И только Бог.
IV
Пятнадцатого июня Яков Михайлович с чистой душой и не менее чистой совестью, отправился, наконец, в долгожданный отпуск, взял из кассы денег и сел в вагон вечернего поезда. На следующее утро он, одетый в светлые льняные штаны и такую же льняную рубаху с красной вышивкой на вороте, в соломенной шляпе, делающей его похожим на деревенского пасечника, торжественно вступил на деревянный настил вокзальной платформы. А после полудня, когда раскаленное добела солнце стояло высоко, он уже расплатился со своим извозчиком и поднимался на террасу к Стародумовым.
Навстречу ему грузно поднялась из-за стола сама хозяйка, Наталья Николаевна . Лицо ее, добродушное и румяное, как только она увидела входящего Якова Михайловича, расплылось в приветливой улыбке:
- Что вам угодно, сударь?
Яков Михайлович объяснил, кто он и что ему угодно.
- Ах, да, да. Припоминаю. Вы тот самый инженер, который хотел бы снять у нас на месяц дачу. Мне об вас уже сказывал и просил Иван Кузьмич. Он рекомендовал вас лично. Ну, что ж вы стоите на пороге? Присаживайтесь, пожалуйста, прошу вас! Не желаете ли чаю? Какой вам налить, с лимоном или со сливками?
Яков Михайлович пожелал с лимоном. Он поставил свой чемодан на пол в углу террасы, уверенно сел напротив хозяйки за стол. И уже через полчаса приятного разговора, ему стало вдруг казаться, что он уже давно знает Наталью Николаевну Стародумову, как хорошую и добрую знакомую, и может ей, как родной матери, довериться во всем.
Из рассказа словоохотливой хозяйки он узнал, что взрослые дети Стародумовых проживают вдали от родительского дома. Сын у них служит в Петербурге, дочка - замужем за помещиком и проживает в Воронежской губернии. А сами они живут безвыездно в своем имении, вместе с матерью Натальи Николаевны - бабушкой Надеждой Тимофеевной. После полудня бабушка изволит ложиться спать, поэтому, она и не сидит сейчас на террасе и не пьет с ними чай. И что сдают Стародумовы лишнюю комнату на втором этаже дома со всей необходимой мебелью под дачу из нужды, потому что почти разорены. Хозяйства они, в отличие от своих соседей Ухтомцевых, не вели почти никакого. Сад и огород, пара коров, козы и птичник - вот и все их натуральное хозяйство.
Хозяйка, облокотившись полной белой рукой об стол, монотонно рассказывала о своей незамысловатой жизни и семье - как будто неторопливо и с удовольствием плела коклюшками ажурное словесное кружево, другой своей рукой она плавно и тихонько позвякивала серебряной ложечкой о чайный стакан. Около раскрытого настежь окна террасы росла кудрявая красавица береза, и Гиммер невольно залюбовался тем, как легко и беспечно трепещут под порывами слабого ветерка ее нежные листочки. Полуденный зной разморил все вокруг. Он был разлит во всех окружающих Якова Михайловича вещах и природе. Не пелось в удушливом воздухе птицам, не стрекоталось в высокой густой траве кузнечикам. Все попряталось в тень и присмирело вокруг, в ленивой и полусонной дреме. Из отворенных настежь окон террасы на разомлевшего инженера пряно веяло сладко- дурманящим ароматом скошенного сена и садовых цветов. Ясно было, что вся природа в эту минуту призадумалась и решила немного поспать. За ней следом и Гиммер, глядя на разлитый в воздухе прозрачный и колышущийся воздух и умиротворенный покой, и сам утомленной дальней дорогой, принялся лениво зевать одновременно с дремлющей на подоконнике кошкой.
Заметив сладкое зевание гостя, хозяйка будто очнулась. Она встрепенулась и заругалась на себя:
- Ах, ты боже мой! Да, что же это я за клуша садовая! Вы, поди, с дороги притомились? Вот я сижу, болтаю и болтаю! Пойдемте, миленький Яков Михалович, я провожу вас в вашу комнатку.
- Погодите же! Сейчас пойдем,- воскликнул враз, пробудившийся Яков Михайлович, однако ж, извольте сначала, назвать вашу цену, которую вы с меня возьмете за найм?
- А? Это-то? Вот, какие пустяки, батюшка мой! Сколько возьму? Даже и не знаю, сколько взять-то! Ведь, вам, наверно, и стол будет нужен?- спросила она.
Гиммер кивнул.
Наталья Николаевна наморщила большой белый лоб, зашевелила губами, проделала в уме сложные вычисления и произнесла:
- А сто десять рубликов и возьму с вас за месяц.
- Ну, извольте!- с облегчением выдохнул Гиммер,- я примерно на такую сумму и рассчитывал.
Хозяйка довольная, что все быстро решилось к их обоюдному согласию, кивнула, поднялась и повела жильца на второй этаж в его комнату.
Оказавшись в комнате и оглядевшись, Гиммеру подумал, что если есть на земле рай, то он как раз, в него и попал!Комнатка ему досталась чистенькая, уютная, беленькая. Простая и потертая мебель наполняла ее, на полу постелен светлый ковер, на стенах висели натюрморты и чей-то премилый женский портрет в золоченой раме, написанный неумелой рукой. Вглядевшись, Гиммер узнал Стародумову в молодости. Почему повесили портрет в комнате для гостей, а не в комнате, где проживали сами хозяева, – ему было непонятно. Но он и не стал об этом задумываться. Висит себе портрет и висит. Бог с ним! А вид широкой удобной кровати и кресла – качалки привели его в умиление. Из окна открывался великолепный, достойный кисти художника вид.
Вдали, за пойменными заливными лугами видны ему были блестящие на солнце золотистые маковки церкви. Он повернул голову направо - там растянулась возле леса широкая серебристая лента реки. Внизу вокруг усадьбы разбит был небольшой яблоневый садик.
