Грузинские этюды

Валентин Васильевич Кузнецов
          Грузинские этюды


1975-ый год.

– Есть прекрасная возможность пару недель пожить в горах, вкусить все прелести грузинской глубинки и высокогорной экзотики. Едем?

– Конечно, едем.

И вот мы уже на Курском вокзале. Диктор объявляет по радио:

– Внимание! С первого пути отправляется поезд в Тбилиси.

Сразу же вспоминается шутка: "На Курском вокзале диктор объявляет по радио: Внимание! С первого пути отправляется поезд в ГДР, в Грузинскую Демократическую Республику". В этой шутке намёк на то, что, хотя Грузия и входит в состав Советского Союза, но на самом-то деле советские законы в Грузии не действуют. Известно, что в каждой шутке есть только доля шутки, а остальное – правда. И в справедливости этого утверждения нам пришлось не раз убедиться в Грузии.

                *     *     *

       А началось с того, что на вокзале в Самтре;диа нас никто не встретил. И это несмотря на то, что телеграмму о нашем приезде мы отправили заблаговременно. Как ехать дальше? Неизвестно. Но нам повезло: случайно водитель на автомобиле, стоящем на площади, знает, где находится то небольшое селение Чочха;ти, в которое мы едем, и за немалую плату он соглашается туда нас доставить. И доставляет. Прямо к дому Вари. К обеду.

                *     *     *

     Обед. Все за столом. Но вдруг в какой-то момент Варя – хозяйка дома – испуганно срывается со своего места и выбегает из комнаты:

     – Мне нельзя. Женщина не должна находиться за столом вместе с мужчинами.

     Вот это да! Шестьдесят лет советской власти – и вдруг такой дикий обычай?

     На пороге – незнакомые люди:

     – Здравствуйте! Мы живём напротив, в доме Зураба. Мы узнали, что к Варе приехали гости из Москвы. Но у Вари нет так много места, чтобы всем вам спать. Приходите к нам – у нас в доме много места.

     – Спасибо. Обязательно придём.

     Они уходят, а на пороге – новые гости, и снова:

     – Здравствуйте! Мы живём рядом, в доме Мамиа. Вот узнали, что к Варе приехали гости из Москвы. Но у Вари не так много места, чтобы всем вам спать. Приходите к нам – у нас в доме много места.

     – Спасибо. Обязательно придём.

     Они уходят, и только тогда возвращается наша Варя, хозяйка дома.

     – Варя! Какие милые у тебя соседи! Какая трогательная забота о нас, о гостях! Вот оно – знаменитое грузинское гостеприимство! Это – зд;рово! А вот запрет женщине быть за столом вместе с мужчинами – это не по-нашему, это дикость. И вообще, наверное, трудно русской женщине жить по грузинским законам и обычаям?

     – Нет, не трудно. Да я и не русская уже, а грузинка. Приехала сюда в сорок седьмом. На Украине тогда был неурожай и голод. И в сорок седьмом, и в сорок шестом тоже. Да и муж умер. А моей Иринке всего-то два года было. Как жить? Как выжить? Прослышала, что в Грузии, если палку в землю воткнёшь, то она корни даст и из неё дерево вырастет. И фруктов много. Вот я и подалась.

    – В незнакомую страну? А где жить?

     – Сначала домик соорудила, как у Нуф-Нуфа: из палочек и веточек. Но грузинские мужики, как волк из той же сказки "Три поросёнка", повадились ломиться ко мне. Ну как же? Женщина – и вдруг одна! Сколько дверей было сломано! Сколько я слёз пролила! Жаловалась в милицию – а они всё равно лезли и лезли. Но вот однажды я не пожаловалась в милицию и мужика, который сломал мою дверь, не выдала. И – представляете? – сразу же отношение ко мне в селении изменилось: мужчины зауважали, начали мне помогать, и я стала для них своим человеком. Вот тогда-то я и поняла, что здесь, в Грузии, – свои понятия о чести, свои правила жизни, свои законы. Потом легко выучила их язык, и теперь по-грузински говорю не хуже их. Да и вообще я теперь уже не русская, а грузинка.

