?
-Да мне все равно. Я, говорю, я всю ночь фактически на ногах и во рту ничего не было. Я ему: «Если у меня последние, то у тебя их вообще никогда не лежало. Ты же ходячий дурдом от рожденья»…
-Послушай… Хватит об этом. – Говорит и одновременно набирает воду в кастрюльку, в которой собирается варить сосиски. - Я должна тебе сказать о твоем сыне.
Эля озадачена. То ли от того, что вспомнила, что у нее есть сын, то ли тем, что ей собираются вдруг что-то о нем сказать.
-А что с ним?
-С ним – уже ничего.
Еще большая озадаченность.
-Не поняла.
-Лучше спросить: «А что с нами?». С тобой, со мной…Словом, мы погубили твоего Алика. Кто-то из нас виноват больше, кто-то меньше, - не в этом сейчас дело. Но мы обе приложили здесь руку. И нам обеим придется покаяться. Обеим воздастся за него.
-Ты чего, зайка? Перегрелась, что ли? Ты о чем?
Вероника Георгиевна поставила кастрюлю с сосисками на огонь. Достала сковороду.
-Тоже плохо спала сегодня?
-Совсем не спала.
-Это заметно… А что?
-Наблюдала за тем, как горит моя дача… А вместе с дачей… как горит твой сын… Ты хоть со своим… Как ты его там называешь? Ты еще хоть немного помнишь, что у тебя еще, кроме твоего сожителя, есть сын?.. Точнее, был.
-А где он сейчас?
-В морге. В каком именно… Извини… Помнила, но забыла. Но это можно уточнить.
-Ты…не шутишь?
-Бог с тобой!
Опустила голову на грудь. Долго молчит. Наконец:
-Ни фига себя!… Пока ничего не рассказывай. Дай мне сначала чего-нибудь…выпить. Покрепче.
Вот и пригодится еще далеко недопитый Вероникой Георгиевной Catto’s. Его еще надолго хватит.
-Нет, ты не в это. Побольше. – Заменила рюмку на стопку. – И до краев… А себе?
-Нет, я уже. Больше не буду.
-А закусить?.. А то я…
Вероника Георгиевна выставила из холодильника на кухонный стол банку оливок.
-Извини… Я уже давно не закупалась. Не до того.
-Ладно. Сойдет. – Эля выпила, утерлась, зачерпнула ложкой прямо из банки оливки. – Теперь рассказывай. Все, как было. Он что, запалил твой дом?
-Я не знаю, как все это было. Меня тогда не было. Будут разбираться.
-Ни хрена себе!.. Вот это номер…Но ты-то здесь при чем?.. Ты сказала: «Мы обе виноватые». Ты-то в чем виновата?
Теперь пришло время опустить глаза Веронике Георгиевне.
-Ладно. – Эля ободрительно похлопала подругу по плечу. - Не переживай. Ты добрая, зайка. Всегда такой была. Вот и мою вину хочешь взять на себя. – Вот оно как! Достаточно было одной стопки Catto’s, чтобы получилась удивительно разумная, рассудительная, великодушная, так непохожая на себя обычная бестолковая Эля! - Конечно, какая я ему на фиг мать? Так …вообще…Никакая…Если ты не против…Можно, я еще сама… налью?
-Да бога ради. – И пока Эля распоряжается бутылкой. - Я еще не сказала тебе… всего… С моей стороны будет нечестно, если я умолчу… Так уж однажды получилось, что… мы… Я и твой Алик… Правда, это было только один раз. И я сказала ему…
Эля выпила и вновь закусила теми же оливками.
-Я сказала, но он повторял, а меня это начало раздражать и я… Сказала, примерно, все, что я о нем думаю. Боюсь, это и стало причиной… Вот в чем моя вина. Я должна была вести себя с ним как-то… Не знаю. Наверное, все-таки как-то иначе. Более мягко, что ли. Найти для него какие-то…более убедительные слова. Но я тогда… совсем не думала об этом. Потому что думала только о себе… А он сам... по большому счету… был мне безразличен.