« Райское место! Свежий воздух и покой. Какое счастье! Я оказался в раю!»- подумал Яков Михайлович.
Он быстренько разобрал свои вещи в шкаф и, чувствуя с дороги приятную усталость, с наслаждением завалился на преширокую пуховую перину.
На следующий день у Якова Михайловича началась настоящая райская жизнь отпускника, какой и положено ей быть в деревне, или на даче.
Он просыпался по утрам, не думая ни о чем, кроме того, что сегодня ему предстоит наловить еще больше, чем вчера карасей или щуки. Он бодро вставал и шел к колодцу, обливался холодной водой и обтирался мохнатым полотенцем .Потом шел на террасу и пил вместе с хозяевами чай с густыми, как сметана, сливками или кофе. На завтрак ему, обычно, подавали омлет с приправами на выбор, и различные каши, иногда бывали ватрушки с галушками, рассыпчатый творог или вареники с творогом, но можно и с прошлогодней вишней и так далее. Хозяйка еще с вечера обязательно интересовалась: что ему приготовить такого и этакого необычного и вкусненького на завтрак?
Свежий зеленый огурец, порезанный с зелененьким лучком, петрушкой и укропчиком, молоденькими и ядреными стрелками чеснока, и со свежими деревенскими яйцами и сметаной вполне могли разнообразить его утреннее меню.
После завтрака Яков Михайлович, обыкновенно, брал удочки и шел на рыбалку вместе с хозяином Александром Григорьевичем на пруд. Или же на реку купаться. Или же брал у хозяев лошадь и устраивал себе и застоявшейся лошади на радость вольные скачки по полю наперегонки с ветром. После рыбалки, купания в реке, гуляния в лесу в поисках лесной малины, или стремительной езды на лошади, разморенный и абсолютно счастливый Яков Михайлович опять заходил на террасу, где его уже дожидалась добродушная хозяйка и выпивал с нею молока или сливок, а то и кофе с густыми деревенскими сливками.
Все, что готовилось для него умелыми руками деревенской поварихи – казалось ему воплощенной в жизнь прекрасной мечтой. И этой мечте городского жителя о здоровой деревенской пищи не могло быть в воображении Гиммера никакого предела!
Два раза он очень близко подъезжал к имению Ухтомцевых, смотрел на белоснежную красавицу усадьбу, вольно раскинувшуюся на пригорке, но зайти в гости без приглашения не решился.Возвращался к себе в комнату, мечтая о встрече и намеренно отодвигая ее на потом, как будто хотел продлить удовольствие ожидания и надежду.
На обед он приходил всегда страшно голодный и готов был съесть все подчистую, но и тогда его взыскательному вкусу щедрыми и радушными хозяевами предлагалось самое изысканное деревенское меню, включающее в себя щи зеленые, окрошку, свеже пожаренную, им, же выловленную из пруда рыбу или куриную ножку, только что бегавшей по двору курицы, свежеиспеченный хлеб и еще множество всяческих вкусностей, которые можно было обнаружить только в деревне. Вечерами он ужинал вместе с радушными хозяевами на террасе, потом играл с хозяином в карты или шашки, или же предавался размышлениям на какие-нибудь высокие или острые философские темы, споря с хозяином до хрипоты.
Иногда, чувствуя потребность в уединении, Яков Михайлович поднимался в свою комнату, валился набок на свою пуховую перину с какой-нибудь увлекательной книжкой, которых, к его удивлению, оказалось великое множество в домашней библиотеке у Стародумовых.
Сама хозяйка могла вечером начать играть на рояле, и хотя она играла не очень хорошо, и в некоторых местах фальшивила, сознание того, что концерт устроен для него, страшно умиляло Гиммера. Он, обычно, так и засыпал чистым младенческим сном - с книжкой в руках под звуки рояля и кваканье лягушек- и спал беспробудно до утра. Даже назойливое комариное гудение над ним никак не могло встревожить его крепкого и здорового сна по ночам.
Через неделю такого дачного расслабления и ничегонеделанья, встав однажды утром и искупавшись колодезной водой Яков Михайлович стряхнул наконец, с себя сонное оцепенение и послал мальчишку к Ухтомцеву с сообщением, что он – недалеко от них, на даче и непременно желает поехать на фабрику вместе с ним , посмотреть на производство.
И если раньше, до этого он не спешил посылать к Ухтомцевым посыльного и наслаждался ленивым течением времени, то теперь все изменилось: он страстно и горячо торопил часы и минуты. Подсаживался в ожидании к окну и с надеждой вглядывался в даль убегающей проселочной дороге.
В тот день он так и не дождался ответа. От того в мучительном нетерпении и сомнении, неожиданно для себя самого- расстроенный неизвестностью, повалился на кровать и долго ворочался с боку на бок, плохо спал.
Однако, на следующий день, когда нетерпение Якова Михайловича стало нестерпимо мучительным, прибежал мальчишка посыльный и сообщил, что Ухтомцевы ждут его в гости в любой день, когда ему будет угодно.
Гиммеру стало легче, однако он не помчался к Ухтомцевым, как ни торопился увидеть Ольгу Андреевну. Прошло еще не менее двух дней, в течение которых, среди будничных мелочей и привычных действий на рыбалке, на прогулке, за завтраком или за обедом, Яков Михайлович безотрывно и торжественно настраивал себя на встречу с милой сердцу Ольгой Андреевной, подобно тому, как настройщик настраивает свой неожиданно занемогший старинный и любимый рояль, в котором у этого музыканта заключена вся его жизнь и душа. А потому, надо обязательно добиться, чтобы все звуки на рояле стали еще лучше, еще чище, еще прекрасней и возвышенней! Как того требует настоящая музыка и душа хорошего музыканта - нельзя, чтобы фальшивила хотя бы одна нота при игре.
V
Яков Михайлович пробудился от сна и с наслаждением потянулся на своей замечательной и широкой кровати. Было раннее утро. Матовый полупрозрачный туман еще низко стелился над влажной, примятой от росы сонной травой, а из сада в окно второго этажа полноводной рекой лились чарующие трели соловьиного пения.
