Степан раньше был ветеринаром в совхозе. С приходом капитализма открыл в селе свою ветеринарную аптеку, посадил в ней какую-то женщину, а сам, как деду сказали, приезжал лишь по утрам, и побыв часа два, уезжал уже до следующего дня. Он жил в городе.
Дед, подходя. Издали увидел его белую «Ниву» у двухэтажного здания общежития, где он занимал одну комнату на первом этаже. Высокий, полный, с лысой головой, он сидел у окна о смотрел телевизор.
Пригласил деда сесть, и доброжелательно глядя на него, поинтересовался, что ему надо. Затем, какой возраст коня, и, кажется, охотно согласился сделать ему операцию, но прежде ему необходимо съездить в Одессу за нужным лекарством, поскольку в настоящее время в селе лошадей осталось мало, и нет необходимости набирать лекарство в прок.
Договорились, что дед наведается через пару недель, и тогда уж окончательно договорятся о дне. Дед спросил, сколько это будет стоить, и он ответил, что гривен сто двадцать.
Обратно дед шел с знакомым трактористом, жившем от него неподалеку, и сообщил ему, куда и зачем ходил, и о результатах переговоров.
- Ну это ты к нему еще походишь, - заверил тот деда. – Раньше, когда он только закончил институт, он был старательней. Когда ни придешь – всегда ни какого отказа. А сейчас отяжелел, да еще два магазина у него – какая ему нужда по дворам ходить. Правда, он и сейчас не отказывается, обещает. В прошлом году моя корова сжевала проволоку. Пошел к нему – пообещал прийти на другой день. Сказал, чтобы я ничего корове это время не давал, ждал бы его утром с двумя мужиками, которые будут держать корову. Ну, как договорились. Я корову не кормлю с утра, пришли два знакомых мужика, сидим, ждем. Час ждем, два ждем. До обеда прождали, мужики ушли. А потом узнаю, что он в тот день у кого-то там день рождения справлял. Хоть бы предупредил. На следующий день я его утром в его магазине застою, сажусь и говорю: «Все, с места не сдвинусь без тебя, пока ни пойдешь мою корову лечить». Пошел.
«Ну ничего, - подумал дед, - мне не к спеху. Впереди почти полгода до весны, а зимой все равно он стоит. Неужели за пол года не найдет день прийти».
Через две недели его в аптеке не было – куда-то уехал. Еще через неделю дед пришел, Степан был на месте, но сказал, что по такому холоду он ничего не сможет сделать, и доброжелательно глядя на деда, предложил отложить операцию до марта. А еще лучше – до апреля, поскольку неизвестно, какой будет март. Он сказал, что он сам тогда подъедет к нему и скажет.
Перед уходом деда, когда он уже повернулся к двери, Степан, будто только вспомнил, сказал:
- Да, должен предупредить, что теперь это будет стоить дороже. Лекарства за последнее время сильно подорожали.
- Сколько?
- Не меньше пятиста.
- Больно дорого. Может за триста сделаете?
Степан молча пожал полными плечами и отвернулся.
«Торг тут не уместен», - вспомнил дед слова Кисы Воробьянинова из «Двенадцати стульев».
Дед возвращался домой подавленный, просто не представлял, как он об этом доложит Катюше. Они отложили уже сто пятьдесят гривен: сто двадцать – Степану и тридцать – помощникам, которые будут держать. Так что и неплохо, что отложил до весны – все равно он не смог бы сейчас выложить пятьсот гривен, а за зиму, может, и удастся скопить. Если, конечно, еще не подорожает лекарство. Если за месяц в четыре раза стало дороже, то за пять месяцев во сколько раз? Пожалуй, до тысячи дотянет.
А ведь и помощникам, которые будут держать, тоже надо будет набавить. Сколько их нужно? Сосед, работавший когда-то на ферме, рассказывал, что валили жеребца шесть человек. По двадцать гривен – и то уже сто двадцать. Да еще, как принято, на стол надо что-то поставить. Во что это обойдется? Уже дороже, чем сам жеребенок с телегой.