-Так, значит, мой Алька… С его крохотной писькой… Был твоим любовником? Да? Так и есть?.. Ну, зайка! Ну, вы, ребятки, даете!
-Теперь ты понимаешь, что виновата не только ты?
-Ни хрена себе! Хоть стой, хоть падай. – Что-то, наконец, возмутилось в Эле. Она как будто проснулась и только-только начала осознавать, что, собственно, произошло.- Ну, дела-а…Ты меня просто этим ошарашила… Мой Алька… Любовником. Я думала, у него с нашим братом никогда…ничего… Давай еще по этому поводу. Нет-нет, ты тоже выпьешь. За это надо выпить. – Она действительно налила и себе и Веронике Георгиевне. – За него. За то, что хоть перед смертью успел стать мужиком. И только благодаря тебе.
Веронике Георгиевне не хотелось пить. Пить вообще и особенно за Алика. Она осознавала, что в этом тосте кроется что-то безобразное, унизительное для ушедшего из этой жизни мальчика, но… Эля была настойчива, и за ней сегодня, сейчас, было право настаивать: роли перевернулись и виноватой теперь выступала Вероника Георгиевна, - поэтому она тоже выпила и закусила теми же солоноватыми, на любителя, оливками.
-Ладно. Ты очень-то не переживай. - Решила успокоить подругу Эля. - Мы все… если покопаться, хороши… Послушай, у тебя ведь сосиски-то давным давно готовы! – Вероника Георгиевна рада была заняться сосисками. Встала из-за стола, ее слегка при этом покачнуло, прошла к газовой плите. – Раз пошла такая пьянка, - продолжала лишь несколько секунд уделившая внимание сосискам Эля, - я тебе тоже.. кое-что… расскажу… Я ведь тоже… когда молодая… спала… с твоим Николаем. Когда еще он был… твоим… Ну, не много. Раза три, не больше. И как же он издевался над тобой! Какая ты с ним в постели! Я раз не выдержала и дала ему по морде. Больше мы с ним не спали… А чего ты хочешь делать с пюре?
-Подогреть.
-Не. Не надо. Я больше люблю холодное… Так что мы с тобой квиты, зайка. Я три раза переспала с твоим мужиком, зато ты один раз с моим сыном. Теперь между нами все поровну. Все по-честному… А он как-нибудь тебя называл?.. Ну когда… Ты понимаешь. Что-нибудь нежное, ласковое для тебя придумал?.. Ладно, можешь не говорить. Я догадываюсь… А вообще… Думаешь, это для меня неожиданность? Ничего подобного. Он у себя твои фотографии хранил. Я как-то случайно на них. Спрашиваю: «Тебе зачем?». Ну, разве ж он ответит? А раз… как-то заглянула к нему…в щелочку. Смотрю, а он… на твои фотографии… Вот тогда-то я и письку его разглядела… А ты как думала?
-Зачем же ты?
-Что?
-Знала и… Его ко мне на дачу отпустила.
-А ты догадайся… Догадалась?.. Ну вот… Все за тем же. Думаешь, если я такая, мне наплевать, что там… с моим? Ну вот, за что, вроде, боролась, на то и напоролась.
-Ах, ты…
-И не говори, подруга. Теперь ты видишь, какая я на самом деле умная? Все далеко секу.
-Ешь, - Вероника Георгиевна поставила перед Элей тарелку с пюре и сосисками.
-Не хочу, - оттолкнула тарелку.
-Ты же просила.
-НЕ ХОЧУ!.. – И вдруг словно вся ощетинилась, гневно ощерилась. Словно какой-то взрывной запал в ней сработал. И… понеслось. – Чего ты мне суешь? Чем ты меня хочешь? Хочешь легко отделаться, подруга? Сына у меня отняла… Тварь ты. Паскуда. Проститутка хренова. А теперь сосисками хочешь?