     – А дочь?

     – А Иринка – наполовину русская, наполовину грузинка. Окончила здесь школу, по-том медучилище в Махарадзе, и теперь работает медсестрой в Махинджаури, в санатории. Приезжает ко мне часто. А, может, вы заедете к ней на обратном пути? Это близко: пять километров от Батуми.

     – Может быть.


                *     *     *

     И вдруг за окном на улице – истошные завывания, душеразрывающие стенания, неутешные громкие причитания какой-то женщины.

     – Варя, что это?

     – А не обращайте вы внимание. Это – Лама;ра. Похоронила мужа и теперь в течение месяца должна каждый день приходить на могилу и оплакивать его. И показывать всем, как сильно она его любила: чем сильнее она убивается, тем, значит, больше его любила. И год должна ходить в трауре, в чёрной одежде. Такой уж обычай. Ну вот и кричит она там, наверху, на нашем кладбище.

     – Пойдём наверх? Посмотрим, как устроено настоящее грузинское кладбище?

     Идём. "Вперёд и вверх, а там…" А там, наверху, стенания и вопли стихли, а из кладбищенской калитки навстречу нам выходит женщина в чёрном. Мы – вправо, и прячемся за колючий кустарник. А мимо нас, не замечая нас, проходит та самая Ламара, которая ещё несколько минут тому назад безутешно рыдала над могилой, а вот теперь спускается в селение, спокойно напевая "Сулико". Удивительно резкий переход от безутешных страданий к спокойствию. А что? Дело сделано. Сделал дело – гуляй смело! Можно сказать – отметилась. Что ж, такие здесь законы, такие обычаи.

     А надгробия на могилах – из чёрного камня, с надписями грузинской вязью и с фотографиями.

     – Варя, – спрашиваю я. – Ведь это, наверное, очень дорого?

     – Да, дорого. Вот этот памятник стоит пятнадцать тысяч, а вон тот – семнадцать.

     – Ну, и зачем всё это? Зачем тратить такие деньжищи на памятники? Село-то небогатое.

     – Так надо. Так принято. Всю жизнь копишь деньги на похороны. И памятник дол-жен быть не хуже, чем у других. Да и соседи помогают.

     – Это хорошо, что соседи помогают, Но ведь ещё нужно тратиться на подарки к дням рождения, к свадьбам. А если скоро нужно будет Иринке свадьбу справлять, то расходы будут просто огромные. Разве нет?

     – Иринкина свадьба меня не беспокоит: она окупится теми подарками, которые мне будут сделаны.

     – А откуда ты знаешь, какие будут подарки? – не унимаюсь я.

     – Знаю. Потому что те подарки, которые я делала на селе, у меня записаны в тетрадку. Я покажу вам её, когда вернёмся домой. И все у нас такие тетрадки пишут. И мне обязаны сделать подарки не дешевле тех, которые я сделала, а дороже. И так у всех на селе. Так что свадьба Иринкина окупится – я уже посчитала.

     – Да-а-а. Интересный закон.

                *     *     *

     Утром я вызвался сходить в магазин за хлебом. Магазин просторный, очереди нет, если не считать одной женщины, которая уже расплачивается с продавцом-мужчиной.

     – Здрассьте, – говорю я ему. – Мне две буханки белого.

     – Нет, – быстро отвечает продавец.

     Наверное, он плохо понимает по-русски. Поэтому я повторяю, чётко выговаривая по слогам:

     – Мне две. Бу-хан-ки. Бе-ло-го.

     – Нет, – так же быстро реагирует продавец.

     – Как это нет, если женщина только что купила две буханки белого?

     – Нет, – всё так же спокойно отвечает продавец и поясняет: "Кончился".

     Ну, кончился – так кончился. Дома рассказываю всем, что хлеб в магазине кончился.

