Иудаизм и евреи в творчестве Л. Толстого, И. Бунин

               
               
В центре духовных исканий русских писателей конца XIX и начала XX века большое место занимали проблемы сущности мира, назначения в нем человека, смысла добра и страдания. В 80-х годах, в период идейного разброда в России большим влиянием пользовались философские идеи Л. Толстого. Именно к Толстому одному из крупнейших выразителей гуманистических устремлений тех лет, «обращались все, кому было больно, трудно, или невыносимо жить...» (1).
На вопрос «Что же есть Я» Толстой отвечает: «Я есть соединение двух деятельностей. Одна из них ограничена и зависима от внешнего мира через телесную организацию человека, составляет все то, что мы называем потребностями человека. Другая, духовная, ничем не ограничена и потому свободна, она-то и составляет сущность сознания человека». (2) Духовная жизнь Толстого сопряжена с поисками Бога; при этом вера в представлении писателя неотделима от разума. Толстой хотел сначала определить веру, а потом Бога: «Истина не может войти в человека помимо разума, и потому человек, который думает, что он познал истины верою, а не разумом, только обманывает себя». (3) Разум предназначен на то, чтобы проверять справедливость веры. Чувство справедливости, здравый смысл не совпадали, по мнению Толстого, с учением православной церкви. Так в дневнике от 3 августа 1890 года он записал: «Православие и христианство имеют общего только название. Если церковники христиане, то я не христианин, и наоборот». В «Исповеди» Толстой объясняет естественный процесс отпадения от веры образованных людей тем, что «христианское вероучение не связано с жизнью, оно исповедуется где-то там, вдали от жизни и независимо от нее…  По делам человека нельзя узнать, верующий он или нет, более того, признающие и исповедующие православие часто уступают людям, признающим мерилом своих поступков чувство справедливости, совести. (4)
Не мог постичь Толстой и догмы христианской церкви. В работе «Исследование догматического богословия» он недоумевает по поводу троичности Бога: «Бог – един, начало всего…». При этом писатель ссылается на Христа, который на вопрос: «Какая есть первая всех заповедей?» – отвечал: «Яко первейшая всех заповедей: слыши Израйлю, Господь Бог ваш, Господь есть един». (Ев. от Марка, 12, 28-29). Неубедительно, считает Толстой, и искупление Христом первородного греха. Передающийся по наследству грех Адама ничего не объясняет ищущим знания веры. «Вместо ответа на вопрос "как мне жить?" учение церкви подставляет вопрос "почему я дурен?" И отвечает на этот вопрос тем, что ты дурен потому, что таким ты стал от греха Адама, что ты весь в грехе и не можешь жить без скверны и греха». (5) Догмат искупления исключает личную ответственность человека, его участие в постижении добра и зла. Да и не могло быть искупающего жертвоприношения Христа, считает Толстой, ибо Бог евреев – не языческий Бог. (6) И далее: «По какой причине кровь единородного приятна Отцу, который не принял и Исаака, приносимого отцом, но заменил жертвоприношение, вместо словесной жертвы, дав овна?» (7)
Не понимал Толстой и двуединство Христа: он человек, он же и Бог. «Что значит: человек-Бог? Неограниченный дух не может иметь естества». (8). Писатель опровергал божественность Христа, которая якобы следует из Ветхого Завета. «Для всякого изучающего св. Писание в подлиннике, знакомого с критикой Писания и историей церкви, очевидно, что в первый век христианства, в то время, когда писались послания и Евангелия, еще не было и помину о догмате божества Христа». (9). Опять же учение о благодати, которое, по мнению Толстого, извратило нравственность поколений, – ибо если благодать не столько в делах, сколько в вере, то тем самым обессмысливаются конкретные поступки. В дневнике от 26 декабря 1890 года Толстой записал: «Церковь, научая людей знать истину и не делать, атрофировала в людях нравственный нерв. А если "вера без дела мертва есть", зачем же разводить их и говорить: во-первых – вера, и во-вторых – добрые дела?» (10). Таинства евхаристии Толстой считал кощунственным бредом, всего лишь механическими манипуляциями. «Тогда Иаков, Авраам могли спастись хорошей жизнью, исполнением воли Бога в жизни, а теперь можно спастись таинствами». (11) О том же см в «Исповеди». Толстой разделял взгляды иконоборцев, потому как считал: «Молиться иконе – все равно что просить секретаря». (12).
В «Ответе на определение Синода от 20-22 февраля» Толстой объяснял, что он «не отрекся от Господа, а наоборот, всеми силами души желал служить Ему». (13). В работе «В чем моя вера» читаем о том, что писатель разделяет проповедь Иисуса о непротивлении, смирении, воздаянии добром за зло. При этом, утверждает Толстой, Христос никоим образом не отвергает Закон Моисея, а повеление «исторгнуть око за око, зуб за зуб» понимает как величайший знак человеколюбия Божия». «Не для того Он поставил сей Закон, – пишет Толстой, – чтобы мы исторгали глаза один у другого но чтобы, опасаясь потерпеть сие зло от других, не причиняли и им оного». (14).
Церковь акцентировала внимание человека на потусторонней жизни. Толстому, напротив, больше импонировало представление иудеев о назначении человека здесь – на земле. «По нашим понятиям, наша смертная жизнь не настоящая жизнь, а жизнь падшая почему-то временно испорченная, а по понятию евреев, эта жизнь есть самая настоящая, высшее благо, которого может достигнуть человек, исполняя волю Бога». (15). Далее Толстой утверждает, что именно на этом исполнении воли Бога, Закона и основывает Христос свое учение о жизни вечной (см. там же).
