Судьба Николая Клюева, поэта, остановила меня и заставила думать об очень многих вещах.
Есенин считал его своим учителем, наряду с Блоком. Клюев писал только о деревне и в другом качестве себя не мыслил. Все свои жилища — и в Вытегре, и в Питере, и в Москве — обставлял одинаково: сундук, иконы, стол с лавками. Он был глубоко верующим человеком. Но очень любопытным и жадным до людей с иными знаниями. Охотно общался с политическими (еще до революции) и был арестован впервые еще при царе. Неофициально, вероятно, именно за связь с политическими. А официально — за неуплату налогов. И в этом его судьба чем-то перекликается с Ходорковским или Аль Капоне.
Потом его выпустили. Революцию он даже приветствовал. И в партию вступил. Но революция не хотела, чтобы он верил в Бога и потому Клюеву сказали: либо перестаешь ходить в церковь, либо партбилет на стол. Он продержался недолго, придумав объяснение: я хожу в церковь, чтобы лучше изучить церковную жизнь и церковников, врагов мирового пролетариата. Но ему не поверили и из партии исключили.
Потом, к началу тридцатых, вообще объявили кулацким поэтом, и жить ему стало совсем туго. Из Вытегры он уехал в Ленинград. Жил на квартире друга — директора Петергофских музеев, знал Ахматову, Зощенко. Потом перебрался на съемные квартиры.
Печатали его мало, потом перестали совсем.
Он практически нищенствовал. Друзья говорили: продай иконы, так заработаешь. А икон у него было много, просто сейчас бы сказали — целая коллекция. Клюев отказался продавать иконы. Впрочем, однажды он это сделал, купив на вырученные деньги персидский ковер, единственную свою роскошь (протертый и блеклый, он сохранился и сейчас есть в музее Клюева среди небогатого десятка других его вещей).
И Клюев пошел на паперть. Он сидел у Ленинградских немногих не закрыьых тогда церквей и просил: «Подайте русскому поэту!..»
Возможно, его бы и не сильно трогали, ну, нищий, почти безопасный. Но он нищенствовал у тех церквей, куда ходили иностранцы, приезжавшие в Ленинград. Специально он это делал или нет, уже и не понять. Но русский поэт, даже «кулацкий», ну никак не вписывался в образ страны, предназначенный для иностранцев. И его арестовали. Обвинение — по статье за кулацкую агитацию. Отправили куда-то под Томск. И дальше следы его надолго исчезают. Много лет никто не знал, что с ним было дальше.
И только после смерти Сталина нашли хоть какие-то концы: Николай Клюев в лагерях впал в старческое слабоумие и был расстрелян, что для 1937 года никого не удивляло и многих уже не пугало, став просто частью страшной жизни.
...Но это был еще не последняя строка в биографии Клюева.
Уже где-то после смерти кормчего, работая на рытье котлована под Томском, студент-экскаваторщик случайно наткнулся ковшом на какую-то стену, не то остатки здания, не то фундамент. Зубья, скрежетнув, обрушили эту стену и в котлован покатились... тела. Трупы были странные: они не разложились, а скорее стали как бы восковыми. Наверное, просто не было воздуха в том месте, где их когда-то замуровали. Может быть — специально, а может — просто случайно завалив смертную яму песком и бетоном.
Тела быстро перезахоронили в общей могиле. Тогда, да и долго после, смертельный быт ГУЛага вообще не принято было вспоминать, хотя о репрессиях довольно свободно говорили уже с шестидесятых.
Среди вывалившихся с трупами вещей нашли подгнивший чемоданчик. В нем лежал томик стихов Есенина и фотография: Сергей Есенин со своим учителем — Николаем Клюевым...
На снимке - Николай Клюев после ареста...