     – Не может быть, – говорит Варя. – Ты, наверное, пришёл в магазин и сказал: "Дайте мне две буханки белого"?

     – Ну, да. Так и сказал. А надо как?

     – А надо так: пришёл, поздоровался, поговорил за жизнь, а потом уже и про белый хлеб можешь. И вообще они здесь блондинок любят.

     – Дина, – обращается она к нашей блондинке, – слетай за хлебом. Только сдачу не проси: в Грузии её не дают.

     – Это я знаю, – говорит Дина.

     И через некоторое время возвращается с двумя буханками белого. И ещё с печеньем. И с пряниками. Да-а-а. Такие вот порядки в грузинской демократической республике, в ГДР.

                *     *     *

В почтовом отделении пытаемся выяснить, почему же телеграмму, которую мы отправили Варе из Москвы ещё неделю тому назад, здесь до сих пор ещё не получили. Нам в разных комбинациях называют Самтре;диа, Махарадзе и Миха Цхака;я – это, наверное, почтовые отделения, через которые должно было пройти наше сообщение, – но яснее от этого не становится…

Получили мы свою телеграмму только через три дня, когда от неё уже не было никакой пользы. Да-а-а, ну и порядки!

                *     *     *

     – А вечером у нас будут гости, – объявляет Варя. – Соседи.

     И к вечеру действительно – полон дом гостей. То, что за столом – одни только муж-чины, уже не удивляет. Вечер ведёт тамада. Он почти весь вечер проводит не сидя за столом, а стоя. Организует застольную беседу, передавая слово от одного гостя к другому. Тосты на русском языке следуют, один красивее другого, и такие, что трудно отказаться и не выпить. Тем более что за этим внимательно следит тамада. Но так ведь есть риск перебрать свою норму! И тогда я делаю хитрый "ход конём" и объявляю:

     – А я лечусь, и тётя-доктор не разрешает мне во время лечения пить вино.

     Странно, но мой приём срабатывает, и теперь после каждого тоста тамада объявляет:

     – А Валентин лечится, и поэтому ему тётя-доктор не разрешает пить вино. А нам всем можно. Пьём до дна! Пьём до дна!

     И строго следит за тем, чтобы каждый из гостей выпивал до дна. А выйти из-за стола можно только с разрешения тамады, причём ровно на столько минут, на сколько разрешит тамада.

     Застолье продолжается долго. А в конце его мы получаем приглашение в гости ко всем участникам застолья.

                *     *     *

А гостей в Чочхати встречают так же, как встречал их Чапаев: "Ты приходи ко мне в полночь, за; полночь. Я чай пью – садись чай пить. Я обедаю – пожалуйста, кушай".

     Вот мы приходим в дом напротив, в дом Зураба. А там в это время у входа в дом чистят орехи. На бетонный пол и нам высыпают гору орехов, и мы за разговорами с хозяевами чистим эти орехи.

     А вот мы приходим в дом Мамии. Здесь мелят орехи. Поэтому перед нами тоже ставят мельницы, и мы за разговорами с хозяевами крутим ручки этих мельниц, перемалываем эти орехи.

     Теперь мы в гостях у Гурге;ни. Они перетирают листья чая руками. Поэтому перед нами на стол высыпают гору чайного листа, и мы, общаясь с семьёй Гургени, трём вместе с ними этот чай, чтобы удалить из листьев чайный сок и чтобы лист стал жёстче и легче скручивался. Ладони от этого у нас становятся чёрными.

     Зато сегодня, когда мы у Вари в саду собирали сливы, а к ней в это время зашли соседи из дома Джабы, то они тоже помогали нам собирать наши сливы.

Да-а-а. Такие вот нравы в этом грузинском селении. И они мне нравятся.