Нет, у него просто не повернется язык сообщить об этом Катюше, зная наперед, что она на это скажет. Не сможет он сдать мясникам своего Малыша. Придется уж так ездить.
Зима 2006 года выдалась небывало холодной. Морозы доходили до минус двадцати пяти, и поговаривали, что половина виноградника вымерзла. Лишь во второй половине марта потеплело, и в первый солнечный, тихий день, дед выкатил телегу на улицу, положил в нее солому, и, привязав коня, принялся чистить сарай, чтобы приготовить его к приходу Степана.
Подошел с другой стороны забора сосед, поздоровался.
- Кажется, пережили зиму, - доброжелательно, улыбаясь, сказал дед.
- Пережили, - подтвердил сосед.
- Говорят, половина виноградников вымерзла.
- Та, хай бы хоть весь бы повымерз. Я тебе скажу, Алексеич, раньше его тут не сажали, все хлебом засевали. Так хлеба родило столько, что не успевали вывозить. Так всю зиму в буртах лежал под снегом. На трудодни не мешками давали, как сегодня – взвешивают до грамма, как в аптеке. А привезет самосвал, вывалит во двор, и никто не спрашивал, сколько там тонн. Забивали окна в комнате и засыпали ее зерном. В каждом дворе держали свиней. И не по одной голове. А сейчас посчитай, кто хотя бы на нашей улице держит свиней. Все виноградом позасадили.
Дед подошел ближе к забору. Он мимо ушей пропустил рассказ соседа о старом добром времени, который слыхал от него не раз, собираясь поговорить на более интересную ему тему.
- Вот прослушай, Иваныч, что я тебе скажу. В позапрошлом году председатель обещал начать строить церковь, и в прошлом году собрали небывалый урожай винограда. Такого урожая никто не помнил. Только за одно обещание Господь авансом щедро вознаградил урожаем. Ну а он не выполняет обещания, и вот – получай.
Сосед, у которого была манера ни с чем не соглашаться, и на этот раз возразил:
- Он все равно в убытке не будет – свое возьмет. Хозяин – барин. А пострадают работяги, хотя не давали обещание.
- Это точно, - согласился дед, решив про себя, что пора заканчивать разговор и идти работать. Добавил, лишь бы закруглить разговор, мысленно уже находясь с лопатой в сарае. – Как-то по радио или по телевизору в новостях сообщали: в Украине только за январь и февраль замерзло около девятиста человек, да тысяч пять обмороженных. Я думаю, среди них не было теперешних хозяев.
- А ты думаешь, в России меньше замерзло? – тут же откликнулся сосед. – Там морозы покрепче. Я уж знаю.
Дед слегка затосковал – понял, что совершил оплошность. Иваныч – с западной Украины, выслан был после войны в Сибирь, и он снова принялся рассказывать об этом. Затем он плавно перешел к современной политике, и заявил, что ему нравится, как поступила Литва, выслав после отделения большую часть русских из страны, и благодаря этому сейчас живут лучше нас. Но под конец, смягчившись, примирительно сказал:
- Если разобрать, то нам с тобой нечего делить. Ну ладно – пойду, - решительно оборвал он себя.
Дед с уважением в который раз отметил про себя умение соседа заканчивать разговор.
Он вычистил в сарае, и неделю ждал Степана. Стояла хорошая погода – не жарко, не холодно, и он не выдержал и пошел в аптеку. В аптеке Степана не было, но его «Нива» стояла возле соседнего многоквартирного дома, и дед решил подежурить возле машины. Вероятно, предположил, он где-то поблизости и скоро уже должен выйти. Может кто-то позвал его к больной скотине, и он, сделав дело, , может сесть в машину и уехать, не заходя в аптеку.
Дед простоял около часа, и видно, намозолил глаза женщине из ближайшей квартиры, которая вышла и спросила, кого он ждет.
- Ну вы его здесь можете еще долго прождать. Эта машина его со вчерашнего дня стоит. Может неисправна. У него ведь есть другая машина – «Жигули».