«Боже! До чего же хорошо и замечательно жить! Особенно здесь - в деревне, в далекой глубинке. Где колышутся тихие темные заводи реки, и бродит в обнимку с ночью серый туман. Раздолье.. А кругом - густые вековые леса, широкие васильковые поля, луговые травы- и пенье жаворонка над всем этим раздольем в синей глубокой вышине…. И она… Где-то рядом- такая близкая, милая и прекрасная. В своем высоком белоснежном тереме. Может, взять да бросить все? Город, службу, завод? И перебраться сюда на приволье навсегда? Работать на ткацкой фабрике, жить в деревне и дышать вольной грудью?»- спросил сам себя Яков Михайлович. Но этот риторический вопрос так и повис в воздухе, потому что Гиммер знал- он ни за что на свете не решиться осуществить задуманное. Как настоящий житель столицы, он навсегда был отравлен суетой городской жизни и своей кипучей инженерной деятельностью. Он был прикован к городу крепкой цепью. Нет! Пожалуй, такая жизнь не для него!
Он уж было хотел с нетерпением вскочить, чтобы бежать и умываться в сад к колодцу, но не вскочил, передумал - да так и остался лежать, смотреть в окно. Предался ленивым и волнующим мечтам, которые плавно и мощно понесли его пылкое воображение вдаль. Одна за другой сменялись перед ним страстные картины будущего свидания с Ольгой Андреевной, заставляя его закрыть глаза и стонать от наслаждения… Неожиданно внизу хлопнула дверь, а вслед за этим раздался громкий разговор хозяев, грубо вернувший его в действительность и прервавший сладкие мечтанья.
« Эх! На самом интересном месте прервали…. И надо же ему было встать именно сейчас, да еще так громко говорить? Сидели бы себе тихо, пили бы свой кофе, никого бы не будили… Однако ж, пора и мне вставать - и собираться в дальнюю дорогу,»- и Яков Михайлович пружинисто подскочил со своей мягкой перины.
Спустя час быстрой езды по проселочным дорогам и полям, он уже спешился с лошади и привязывал ее у коновязи. Сдерживая нараставшее в груди волнение, быстрыми шагами прошел через массивные чугунные ворота и подойдя к подъезду, позвонил. Из дверей навстречу ему вышел лакей. Это был Григорий:
- Здравствуйте, барин. Как изволите об вас доложить?
Яков Михайлович объяснил.
- А хозяина дома нету. Как уехали с утра на фабрику, так еще не возвращались. Дома одна лишь хозяйка с барышнями, да и те с утра на огородах! – отвечал ему лакей.
- Ну, так проводи же меня скорей на этот огород. Там где хозяйка твоя! Что ты стоишь, как истукан?– перебил его Гиммер и в нетерпении спрыгнул со ступенек вниз,- или ты думаешь, что я зря гнал свою лошадь шесть верст, чтобы уехать восвояси? Я должен свидетельствовать твоей хозяйке свое почтение, и может, даже помочь ей в работе?
- Как изволите, сударь. Прошу следуйте за мной, я провожу вас. Только вам бы , сударь, следовало бы того – переодеться, переобуться, коли вы желаете работать! Одежда ваша – она у вас- того… не подходит , она для грязи, - лакей замер в ожидании.
«Странные какие бывают господа. А этот- точно, не в себе! Красиво нарядно одет, пахнет заморским запахом, говорит смело и напористо, как барин. А сам-нате-ка, в огород… на грядки, в земле ковыряться!»- недоуменно подумал Григорий, однако кивая гостю: не его это дело- обсуждать господские решения.
- За это не беспокойся. Если понадобиться - я тебя, голубчик, позову. Но ты сходи в дом и найди мне на всякий случай, какую-нибудь одежонку, да галоши. И привяжи где-нибудь, голубчик, мою лошадку, чтобы она паслась поблизости.
- Слушаюсь, мил человек. Лошадку вашу я привяжу с той стороны, у дальних ворот. Там пастбище очень хорошее. Специально не косим траву,- ответил Григорий и повел гостя вперед. Довел до огородной калитки, почтительно поклонился и ушел в дом подыскивать одежду для приехавшего.
А Яков Михайлович почти рывком распахнул деревянную калитку, да так, что та чуть с петель не сорвалась: «Где ж она?»- подумал он, жадно и жарко обыскивая взором раскинувшиеся перед ним обширные огородные угодья. «Да, вон же она!»
Неподалеку, согнувшись над луковой грядкой, одетая, будто простая крестьянка, в расшитый красными узорами белый холщовый сарафан, оголяющий плечи, в белом платке, туго повязанном почти до самых бровей, взмахивала тяпкой Ольга Андреевна: она выкапывала сорняки и отточенными движениями бросала их в поганое ведро.
- Здравствуйте, Ольга Андреевна! – громко прокричал ей от калитки Яков Михайлович,- вот решил воспользоваться вашим дружеским приглашением! Набрался смелости и приехал к вам в гости. А где же ваш драгоценный супруг? Мне необходимо с ним сегодня обязательно встретиться!- радостно и торопливо объяснял он цели своего приезда, стремительно идя к ней по протоптанной дорожке вдоль грядок.
Услышав его возглас, Ольга Андреевна с трудом распрямила уставшую спину, держась за нее рукой, как будто у нее неожиданно взыгрался радикулит, и спокойно смотрела на приближавшегося к ней человека:
- Здравствуйте, Яков Михайлович! Как мило, что вы пришли? А мужа сейчас нет. На фабрике с утра. А я вот работаю. И бросить не могу. Не смотрите на меня так! Я в таком затрапезном виде сейчас! - промолвила она певучим глубоким контральто. Плавно стянула с рук рабочие перчатки и подала ему руку для поцелуя. Коса ее почти расплелась, и пушистой, вольной змеей сползла на левую грудь, словно скрывая тайны женского сердца. Бисеринки пота блестели у нее на лбу и на висках.