–  Грузинский народ – трудолюбивый народ, – говорит Джаба. – Грузинский народ – это народ-труженик. А те грузины, которых вы видите на рынках в Москве, – это не настоящие грузины: это – перекупщики. Они покупают фрукты у нас и продают их вам в Москве дороже. Мы не любим их. И городские грузины – это тоже другие грузины.

                *     *     *

     – А завтра, если хотите, пойдём собирать чайный лист, – предлагает наша хозяйка Варя. – Пойдёте?

     – Конечно, пойдём! – с радостью соглашаемся мы.

     И вот на окраине селения мы подходим к группе женщин в чёрном.

     – Гамардж;ба, генацва;ле! – приветствую я их.

     В ответ на это женщины дружелюбно улыбнулись. И тогда, чтобы развить успех, я добавляю: "Ве;рми, Сакартве;ло!", что в переводе на русский означает "Я люблю тебя, Грузия!", и поднимаю вверх оттопыренный большой палец руки. В ответ – громкие возгласы и ещё шире улыбки. А это значит, что доброжелательные отношения установлены. Правда, для этого мне пришлось, к сожалению, полностью исчерпать весь свой небогатый запас грузинских слов.

     По узкой тропе, с корзинами за спиной, поднимаемся на чайную плантацию. А в пути нам рассказывают о чае:

     – Чай – это совершенно удивительное растение! Оно может расти на бедных, даже почти каменистых почвах, на скалах, чуть припорошённых слоем земли. Чайное растение чрезвычайно выносливо и неприхотливо. Чай выносит и сильную жару, и двадцатиградусные морозы, и длительную зиму со снегопадами. Кроме того, чайный куст исключительно долговечен – он может жить и плодоносить сто лет и даже больше.

     – А как часто собирают урожай чая?

     – Чай собирают много раз в году, через каждые десять – пятнадцать дней с апреля по сентябрь, но выше ценятся чаи первых двух урожаев: в апреле и мае.

     – Да-а-а. Грузия – благодатный край, просто рай. И правильно говорят: если в Грузии палку в землю воткнёшь, то она корни даст и из неё дерево вырастет. Но, может быть, чай требует особого ухода и большого количества удобрений?

  – Нет-нет. Что вы! Никаких удобрений! От них понижается ароматичность чая, его плотность, ухудшается вкус и другие показатели качества. И ещё что удивительно так это то, что у чайного растения нет врагов в природе, и чайный куст не болеет.

     – Чудеса, да и только!

      – А вы раньше видели, как растёт чай?

     – Да, видели. В киножурнале "Новости дня", который показывают в кинотеатрах всегда перед началом кинофильмов.

     – Вах-вах-вах. Это не считается. А вот и она – наша чайная плантация.

     На горных склонах – террасы с аккуратными рядами невысоких чайных кустов с широкими свободными проходами между ними.

     – Начинаем сбор чайного листа! Срываем только три-четыре верхних свежих лепестка: только из этих молодых листочков и побегов получается чай высокого качества. Эти первые три-четыре листочка вместе с частью стебелька, на котором они укреплены, называются флешью.

     И женщины в чёрном легко и ловко срывают лишь самые нежные, самые молодые, мягкие и сочные листочки на кончиках побега и лёгким движением руки – то правой, то левой – отправляют их себе за спину в корзину. Наблюдать за их работой – одно удовольствие. Как писал Джером Клапка Джером в своей книге "Трое в лодке, не считая собаки", "Я люблю работу, она очаровывает меня. Я могу сидеть и смотреть на неё часами".

     Собирать чайный лист – так просто! Но почему же у меня это не получается так же ловко, как у них? Почему-то совсем не просто мне выбрать те листочки, которые нужно сорвать. А когда выбрал их и сорвал, то почему-то сорванные флеши не хотят лететь в корзину, которая у меня за спиной. Вот вроде бы и нагибаться за листьями не приходится: рви себе на уровне груди – а только всё равно руки устают. Нет, видно, не получится из меня сборщик чайного листа, и пусть поскорее заканчивался бы этот трудовой день. И вдруг:

     – Всё! Заканчиваем. Идём вниз.

