Через несколько дней после окончания посевной, словно по заказу, прошли грозовые дожди. Природа загодя дала знак, и правленцы, с увещеваньями и угрозами собрав все тягло и людей, едва успели вывезти подсохший саман в укрытия. Последние подводы загружали при холодном и сильном ветре с озера, медленно ходившего вдали почерневшими полосами и мелко беснующейся мутно-зеленой волной у берегов, обрамленных белой накипью пены и рыжего плавника.
Со всех сторон взошли грозовые тучи, жутко громоздясь над притихшим селом, потом навалились предпотопным мраком и долго раскалывали его непроглядность ослепительными сине-белыми изломами молний, дико освещая мертвые хаты и окрестности, чтобы тут же вместе с аспидной чернотой сухо обрушить на землю страшный мощью и гулом конца света раскатистый обвальный грохот; лишь к полуночи все разрешилось обломным, облегчающим ливнем. Два дня с короткими, душными передышками гремело и лило сверху. Дороги покрылись лужами, почернели крыши; красные и синие каймы, какими бабы с наивным щегольством обвели окна к праздникам, сизыми полосами стекли на завалинки; село гляделось жалким, замызганным. Однако никто не сетовал на погоду, наоборот, радовались щедрости природы, с какой она покрыла непростительную задержку в севе, и даже те, кому пришлось из-за худых крыш ставить в хатах горшки под капель, поздравляли председателя и видели в грозах доброе знамение.
Пашни лежали среди зелени степной травы черные, вспухшие, с густым маревом в полдни.
Обилием луж на дороге воспользовались бабы: в них вымешивали глину, которой забивали дыры, выявленные талыми водами и первыми ливнями.
Сразу же после пахоты к Похмельному обратились бригадники с просьбой дать несколько дней, чтобы поправить кое-что в своих хозяйствах. Он отказал: на зиму "кое-чего" набиралось немало. Многим надо было заменять сопревшие снопы камыша в крышах, вычерпать воду из погребов и колодцев, грязь и навоз из хлевов, перевязать жерди и плетнях и загородках, привезти белой глины на мазку, убрать во дворик да мало ли где требовалась мужская рука в ту пору! Но слишком медленно решались колхозные дела, затягивалась стройка - не разрешил, приказал всем работать на заготовке самана, а потом мучился: а может, и надо было пойти на уступку. Ведь все равно те, кому приспичило, поочередно оставались дома - ежедневно фиксируется до десяти невыходов. Теперь вынужденная передышка разрешила сомнения.
В один из этих дней к Похмельному с неожиданным предложением сменить квартиру пришли Семен и Алексей Куделя. Похмельный удивился: на жилье он никому не жаловался, жить у старухи было терпимо, хоть и голодно; главное же - не досаждали бесцеремонным семейством хозяева.
- Да нет, ребята. Я уж здесь как-нибудь.
- Ты собирайся! - безоговорочно приказал Семен.
- Зараз в такую хату приведем, шо ты нас по гроб жизни водкой поить будешь. Скажи, Алешка!
- Точно, - подтвердил комендант. - Если наше дело выгорит, то будешь ты мытый, стираный и сытый. Может, и еще что будет, но про то не ручаюсь.
- Да вы, оказывается, еще не договорились? - поразился Похмельный. - И ведете? А вдруг откажут, как в прошлый раз, - стыда не оберешься! Нет, не пойду, мне и здесь неплохо.
- В том-то и дело, что с тобой идти надо, - пояснил Куделя. - Без тебя нас выпрут... это... не выйдет разговора!
- Ты иди! - озлился Семен. - Стыдливый який! Откажут - не велика беда, другую найдем. Если серьезно, то тебя, Максим, давно пора гнать отсюда. Живешь ты, прямо сказать, погано. Топите редко, потому шо дров нету, горячий борщ - раз в неделю, рубашка на тебе колом стоит, да и постель не лучше. Як домовой живешь. Мужику без бабьего догляду нельзя.
- Про догляд я уже слышал, когда меня сюда вселяли, - ехидно напомнил Похмельный. - Ты, часом, не знаешь от кого?
Семен не смутился:
- Так я думал, ты у нас недолго будешь. Поживешь с недельку - и або обратно, або...
- Або прибьют? - смеясь, помог ему Похмельный. - Спасибо, ребята, но не я один живу плохо. Сейчас каждый в селе нужду терпит.