В повести «Освобождение Толстого» И. Бунин вспоминает: «Толстой во многих беседах утверждал, что свое собственное христианское учение не создавал, что он только восстановил подлинность Христа, затемненного учением церкви. Преклоняясь перед Христом, Толстой в нем Бога не видел; я не раз от него самого слышал, что если бы он считал Христа Богом, Христос потерял бы для него все свое обаяние». (16). О том, что Толстой видел в Христе человека, именно человека, молиться которому величайшее кощунство, можно прочесть и в его «Ответе на определение Синода...». (17) Из дневников писателя следует, что молился он, обращаясь к Богу-отцу, а не сыну; и единственная возможность спасения – исполнение воли Отца.
Толстой, изучая Библию в подлиннике, отмечал, что в основе еврейского учения – милосердие, дух истины, справедливости и любви. (18) «Кто этот народ, – пишет Толстой, – который, несмотря на все издевательства гонения, с новой энергией оправляется, чтобы быть живым упреком для своих преследователей и гонителей? Кто этот народ, который не отказывается от своей веры и уклада религии? Это есть тот еврей, тот Прометей, который нам принес с неба вечное пламя и сделал его доступным всему миру. Еврей, который тысячелетия служил проводником божественной мысли, он же является перворожденным той веры, которой все другие религии обязаны своим происхождением. Еврей – пионер свободы. Еврей в отношении своих религиозных и гражданских устоев есть символ справедливости и выносливости. Среди всех народов суждено было евреям открыть идею единого Бога, которую он тысячелетиями сохранял для всех народов мира. Еврей был и остается борец и святитель свободы, равенства, культуры и терпимости». (19)
Приобщение к Ветхому Завету (Торе) во многом изменило видение мира писателя; помимо отшельничества и ухода от жизни, Толстого стали занимать мысли о деятельном служении людям; он записал в дневнике 24 декабря 1889 года: «Да, монашеская жизнь имеет много хорошего: главное то, что устранены соблазны и занято время безвредными молитвами. Это прекрасно, но отчего бы не занять время трудом прокормления себя и других, свойственным человеку». Заблуждение, согласно которому лучше удалиться от мира, чем подвергаться его искушениям, чуждо духу пророчества. Толстой не раз приводит в пример Иону, который один хотел быть праведным и удалился от развращенных людей. Бог возвращает пророка к людям, он должен не убегать от заблудших, а жить в общении с ними. Убеждение писателя, к которому он пришел после долгих размышлений, выражается словами «Исповеди»: «Как я не поставлю вопрос: "Как мне жить?" – ответ: "По Закону Божию". Смысл жизни в соединении с бесконечным Богом. Отдельная жизнь приобретает значимость только при соединении ее с общностью, при отношении конечного с бесконечным». (20).
Обращался к вечным началам бытия и Бунин. В его повести «Освобождение Толстого» приводится «никем и никогда не отмеченное высказывание Толстого», в котором, по мнению Бунина, «главное указание к пониманию всего»: «Мало того, что пространство и время и причина суть формы мышления и что сущность жизни вне этих форм, но вся жизнь наша есть все большее и большее подчинение себя этим формам и потом опять освобождение от них». (21) В Толстом для Бунина соединилось все: гениальный художник, его учение, вызвавшее у юноши Бунина попытку опроститься, взгляды на смысл человеческого существования. Трудно назвать писателя, на творчество и мировоззрение которого Толстой имел бы столь решающее влияние, как на творчество Бунина. Стремясь прорваться к извечной мудрости мира, Бунин, как и Толстой, много внимания уделяет еврейской теме. Художественное мировоззрение писателя нашло выражение в рассказах восточного, библейского цикла. «...Это только незначащая случайность – то, что мне суждено жить не во дни Христа, Тиверия не в Иудее...». (22) Воображение часто выходит за пределы реального впечатления. Бунин писал по этому поводу: «Некоторые люди обладают способностью особенно сильно чувствовать не только свое время, свою страну, свое племя, но и другие, чужие...» (23) Писатель утверждал, что еще с детства в нем развилось непостижимое чувство прошедших времен и эпох: «Ведь еще в самые первые дни мои входило в мою жизнь, как нечто будто бы мной самим пережитое, то жертвоприношение Авраама, то бегство Иосифа в Египет...». (24)
Вполне естественно, что, к примеру, художник Марк Шагал, выросший в иудейской культуре, представлял жар Синайской пустыни, видел шатры среди песков. Однако библейские видения занимают воображение не только иудеев. Явление Аврааму трех ангелов в образе странников, чтобы предсказать рождение Исаака, стало сюжетом картины Шагала и рассказа Бунина «Благовестие». Бунин, также как и Шагал, мог сказать о себе: «Пророки и пророчества во мне».Он пишет сонет «Иаков» – Иаков явил миру знак Бога. В стихотворении «Гробница Рахели» ощущение вечности – на гробнице «ни имени, ни надписи, ни знаков»:
Я приближаюсь в сумраке несмелом
И с трепетом целую прах и пыль
На этом камне, женственном и белом...
Сладчайшее из слов земных! Рахиль.
О том, что Моисей принес миру Закон праведности и любви, читаем в стихотворении «Тора»:
Был с Богом Моисей на дикой горной круче,
У врат небес стоял как в жертвенном дыму:
Сползали по горе грохочущие тучи  –
И в голосе громов Бог говорил ему.
 
