«…Вовка бежал, распахивая руки как крылья…
И я теперь думаю, что есть в этих детях такое, что делает душу крылатой…»
Воспоминания детства возвращают меня в городишко на западной Украине, на улицу, которая называлась Московской, в дальнем конце которой чуть наискось, одна за другой, как книжки на полке, стояли пятиэтажки (поначалу, так как район тогда был совсем новый, их было четыре, а потом появились другие). Это был наш двор, тот ареал (жизненное пространство), где мы, пацаны, приобрели лучшие, на мой взгляд, навыки социальной коммуникации, или просто общения. Нельзя сказать, что компания наша была какой-то особенной – скорее, такой же, как многие тысячи и десятки тысяч по всей стране, – и всё же для каждого из нас – уникальной в своём роде. Наверное, возраст такой был – "переходный" (лет 10 – 12-ть) – когда весь мир, казалось, представал перед нами прекрасным и сияющим всеми мыслимыми и немыслимыми цветами, а осознание своего места в нём происходило, главным образом, в справедливом, но порой жёстком соперничестве – отстаивании своей позиции в спорах, стремлении первенствовать в играх и спорте. Но… такое стремление было, скорее, не целью, а средством… быть гармонично развитой личностью, каковой, несомненно, являлись герои И.Ефремова, Майн Рида, Конан Дойля – авторов, прочитываемых нами "от корки до корки". Не скажу, что все достигли или хотя бы не утратили в мечтах эту юношескую цель, но то, что каждый хотя бы на недолгое время ставил её перед собой – безусловно. И, наверное, поэтому жестоких драк, "упёртого" непонимания, слава богу, в нашей среде почти не случалось. Грубые насмешки или, не дай бог, издевательства над младшими (слабыми) также не допускались, хотя объекты для этого были, как, например, Вовка…
Этот парень был светловолосый, голубоглазый, весь ладный такой. Он был нашим ровесником, жил вдвоем с матерью и был… ненормальным. Где учился (и учился ли) – не знаю. Гулять выходил редко, а когда выходил, больше сидел в сторонке и что-то чертил на асфальте. Словом, никому не мешал. А мать его (тогда ей было, наверное, лет тридцать) казалась нам, пацанам, невероятно красивой, как Фея волшебной страны Оз. Тяжёлый узел светлых, как спелая солома, волос, высоко подобранных на затылке, не отягощал стройной шеи, гладкая кожа рук и лица матово поблёскивала на солнце, а когда она улыбалась, глаза ее лучились добром и покоем. Улыбка эта приподняла щеки холмиками по сторонам чуть вздернутого носа с детски закругленным кончиком, и от этого лицо ее становилось еще мягче.
А когда они рука об руку шли по улице, картина была воистину трогательная. Два родных человека, две песчинки, заброшенные в этот огромный и не вполне гостеприимный мир волей неумолимой судьбы… Что уготовила она им? Хотелось бы верить, что такая красивая женщина сумеет найти свое счастье и… силы, чтобы вырастить сына, который, став взрослым, будет ей такой же надежной опорой, какой до сих пор она была для него. Но… мы ошибались…
Болезнь Вовки была неизлечимой. Его биологический отец, напиваясь «до чертиков», распускал руки – избивал Нелку (так ее, кажется, звали), даже тогда, когда она была беременной. По-хорошему ей нужно было заявить, куда следует, чтобы «упекли» изверга «всерьез и надолго», но… Вот в том-то и дело. Тайна женской души, может быть. Ну, а Вовка родился таким, каким есть, и врачи ничего поделать уже не могли…
Так или иначе, взрослые в наших домах мужа Нелки, которого никто так никогда и не увидел, ругали, самой Нелке сочувствовали и даже жалели, а к Вовке относились не то что бы с неприязнью, а, я бы сказал, так себе, безразлично…
Но мы, пацаны, ощущали в нем не то что бы ошибку природы, но некую загадку и относились к нему не так, как друг к другу… И вот в этом «не так» заключалась та самая разница, которая, подобно Стиксу (мифическая река древних греков) разделяла живых и мертвых. Но если иногда даже Стикс было возможно преодолеть, заплатив перевозчику душ умерших, то разницу между нами и ним, как мы понимали, преодолеть было нельзя никак!!