- Ты не путай одно с другим, - возразил комендант. - Ты - председатель колхоза, партиец, молодой мужик. На тебя зараз весь мир смотрит. Детвора в "колхоз" играет, тебя представляют - и дюже похоже. Ты должен гоголем по селу ходить, чтоб другие пример брали. Понял?
- Я-то понял, но и вы поймите. Осень не за горами, а у меня люди без жилья, самана мало, в колхозных делах и конь не валялся. Пока я эти хвосты не подобью - не ходить мне гоголем. Да и перед Охримовной неудобно. Что баба скажет - не угодила барину?
- Ты, Максим, много на себя не бери - пупок развяжется, - со свойственной ему грубой прямотой ответил Семен. - За колхоз мы все отвечаем. Ты - должностью, мы - работой впустую. Сам видишь: люди ни времени, ни здоровья для него не жалеют, работают як проклятые.
Похмельный смолчал. Семен продолжил:
- Сегодня бабы просили коней до баштана доехать. Гордей не дал. Повздыхали они и пеши пошли. Пять верст по такой грязюке! Все ради колхоза... Эх, Максим, лишь бы власть не подвела, а мы не подведем. Вот обманет - тогда мы тебе первому штаны спустим!
- Кончай, Сеня. Об этом говорено-переговорено. Работайте спокойно, оплатится труд.
Обрывать Семена не хотелось, еще свежа была в памяти обида, нанесенная в горячке Куделе в похожем разговоре, а в общем-то Похмельный ценил в парнях ту деликатность, с которой и комендант, и Семен, не помня долго зла, обходили размолвки с ним.
- Верим, Максим. Пока верим. Если выйдет так, як обещаете, - Весь народ тебе подмога, все беды пополам. Поэтому ты до срока не горби спину и фасон держи. Дал бы тебе пару рубашек, да боюсь - обидишься. Поедешь в Щучинскую - плащ себе купи, в такие дожди без него плохо. А шо касаемо Сидорчихи... - И Семен выразительно указал на стол, где рядом с несвежей тряпицей у миски с остатками синего кисляка лежала луковица, чернел круто посоленный кусок хлеба. - Поможешь ей с дровами - она и тому до смерти рада будет... Готов? Кепку надень!
- Вы хоть скажите - к кому? Если к учителю или к попу, то я ни за какие блага...
- Иди, иди, тут недалеко, - покровительственно перебил Семен. -Идем туда, куда бы и я с удовольствием на квартиру встал, если б пустили...
Менять квартиру не было никакого желания. Пошел он, лишь бы не перечить приятелям, отчасти любопытствуя и твердо решив потом найти убедительный повод для отказа.
В чисто прибранном дворе просители ободрали грязь с сапог об остья бурьянов, постучали. Дверь открыла старуха, и Похмельный недоуменно посмотрел на Семена: что же это: от одной старости к другой? Семен взгляд понял и молча указал в сенцы - проходи.
Похмельному понравилось в хате, где в двух комнатках было чисто и прибрано. Семен с ходу выложил цель прихода. К удовольствию приятелей старуха даже обрадовалась:
- Ради Бога! С нашим уважением! Нехай живет. Я, по правде сказать, душой изболелась: а ну як приведут яких-нибудь на прожитье? С оравой?
- Да-да-да... - Комендант мягко, со значением погрозил ей пальцем п подмигнул Семену: помогай!
- Не приведи Господь - чеченов! Рехнуться можно! Оно, правда, грех зараз не принять людей, раз им Бог таку стезю определил. Говорю Марии: "Иди в правление и проси семью. Небольшую и нашей веры, не то сама пойду. Ведь приведут и насильно вселят, да таких, шо белому свету не рады будем!".
- Да-да-да...
- Так вы ж Марию знаете! Она - где умная дальше некуда, а где - одного ума с Юхимом. Угорела я с нею. Батькив Бог прибрал недоброй смертью, на моих руках оставил... И того черти взяли, прости Господи меня, грешную, - утоп и, ты скажи, будто душу ее с собой забрал: мужика ей и на дух не надо. Ну, без батькив - ладно, вырастила, а без мужика - куда гоже?
- Никуда не гоже, - вздохнул Семен.