     – Как? Почему? Ведь ещё только одиннадцать.

     – Солнце уже высоко, а чай в жару не собирают: он будет ниже качеством, невкусным.

     Во время спуска с плантации в селение я спрашиваю:

     – А сколько готового чёрного чая получается потом из этого сырого листа?

     – Около четверти. То есть на изготовление килограмма чая нужно собрать четыре килограмма листа.

     – И сколько же один человек может собрать за рабочий день?

     – Норма выработки для сборщиков чая составляет 20 - 30 килограммов листа в день.

     Ну, что ж. Сборщика чайного листа из меня не получилось – придётся переквалифицироваться в виноделы, в производителя грузинского вина – ча;чи.

                *     *     *

     – А послезавтра, – объявляет нам Варя, – моя очередь готовить чачу. Мы всем селом делаем это по очереди. Вот и моя очередь подошла. На два дня дают мне место у ручья и всё оборудование для приготовления чачи. Но вначале нам надо бы приготовить массу из той сливы, которую мы с вами собирали.

     Ну, надо – так надо. В тёмном сарае на земляном полу стоит то ли большой чан, то ли маленькая ванна, и в ней полным-полно тёмно-синей сливы. Я влезаю с ногами в эту ванну и начинаю месить эту массу. Хлюпает и чавкает холодное месиво. Летят во все стороны брызги, долетая даже до пояса, отчего ноги мои уже стали сливового цвета. И хорошо ещё, что на мне нет другой одежды, кроме плавок.

     Чавкание и хлюпание продолжается. А я всё больше и больше становлюсь похожим на того туземца из чехословацкого кинофильма "Африка" Иржи Га;нзелки и Мирослава Зикмунда, который точно таким же способом готовил пищу для своих соплеменников. Неужели и из этой моей бурды, натоптанной ногами, тоже будет приготовлено нечто пригодное для употребления внутрь? Фу! Но что поделаешь? Так надо. Так здесь принято.

                *     *     *

     А сегодня мы готовим чачу. Возле ручья, среди крупных камней – ровная площадка. В очаге – огонь. Система изогнутых трубок. И эффектный серый чан старинной ручной работы с чеканкой на боковых стенках.

     – Варя, – спрашиваю я, – а чья эта установка? Чей чан?

     – Да ничей. Общий. Всего села. Кто его сделал и когда – неизвестно. Когда я приехала сюда, он уже тогда был старинным. И всё село пользуется им по очереди.

     Каждый, кто проходит мимо нас, обязательно присаживается на большой камень возле чана, берёт с другого камня небольшой стаканчик, подставляет его под струйку готовой чачи, медленно выпивает, причмокивая:

     – Вай-вай-вай! Хорошая чача! Чистая! Крепкая! У Вари всегда хорошая чача. И  крепкая.

     Всё мило, всё пристойно. И вспоминается из песни Михаила Ножкина:

                "… так спокойненько,
                от общественности вдалеке.
                Всё культурненько, всё пристойненько,
                и закусочка на бугорке".

     Вот и на нашем бугорке "всё культурненько, всё пристойненько". Приготовили десять пятилитровых бутылей чачи – и домой.

     – Варя, и все полсотни литров будут выпиты?

     – Конечно. Ещё и не хватит. Зимой будем ходить друг к другу в гости и пробовать, у кого чача получилась лучше.

     Вообще-то с грузинской чачей я познакомился ещё несколько лет тому назад. Тогда наша туристская группа перешла из Кабардино-Балкарии через перевал Беч; в Грузию. И в первом же грузинском селении за Главным Кавказским хребтом к нам пристали местные грузинские парни:

     – Давай бороться! Давай бороться! Ну, кто из вас меня положит?

     Желающих побороться после двадцатипятикилометрового горного перехода никого среди нас не нашлось.