Наши помыслы были устремлены в более или менее близкое светлое (я бы подчеркнул, очень светлое) будущее: кто-то уже мнил себя космонавтом, ступавшим по «пыльным тропинкам далеких планет», кто-то мечтал стать пограничником, дабы охранять священные рубежи нашей родины, кто-то – водителем большегрузной фуры или капитаном океанского лайнера..; и все мы уже засматривались на девчонок, которые, будто по какому-то волшебному мановению, из голенастых нескладенышей превращались в прекрасных фей. А что Вовка? О чем мечтал (и мечтал ли вообще) он? Какими красками был окрашен его мир?..
Почему-то всем нам казалось, что мир этот должен быть непременно черно-белым и немым, как старые советские фильмы, а он в нем – как узник в глубоком и сыром каземате, заключенном, к тому же, пожизненно…
Но и в этом мы ошибались…
Оказалось, что его мир был не менее прекрасен, чем наш, и сиял даже более яркими красками. Не сразу мы поняли, кто оставлял возле домов, на асфальте, такие рисунки – изображения деревьев, цветов и густых зарослей, из которых глядели какие-то невиданные звери. Их красоту и величие, как бы саму душу их и… подспудное присутствие рядом с нами – вот что передавали с неведомо откуда взявшимся, первобытным, я бы сказал, мастерством эти Вовкины граффити.
Позже мы узнали, что этот талант Вовке передался от матери. Ее картины – главным образом, пейзажи, выдержанные в сумеречных, пастельных тонах, – выставлялись в местном Доме культуры, но особо сильного впечатления не производили, а вот Вовкины граффити были просто бесподобны…
Животные изображались в беге, в порыве, и даже в покое ощущалась скрытая в них и готовая «взорваться» динамика… Десятки фигур – желтых, красных, зеленых, писанных простыми мелками и обведенных темными контурами, – ну, точь-в-точь как доисторическая галерея в Альтамирской пещере!
Особенно хорошо, как я заметил, Вовка изображал птиц. В полете.
Но что это было? Смутное стремление путем воссоздания неких сказочных образов, рождавшихся в его мозгу, наглядно придать окружающему его реальному миру красоту, облегчавшую ему его восприятие?
Наверное, никто из нас даже сегодня, по прошествии стольких лет, не смог бы дать точного ответа. И я лишь предприму робкую попытку, предположив, что такова была душа Вовки – она была крылатой!
Разумеется, подобное предположение может вызвать у многих из знавших Вовку лишь снисходительную усмешку. И их, наверное, можно понять, ибо нередко, шутки ради, кто-нибудь из нас просил его рассказать, почему он такой, а он, заикаясь и пуская слюни, с удовольствием (как казалось) объяснял, что папка его «водку пил и бил мамку», вот он таким и родился. Никто не знал, почему Вовка всё время повторял эту фразу, но именно это укрепляло в уверенности, что он – «законченный псих».
А я вспоминаю другой случай…
В играх часто приходилось догонять друг друга. И я как-то раз погнался за ним. И догнал бы, конечно (я хорошо бегал). Но… поразило вот что. На бегу он вдруг распахнул руки, как крылья, намереваясь, наверное, взлететь. Я… не стал его догонять, а он, как мне показалось, уже не бежал, а в самом деле летел над землёй, и солнце очерчивало вокруг него ореол, такой, как у святых на иконах. На солнце было больно смотреть – слезились глаза, а ему хоть бы что! Распахнув свои руки-крылья, он так и летел в прекрасный, только ему ведомый мир, где люди наделены даром полета…
P.S. И в детстве, и во взрослой жизни меня не покидает мысль о причине рождения таких, как Вовка. Что это? Ошибка природы? Карма?..
Казалось бы, вот родился человек – появилась новая душа, точка отсчёта, чистый лист, на который жизнь и окружающие нанесут свои «граффити». Но там, в тёмных глубинах новорождённой души, присутствуют тени прошлого, память минувших поколений, бесчисленных рождений и перерождений, которые она, возможно, пережила. Они тоже влияют на судьбу, определяя в той или иной мере будущее. Человек еще не родился, а неизгладимое прошлое уже уготовило ему соответствующую юдоль, сформировало цепь причинно-следственных связей, о которых он в своей жизни даже не будет подозревать, и подобрало тех, кого суждено встретить. И коль скоро он их встретит, стало быть, такова его карма, судьба, жизнь…
Фото из Интернета.