- Гвоздь вбить - иди проси. Спасибо Юхиму, ходит помогает. Она, придурочная, одного его привечает. А шо Юхим? С хлева вывезет навоз - и все. А дров добыть? Это ж наказанье господне! Сейгод весь запасец кончился. Бурьяном весну топили. Говорю ей: "Манечка, на зиму у нас - ни щепки!". Молчит будто в рот воды набрала. Знает, шо никто за так не поможет. А чем платить?
Семен опять вздохнул, и Похмельный удивился: с чего бы он?
- Шо за баба! Не пойму, хочь и кровь одна. Я, не в похвалу сказать, блуда и по сей день не терплю, однако мужа не чуралась, не при вас будь сказано, а эта третий год одна - и ей хочь бы хны! Будто Богу угодно такое говенье. А ты живи. Стесненья тебе никакого. Светлица свободная, с нас кухни хватит - окромя старух до нас никто не ходит. Кури, если куришь, хочь мужиком в хате запахнет. Одно беда: с едой у нас плохо. Ты небось к хорошему привык?
- Это у Сидорчихи-то? - презрительно скосоротился Семен.
- Тогда шо мы едим, - развела руками старуха, - то и он будет. А ты як, один? Слыхали мы...
- То, шо вы слыхали, - брехня, - отрезал Семен.
- Где ему спать? Мы зараз пойдем по колхозным делам, а вы, тетко, приготовьте, шо требуется. Свое заберить, а нужное оставьте. Спасибочки вам! - Он вежливенько потряс сухонькую, рябую, блестящую тонкой кожей ручку старухи.
Похмельный встревожился: где же повод отказаться? Лучших условий и желать не надо.
В это время распахнулась дверь, и по тому, как Семен растерянно затоптался возле старухи и вскочил со стула Куделя, смутная догадка, возникшая у Похмельного, едва он, переступив порог, увидел множество икон и со словами старухи все более возраставшая, окончательно подтвердилась: в хату быстро вошла Мария Зорнич, та самая молодая женщина, что болезненно напомнила собой Лесю в день начала стройки и о судьбе которой, под негодующие подсказки Иващенка, столь вдохновенно рассказал Семен. Теперь стали понятны и его вздохи, и старания Алексея. Похмельный развеселился: разумеется, ему здесь не квартировать, но послушать не помешает. Мария, видимо, бежала: сбился платок, прерывистое дыхание скомкало слова приветствия; чтобы скрыть волнение и привести себя в порядок не под чужими взглядами, она сразу прошла в горенку.
Старуха заговорщицки махнула рукой просителям - садись! - и громко сообщила:
- Манечка, а у нас теперь квартирант! Сам председатель колхоза, - добавила она, с испугом глядя на гостей, и вся в нетерпеливом ожидании ответа замерла, приоткрыв рот.
В горенке стало тихо. Похмельный улыбнулся.
- Нам, Манечка, повезло. В наше село, кажуть, еще пригонят, так одного легче кормить, чем семью в цыганский табор. А у него семьи нема...
Известие ошеломило Марию. С непокрытой головой она вышла на порог, с виска смешно обвисла прядь волос, в мягкой округлости высокой шеи, плеч и стана исчезла скованность, с какой она только что скользнула мимо, и Похмельный поймал себя на том, что неприлично долго разглядывает блестящую капельку крестика на красном гайтане в глубоком вырезе блузки.
- Ты як, Манечка? Я не против, я такая, шоб принять. Нам страху меньше, защита будет, легче помощи у властей просить, - торопилась старуха выложить свои доводы, все больше теряясь под взглядом Марии.
Ее, заодно и всех, попытался выручить Похмельный.
- Путает бабуля... Мы пришли... пришел просить тебя выйти в ясли дней на пять. Жена Балясина приболела, тебя советовали. Заодно и жилье посмотрели. Мне-то не надо, но многие нуждаются...
Семен хлопнул себя по коленям и поднялся.
- Это он так... Ты меня, Мария, слухай. Ему надо сменить квартиру. На той не житье. Гнездилов позавчера в записке грозился якого-сь счетовода прислать, будто без него не подсчитаем. Так вот, счетовода к Сидорчихе, а этого... Мы гадали, гадали и решили: кроме тебя - некуда.
Мария опомнилась, быстро пробежала пальцами по вырезу блузки, отвернувшись, повязала платок.