Дед, было, направился домой, но пройдя метров пятьдесят оглянулся, и увидел: напротив подъезда остановились «Жигули», открылась дверца и показалась лысая голова Степана. Дед повернул и заторопился назад. Степан увидел его, стал поджидать.
- Март уже кончился. Вы обещали, что заедите в марте и скажите, когда сможете прийти, - напомнил дед поздоровавшись.
- Помню, помню, но мне кто-то сказал, что вы нашли другого специалиста и кастрировали своего жеребца. Ну хорошо, давайте тогда уж в апреле.
- Ну в апреле так в апреле, - согласился дед, - только вы уж, пожалуйста, постарайтесь сделать до шестнадцатого числа – до вербного воскресения. До Пасхи уже нельзя работать, и неделю после Пасхи – тоже. А с начала Пасхи можно уже косить, а он будет болеть. Так что вы уж постарайтесь до праздников управиться, - попросил дед.
- Хорошо, - согласился Степан, - я вам тогда с Максимом передам, когда приеду делать.
Максим жил недалеко от них. Он кончил ветеринарный факультет, и дед как-то спросил, не возьмется ли он кастрировать его коня, но Максим, узнав, что он договорился со Степаном, отказался, сославшись на профессиональную этику.
- Видите, у меня нет своего инструмента, и мне придется обращаться к Степану, - объяснил он свое положение.
Дед каждый день ездил с серпом за травой, стараясь как можно больше заготовить на время болезни Марата. Каждый день он проезжал мимо двора Максима, видел его на огороде, здоровался, ожидая, что он, наконец, передаст ему вести от Степана, но он молчал. И только пятнадцатого апреля, в субботу, он, увидев деда, замахал ему рукой и поторопился к калитке.
- Степан передал, что завтра в первой половине дня подъедет – чтобы были готовы.
- Не сказал он, помощников привезет с собой, или мне искать?
- Ну это вы должны были с ним договориться заранее.
Дед помялся и выдал еще вопрос:
- А случайно не было разговора, сколько он возьмет за это.
- Нет, не было, - отрезал Максим, которому уже, видно, стала надоедать назойливость деда.
«Вот тебе на, - озабоченно думал дед отъезжая, - хлопотал, ждал, а когда пришло время, будто снег на голову свалился».
Правда последние дни он уже не ждал, и почувствовал даже облегчение, словно тяжкий груз с души свалился, отложив операцию уже до следующего года. Ему нестерпимо жалко было своего Малыша, и каждый раз, запрягая его утром, он с щемящим сердцем думал, что может уже завтра это случится, и бедная скотинка даже не подозревает, не чувствует, что задумал, что готовит ему дед.
И теперь, глядя как он топает, как ступает своими задними копытцами, он почувствовал, что жалость снова навалилась на него, придавило его.
Второе, что мучило, были деньги. За зиму он лишь смог удвоить свои сбережения. Степан ничего не сказал насчет денег при последней встрече, и можно считать, что последний разговор остается в силе. Значит необходимо занять у кого-то двести гривен. У кого? К соседу он уже раз обращался по этому поводу, и он отказал. По соседству в окружности «шапочного знакомства» из тех, которых знал по имени или фамилии, и при встрече обменивались приветствиями, были в основном пенсионеры, и лишь в трех дворах жили те, у которых, он не сомневался, водились свободные деньги. Но двое, он был почти уверен, откажут, а к соседям напротив он сам не хотел бы обращаться с этой просьбой, дорожа установившейся с самого начала взаимной симпатией. Оставался один Панкеев, которого они раза три-четыре выручали, занимая деньги.
И еще: кого позвать держать коня. Из всего окружения, состоящего, в основном, из женского пола преклонного возраста, да нескольких стариков, были трое, возраста способного для этого дела. Но если они завтра не будут работать, согласятся ли прийти помочь, вот в чем вопрос. Максим придет с Степаном.
Дед не решался заговорить с Андреем, но он добрый парень и сколько раз помогал ему – может и на этот раз не откажет. Из тех троих, которых можно пока рассматривать как обнадеживающий резерв, может хоть один.
За ужином он передал свой разговор с Максимом, и сказал, что после ужина сходит к Панекеевым, может займут двести пятьдесят гривен. Катюша промолчала, но потом напомнила:
- Завтра Вербная.