    – Ну, тогда давайте сыграем в волейбол, – настаивали эти ребята. – Если вы у нас выиграете, мы выставим вашей группе целое ведро настоящей грузинской чачи.

     Мы, помнится, тогда у них выиграли. Но только пить эту мутную бурду непонятного цвета никто из нас не решился.

     … А вот у Вари чача всегда хорошая! Чистая! Крепкая!

                *     *     *

     Сидим во дворе на бетонированной площадке и чистим грецкие орехи. Приходит сосед Вахтанг и присоединяется к нашему занятию.

     – А поедем завтра к морю, – предлагает он. – Покупаемся, шашлыки поедим.

     – Поедем,- быстро соглашаемся мы. – А только как? На чём?

     – Да вон у меня во дворе стоит грузовая машина: в её кузове всем места хватит.

     – Она что? Твоя собственная?

     – Слушай! – возмущается Вахтанг. – Зачем собственная? С автобазы. Из Махарадзе, где я работаю.

     – А почему же она всегда стоит у тебя во дворе, а не на базе?

     – Да потому что я плач; за это заведующему гаражом! Пятнадцать рублей в месяц! А если бы мне не разрешили ставить вечером машину на моём дворе, то я и не стал бы у них работать.

     – И что? Все что ли у вас платят начальнику?

     – Все, – уверенно заявляет Вахтанг. – Все.

     – Вахтанг, а если нас остановит патруль ГАИ, что будешь делать?

     – Скажу, что туристов везу. Из Москвы.

     – Но у тебя на это должен быть путевой лист.

     – А я путевые листы сам себе выписываю.

     Да-а-а. Ну и дела же в этой Грузии! Уже шестьдесят лет советской власти – и всё ещё нет советской власти. И верно люди говорят: не Грузия, а ГДР – Грузинская Демократическая Республика.

                *     *     *

     Море в окрестностях города Поти оказалось мелким. Как в Юрмале. Терпения хватило только для того, чтобы зайти в воду по пояс. Покупались, поели шашлыков и собираемся уходить с пляжа. Я вырыл ямку в песке и забрасываю в неё остатки пищи и мусор, но не успеваю всё засыпать до того, как подходит Отари, достаёт всё из ямы и разбрасывает по пляжу.

     – Отари, – возмущаюсь я, – ты что делаешь? Мы не должны оставлять после себя мусор.

     А он мне:

     – А шакал ночью придёт – что есть будет?

     Ссылка на голодающего шакала не показалась мне убедительной, поэтому я снова собираю весь наш мусор в яму. Но снова появляется всё тот же Отари и гневается:

     – К шайтан! Шакалы всё съедят! У нас все так делают.

     И снова разбрасывает объедки и мусор по пляжу. Ну раз здесь все так делают, то забираемся в кузов машины и – домой, в свою родную Чочхати.

     А в пути замечаем, что мы обгоняем грузовые машины, в кузовах которых стоят молодые ребята.

     – Вахтанг, – спрашиваем мы у нашего водителя, – кто это? Куда едут? Куда их везут?

     – А это футбольные болельщики, – говорит Вахтанг. – Едут в Самтредиа на матч. Сегодня там играют команда из Махарадзе и "Локомотив" из Самтредиа. Они во второй лиге чемпионата СССР.

     Вот мы обгоняем очередную машину с болельщиками, и, когда наши машины по-равнялись, я кричу тем парням: "Борис Пайчадзе! Ура!" и одновременно поднимаю вверх большой палец руки. В той машине – всеобщий восторг. Теперь становится понятным, что делать дальше. При обгоне следующей машины с фанатами  я успеваю выкрикнуть: "Слава Метревели! Асатиани! Динамо – Тбилиси! Ура!" И в ответ получаем аплодисменты и одобрительные улыбки.