-Что еще ты хочешь от меня?
-Я сына хочу… Сы-ына хочу-у… - Каким-то утробным звериным криком. – Ты… Сволочуга… Верни мне моего сына-а… - И словно отверстие в ней какое-то, до самой последней секунды плотно закупоренное, пробилось и полились… слова, слова. Крики. Вопли. Вперемежку со слезами, рыданиями и даже битьем головы о стол.
Вероника Георгиевна, растерянная, стояла, слушала, не делала ни малейшей попытки вмешаться: понимала, - любое ее вмешательство, уговоры, только подольют масла в огонь, - и только, когда ей показалось, что Эля устала и буйствует уже, скорее, по инерции, чем от души, решилась вступить в дело.
-Ты не спала эту ночь. Давай я тебя укладу в Илюшиной комнате.
Эля на это немного подумала и просто сказала:
-Ну и сука же ты… Тварь подколодная… Уклади.
24.
Эле стоило только положить голову на подушку (Вероника Георгиевна укрыла ее пледом) и… И она уже спит. Слегка посапывая. И рот ее тоже, почти как у Алика, в зависимости от вдоха-выдоха, то откроется, то закроется. Эля, слава Богу, успокоилась, и Вероника Георгиевна прошла к себе в спальную комнату. Теперь она обязательно поговорит с Ним.
Пламя у лампадки ровное, не дрогнет, как будто нарисованное. Это заслуга Клавдии: она много своего времени уделяла заботам об этой лампадке, хотя хозяйка ее об этом и не просила, потому что, говоря по правде, Вероника Георгиевна вообще очень редко ее замечала. Также как редко замечала висящий в «красном» углу весь настенный алтарец с иконкой. Висит себе и висит. Ну и хорошо. С ним уютнее. Но не более того. Но такой вот потребности, чтобы…стать лицом к лицу и… Нет, даже не помолиться, просто – поговорить… Такого Вероника Георгиевна желания до сих пор никогда не испытывала. Сейчас – да. Такое желание есть.
«Господи… Я так мало думала о Тебе. Так редко Тебя замечала. Хотя никогда не забывала, что Ты есть. Но только лишь от того, что мне постоянно кто-то или что-то о Тебе напоминало. И я думала… Вспоминала. Но все как-то так… вскользь.
Наверное, я грешница от того, что всю жизнь строила только для себя. И только по эту сторону мира. Не придавая большого значения тому, что есть другая… Я как неразумная птичка. В детстве я видела таких птичек. Они строили свои гнезда на самом краю обрыва. Но вода подмывала берег и однажды их гнезда, вместе с их птенцами, поползли по склону вниз. Я потом ходила по берегу и что смогла, - собрала. Голых, уже мертвых птенчиков.
Мое гнездо тоже поползло. Уже давно. А я упрямо этого не замечала, потому что мне было страшно посмотреть правде жизни в глаза. И вот… мое гнездо ползет… Кто-нибудь его потом… подберет?
Будь ко мне милосерднее, Господи. Ведь я, согласись, не такая уж и плохая… Хотя –да, не отрицаю, могла бы и лучше. Может, все от того, что я… такая… как я есть и не стремлюсь быть лучше. И меня, как и всех людей, одолевают какие-то желания. Мне хочется того… этого, а в результате… Получается что-то не то. Я тоже неразумная, как и эта птичка. Хотя мне и кажется, что я знаю и умею намного больше ее. Но вот ее птенчиков уже давно нет, а где… мой? И что будет с ним?
Господи, я так мало знаю о Тебе. О Твоих сокровенных замыслах. О Твоих планах. Я до сих пор так мало интересовалась всем этим! Но будь милосерден, - не гневайся, не губи меня. А я за это… Обещаю Тебе, я буду лучше. Ты меня знаешь, - я, если что-то пообещаю, - обязательно сделаю. Но только если Ты мне тоже в этом поможешь».