- Вы, мужики, с ума посходили. Куда мне, безмужней, квартиранта? Завтра на люди не выйти - засмеют... Вы шуткуете или вправди? - Она вопросительно посмотрела на Похмельного, и он почему-то смутился. - Э-э, нет, не получится... Извиняйте, дорогие гостечки, но угощать вас нечем, еще не кухарила.
Комендант помрачнел.
- Мы не угощаться пришли. Ты где была, когда люди высланных к себе брали? Не стыдно? Зараз пройди по селу: в редкой хате нет чужих. Утром зайдешь со свежего воздуху - дыхнуть нечем. Старики и те взяли, а вы, две бабы, в таких хоромах жируете! Надо б и вам пользу произвесть селу. Может, ты счетовода хочешь? Гляди не промахнись...
Мария мгновенно, словно огнем схваченная, вспыхнула гневом, и теперь Похмельный поразился быстроте, с которой недавнее удивление, по-детски осветившее ее лицо, вдруг сменилось властностью во взгляде и осанке женщины, хорошо знающей цену своим словам и поведению.
- А ну не мели пустого, Алешка!
- Ты тоже...
- Я знаю, чего вы заявились!
- Манечка, не надо с ними...
- Знаю!
- Ну, чего?
- Кончай, ребята...
- Нет, нехай скажет!
- Знаю! Тебе, Семен, тут не выгорело, так ты товарища привел, прихлебатель... Ведить его до Василины! Там нет отказа. Хоть все трое сразу квартируйте!
Похмельный вышел, грохнув дверью.
- Обожди нас! - яростно крикнул ему вслед Семен.
- Ну, Мария, я тебе устрою... - Взбешенный, он не находил себе места в кухоньке - Еще вспомнишь свои слова. Зараз мы тебе подберем квартирантов... Подбере-ом! Взвоешь, а не отвертишься! Пошли, Алешка!
Но комендант остановил его:
- Не спеши, Семен. Я все-таки хочу по-доброму... - Он посмотрел в окно, убеждаясь, что Похмельный во дворе и услышать не может, и прошелся перед окаменевшей старухой. - Слухай, Мария. Я до сих пор не пойму его: зачем он остался, ради чего? Разное про него говорят. Может, что и правда. Одно знаю точно: ведет он колхоз куда надо. Тряхнул нас крепко, не в пример Строкову. Ты сама видишь: ничем не гнушается, в любой работе его встретишь. Главное - никого не боится. Ни наших - скубает, аж шерсть летит, ни высланных - а их-то ему бы и остерегаться, ни начальства. Не слышала, как он с Гнездиловым разговаривает? Не нахваливаю я его. Черт ему батько! Мне он тоже...Но для колхоза, для нашего дела – незаменимый мужик! Чего ты брыкаешься? За квартиру деньгами заплатит, мы со своей стороны поможем... - Куделя погрозил ей пальцем. - Батюшке яйца носишь? Полы мыть ему ходишь? Огороды полешь? А здесь из-за такой малости шум подняла. Да еще на правление покрикиваешь? Я тебе не прихлебатель, а лицо при исполнении! Семен прав: мы тоже характер показать можем - наладим к чертовой матери из села вместе с иконами!
У Марии сбежала краска с лица от ненависти.
- Ты мне пальцем не грози! - вскрикнула она. - И не поминай нечистого - под Богородицей стоишь!
- Вот вместе с Богородицей и загремите на Север! Там вас быстро научат уважению.
- Только заикнись про высылку - в тот же день спалю! Детей нету, терять нечего. Ишь, грозные какие, из-под лоба поглядают. Разобиделись, власть ихнюю ущемила... Когда Даня жив был - молчали? Так скажу: высланных приму и помогать им буду, а его - и на порог не пущу. Слышала я про него! С таким не то что в одной хате – в одном селе жить страшно. Шукайте другое место! Семен, у тебя, кажись, поляки квартируют. Веди их ко мне, а его к себе бери!
Семен с негодованием отвернулся. Комендант постучал себе по лбу.