- Знаю. Они придут после обеда. Схожу к литургии, помолюсь. Господь попустил – значит можно.
После ужина он пошел к Панкеевым, но у них калитка была уже на замке. Видно, старики уже улеглись спать или готовились ко сну. Постояв минут пятнадцать, на случай, если кто из них глянет в окно и выйдет, дед вернулся домой.
Он лег пораньше, но уснуть не смог, одолеваемый завтрашними заботами. Катюша досмотрела сериал и тоже легла.
- Спишь? – спросила она. – Что, занял деньги?
- Нет. Старики, видно, уже спать завалились – калитка на замке. Завтра до церкви зайду.
Помолчав, Катюша сказала:
- Я могу добавить сто гривен. Да вот еще: ведь надо будет после угостить мужиков. Хотя бы пару бутылок на стол поставить. На закуску картошки наварю, селедки возьму, колбасы, сыру, яиц пожарю.
Дед почувствовал облегчение, нашел под одеялом ее руку и благодарно пожал, и, решив, что этого недостаточно, поцеловал в щеку.
Ночью дед проснулся, вспомнил, что уже Вербное воскресенье, и что сегодня придут кастрировать Марата, и больше не смог уснуть.
«А вдруг Господь попустил, чтобы испытать его?». Ведь предупредил он Степана, настоятельно просил, чтобы сделал до шестнадцатого числа. Может Степан решил из озорства пренебречь его просьбой. Он, видно, сам неверующий, и может даже решил поиздеваться над ним, принудить его согрешить, проявить свою власть. Он вспомнил, что бесовские искушения особенно сильны во время Великого поста.
«Вдруг сделает неудачно и Марат будет долго болеть. Или даже сдохнет», - пришла ему мысль.
Не надеясь уже уснуть, дед встал, помолился, и когда Катюша проснулась, пожаловался, что полночи не спал, и рассказал о своих сомнениях.
- Я сама об этом думала, да не стала тебе говорить. Такой большой праздник. Еще загубят скотинку. Может правда, лучше отложить?
Утром по пути в церковь, дед зашел к Максиму. На стук открыла дверь жена, и тут же он увидел сзади нее Максима. У них был ремонт, и они вытащили кровать на веранду. Она стояла у стены против двери.
Максим, приподнявшись на локте, смотрел на него заспанными глазами.
- Максим, передай Степану, что решил отложить операцию. - В крайнем раздражении после бессонной ночи дед внутренне кипел от возмущения. - Я же просил его сделать до шестнадцатого числа, а он подгадал как раз на самый праздник. Если он не верует в Бога – это его дело, а я верующий. И как надо не уважать человека, чтобы, не смотря на это, не уважить его просьбу. Я, например, боюсь за коня, что если соглашусь, он сделает что-нибудь не так, и ему будет плохо.
- Да ничего не случится. Подумаешь – операция на сердце! Ну, как хотите – ваше дело. Я позвоню ему.
Дед вышел, сразу почувствовав облегчение, и через минут десять он успокоился, и даже ощутил легкую радость. Он вспомнил, как Максим во все время, пока он говорил, смотрел в сторону со скучающим видом, и, наверное, думал: «И охота старику нести подобную чушь».
«Хрен с ними – с безбожниками. Я сам когда-то был таким же. Может, и они когда-нибудь придут к Богу».
Дед знал, что теперь ни за что не обратится к Степану, и решил поискать ветеринара по соседним селам. Он был уверен, что Степан заломил лишнее, и простой сельский ветеринар, у которого нет своих аптек, с радостью за пятьсот гривен приедет автобусом или даже на велосипеде.
«Теперь уже, конечно, до осени, - радовался дед за Марата, - пусть еще погуляет. Может еще повезет – кто-нибудь приведет кобылу обгулять».
Весь май он ездил за травой, сушил и складывал под навес. В субботу перед Троицей к нему пришел староста церкви Иван Викторович с просьбой съездить за травой и ветками, чтобы украсить к празднику храм. До пенсии он работал плотником в совхозе и держал коня. Батюшка уговорил его принять должность старосты при церкви, и он, после некоторых раздумий, согласился, сдал коня, а шлею подарил деду.