До нее донесся негромкий голос звонка. Нет, это не телефон: кто-то звонился в дверь. С досадой подумала: «Ну, вот! Опять!». Она еще не закончила. Ей еще о многом хотелось сказать. Решила не реагировать на звонок, но и ровное течение ее обращения к Нему с этим звонком прекратилось. Ворвалась действительность и как будто вновь опустила Веронику Георгиевну с небес на грешную землю. Звонок прозвонил еще раз и Вероника Георгиевна, недовольная, пошла открывать.
Она, даже бывая в квартире одна, никогда не спрашивала, кто стоит за дверью и что этому, стоящему, от нее надо, ей было неловко это делать: как будто заранее испытывает к кому-то недоверие. Не стала спрашивать и сейчас, просто повернула сначала одну ручку двери - в одну сторону, затем другую ручку - в другую сторону. Все сегодня, просто на удивление, открылось идеально. Перед нею предстал … ее Илюша. Но не улыбающийся, - каким он обычно бывает, когда возвращается домой после более-менее долгой отлучки. На этот раз какой-то угрюмый. И вместо того, чтобы хотя бы поздороваться:
-Ты почему не на работе?.. Я звонил, мне сказали, что ты в каком-то отпуске.
-А ты? – тоже как-то невпопад сказалось у Вероники Георгиевны. Она обескуражена. Не представляет, как ей все это понимать. – Почему не позвонил? И не предупредил.
-Я все тебе расскажу, - Илюша, такой же мрачный, до сих пор ни одной улыбки на лице, прошел мимо матери в прихожую. – Все-все. Но только не сейчас. Не сразу. Хорошо?.. – Снимая с себя в прихожей кроссовки. – У нас кто-то есть? – Заметил Элину ярко-бордовую трапецию, да и обе ее сумки, с которыми она пришла, также по-прежнему стоят на полу.
-Да. Эля. Она спит в твоей комнате.
-Почему она спит в моей комнате?
-Я тебе тоже обо всем расскажу. Но не сейчас. Хорошо?
-Договорились… Слушай, пока я моюсь, сооруди чего-нибудь поесть. Я уже сутки почти ничего не ел.
-Почему ты не ел сутки? С тобой что-то случилось?
-Мама-а! Мы же договорились. Не прямо сейчас. Сначала помыться и поесть. – Прошел в ванную. Оттуда уже его голос. – Слушай, если тебе не трудно, - принеси мне мой халат и лейкопластырь.
-Зачем тебе лейкопластырь?
-У меня тут царапина. Небольшая. Точнее, две.
-Откуда у тебя царапины?
-Ну, мама-а. Мы же договорили-ись.
-Они глубокие?
-Нет, они совсем не глубокие. Они нормальные… А чем ты хочешь меня покормить?
-Если честно… Ты свалился как снег на голову, я тебя не ждала… - Вероника Георгиевна по-прежнему растеряна. Вернувшийся, как гром с ясного неба, свалившийся, как снег на голову… Да, можно еще что-то придумать. Этот… какой-то новый сын ей пока до конца непонятен.
У Вероники Георгиевны голова кругом, а Илюшин голос из ванной звучит бодро и весело:
-Мам… Знаешь, о чем я больше всего мечтал, пока там был?
-Больше всего? Н-нет, не знаю. О чем?
-Даже не догадываешься?
-Н-нет, не догадываюсь.
-Но это же так просто, мама! Ну, поработай ты хоть немножко своей непутевой головой!
-Да не представляю я! – Вероника Георгиевна уже в отчаянии. – Скажи, наконец, сам! Чтобы я больше не мучилась.
-Как я приеду, и ты накормишь меня своими потрясающими жареными хлебцами. Я все это время только что и думал – о тебе. И о жареных тобой хлебцах.
«Господи, Ты все-таки услышал меня! Спасибо Тебе. Мне больше ничего не надо. Ни от Тебя, ни от кого. Все хорошо!».