Мешалось солнце с тьмой, основы скал дрожали,
И видел Моисей, как зиждилась Она:
Из белого огня – раскрытые скрижали,
Из черного огня – святые письмена.
 
И стиль – незримый стиль, чертивший их узоры, –
Бог о главу вождя склоненного отер.
И в пламенном венце шел восприемник Торы
К народу своему в свой стан и свой шатер.
 
Воспойте песнь ему! Он радостней и краше
Светильника Седьми пред Божьим алтарем:
Не от него ль зажгли мы пламенники наши,
Ни света, ни огня не уменьшая в нем?

            Тема откровения, явления единого Бога Израиля и в стихотворении «Огненный столп», где, пламя указывает путь в Землю Обетованную. В стихотворении посвященном Х.Н.Бялику «Да исполнятся сроки» читаем о том, что сорок лет евреи бродили по пустыне, ибо:
                Потребна скорбь, потребно время,
                Чтобы могло произрасти
                На ниву брошенное семя.

        Спустя пятнадцать столетий после Исхода из Египта разрушен Иерусалим, и евреи рассеяны по миру, но мудрость ветхозаветных пророков в памяти всех народов и записана на небесах в Книге книг. Под впечатлением от путешествия по Израилю Бунин пишет стихотворение «Иерусалим»:
                Это было весной. За восточной стеной
                Был горячий и радостный зной.
                Зеленела трава. На припеке во рву
                Мак кропил огоньками траву.

               
                И сказал проводник: «Господин! Я еврей               
                И быть может, потомок царей.
                Погляди на цветы по сионским стенам:
                Это всё, что осталось нам».