Кто не знает, как действует звук голоса любимой женщины на влюбленного мужчину-тот не знает о любви ничего! Сердце Гиммера взыграло, забилось в то же мгновение- бешено, жутко и гулко- до звона в ушах. Ему нестерпимо захотелось приблизиться к ней так, чтобы не осталось ни пяди между ними, и крепко обнять ее и сжимать со всей пылкостью страсти в своих объятиях, и жарко целовать, целовать ее всю до головокружения! И чтобы она утонула у него на груди с головой и жалобно затрепетала, а потом запросила пощады. Глубокое до боли чувство охватило его. В этом чувстве было так много всего: и восхищение красотой её раскрасневшегося от работы лица, и опьянение тонким ароматом её разгоряченного тела и неутоленная жажда прикосновения к любимой, и властное желание добиться своего. Горячая волна запретных мыслей и ощущений сбивала с ног, звала произнести заветные слова, забыть все преграды…. « Бог ты мой. Как ты прекрасна. Как же я тебя люблю,»- взволнованно подумал он, любуясь ею и чувствуя поднимающуюся горячую волну в собственном теле….
Он вовремя опомнился. И как ни в чем не бывало, поприветствовал хозяйку.
- Ну, что вы говорите? Весь ваш вид достоин уважения и восхищения. Вы в крестьянском платье - прекрасны. Похожи на барышню-крестьянку Пушкина! Одного не могу понять -зачем вам самой ковыряться в земле? У вас, поди, и крестьяне имеются? Стоит ли самой этим заниматься? - он стоял над ней, крепкий и стройный, будто натянутая струна. Мягко и требовательно сжимал трепетные и теплые женские пальцы. Нежно прикоснулся к ее твердой мозолистой ладошке горячими губами.
- А вы и не поймете. Вы настоящий городской житель. Мне работа в земле доставляет радость. Ведь, у вас тоже есть работа, которой вы всецело преданны и которую любите?- взволнованно отвечала Ольга Андреевна, не силах оторвать своего взгляда от склонившейся над ней мужской головы.
- Есть, конечно,- усмехнулся Гиммер и поднял вопросительный взор на нее. Очевидно увидев в ее глазах то, что хотел увидеть, он еще нежней и требовательней сжал ее ладонь.
- Это завод вашего мужа! Впрочем, что мы все о работе говорим? Я - в отпуске. И не хочу говорить о работе. Я очень рад вас видеть, Ольга Андреевна,- со значением произнес он, серьезно заглядывая ей в глаза,- Безмерно рад. Однако же, наверное, я не вовремя?- добавил он, кивая головой на грядки, и продолжая крепко держать в своей руке ее руку, лишь слегка ослабив свою хватку.
- Ничего подобного! Мне лишние руки никогда не помешают. Хотите на меня поработать?- насмешливо поглядела на него Ольга Андреевна и довольно настойчиво вытянула свою ладошку из зажавшей ее крепкой мужской руки.Она достала из-за пояса чистый платочек, вытерла им лоб и лицо. Потуже перевязала волосы и перевела придирчивый цепкий, но сейчас отчего-то невидящий взор на расстилающиеся перед нею огородные просторы.
- Ого! Вам есть чем гордиться! У вас такая обширная вотчина?- похвалил он ее, - да это же самые настоящие американские плантации! До самого горизонта, поди, посеяли? Неужели вы все это меня сейчас заставите прополоть?- в шутку испугался Гиммер.- А как же принятая декларация о независимости и равных правах всех людей? Вы же ее сейчас нарушите! А я, наверно, буду первым вашим рабом
- Декларация была принята в Америке.- Задорно ответила Ольга Андреевна.- А здесь - не Америка! И вы будете не рабом, а добровольным моим помощником! Тем более, что вы и сами только что с радостью на это согласились. Или я не угадала? Вы же в отпуске, Яков Михайлович!- весело улыбаясь, прибавила она, закидывая на спину длинную косу,- давайте же! Разнообразьте свой отдых!
Она была ниже его ростом. Маленькая, хрупкая, а командовала им, взрослым и сильным мужчиной, как своей собственностью, или каким-то артельным крестьянином, который пришел к ней наниматься на работу. Но Яков Михайлович получал от этого новое неизъяснимое удовольствие. Ему казалось, что расстояние между ними еще больше сокращается. Он видел и был уверен, что и она испытывает сейчас точно такое же потрясающее чувство близости и радости от того, что они стоят рядом друг с другом, плечо к плечу.
Гиммер был прав.
Удивительное, надрывающее своей огромностью сердце - чувство охватило и обожгло Ольгу Андреевну. В груди сладко заныло, затрепетало, заболело. И это было неподвластно ее воле и разуму. Да она и не пыталась заглушить или понять охватившее чувство. Так была рада видеть его. Так была рада снова окунуться в черную глубину знакомых и одновременно незнакомых, его таких серьезных глаз. Так была рада любоваться непокорной прядью темных, наверное, мягких волос и благородным контуром волевого лица. Так была рада хоть на мгновение поддаться безграничному магнетическому притяжению… что это было? Целомудренное обожание? Страсть? Заблуждение? А может быть, так напоминала о себе та самая- таинственная, темная, стремящаяся на волю,- сторона ее души, которая и тянула ее к земле, в леса, в небо- тянула познавать нечто, идущее дальше обыденной и привычной жизни, хозяйственных интересов и коммерческой выгоды?...
Единственно , что она тотчас сделала интуитивно, чтобы спрятать захлестнувшие ее сильные чувства - это напустила на себя равнодушный и высокомерный вид, и принялась им командовать и хлопотать о хозяйстве. И Гиммер также с напускной –она это видела- беззаботностью стал ей подыгрывать. И это еще больше сблизило их.
