И вот механический как у робота голос объявил по трансляшке команду «Начать утреннюю приборку». Галимзянов ждал в тридцать третьем коридоре Чертопалова и Шумкова и как только они появились, он немедленно удалился. На палубе стоял бачок с водой, точно такой же, который используют в банях для мытья, в руках Чертопалов держал ветошь. В качестве неё он использовал вафельное полотенце матроса Шумкова, ещё совсем новое. Они поднялись на площадку, где находилась лаборатория Захарьина.
- Начинать отсюда? – поинтересовался Виктор.
- Да, с этого места. Смотри, как надо делать приборку. Нужно уложиться вовремя, лучше раньше. Показываю один раз! - внушительно произнёс Чертопалов.
Он расплескал немного воды по палубе прямо из тазика, а потом ветошью стал гнать её от одного конца отсека к другому. Три раза выжал уже грязную воду в бачок, высушив параллельно этим действием ветошь. После чего вытер остатки воды. Палуба стала почти сухой.
- Вот так! Если есть мусор сначала проголячить щёткой нужно или руками, если её нет. Понял?
- Понял – ответил Шумков.
- Тогда пошли в коридор.
Спустились вниз. Коридор показался Виктору слишком длинным, чем в первый раз, когда он его увидел.
- Ну, что я начинаю Серёга?
- Давай быстрей, время давно идёт – замахнулся на него старослужащий, грозя дать подзатыльник.
Виктор старался произвести хорошее впечатление на Чертопалова и поэтому драил палубу так, как он ему показал и с той быстротой, с которой позволяли его силы. Сергей Чертопалов между тем курил и нервно посматривал на часы. Виктор работал с кипучим энтузиазмом, но этого было недостаточно. Чертопалову что – то не нравилось в его действия, поскольку лицо его было озадачено. Больше всего Шумков боялся непредсказуемых действий со стороны старослужащего. Он понимал, что не успеет закончить вовремя, и, тем не менее, чтобы не застать себя врасплох каким – ни будь ударом, Виктор часто оборачивался, сохранял напряжение. Такие действия молодого матроса вызывали у Чертопалова гнев, но он любил выставлять себя среди «карасей» этаким классным, лояльным парнем, понимающим всю тяжесть флотской службы, и, поэтому давал им всегда понять, что наказывает молодежь по праву.
Объявили окончание утренней приборки. В безумной изнуряющей спешке Виктор не заметил, как пролетело полчаса. Осталось домыть чуть меньше половины. Эта часть являлась не его заведованием.
- Не успел матрос Шумков – услышал он весёлый голос Чертопалова – Это «залёт».
Виктор поднялся с палубы и выжал ветошь; теперь уже он старался не смотреть на своего «наставника», догадываясь, что провинился по неуставному обычаю.
- Ладно, на первый раз прокатит, доделаешь приборку после. А сейчас в кубрик живо, переодеваться на подъём флага.
- А бачок и ветошь куда?
- Оставь здесь.
- Что серьёзно?
- Ты что дурак? Бери с собой, пока в кубрик отнесешь.
Виктор от растерянности схватил бачок с водой и направился за Чертопаловым, тот скривил лицо и Шумков получил подзатыльник.
- Воду за борт или в шпигат. Идиот!
В кубрике у броняшки, стоял старшина Михайловский и смотрел в зеркало, застёгивая бушлат. Остальные старослужащие, тоже ворча от неудовольствия, что придётся стоять на ветру и холода одевались к построению, и покидали кубрик, стараясь при случае обратить внимание на внешний вид матросов «Бабая» и «Птицы».
- Олег! Добро матросу Шумкову одеваться на подъём флага – спросил своего старшего товарища Черопалов.
Михайловский быстро, сурово и оценивающе оглядел своего подчинённого, нахмурил брови и, не переставая любоваться собой, сказал.
- Добро!
На подъёме флага Виктор окончательно убедился, что команда «Алтая», уже не команда боевого корабля в полном смысле этого слова. Все эти люди, и матросы, и офицеры, заполнившие вертолётную площадку, представлялись Виктору не иначе как загнанной к «чертям на кулички» бесцветной толпой, обречённой на выживание в условиях, какого – то всеобщего хаоса, вдалеке от цивилизации, где – то на краю света. Лица были у кого задумчивыми у кого уставшими, в некоторых взглядах сквозил страх и страдание; в целом над всем этим чёрно – серым строем людей, казалось, нависла тень общей судьбы связавшей их с этим судном. Дежурный по кораблю прочитал доклад старпому. И вот набрав холодный воздух, команда тяжело выдохнула приветствие. Шумков кричал недостаточно громко и получил замечание, в виде пинка по ягодицам, от старослужащего своего отделения, стоявшего сзади. Это был Миша Карявин, плотный, невысокий, усатый – как настоящий деревенский мужик, выглядевший лет на десять – пятнадцать старше своих лет. Начался осмотр внешности, старшины проверяли форму, при этом, незаметно для офицеров, угощали тумаками молодежь или пускали в ход ноги за малейшие признаки неопрятности. На этот раз Виктору оплеух не досталось, выглядел он хорошо: гладковыбритое лицо не помятая и не грязная роба. После этого спрашивали знания устава и по различным тревогам. Ничего такого Шумков пока не знал, но на один из вопросов устава ответил так, что старшина Байбаков похвалил его. Матросу Воронову этой ночью обещали устроить могилу на дне моря. Галимзянов замечаний не получил, сумел он них откупиться. Умению «Бабая» холуйствовать и изворачиваться, а также приспосабливаться к различным ситуациям и обращать их, по крайней мере, себе не во вред, можно было только позавидовать. Виктор таких людей не любил. Для него Галимзянов был не «карасём», а скользким «угрем». Наконец, старпом еле слышно объявил команду о поднятии флага и гюйса, потом эту же команду по микрофону повторил дежурный по кораблю. По флагштоку бизань мачты стали медленно подниматься выцветшие и оборванные куски материи. Это был флаг и гюйс нового государства. Все застыли по команде «смирно». У Виктора сжалось сердце. «Положение ещё хуже, чем на войне» - подумал он.