Среднего роста, крепкий, с походкой вразвалку старого морского волка, однако, службу проходил он не на флоте, а связистом. Несловоохотлив, неулыбчив, хороший хозяин, он вызывал невольное уважение, даже у тех, кто плохо знал его.
Дед подъехал ко двору Ивана Викторовича в договоренное время, и тот вышел уже готовый: с косой и вилами. Марат шел шагом, и дед, испытывая неловкость перед человеком, который сам держал коня и знал толк в лошадях, пытался разогнать его. Но Марат, пробежав чуть рысцой, как только он опускал кнут, тут же переходил на шаг.
- Я своего ни когда не бил, - заметил Иван Викторович, - сам бежал. Не гони – успеем. Нам к концу вечерни лишь бы приехать.
Дед бросил в телегу кнут. И Марат поплелся шагом. Иван Викторович сидел рядом молча, кажется, не испытывая неловкости. Деда тяготило его молчание. Кто знает, что у человека на уме. Может он не доволен им, может вообще презирает.
Проезжая мимо заросшего бурьяном поля, дед сказал:
- Все же зря развалили такую страну. Было много плохого – кто будет спорить. Но какое новое устройство обходится без этого? И капитализм когда начинался, тоже всякое бывало. Тоже немало погибло, пока наладилось. И у нас последнее время, тоже уже, вроде, нормально было. Много и хорошего. Не зарастали поля бурьяном, и не было на каждом шагу свалок. Куда ни поедешь – везде кучи мусора. Если б кто подсчитал, сколько у нас земли под свалками. Я как-то давно еще в газете прочитал записки какого-то журналиста о Болгарии. Там с землей туго – горы. Так люди что делают: сарай построил, крышу делает плоской, а сверху засыпает землей – вот тебе грядка. А у нас: подъехал самосвал, поднял кузов и сразу прикрыл мусором пару таких грядок.
Или взять национализм. Не знаю, кому от этого хорошо, когда происходят взрывы на рынках, в школах, в больницах, на улицах, и гибнут случайные люди, от которых ничего не зависит. Я работал рядом и с украинцами, и с туркменами, с бурятами, с татарами. Одно время жил в общежитии с осетином – и не было никогда между нами каких-то проблем по поводу национальности. Кто знает, что у них там на душе было, но ведь держали себя в рамках взаимного уважения. Что, разве плохо это?
- Да, неплохо, - ответил Иван Викторович, и замолчал еще на полчаса, и после этого, не торопясь, начал рассказывать:
- Еще молодой был. Поехал в Москву. Лето было жаркое. Я там по своим делам управлялся. Пришло время обедать. В столовую не захотел идти – стоять там в духоте в очереди. А тут, как раз на глазах пивной ларек. Дай, думаю, возьму пару кружек пива, а закуска при себе. В дорогу брал, осталось: сало, яички, цибуля, хлеб. Ну и тут очередь небольшая – в Москве везде очереди – но хоть на свежем воздухе. Занял я очередь – стою. Подходит мужчина, так, приблизительно на года три-четыре старше меня, спрашивает:
- Ты хохол, что ли, крайний будешь?
Я ответил, а сам стою, удивляюсь про себя, откуда он узнал. Ведь я ни слова не сказал, чтоб можно было понять. Стоим, пока очередь наша ни подошла, я и спрашиваю:
- Откуда ты узнал, что я с Украины?
- А ты, - отвечает, - стоишь как Наполеон Бонапарт.
Иван Викторович тихо улыбается.
- Взяли мы пива, он и говорит: «пойдем, вон лавочка свободная». Сели, он достает из сетки в газету завернутые несколько сухих таранок, я свое. Посидели вместе, пообедали, поговорили – так хорошо. И разошлись, как друзья.
Иван Викторович снова замолчал, теперь уже надолго.
Приехали в лесополосу, дед не стал распрягать Марата, привязал вожжи к дереву, Иван Викторович пошел в одну сторону косить, дед в другую.