Однако, оба в душе переживали огромное душевное напряжение, рождаемое навязанным жизнью- впрочем, не жизнью, а обстоятельствами!- сопротивлением той силе, что рождает любовь, притяжение друг к другу. И притяжение это уже невозможно было им спрятать или скрыть друг от друга. Оно было заметно им обоим в мимолетных взглядах, влажном блеске глаз, волнующих улыбках радости и счастья, которые сами собой наползали каждому из них на губы и освещали их лица. И сейчас в их диалоге, уже не был важен и значителен буквальный смысл произносимых ими вслух слов, потому что между Гиммером и Ольгой Андреевной происходил другой, только им слышный и только ими понимаемый разговор. Вместо них об их взаимной любови и счастье сами собой говорили им их глаза, руки и губы.
- А вон, как раз и Григорий несет вам одежду. Идите в сарай. Переодевайтесь! А я пока принесу вам мотыгу. Умеете ею пользоваться? – строго нахмурив брови, озабоченно спросила она, в то же время как-то смущенно и виновато глядя на него: « Не обидишься ли, что заставляю тебя работать?»
- Нет,- пожал он плечами и совсем как ребенок, также беспомощно и доверчиво посмотрел на нее,- в детстве как-то пробовал. Но я смышленый. Научусь быстро!- и уже веселая, все понимающая, уверенная и ободряющая улыбка вылезла ему на губы и прочно уселась там в уголках.
- Ну, и хорошо. Тогда переодевайтесь. И я покажу, что делать, - теперь уже она строго смотрела на него, словно бы давая понять своим видом и суровым голосом, что шутки закончились, стали неуместны, и теперь надо просто неукоснительно ее слушаться и приниматься за работу.
- А где же ваши дети? Лакей сказывал, что они вместе с вами?- спросил он, оглядываясь вокруг, находясь все также близко к ней и загораживая собою солнце.
- А дети? Детей я отправила с няней купаться! Они уже сегодня потрудились,- улыбнулась она, чувствуя поднимающуюся в душе внутреннюю дрожь.
- У вас и дети работают? Строгая вы мать. Они работают, как простые крестьяне,- почтительно произнес Гиммер, не смея , впрочем, осуждать ее.
- Ни я, ни мои дети – мы никогда не гнушаемся труда на земле,- объяснила Ольга Андреевна.- Искренне считаю, что чем больше труда будет в жизни детей, тем здоровей они и крепче! В труде человек правильно развивается и растет!- скромно с достоинством сказала она, поднимая на него свой прямой открытый взор.
- Согласен. Позвольте сказать, что вы не только прекрасная женщина, но еще и замечательная мать!- уважительно произнес Гиммер.
- Не стоит раньше времени хвалить меня,- став от смущения кокетливой, предостерегла Ольга Андреевна гостя.- Вы сейчас начнете ползать по моим грядкам, и тогда я возможно, покажусь вам злой и жестокой, как африканский крокодил. Хотите, я сейчас вам это докажу?- шутливо спросила она, прерывая хвалебные речи.
Идя к сараю и окидывая внимательным взором внушительный фронт предстоящих ему полевых работ, Яков Михайлович уже и сам был не рад , что так легкомысленно ввязался в подобную огородную авантюру. Ноги его уже были готовы сами собой развернуться в сторону калитки и бежать, бежать прочь от буйных сорняков! Но тут он представил себе, как постыдно будет выглядеть его бегство в ее глазах и рассмеялся: « Не дрейфь, Яков! Раз взялся за гуж - не говори , что дюж!»,- иронизировал он над собой, когда переодевался. Получив в руки мотыгу, Яков Михайлович встал позади хозяйки и начал работать.
VI
Они работали близко друг от друга, сосредоточенно и молча. Лишь, иногда Яков Михайлович спрашивал , что ему делать дальше, или она делала ему какое-то замечание по работе. Спустя час, показавшийся ему с непривычки бесконечным, они успели привыкнуть к встрече, друг к другу, Ольга Андреевна смилостивилась, велела ему бросать работу и идти отдыхать. Но он ее не послушался и продолжал героически выполнять свою работу. Тогда она разогнула спину и наблюдала за тем, как он уже усталыми движениями ковыряется в земле и еле-еле передвигается на корточках .
Поняв, что сдвинуть с места упрямого человека у нее не получится, она тихо вздохнула, озабоченно нахмурила брови и снова принялась за свою работу: начала стаскивать вилами со всего огорода многочисленные кучи сорняков в одну компостную кучу за сараем. Выполнив эту работу, Ольга Андреевна собрала с огорода лишний инструмент, пошла, относить к сараю. Спустя несколько минут оттуда раздался ее голос:
- Яков Михайлович! Бросайте все. Идите ко мне, помогите собрать огурцы!- она подала ему ведро, подогнула подол сарафана , решительно и плавно в высокую и густую огуречную поросль и, гибко наклоняясь, стала срывать пупырчатые нежные огурцы.
-Осторожно! Не подавите мои огурцы!- с насмешливой требовательностью приказала она. Он вошел в огурцы, на что-то неуклюже и неловко наступил, некоторые плети оборвал, за что получил замечание от хозяйки.
Набрав полные ведра, они направились к сараю, возле которого стояло четыре бочки с водой. Ольга Андреевна вымыла несколько огурцов для еды и разложила на выскобленном добела столе, чтобы немного подсохли. Гиммер не удержался, взял один самый красивый на вид, с аппетитом надкусил:
- А соль?- взгляд Якова Михайловича был доверчивый и мягкий, как у ребенка.
Она засмеялась в ответ и на вопрос, и на взгляд:
- Конечно, нет! Какой вы право, смешной! Проголодались, наверно?- ласково поинтересовалась она.
- Немножко,- признался Гиммер и пристально посмотрел на нее.
- Сейчас покормлю вас. Кстати, вы мне так и не рассказали, как вам отдыхается у Стародумовых? Не обижает ли вас Наталья Николаевна?- певуче, с превосходством хозяйки спросила она и поправила за розовое ушко расплетенную прядь волос.