- Ей-богу, Мария, у тетки Дуси ума больше, чем у тебя. Поляки семьей квартируют, каждый друг за дружкой смотрит, а этому сварят - хорошо, нет - весь день сухой кусок жевать будет, пока не кликнут куда-нибудь повечерять або соседи не принесут. Куда его к Семену? У Семена тоже дома... Председатель колхоза - это вам не высланный. Сидорчиху знаете? Вечно где-то шляется, а ему бы того же борща горячего сварить, рубашку состирнуть, зашить, погладить, постель сменить. В отдельном закутке подумать в тишине, в спокойствии, без детского крику. Мы потому и пришли к вам. Двое вас. Как-нибудь дадите толку одному человеку. Поляки вам дров не привезут, а он всяко даст команду - и привезут, и никто не осудит...
- Был бы он человек!
- Ничего, поживет среди твоих молитв - смягчится сердцем, тебе за это Богородица добродетелью запишет...
- Хватит ее уговаривать, - крикнул от двери Семен. - Не хочет - не надо. Еще каждую просить... Вселим. Сегодня же вселим! Жалко, с аллаха икон не рисуют, а то бы рядом с Богородицей повесила... Под "биссмиля алла" просыпаться будешь!
- Манечка, дочка, давай возьмем, - жалостливо просила старуха.
- Ведь вселят! Чуешь - чеченами грозятся...
Мария хрустнула пальцами и отвернулась. Алексей успел заметить вскипевшие слезы в ее глазах, и сердце коменданта дрогнуло.
- Разговоров она испугалась. Да не бреши ты на себя! - притворно вознегодовал он. - Мало про тебя говорили? Если баб послухать, то кто только не ночевал у тебя!
- Так, Олексий, так, - поддакнула старуха.
- А тех же баб притяни к суду - и каждая открестится, скажет, шо по злобе ляпнула або из зависти. Чего ты боишься? У него девка есть, все знают. Не ладится у них пока. Но вдруг завтра сладится?.. Вы отдайте ему светличку, сами здесь живите. Хочешь, двери забьем, ему отдельный вход сделаем?
- Дурак ты, Алешка, - вздохнула Мария и оглянулась на иконы.
- Почему? - опешил комендант. После столь хитро замаскированной лести он меньше всего ожидал такого определения.
- Завтра на своем заседании скажешь, для чего забили. Может, кто-то, твоего ума, и поверит... Бог с ним, пусть живет. Я себе другое место найду. Мне позора не надо.
Семен отмяк, отошел от двери.
- Так бы и сказала сразу: "Не выгорело..." Черт с тобой уживется!.. Извиняй, вырвалось... С тобой еще не то вырвется... Ты ж верующая. Разве можно человеку в приюте отказывать? Не по вере! Чого ты сопливишься?.. Вот чудная баба! То в крик, то в слезы... Сама виновата... Ладно, хватит тебе... - Семен подошел к ней, приобнял, хотел и ей пожать руку - Мария вяло отстранила его.
- Эх вы, ни стыда, ни совести, - прошептала она, вытирая слезы. - Свистуна поете... Понравился он вам? С той девкой у него не пляшется - думаете, здесь утеху найдет? Пристроите к бабе, он и останется? Нет ума у вас... А ты, тетка Дуся, смотрю, больше них стараешься. Ради тебя и соглашаюсь, а то бы только перья с них полетели... Но предупреждаю заранее: подштанники стирать я ему не буду. Обхаживать и ублажать - тоже. И нехай, где надо, помогает. Не у Сидорчихи - баклуши бить не позволю. Курить - во двор, за скверное слово перед иконой або богохульство - выгоню, с водкой гостей не принимаю... Где он там, пускай заходит!
Семен загородил ей дорогу.
- Маня, ты б не сейчас предупреждала. Со временем подскажете, он поймет. Ты зараз с уважением, шоб поверил. Покажи, як вы, бабы, умеете мужикам мозги туманить. Ты зараз такой вид сделай, будто страшно ему рада, а поначалу не разобралась, шо к чему. - И, якобы вспомнив к месту, обрадовался, указал на иконы: - А не в Писании ли сказано: "Не возложи хулы на власть предержащего, во злобе неразумного, яко слепого во темени полунощной, ибо бысть ему велико наказание Господом!"? Поэтому ты, Маня, в его дела с Господом Богом не суйся, нехай сами разбираются.
Мария недоверчиво посмотрела на Семена.
- Что-то я не упомню такого. Брешешь, наверное?
- Ну як же! — изобразил праведную обиду Семен. - Третья книга Маккавейская, с начала листа, посля сына Сирахова... Ты ж помнишь, як меня батюшка за память хвалил? Еще в дьяконы пророчил... А ну, тетко Дуся, сами гукнить его. Да так, шоб поверил!