Обратно Марат бежал охотней, и через час они подъезжали ко двору Ивана Викторовича, который хотел оставить косу и вилы дома, чтобы не нести потом их с церкви. Марат вдруг сорвался и понесся галопом. Прежде чем дед успел отреагировать, он пролетел мимо двора, и остановился у забора Козловских, где был привязан под деревом его мерин. Конь Козловских был высокий, крупнее Марата, робко жался к забору, задирая голову от нападавшего Марата, который визжа от злости, пытался его укусить.
Иван Викторович выхватил у деда вожжи и с такой силой натянул их, что Марат задрал голову, попятился, присел на задние ноги. Затем он выпрямился и как-то так крутнулся, что дед не успел заметить, как он оказался головой к телеге. Вышел хозяин мерина и увел его во двор. Марат успокоился, и деду пришлось распрягать его и заново перезапрягать.
- Я бы такого коня и дня не терпел бы, - сердито сказал Иван Викторович, когда они заняли свои места.
После Троицы дед снова ездил за травой, и однажды, когда он уже запряг и собирался ехать ко двору, подъехал знакомый мужик на велосипеде.
- Подожди, у меня к тебе разговор есть, - сказал он, останавливаясь у телеги. – Ты мою кобылу видел?
Дед видел его лошадь. Как-то он проходил, она была привязана под деревом. Небольшая, рыженькая красавица потянулась к нему, и он не смог удержаться – остановился, погладил ее. Она стояла смирная, тихая, и у деда шевельнулась в сердце его чувство, похожее на нежность.
- Так вот, что хочу предложить тебе, - продолжал мужик. – Я решил ее сдать, и подумал, что может ты захочешь обменять ее на своего жеребца. Я видел раз, как он летел, и ты его не мог остановить. А моя кобылка смирная – у ней хоть под брюхом лазай – она не ударит. Ласковая лошадка. Я бы ее ни за что не продал бы, если б срочно не нужны были деньги. Вам бы само такую лошадь по вашему возрасту. Ну что, согласны?
- Нет, не могу, - ответил дед, - я привык к нему.
- Ну как знаете. Я хотел как лучше.
Он уехал, оставив на сердце деда ранку, которая, он знал, будет долго саднить, и долго будет перед глазами его являться это красивое, смирное животное, вспоминать, как доверчиво тянулась она к нему, незнакомому человеку, принимая его ласки. Но разве он мог ее спасти, принеся в жертву своего Малыша – грубияна и задиру.
Через несколько дней у ворот их появился новый посетитель. День выдался пасмурный, временами моросил мелкий дождь, и дед остался дома. Он выглянул в окно на лай собаки, и увидел у калитки высокого парня в синей капроновой куртке.
Когда он подошел к калитке, то увидел старенькую перекошенную телегу, и запряженную в нее черную низкорослую лошадь.
- Я был на ферме, и мне сказали, что у вас есть жеребец, - сказал парень.
- Есть.
В сарае Марат уже яростно бил копытом, видно, почувствовав женщину.
- Там был жеребец, и те годы я туда водил свою невесту. Но сегодня сказали, что его уже сдали, и направили к вам. Так давайте договоримся, когда можно к вам подъехать. Дело в том, что у меня сейчас с собой нет денег. Всего двадцать гривен. Скажите, сколько будет стоить, и в какой день можно ее привести.
- Да ладно с деньгами, - махнул дед рукой, радуясь за своего подопечного, который уже в нетерпении садил в дверь копытом, - по нынешним временам на этом деле бизнес не сделаешь. Да и вообще, среди людей принято за подобные услуги платить женщине.
- Да.
- Ну так распрягайте и привяжите к тому столбу, а я его сейчас выпущу.
Дед постоял у двери сарая, увидел, как парень провел кобылу, и, подождав еще минут десять, открыл дверь.
Марат пулей вылетел во двор, и когда дед вышел на улицу, он уже успел прыгнуть на нее, но неудачно, и теперь с сконфуженным видом щипал траву в сторонке.