                Я спросил: «На цветы? И услышал в ответ:
                Господин! Это праотцев след,
                Кровь погибших в боях, каждый год как весна,
                Красным маком восходит она».
               
       С разрушением Иерусалимского Храма «в мире тьма – Бог сокрыл свое лицо». (См. стихотворение «Господь скорбящий»). И как пророчество о том, что евреи соберутся на своей земле, Бунин пишет «Додину Иосафата»:

                Отрада смерти страждущим дана,
                Вы побелели стражники от пыли,
                Среди врагов, в чужих краях вы были,
                Но вот вам отдых, мир и тишина.
               
                Гора полдневным солнцем сожжена,
                Русло Кедрона ветры иссушили.
                Но в прах отцов вы посохи сложили,
                Вас обрела родимая страна.

                В ней спят цари, пророки и левиты.
                В блаженные обители ее
                Всех, что в чужбине не были убиты,
                Сбирает милосердный Судия.

                По жестким склонам каменные плиты
                Стоят раскрытой книгой Бытия…
    
          В рассказе «Иудея» - земля снова понемногу заселяется своим хозяевами страстно мечтающими о возврате дней расцвета Иудеи. А пока в земле Давида, Соломона, Христа разрушение, пустыня, камни. В Хевроне дикое мусульманское гнездо: «серый каменистый поселок и старая несказанно грязная базарная улочка. Пройдя ее, поднимаешься на взгорье. Там одиноко стоит нечто вроде каменной крепости, где почиют Авраам и Сара – прах равно священный иудеям, мусульманам и христианам. Но мальчишки все-таки швыряют камни в подходящих к нему поклонников не мусульман, травят их собаками. В путевом очерке Бунина «Камень» читаем о горе Мориа, которая является духовным центром мира, здесь Авраам, постигший  единое начало мироздания, явился родоначальником нового мироощущения человека стоящего перед лицом Творца; «здесь первый человек принес первую жертву Богу». Здесь, на этом камне, некогда стоял Храм Соломона, а ныне мечеть Омара; «После Иисуса, - говорит ислам, сила камня перешла к Магомету. Но не долго сияло солнце ислама во всей славе своей». Очерк кончается вопросом: «Что же готовит миру будущее?» Во время путешествия по Палестине Бунин в дневниковых записях «Воды многие» пишет о неведомых божьих целях, осмысливающих жизнь тысячелетий. (25)
       Мысли о противоречивости между ограниченным, конечным существованием личности и бесконечностью мира привели Толстого и Бунина к Богу. Неограниченное «Все», ограниченной частью чего сознает себя человек, есть в их понимании Бог. Все мы дети единого Бога и одинаково страшимся одиночества и богооставленности. В рассказе Бунина «Роза Иерихона» читаем о том, что только любовь и память согревают душу. Роза Иерихона – клубок сухих колючих стеблей, растущих в каменистых песках Мертвого моря и Снайских предгорьях, долгие годы может быть сухим и безжизненным, но опущенный в воду вновь оживает и расцветает бледно-розовым цветом. «И бедное человеческое сердце радуется, утешается: нет в мире смерти, нет гибели тому, что было, чем жил когда-то. Нет разлук и потерь, доколе жива душа моя, моя любовь, память!» Способность оживлять казалось бы умершие впечатления – символ единения далекого прошлого и настоящего; «…В Палестине была весна и на всех путях наших даже на самых скорбных и суровых весело и мирно цвели все те же вечно юные анемоны и маки, что цвели при Аврааме». О пророческом служении Бунин пишет в рассказе «Смерть пророка». Призванный Богом Моисей оставил дворец фараона, чтобы принести на землю Закон Творца; «Глупцы! – сказал он о жрецах. – Рабам, страдающим от зноя, простительно воздевать руки к солнцу и призывать его как Бога. Но солнце не Бог. Бога никто не может видеть, Он непостижим. Его можно только чувствовать. Он один. У него нет детей… И когда настало время поднять самый тяжелый камень для здания, вскинуть его на колено, перехватить покрепче и нести, пророк вскинул его до боли в паху. И сорок лет нес в пустыне, напряженный, изнемогающий и радостный сознанием, что творит дело Бога, а не фараона».
        Вернемся к повести «Освобождение Толстого», где Бунин приводит слова своего учителя: «Освобождение от смерти найдено. Я поучаю вас, я проповедую Закон. Если вы будете поступать сообразно поучениям, то через малое время получите то, ради чего благородные юноши уходят с родины на чужбину, получите высшее исполнение священного стремления; вы еще в этой жизни познаете истину и увидите ее воочию». (26) Усовершенствование общества начинается с исполнения Закона, с поиска пути к Богу отдельного «Я»; чтобы нагрелся сосуд с водой, нужно чтобы нагрелись все его капли. Толстой, по мнению Бунина, является создателем абсолютных ценностей как в художественном плане, так и в плане мысли: «Он очень, очень близок мне не только как художник и великий поэт, но и как религиозная душа». (27)