Одному выходить со двора безмужней бабы в утреннюю пору не следовало: увидят - наверняка по-дурному истолкуют, разнесут по селу, и Похмельный злился: а те чего застряли? Нечего там рассиживаться, не стоит эта мегера долгих разговоров. Она вообще доброго слова не стоит, прав комендант. Теперь понятно ее одиночество: какой дурак на такой характер позарится!.. Ладно, ему не привыкать, стерпит и это, вот только за ребят обидно: для него старались, хлопотали - и на тебе, нарвались на Манечку. Маня, Манечка, Маруся. "Мыла Марусенька белые ножки..."
Но - какова стерва! Как она взвилась! Аж пятнами пошла! Честь свою бережет. Честная! Все честные, все берегут, все дорожат, один он не бережет, он бесчестный. Даже с ней - посягнул на ее честь. "На кой бы ляд ты мне и завтра снилась!" Перед ним снова засветилось гневом лицо Марии, вспомнилась ее высокая открытая шея, блестевший крестик в нежной изначальности груди, и он с ненавистью посмотрел на окна ее хаты: не слишком ли часто его выставляют за дверь? Эта дура - только что презрительным криком, Леся - взглядом, полным муки и укора. Он не забыл, хорошо запомнил тот отказ Гонтарей, больше похожий на пощечину. Да и сегодняшний не лучше!
А вот остаться бы. Отплатить за эти крики, за тот обман, с каким Иван вытащил, заманил его на судилище. Остаться и тем самым отомстить за все сразу. Мария - женщина молодая, будет над чем призадуматься Гонтарям. Леся тоже... еще та штучка! Ее-то не высылали, могла бы остаться или с ним уехать, когда просил, унижался. И здесь: пришла бы и сказала - согласна. Никуда бы Лукьян с Иваном не делись. Нет, обиделись. Не желают. Брезгуют. Не подходит по совести. Небось решили - из-за Леси остался и теперь каждый день станет упрашивать, послабления делать, а то и возвращения добиваться... Он уже со злорадством думал о Гонтарях: "Не выйдет!". Не хотите - не надо. Но теперь бы наступил ваш черед. Жаль только, что эта полоумная отказала. Вспомнили бы вы свой отказ! Ну да черт с вами... "Маруся раз, два, три, калина, чернявая дивчина..." Вот чего сидеть? О чем с ней можно говорить столько времени? Лясы про богов, поди, точат, а ты стой смеши народ...
Он разозлился, хотел было постучать парням в окно, но тут открылась дверь и радостная старуха закричала:
- Иди! Иди скорише в хату. Тебя Манечка кличет!
... Но дожди прошли, и по всем приметам надолго установилась сухая пора. Грязь по обочинам высохла, завернулась лепестками, от придорожных замесов остались колдобины - проклятье ночных прохожих и ездовых, закурилась пыль по шляхам, и поскучнело село знойными долгими днями.
Гнездилов так и не заехал в Гуляевку. Окружным путем он вернулся в Щучинскую и через два дня выехал в Москву делегатом XVI съезда ВКП(б).
Обязанности секретаря райкома временно исполнял Красавкин, человек веселый, разговорчивый, но, как понял Похмельный, не то слишком осторожный, не то внутренне тяготившийся возложенными на него обязанностями и правами. Услышав о строительстве коровника в Гуляевке, он похвалил, даже руку пожал, но когда узнал, что строят без ведома Гнездилова, - насторожился, и было смешно видеть за его улыбкой досаду, с какой он выговаривал Похмельному об инициативе, которую нужно непременно согласовывать с начальством, и тут же, пользуясь моментом - дело было на сборах председателей колхозов и начальников точек, - с мягкой вкрадчивостью предупредил о самых худших последствиях подобной предприимчивости. Наигранно сокрушаясь о своей неосмотрительности, со всей серьезностью внимал ему один Похмельный: рассчитывал выпросить кое-что. Остальные слушали Красавкина рассеянно: ничем дельным ЭТОТ человек помочь не мог, хотя повестка сборов была более чем важной: первым вопросом рассматривался план летних работ, вторым - снабжение сел и точек стройматериалами. Все ждали Гнездилова. Только он мог деловыми распоряжениями помочь председателям колхозов (точки получали со складов кое-что из инструмента и материалов по разрешению райкомендатуры).