- А он обгуливал раньше? – с сомнением спросил парень.
- О, еще как! – радостно заверил дед. – Он по этой части, можно сказать, профессор. Ему было полтора годика, когда он стал мужчиной. Пока в засуху не посдавали, он успел не меньше десяти женщин удовлетворить.
- И что, жеребята от него были?
- Одного я своими глазами видел. И интересно: кобыла красная, мой черный, а жеребенок рыженький, и только мордочка и ножки – будто сажей присыпаны. Про второго слыхал. Хозяин его до сих пор руками разводит, откуда он взялся, вроде не водил к жеребцу – и на тебе. – Дед довольно засмеялся. – Видно, ветром надуло.
К кобыле подбежал серенький жеребенок, которого дед не заметил.
- Что ж это ты? Этот только перестал сосать, а ты ее уже по новой.
- Да ну ее – надоела. Обгуляю – хоть год буду спокойно ездить.
- А куда жеребят?
- Не знаю, - парень пожал плечами.
Марат снова прыгнул на кобылу, и снова вхолостую. Кобыла с досадой лягнула его копытом. Дед, уже слегка обеспокоенный, испытывал что-то вроде чувства вины, принялся развлекать хозяина кобылы.
- Это потому, что он давно не имел практики. Последний раз у него было в октябре прошлого года. Ничего, настроится – и все будет в порядке, – заявил он оптимистически, и принялся рассказывать о детстве Марата, о случаях, которые теперь, по прошествии времени, виделись забавными.
Рассказывая, он поглядывал на Марата, и не заметил, как кобыла повернулась к нему задом, и вдруг лягнула его, угодив в ляжку, чуть выше колена.
Парень испуганно подскочил к нему.
- Ну как? Больно? Не разбила колено?
- Ничего страшного, - успокоил дед, задирая штанину. На месте удара было небольшое красное пятно.
- Ведь никогда не лягалась. Что на нее нашло?
- Да это она за жеребенка. Чужой человек – вот она и волнуется. Это ничего. Я за четыре года уже начал привыкать – столько от своего пинков схлопотал. Не чаю уж, когда кастрирую. Каждый день иду запрягать, молюсь Богу, чтобы отвел беду, благополучно дал прожить день. Я уж год, как с нашим ветеринаром, со Степаном договорился. Это тебе повезло, иначе пришлось бы возвращаться со своей невестой ни с чем. Степан должен был до Пасхи его кастрировать. Уже назначил день – шестнадцатого апреля, на вербное воскресенье. Целый год тянул, за нос меня водил. И не отказывается вроде, и не делает. То ему жара мешает, то мороз, то некогда, то лекарства нужного нет.
Наконец, вроде уже все – договорились, что придет в апреле. Я его только попросил: вы уж постарайтесь сделать до шестнадцатого числа. Я человек верующий, и не хочу неприятностей, так что уважьте – не наводите на грех. Он, вроде, отнесся с пониманием к моей просьбе, согласился, и вдруг передает мне через помощника, что придет шестнадцатого числа – чтоб я был готов. За год он не нашел более подходящего дня, как в Вербное. Еще бы на Пасху приперся бы.
Да еще что. В прошлом году он соглашался сделать за сто двадцать гривен, а через месяц заявляет, что лекарства сильно подорожали, и теперь операция будет стоить не менее пятиста гривен. Я бы, конечно бы, заплатил ему пятьсот гривен. Куда денешься? Занял бы у людей денег, отдал бы ему, но вот что он пренебрежительно отнесся к моей просьбе – это уж слишком. Это как же надо не уважать человека, чтобы так поступить?. Да я теперь к нему, ясное дело, больше не обращусь. Пусть еще мой Малыш до осени погуляет, а там поезжу по селам – найду специалиста. За пятьсот-то гривен, я думаю, каждый согласится приехать, даже с другого села.
Между тем, пока дед развлекал парня разговорами, Марат дважды сделал свое дело, и с удовлетворенным видом пасся рядом с своей чернявой подругой.
- Да сделаю я тебе, - сказал парень, когда дед умолк, - я, ведь, тоже ветврач.