- Ну, что вы! Наталья Николаевна- прекрасная женщина. Мне у них , знаете ли, замечательно отдыхается! Такие милые люди. Спасибо вашему мужу, что подсказал сюда приехать. Я ведь уже давно не брал никакого отпуска. И совершенно отвык отдыхать. В особенности отвык от простой деревенской жизни: парного душистого молока, сорванных с грядки огурцов, комаров и прочих прелестей,- он усмехнулся, пожал плечами,- меня ведь, в обычной жизни все время одни только станки и рабочие окружают. А так хочется чего-нибудь простого и деревенского. Я так по всему этому соскучился. Здесь - такая естественная и живая красота! Даже комары, которые по ночам так злобно терзают мое бренное тело- и те мне кажутся милыми ! А как в этих местах чудесно квакают лягушки? Вы, поди, слышали? И наверно, уже привыкли к их пению?- совершенно серьезно спросил он ее,- а я не привык. Вы не поверите! Я нигде больше не слышал такого красивого лягушачьего пения! Это же самый настоящий лягушачий хор со своим дирижером. Ну, что может быть прекрасней русского раздолья? Знаете, мне ведь, часто приходилось по долгу службы бывать в командировках в других странах. Но я ни за что бы не променяю простой и бесхитростный отдых в далекой русской деревне и избе на отдых в какой – нибудь там Венеции или Италии. Все не то! Не то. Вроде все там у них цивилизованно и благополучно устроено для удобства, но все чужое, не наше. А здесь - такое знакомое и родное! Знаете, у меня порой душа сжимается от сладкой боли и любви к родной земле и русской деревне! Вы только не смейтесь! Я говорю искренне. Вы же сами видите- какая красотища кругом? – он пытливо взглянул на нее. Не смеется ли она?
Но Ольга Андреевна не смеялась- все понимала. Ласково, нежно и печально глядела на него.
Между тем, становилось все жарче. Где-то вдалеке слышался равномерный и дзинькающий звук косы, крики петухов и далекие переклички мальчишек, купающихся в реке. Ольга Андреевна и Яков Михайлович сидели в беседке за круглым столом напротив друг друга и ели спелую клубнику. Потом огурцы с медом и хлебом, запивали квасом. Беседка, обвитая диким виноградом, закрывала их от постороннего взора. Над их разгоряченными головами и загорелыми руками настырно и жадно кружились охочие до сладкого, осы.
Яков Михайлович сидел напротив Ольги Андреевны, и не отрываясь, счастливыми влюбленными глазами пристально следил за тем, как она задорно хрустит огурцом, или кладет розовыми пальчиками в свой сочный и вкусно-улыбающийся рот очередную темно- красную ягоду, и как меняется при этом выражение ее оживленного прекрасного лица : « Ты не догадываешься, какая ты - удивительная! Как спелая сладкая ягода. Вся такая свежая, румяная, светлая, облитая солнцем и синим небом! Как я тебя люблю!»
Внезапно, она почувствовала неловкость от его влекущего горячего взора, который стал слишком откровенным. Стремительно поднялась и, смущенно кивнув, ушла от него в летний домик, сославшись на какой-то пустяк. А Яков Михайлович сидел с закрытыми глазами, чувствуя, что еще несколько подобных прекрасных мгновений и он не совладает с собой, пойдет за ней в домик и завалит замужнюю и порядочную женщину на перину.
Тут его сладкие волнующие грезы прервались. Ольга Андреевна вернулась и принесла кувшин воды. Встала подальше от него, чувствуя мощное притяжение, идущее от его настойчивого магнетического взгляда, трепетных и мускулистых рук, которые он так привольно разложил на столе. Судорожно вздохнув, вся раскрасневшись от внутреннего обжигающего волнения, она, налила в миску воды и принялась мыть посуду.
Пока она мыла, Яков Михайлович был в ударе! Присутствие любимой женщины обычно творит со всяким влюбленным мужчиной чудеса. На Гиммера снизошло вдохновение. Он ярко и красочно описывал ей жизнь в Санкт-Петербурге, свою службу на заводе Федора Кузьмича. Рассказывая, он был не в силах отвести от нее вожделенного любующегося взора. Фантазии стремительно несли его на своих воздушных крыльях, и он, вдруг, представил ее себе совершенно раздетой, без платья. И неожиданно для себя, непроизвольно протянул к ней горячую жадную руку. Ольга Андреевна замерла, но осталась стоять на месте, не отодвинувшись от требовательной мужской руки.
Между тем, Яков Михайлович, волнуясь и понимая, что совершает сейчас непозволительное и ужаснейшее святотатство, осторожно дотронулся пальцами до ее платья.
- Какое красивое платье. Вы сами сшили себе его?- глухо произнес он и нежно примял, потом погладил светлую прохладную на ощупь ткань. Поднял глаза, посмотрел вопросительно, но натолкнувшись на спокойный и даже слегка насмешливый взор, нехотя убрал свою руку и грустно вздохнул.
- Сама, конечно. Я люблю шить,- голос Ольги Андреевны был безмятежен, глаза смотрели умиротворенно и спокойно. Не дрогнули руки, ставившие в этот момент чашку на стол, также ничего не дрогнуло в ее лице.
- Ну, что ж. Пора нам с вами нести наш урожай на кухню, да идти обедать, милый Яков Михайлович, - ласково произнесла она. И в том, как она произнесла это простое слово «милый» и как посмотрела на него, Яков Михайлович не заметил никакой чувственности, лишь одну только трогательную заботу об огурцах, готовых немедленно высохнуть под безжалостным и палящим солнцем, и вежливость радушной хозяйки.
Однако чего стоили Ольге Андреевне безмятежность и спокойствие! Какая работа мысли и чувств позволили ей не потерять самообладание! Этот человек, оказывается, был слишком дорог для нее. Она не могла унизить его и себя в его глазах, спустившись до низменных, пошлых лобзаний в садовой беседке, как это могло случиться с героями какого-нибудь низкопробного романа.