Радостно взволновались все, когда узнали, что утром этого дня, 26 июня, начал работу съезд. Известие взбудоражило присутствующих, Красавкина больше не слушали: каждый хотел сказать свое, предугадать решения съезда. Порядок рухнул, загремели стульями и весело встретили чей-то выкрик: "Людей порадовать надо! По коням, товарищи!". И если бы не это событие, день, в сущности, был бы для всех прибывших потерян.
То, что на сборах Похмельный впервые познакомился с остальными председателями, утешило мало. С некоторых пор он стал замечать за собой некую жадность ко времени, торопя и подгоняя его в каждодневной текучке, словно все еще ехал товарняком со своими высланными бесконечными железнодорожными прогонами с невыносимо долгими стоянками на задворках станций. В тех днях таились истоки сегодняшней неприязни к каждому пусто прожитому дню. Байжанов и председатель из Кошаровки Воловик звали его с собой - всем троим было по пути до лесной развилки, но он, рассказав о недавней болезни и намерении показаться врачу (втайне стыдясь маленькой лжи, - он и не думал идти в больницу), отказался. В надежде под всеобщее приподнятое настроение выклянчить чего-нибудь по мелочи и для Гуляевки Похмельный увязался за начальниками точек.
Вот уж кому в удовольствие было приходить сюда! Похмельный обмирал у распахнутых дверей станционных складов, в темной глубине которых, поражая разнообразием и порядком, хранились черно-сизые стопы листового железа, густо смазанные солидолом топоры и пилы, белели свежеоструганными черенками груды лопат и вил, до низких потолков высились одна на другой огромные катушки тросов и пеньковых веревок. В другом складе берегли брезент, стекло, разобранные рамы, какие-то заколоченные ящики, бутыли с густой темно-коричневой жидкостью. В одном из железнодорожных пакгаузов стояли бочки с оленафтом, керосином, дегтем, ворванью... После пустых колхозных амбаров и кладовых, в которых хлебный дух уже перебивался мышиным запахом, от такого богатства ныло сердце.
Похмельный вместе со всеми ходил от склада к складу, завистливо заглядывал в перечень наименований, против которых равнодушные кладовщики часто черкали размашистые галочки - в наличии имеется, можно получать. Сегодня получатели только оформляли доверенности и накладные, выясняли, что вправе получать, какую подводу направить завтра к складам. Сейчас с собой брали простое: посуду - миски, ложки, тазы, корыта - и кое-что из столярного, кузнечного инструмента, - все, что не успели растащить по своим дворам местные активисты, что удалось собрать от конфискованного имущества раскулаченных местных семей и свезти под охрану в Щучинскую.
Подбельцев, начальник 34-й точки, где поселили высланных кубанских казаков, погрузил в тарантас вьюшечную плиту и, вытирая ветошью руки, самодовольно засмеялся:
- Будет на чем моим мамалыжникам тюрю варить!
Бородин с 29-й точки - места жительства донских казаков - за помощь при погрузке гвоздей и скоб великодушно подарил Похмельному керосиновый фонарь. Этого жеста Похмельный уже вынести не мог - побежал к Полухину, чтобы хоть с его поддержкой, в счет будущего, выпросить толику складских сокровищ. Но даже с помощью начальника районной милиции удалось немногое. Отказали в просьбе забрать поломанный триер, что бесхозно ржавел во дворе усадьбы райземлеса; отмахнулись в коопе, куда зашел с просьбой завезти товару в лавку, вместо этого насовали грозных плакатов по санитарии в селах и борьбе с грызунами. Везде натыкался на один ответ: "Все на точки, там нужнее".
И только уступая настояниям Полухина и уж никак не слезным просьбам Похмельного, выписали пруткового железа и бочку керосина, да Красавкин черкнул записку в лесничество о разрешении селу заготовить полтора десятка строевых сосен и сотню кубов осинового сухостоя.
Похмельный не таясь ругал Гнездилова: вот чем оборачивается привычка все делать самому: теперь "я сам" в отъезде и нет никого, кто, не оглядываясь, принял бы решение. С помощью прохожих мужиков он с трудом втиснул в крохотную легчанку бочку и, спеша послать подводу за тем немногим, что осталось, весь провонявший керосином, погнал дончака в село.