     Но теперь мне интересно знать, сколько же я знаю игроков тбилисского "Динамо"? На сколько машин их хватит? При следующих обгонах я успеваю выкрикнуть вот такие фамилии: Гогоберидзе, Мачаидзе, Анзор Кавазашвили, Дзодзуашвили, Сана;я, Михаил Месхи, Давид Гогия, Давид Кипиани. А ещё и Зураб Соткила;ва, Зураб Церетели, Сичинава, Хурцилава, Гиви Нодия, Гиви Чохели, Гавашели, Урушадзе, Челидзе, Яманидзе, Котрикадзе, Заур Калоев. Надо же! А я и не догадывался о том, как много я знаю грузинских футболистов!

     Но на этом мой запас фамилий заканчивается. Однако заканчиваются и машины с фанатами, которые нужно обгонять, потому что мы уже въехали в город Самтредиа, и наши пути расходятся: им – к стадиону, а нам – в горы, в родную Чочхати.

                *     *     *

     Вот и пролетели две недели, прожитые в высокогорном грузинском селении, и пора возвращаться в Москву. Но на обратном пути я хочу заехать к родственнику – к Саше Корнееву, который служит недалеко отсюда, в Копитна;ри, это в пятнадцати километрах от Кутаиси.

     А когда путешествуешь по Грузии, то порой кажется, что идёшь вдоль полок в вин-ном отделе магазина, потому что видишь Цинандали, Мукузани, Твиши, Салхин;, Хванчкара;, Гурджаа;ни, Напареули, Киндзмара;ли. Но это всё – не сорта грузинских вин, а названия селений, по которым и названы эти вина.

     А вот и Кутаиси. Военный аэродром. На контрольно-пропускном пункте обращаюсь к часовому:

     – Гамардж;ба, генацва;ле! Мне нужно к капитану Корнееву. Я – его брат. Из Москвы. Как мне его найти?

     – Пропуск! – строго требует часовой.

     – Вот мой паспорт, – отвечаю я и протягиваю ему свою паспортину. – Ну и как же мне найти капитана Корнеева?

     – А это иди так, – показывает рукой часовой в сторону самолётов. – Вон к тем самолётам. Там найдёшь. Или вон там.

     Ну, я и иду. А только мне как-то не по себе. Как странно! Иду один, без пропуска, без сопровождения. И вообще, почему меня пропустили на секретный военный объект? А если я – вредитель, диверсант, шпион? Оглядываюсь – нет, никто за мной не гонится. Странно!

     Побродив между стоянками самолётов, нахожу капитана Корнеева. Обнимаемся.

     – Саша, – пытаюсь извиниться я, – ты извини меня за то, что я твоим подчинённым и на КПП представился твоим братом, хотя у нас другие родственные отношения.

     – И правильно сделал, – прерывает он меня. – Так проще. И здесь, в Грузии, – понятнее: здесь все – братья. И здесь другие законы.

     – А в том, что здесь другие законы, я убедился на вашем КПП: ведь я прошёл сюда  – ты представляешь? – без пропуска. И боюсь, что при выходе меня арестуют. За несанкционированное проникновение на территорию секретного объекта. И у тебя тоже из-за меня будут неприятности по службе. Может, ты знаешь какую-нибудь лазейку в ограждении аэродрома?

     – Не бойся: выйдешь спокойно. Со мной. Если подождёшь, пока я тут за полчаса-час раздам указания по регламентным работам.

     – Конечно, подожду.

     И я вслед за Сашей перехожу от одного самолёта к другому. Он подсказывает военнослужащим, как проверить состояние бортового оборудования, а мне приятно видеть, что они относятся к моему родственнику с большим уважением.

     А при выходе с аэродрома Саша спокойно говорит часовому, показывая на меня:

     – А это – мой брат. Из Москвы.

     И нас спокойно выпускают.

     – Ну чудеса, да и только, – говорю я Саше по пути к военному городку. – Здесь и в самом деле не действуют советские законы, и правильно сказано в том анекдоте: "С первого пути поезд отправляется в ГДР, в Грузинскую Демократическую Республику".