        Если Л.Н.Толстой искал в иудаизме Закон, согласно которому можно не только жить, но и умирать; И.А.Бунин опоэтизировал библейские пророчества; то А.П.Чехов решал проблему отношения к евреям и иудаизму большей частью на социальном, бытовом уровне. Вопреки бытующему мнению Чехов не был антисемитом: «Что евреи подлецы это, конечно, вздор. Я лично евреев – хороших людей люблю, а нехороших не люблю». (28) Бог у всех один, - считал Чехов, - другое дело люди часто слепы и глухи к прекрасным словам св.Писания. В этом плане интересна драма «Татьяна Репина». Венчание в церкви – жарко, душно, мелкочиновный люд, пустые обывательские разговоры. Пошло. Мерзко. И над этим замкнутым пространством, из которого, казалось бы нет выхода, величественные слова священника: «Возвеличится женише якож Авраам, и благословится, якоже Исаак, и умножася, якоже Иаков, ходяй в мире и делай в правде заповеди божии!... И ты, невесто, возвеличися, якоже Сара, и возвеселися, якоже Ревека, и умножися, якоже Рахиль, веселящиеся о своем муже, хранящие пределы Закона». Публика много раз слышавшая «Чин венчания» не воспринимает красоту слов, это для нее всего лишь повседневная скука. И автор сетует: почему говорят столь прекрасные слова людям, которые глухи к праведности. Не суть важно, по мнению Чехова, вероисповедание; будь то христианство или иудаизм, главное чистота души и убежденность в истинности своей веры. Так в рассказе «Перекати-поле», написанном под впечатлением случайной встречи с крещенным евреем в Святогорском монастыре, писатель показывает трагическую судьбу человека пытавшегося выломиться из своей среды – местечкового быта. Герой рассказа, будучи из нищей семьи, страстно хочет учиться. Биография проста и трагична: сбежал из дома, долго скитался, попал в аварию, заболел «чахоткой и психическим расстройством». В поисках возможности получить образование и минимум прожиточных средств кочует по России – меняет знакомства, место проживания. При этом его мучают сомнения в правоте своего крещения, однако все время твердил одно: «Новый Завет есть продолжение Ветхого, что иудаизм отжил свой век. Подбирая фразы, он как будто старался собрать все силы своего убеждения и заглушить ими беспокойство души. Доказать себе, что переменив религию отцов, он не сделал ничего страшного и особенного, а поступил как человек мыслящий и свободный от предрассудков, и что поэтому он смело может оставаться в комнате один на один со своей совестью. Он убеждал себя и глазами просил у меня помощи». Рассказ кончается словами: «Вот он «перекати-поле» жалкий странник шагает по России, с его сомнениями, тоской по родным, неприкаянностью и страхом одиночества».
 