После обеда Ольга Андреевна встала в гостиной возле рояля, взяла несколько аккордов:
- Хотите я вам что-нибудь сыграю?
- Хочу, - просто отозвался Яков Михайлович и примостился на диване рядом с роялем.
Он был безмерно счастлив. После физического труда, доставившего ему вначале напряжение, а затем - естественное телесное и душевное расслабление, после сытного вкусного обеда, находясь рядом с любимой женщиной- ему хотелось оставить все тягостные мысли на потом. Потом-переживания, потом-ожидание новой встречи, а сейчас – не двигаться, не думать, а в особенности - не страдать. Просто сидеть, слушать приятную музыку, а еще лучше поспать.
Они были одни в гостиной. Открыто и прямо глядя в глаза друг друга , и он, и она знали, что преодолев желание, не поддавшись страстному порыву-там, в беседке, они не потеряли уважения друг к другу, и от этого еще крепче их внутренняя связь. Они снова почувствовали нарастающую и волнующую близость. Казалось, они уже много- много лет знают друг друга, знают мысли друг друга и ведают наперед, что с ними произойдет. И нет большего счастья , чем просто находиться рядом и дышать одним воздухом.
Ольга Андреевна, среди прочих чувств испытывала испуг и недоумение: Она не понимала, как случилось так, что большое горячее чувство она испытывает не к мужу, не к отцу своих детей, а к другому , случайно возникшему на её пути человеку: «Почему так? Господи! Почему? Что в нем такого, что он стал так дорог и необходим для меня? Разве можно мне любить обоих? А мне кажется, я люблю. Почему? За что мне это испытание, посланное тобой? Дай же мне силы и мужества выстоять перед ним и этой нежданной любовью! »- стучало в висках.
Вслух же она произнесла иное:
- Только я сразу предупреждаю, давно за него не садилась. Не будете ругать?
- Не буду, конечно. Как можно? Прошу вас, играйте же!- мягко и требовательно промолвил Гиммер, серьезно глядя на нее. Черные глаза его казались совсем бездонными. Взор его втягивал в себя Ольгу Андреевну словно черная дыра или магнит. Казалось, что чем дольше она будет смотреть в эти глаза, тем больше будет чувствовать их напряженное и магнетическое притяжение, с которым потом уже никогда не сможет совладать.
На крышке рояля отражался мерцающий свет свечей в канделябрах. Ольга отвела взор, принялась перелистывать ноты, лежащие на крышке. Ее руки – молодые и загорелые, изящные и красивые легко скользили, перелистывая нотные тетради. Она отыскивала мелодию, которую ей особенно хотелось сейчас сыграть ему и себе.
- А, вот она. Послушайте. Вам должно понравиться. Скажете потом – угадала я или нет?– она поставила ноты на пюпитр, села за рояль. Раздались звуки пьесы Шумана «Грезы любви».
Яков Михайлович сел на диван и оттуда любовался ее лицом, невольно думая о том, что между ними происходит. Женщина, о которой он так долго грезил, и которая все это время не отпускала его от себя, мучительной волнующей нотой звучала в его душе, была рядом – умная, притягательная, зовущая, родная. И недоступная. И от этой мысли становилось больно. А чувство любви, которое он испытывал к ней, казалось ему особенно мучительным из-за этого. И ей тоже, видел он, было больно. Он был уверен в этом. Она была чрезвычайно бледна и серьезна, а глаза порой лихорадочно болезненно блестели, выдавая душевное напряжение.
На потом она уже отвлеклась от него, вся отдавшись музыке в свете тихо догорающего вечера.
Решив, что будет смущать ее пристальным взором, он отвел глаза и осторожно огляделся. Гостиная, в которой они сидели - была изысканно и уютно драпированной. Всюду, в подборе мебели, декоре стен и портьер чувствовался тонкий вкус хозяйки дома. На стенах висели портреты и натюрморты в золоченых рамах, медные канделябры были красивой формы, с потолка свисала изящная люстра. Если не знать, что это в деревне, то вполне можно было принять обстановку гостиной за городскую.
Якову Михайловичу казалось, что он грезит наяву: и звуки музыки, и комната, и та, которую он так любит и боготворит - так вдохновенно играет для него - все это было похоже на сон.
Время пролетело, как одна секунда. Стемнело. На небо высыпали звезды, показался месяц. Иван Кузьмич все еще не вернулся с фабрики.
- Мне нужно уезжать, а не хочется. В вашем доме так хорошо. Как мне от вас уехать, скажите?- грустно спросил Яков Михайлович, пытливо всматриваясь в ее лицо.
- Поезжайте. Вам пора ехать.
- Знаю, - еще раз вздохнул Яков Михайлович, – а где у вас тут парк? Там моя лошадь пасется.
- Пойдемте, я провожу вас,- отозвалась Ольга Андреевна и взяв со стула шаль, накинула себе на плечи. Они вышли на террасу.
Перед расставанием оба почувствовали неловкость и недосказанность. Они молча, шли по аллее, почти незаметно и нежно касаясь друг друга теплыми плечами. Оба знали, что этот день такой счастливый и сложный для обоих, больше уже не повторится. Они понимали, почему их с такой силой тянет друг к другу . А сказать ничего нельзя, даже подумать об этом невозможно. А от того и неловко! Они устали, но понимали, что после расставания будет не облегчение, а долгие и безнадежно- грустные размышления. Яков Михайлович остановился за оградой:
- До свидания и до новой встречи, милая Ольга Андреевна!- промолвил он ласково. Хотел добавить: «Дорогая и любимая»- но язык вдруг, стал тяжелый, как жернов. Произнесенные вслух, слова сейчас обязательно потеряют свое магическое значение.
-До свидания. Приезжайте к нам еще. К сожалению, Ивана Кузьмича задержали какие-то неотложные дела, и вы с ним так и не увиделись. Но я обязательно попрошу его, чтобы он в другой раз вас дождался. Приезжайте еще, когда сможете! -сказала она обычные, будничные слова. Хотела добавить: « Я вас буду ждать». Но не добавила.