- Так, - сказал дед, переваривая услышанное. – Это значит до осени?
- Да в любое время.
- А если жара?
- Ничего страшного – кастрировал и в жару - и все нормально. Я еще раз приведу свою невесту к нему, и тогда уж точно назначу день, когда приеду.
- И еще один вопросик, - замялся дед, - чтоб, знаете, приготовить заранее – сколько это будет стоить?
- Ничего не будет. Я тебе так сделаю. У меня, как раз, осталось лекарство от прошлого раза.
- Ну это тоже не совсем хорошо. Как говориться: очень хорошо – тоже не хорошо. Я на это не могу согласиться.
- Ну тогда считайте, что это плата за то, что ваш жеребец обгулял мою кобылу. И еще за то, что моя кобыла лягнула вас. В некотором роде – возмещение за моральный ущерб. Ну еще возьмешь кое-что в аптеке. Я тебе тогда напишу. В обычной аптеке, и стоить это будет недорого – гривен десять-пятнадцать.
Парня тоже звали Степаном, жил он в селе неподалеку. Через день он снова приехал телегой, распряг, и привязал лошадь к столбу. И на этот раз Марат управился со своими обязанностями без затруднений. Договорились, что приедет он через неделю.
- Теперь-то, кажется, точно отгулял Малыш, с грустью и жалостью сказал дед, ведя Марата в сарай. – Степан Степану рознь. Этот Степан на твое несчастье, похоже, серьезный мужик.
В назначенный день к обеду Катюша нажарила картошки с яйцами, Андрей купил колбасы, сыра и бутылку коньяка, привел своего напарника по работе.
Степан подъехал на велосипеде с сумкой на багажнике. Дед вывел Марата и привязал к столбу. Он опасался, что Марат будет сопротивляться, встревоженный небывалым скоплением чужих людей возле него, но он вел себя спокойно, позволил себя опутать ремнями. Когда Степан потянул за ремень, он, подчиняясь, подогнул передние ноги, и аккуратно завалился на бок.
Дед подождал, когда Степан уколол ему наркоз, ушел в дом и встал перед иконами.
«Владыка Господи Боже наш, власть имея всякие твари Тебе молимся и Тебя просим…», - начал он молиться. Он молился пока не услышал, как открылась дверь и топот шагов.
- Все, готово, - сказал Степан, и пошел на кухню мыть руки.
Дед вышел на улицу. Марат лежал и похрапывал во сне.
- Бедный мой Малышонок, несчастная ты скотинка, - вздохнул дед над ним и вернулся в дом. Катюша пригласила к столу.
- Посидели, пока наркоз перестанет действовать.
Степан почти ничего не ел и выпил лишь рюмочку коньяка. Посидел немного, и встал пойти посмотреть, проснулся ли конь. Дед вытащил приготовленные сто гривен. Степан отказался от денег.
Когда они вышли, Марат уже стоял, но, видно, еще не совсем отошел от наркоза – шел, еле передвигая ноги, и, наклонив голову, в сарае сразу лег на приготовленную подстилку.
В этот день Марат ничего не ел, и отказался от воды – больше лежал. На следующее утро дед его уже застал на ногах у кормушки, а на третий, как советовал Степан, вывел его на прогулку, и целый час пас его неподалеку от дома. На пятый день запряг его в телегу.
Медленно прошел Марат село, иногда останавливаясь, поглядывая по сторонам. За крайним домом дед свернул его на проселок. Около свинарника Марат остановился и долго смотрел поверх забора. Иногда он поворачивал голову в сторону деда, и смотрел некоторое время на него вопросительно, и столько в его темных глазах было печали, что у деда к глазам подступали слезы.
- Ну что ж поделаешь, Малышонок, такая уж доля ваша лошадиная. Сам видишь – нет твоих подружек. Это тебе несказанно повезло, что еще Степан привел свою кобылку. Кто знает, когда бы еще к тебе привели бы женщину. Тоже ничего хорошего. Может теперь хоть успокоишься.
Продолжение следует...
07.04.2013 выходит 24 глава: "Маленькие радости и большие скорби".