     – Ну да, – соглашается Саша, – здесь многое не так, как в Советском Союзе. А завтра можешь поехать с нами за грибами и увидеть, что и грибы здесь тоже собирают не так, как в средней полосе России.

     – А как?

     – Увидишь.

                *     *     *

     А грибы здесь, и в самом деле, собирают не так, как у нас. Во-первых, местные жители, грузины, их вообще не собирают: не считают их пригодными в пищу. И по грибы ходят только русские из военгородка. Во-вторых, бродить долго по лесу в поисках грибов, прячущихся в траве, не приходится. Потому что когда идёшь вверх по склону горы, то все грибы снизу отлично видишь, и тебе остаётся только подойти к выбранному тобой грибу и взять его. А для этого и нагибаться-то до земли не требуется: гриб стоит перед тобой чуть ли не на уровне пояса, ну на уровне колен. И надо к нему только руку протянуть.

     Поэтому мы быстро забиваем грибами багажники машин "Москвич" и "Запорожец" – и в обратный путь, в военгородок Копитнари.

                *     *     *

     Из Копитнари я добрался в Сухуми, откуда мы собирались улететь домой, в Москву. В светлом просторном зале сухумского аэропорта стоим в очереди за билетами на ближайший рейс, и вот я уже у заветной стойки.

     – Нет мест, – резко заявляет усатый кассир. – Ждите.

     Ждём. Но замечаю, что передо мной становятся какие-то люди, обращаются к уса-тому по-грузински и – надо же! – получают от него билеты на рейс. Это смутно мне напоминает сценку у ресторана из песни Высоцкого:

                А люди всё роптали и кричали,
                А люди справедливости хотят:
                "Ну как же так?! Мы в очереди первыми стояли,
                А те, кто сзади нас, уже едят!"
                Им объяснили, чтобы не ругаться:
                "Мы просим вас, уйдите, дорогие!
                Те, кто едят, – ведь это иностранцы,
                А вы, прошу прощенья, кто такие?"

– Ну как же так?! – обращаюсь я к кассиру. – Вы говорите, что билетов нет, а им их продаёте. Почему? Мы в очереди первыми стояли.

      – Они заказывали предварительно, – невозмутимо парирует усатый.

     Ну что же, ждём ещё. По радио объявляют о начале продажи билетов на следующий рейс. Но ситуация в нашей очереди не меняется. Всё также подходят граждане к нашему кассиру, говорят с ним по-грузински и отходят довольные, с билетами. А я так и стою в очереди – первым. Это смутно мне напоминает инцидент с попыткой купить белый хлеб в Чочхати, и вспоминается ещё одна песня Высоцкого:

                Он мою защиту разрушает
                Старую индийскую в момент.
                Это смутно мне напоминает
                Индо-пакистанский инцидент.

     – Пойдём отсюда, – предлагает мне Костя.

     – Да ты что? Я же в очереди – первый!

     – А ты так и будешь в этой очереди первым. До конца света. Ты же в Грузии, а не в Москве. Поедем на железнодорожный вокзал: там у меня есть хороший знакомый – Нодари – он поможет нам купить билеты на поезд.

     На сухумском вокзале находим Нодари. Улыбки, объятья.

     – Идите в двадцать первую кассу, – советует нам Нодари. – Там скажите, что вы от Нодари.

     Как-то странно, что номер у кассы – двадцать первый: неужели в этом небольшом зале более двадцати касс? Но, как ни странно, находим дверь с номером 21. Закрыта. Стучим. Упоминание имени Нодари на молодую грузинскую кассиршу производит магическое воздействие, и мы, получив билеты, бежим на платформу.

                *     *     *

     На платформе вспоминается шутка о дикторе, объявляющем по радио: "Внимание! С первого пути поезд из Грузинской Демократической Республики отправляется в Москву, в Советский Союз".

     – До свидания, Грузия! Ве;рми, Сакартве;ло!, что в переводе на русский означает "Я люблю тебя, Грузия!"