- Спасибо за приглашение и подаренный вами прекрасный день. Мне было так хорошо в вашем доме. Особенно рядом с вами,- тихо прибавил он и ласково, бережно взял ее руку в свою, легко сжал, потом склонился и нежно прикоснулся к мягкому запястью губами.
Ольга замерла. Почувствовала, как жар обдал ее, мир вдруг опрокинулся на нее своей тяжестью, оглушительно застучало в висках, тело налилось сладкой негой, - и вдруг всё прошло.
Гиммер выпрямился. И не взглянув более на нее, коротко и резко кивнул ей головой, сказал: «До свидания!», отвернулся и, подойдя к мирно пасущейся лошади, молча и сосредоточенно, стал ее отвязывать. Так и не оглянувшись на стоявшую в воротах замершую и грустную Ольгу Андреевну , вскочил в седло и поскакал навстречу ночному небу и ветру.
Зачем оглядываться? Все и так ясно. Они любят друг друга. А что их ждет впереди? Одному лишь Богу известно! Гиммер гнал лошадь, не разбирая в темноте дороги, прямо по полю, даже не думая, что его лошадь может свернуть себе шею, все дальше и дальше удаляясь от милой его сердцу Ольги Андреевны. « Нет ничего в моей жизни ближе и дороже тебя, моя любимая! »- пел свежий ветер, которому вторила душа Якова Михайловича, мчащегося бешеным аллюром в ночной темноте...
…….. – Расскажи, Гришка, что тут барыня без меня одна делала? – спросил по привычке Ухтомцев, когда вернулся с фабрики в усадьбу и слез с лошади.
– А к вам, барин, какой-то чужой человек приезжал. Вначале про вас всё спрашивал, а после велел вести себя к барыне на огороды. Так они там вдвоем и работали, как две спорые лошадки…– доложился словоохотливый малый. Лицо его при этом расплылось в глуповатой и простодушной улыбке. Он еще и рта не успел закрыть, как хозяин перебил нетерпеливо:
–А имя-то как?
–Имя-то уж больно чудное. Сразу и не вспомнишь. Вроде, как нерусское. Вы, батюшка, извиняйте, но только не запомнил я имя-то…,– начал оправдываться Григорий.
– Не Гиммер ли?– нарочито равнодушно поинтересовался хозяин.
–Вот, вот, барин! Он самый и есть!– обрадовался Григорий.
–А…, так это не чужой. Это человек нам с барыней хорошо известный, – процедил Иван,– а что же барыня-то? Как приняла? Обрадовалась или как?– небрежно поинтересовался Иван, чувствуя, как противно скрипит его голос, а из нутра поднимается непонятная ядовитая желчь, полная сомнений и гнусных подозрений.
–Обрадовались, а то, как же- с! Они им ещё на фортепьянах долго играли-с и провожать к воротам вышли-с,– ляпнул бестолковый малый.
–Да ты не обознался ли часом, дурак? – недоверчиво зыркнул на Григория хозяйский глаз.– Не может быть, чтоб барыня сама провожать пошла!
–Никак-с нет! Не обознался. Сам стоял-с в кустах и за ними подсматривал-с.
–Врешь, дурак! Не верю! Ни одному слову не верю! Не может быть, чтоб она…Ты на барыню наговариваешь. Поссорить нас хочешь, змей! Узнаю, что врешь, велю засечь. Разбери лошадь и держи язык за зубами!– бросил сквозь зубы Иван и, злобно посмотрел на вытянувшегося в струнку Григория. После чего быстрым шагом пошел в дом.
Во время ужина Иван угрюмо молчал, искоса наблюдая за каждым движением жены, и стараясь заметить на её розовом и нежном лице отголоски счастливого свидания.
«Эге – гей , милая….,– упрямо думал он про себя, – кружишься? Вину чуешь? И глаза-то как блестят,…как блестят! Нет! Что-то тут есть! Ну, и пусть! К черту! Пока промолчу. Но рано или поздно, я тебя, голубушка, все равно на чистую воду выведу!» – решил он и упрямо наклонился как бык над тарелкой.
Эх, Иван Кузьмич, Иван Кузьмич! Сами того не ведая, качнули вы безжалостно маятник своей судьбы в другую сторону.… и уже приближается издалека глухой рокот и шум низвергающего с горы водопада.…
Ещё неведом и неслышен его звук Иванову уху, но он уже здесь, почти рядом и набирает таинственную и могучую силу.… Вздрогнуло навстречу ему женское сердце, и отозвалось душа на далекий зов другой родной души...
Ольга, чувствуя неладное, тоже молчала, не зная, как рассказать раздраженному и рявкающему на неё мужу о визите Гиммера. Она молчала, а Иван тем временем терзался ревностью и желчью. Он не доел щи, сославшись на изжогу, придрался с каким-то пустяком к жене, накричал на неё и, хлопнув дверью, демонстративно ушел спать, так ничего и, не спросив.
На следующий день спозаранку, Ольга Андреевна рассказала ему, что приезжал с визитом инженер и спрашивал, когда он вернется. "Но так как ты, Ванечка, был в дурном настроении, то я тебя и не стала тревожить." -сказала она спокойно.
Однако, промолчала о главном. О том, что работала вдвоем с инженером на огородах. И в душу Ивана вновь закрались дурные подозрения. Однако, он ничем не выдал своей желчной ревности перед женой, а потом перед инженером, когда встретился с ним. Дав себе зарок понаблюдать за обоими, рассудив, что ссориться с женой, без веских доказательств – себе дороже, и пока не пойман – не вор!
Через два дня после расставания с Ольгой у ворот, посыльный принес Гиммеру записку от Ухтомцева. В записке было написано, что тот дожидается его сегодня на фабрике.
А еще через несколько быстро промелькнувших дней закончился отпуск Якова Михайловича, и он отбыл в Москву, увозя в душе болезненно манящие, волнующие и счастливые воспоминания.