Еще один пример так называемой адаптации евреев в России – семья содержателя постоялого двора, одинокого дома посреди степи (повесть А.П.Чехова «Степь»). Хозяин, чтобы прокормить ораву детей, гнет спину, угождает постояльцам, ерничает. Другую сторону еврейского характера олицетворяет его брат Соломон – полное презрение к деньгам и суетным земным делам. Соломон подавал гостям самовар, носил их чемоданы и позволял себе неслыханную роскошь – говорить сильным мира сего то, что он о них думает. Соломон – премудрый насмехался над своим лакейским положением: «Я лакей у брата, брат лакей у проезжающих, проезжающие лакеи у Варламова, а если бы я имел десять миллионов, то Варламов был бы у меня лакеем… Я теперь жид пархатый и нищий, все на меня смотрят как на собаку, а если бы у меня были деньги, то Варламов ломал бы передо мной такого дурака, как брат перед вами… Варламов хоть и русский, но в душе он жид пархатый; вся жизнь у него в деньгах и наживе, а я свои деньги спалил в печке. Мне не нужны ни деньги, ни земля, ни овцы и не нужно, чтобы меня боялись и снимали шапки, когда я еду. Значит, я умней вашего Варламова и больше похож на человека!» За иллюзорную, надуманную свободу Соломон, как и герой рассказа «Перекати-поле», расплачивается судьбой. В повести две стороны реальности: проблема выживания любой ценой и неизбывное желание вырваться, подняться над не оставляющим надежд бытом.
Неудавшийся роман Чехова с еврейской девушкой из богатой семьи, которая чуть было не стала его женой, в некотором роде явился источником образов, чувств, размышлений в рассказе «Тина» и в пьесе «Иванов». Подвергшийся резкой критике рассказ «Тина» неправдоподобен и, похоже, был вызван желанием отомстить бывшей возлюбленной. Героиня – красавица Сусанна, внешне похожая на прототип – Е. Эфрос, – наследница хозяина винокуренного завода и ссудной кассы. Сусанна – роковая женщина, гетера, непричастная к духовной культуре предков, тем и привлекательна, что вызывающе откровенно «выставляет на вид то, что другие женщины (ломаки, безнравственные лгуньи) всеми силами стараются спрятать от Бога и людей». Помещики и чиновники округи собираются у Сусанны и погружаются в трясину вседозволенности. Притягателен грех, своего рода «встряска организма», все не сонная одурь будней. Образ героини отвратителен, карикатурен и, главное, не соответствует своему прототипу. То ли критика этого рассказа возымела действие, то ли Чехова мучила совесть по поводу неадекватного изображения своей бывшей невесты, после разрыва с которой он чуть было не покончил с собой, но писатель в пьесе «Иванов» дает образ совсем другой, на этот раз чистой, бескорыстной, бесконечно любящей женщины-еврейки. Должно быть, сказалось не только чувство раскаяния, но и представление о том, как могла бы сложиться его совместная жизнь с Е. Эфрос. Очевидно, в пьесе отразились и отношения его брата Николая с Анной Гольден, тоже еврейкой. Более того, «Иванов», в некотором роде, – прогнозирование ситуации другого брата Чехова – Александра, женившегося на сестре Анны Гольден, Наталье. Сарра – героиня пьесы – ради брака с любимым человеком принимает православную веру. Однако спустя пять лет любовь Иванова зачахла, не было у него и веками устоявшихся традиций семьи, которые так характерны для евреев. Сарра оказалась в пустоте; родители от нее отказались, не прижилась она и в русском мире. Некогда деятельный, мечтавший о подвиге Иванов духовно омертвел, расслабился; на душе у него только и осталось – скука, бесплодные сожаления. В порыве раздражения он выкрикивает продолжавшей любить его жене слово, которое у него уже давно на языке вертится: «Жидовка!» По ходу пьесы не создается впечатление, что женился он на богатой еврейке, рассчитывая получить приданое, но кто знает, не явилось ли акцентирование внимание писателя на деньгах родителей невесты его неосознанным желанием вырваться из нищеты? Судьба Сарры трагична, она умирает от тоски и чахотки. Как тут не вспомнить затравленного «Новым временем» Надсона, тоже умершего от чахотки в двадцать три года, в стихах которого мы читаем об отверженности и еврейским, и русским народом. Невозможна ассимиляция, незачем евреям идти в русское общество с его духовной скудостью, грубым материализмом, скупостью. Именно такими рисует Чехов нравы, казалось бы, образованных людей, и не только в этой пьесе, но и в большинстве своих произведений.
Интерес А.П.Чехова к еврейскому вопросу, его нравственное кредо – «все равны перед общечеловеческими законами справедливости и добра» - не позволили ему пройти мимо дела Дрейфуса. Альфред Дрейфус – французский офицер, еврей по национальности, был несправедливо обвинен в шпионаже. Осуждение невинного человека вызвало возмущение во всей Европе. В защиту Дрейфуса выступил Э. Золя со статьей «Я обвиняю!» Реакционная пресса России в том числе «Новое время» Суворина, клеймила всех, кто выступал в защиту Дрейфуса. Чехов же разделял позицию Э. Золя, утверждавшего, что правда и справедливость превыше всего. В письме А.А. Хотянцевой от 2 февраля 1898 года он пишет: «Вы спрашиваете меня, все ли я еще думаю, что Золя прав. А я вас спрашиваю, неужели вы обо мне такого дурного мнения, что могли усомниться хоть на минуту, что я не на стороне Золя?» Отстаивая позицию справедливости в деле Дрейфуса, Чехов порвал с Сувориным, с которым его связывали не только деловые, но и дружеские отношения. Свое поведение он объяснял брату Александру следующим образом: «В деле Золя "Новое время" вело себя просто гнусно... В приложении печатали роман Золя задаром, а в газете выливали на того же Золя помои... за благородный порыв и душевную чистоту» (23 февраля, Ницца, 1898 г.).
В записных книжках Чехова несколько раз в разные годы встречается запись о том, что «Соломон сделал большую ошибку, попросив у Бога мудрости, ибо во многой мудрости много печали» (записная книжка 1, с. 5; 4, с. 1) А. Измайлов в книге «Литературный олимп» (М., 1911, с. 116) драмой о Соломоне открыл список нереализованных замыслов Чехова. Сожалея, что этот замысел остался неосуществленным, А.В. Амфитеатров писал в 1912 году: «Кто в европейской литературе мог бы лучше Чехова истолковать сложную и глубокую душу великого иудейского царя-пессимиста? Были ли две души более родственные, более обреченные взаимопониманию, чем Чехов и Екклесиаст». Близкая миропониманию Чехова философия Екклесиаста отражена в рассказе «Пари», где мысль о тщете радостей жизни оказывается основной. Те же мотивы в повести «Скучная история», «Моя жизнь».
По-разному причастны русские писатели к евреям и библейской истории. Для Бунина Палестина – память о прошлом, которое неотделимо от настоящего, вечный диалог Бога и человека. Толстой ищет в иудаизме, в Торе ответ на общечеловеческие вопросы о смысле жизни здесь, на земле. Чехову близки законы справедливости, добра и философия Екклесиаста, где «все возвращается на круги своя».
                БИБЛИОГРАФИЯ:

          1. Телешев Н.Д. Избранные сочинения, М., 1956, т.3, с.64.
          2. Толстой Л.Н. Юбилейное собрание сочинений, т.1, с. 234-236.
          3. Толстой Л.Н. Христианские учения. Берлин, б.г., с.69.
          4. Толстой Л.Н., Юбилейное собр. соч., т.23, с.2. Дальнейшие сноски на юбилейное собрание сочинений.
          5. Там же, т.23, с.144.
          6. Там же, т.23, с.192.
          7. Там же.
          8. Там же, с.160.
          9. Там же, с.72.
          10 .Там же, с. 243.
          11. Там же, с. 274.
          12. Там же, с. 280.
          13. Там же, т. 34, с. 247.
          14. Там же, т. 23, с. 322-323.
          15. Там же, с. 396-397.
          16. Бунин И. А. Собрание сочинений в девяти томах, т.9, с.129.
          17. Толстой Л.Н., т. 34, с. 251-252.
          18. См. Тенеромо И. Лев Толстой о евреях. СПб., 1910.
          19. ЦГАЛИ, ф. 508, опись 2, ед. хр. 30.
          20. Толстой Л.Н. Юбилейное собр. соч. т. 23, с. 34-35.
          21. Бунин И.А. Собр. соч. в девяти томах, т. 9, с. 7.
          22. Бунин И.А. Литературное наследство, кн.1, М.1973, с. 386.
          23. Бунин И.А. Собр. соч. в девяти томах, т.9, с.47.
          24. Там же, т.6, с.305.
          25. См. Сборник  «Весна пришла», Смоленск, 1958.
          26. Бунин И.А. Собр соч. в девяти томах, т.9, с.8.
          27. Бунин И.А. Литературное наследство, М.1973, кн.1, с.670.
          28. См. Одесские новости, 1910, 23 января, статья «Думы о Чехове».