Если бы не дождь…
(рассказ)
Случай – псевдоним Бога,
когда он не хочет подписаться
своим собственным именем.
Анатоль Франс
Дождь затеялся неожиданно: майскую небесную лазурь не пятнало ни единое облачко – и вдруг, как на пожар, по улице понёсся мокрый шелест, тёплые капли зашлёпали по спине, плечам, норовя пробраться за ворот рубашки...
Он забежал в первое попавшееся кафе, уселся за столик у окна. Ожидая официантку, пригладил ладонью мокрые волосы, безлюбопытно оглядел своё приневоленное пристанище.
Заведение оказалось даже и не средней руки: полутёмный зал был загромождён собранными из сосновых плах столами и скамьями в простецком стиле а-ля деревенский кабак; динамики давились безостановочной поп-корновой попсой. В левом углу компания рабочих в оранжевых жилетах распивала пиво, в правом – четыре макароннофигурные девчушки, поборницы диетической безрассудности, позвякивали вилками, подбирая с блюдец остатки салатной травы. В центре зала кряжистый мужик в отличном костюме и пурпурового оттенка галстуке, наружностью одинаково похожий и на чиновника и на бандита, жирными пальцами сдёргивал с шампурного лезвия кусочки мяса, жевал размеренно, с неголодной неохотой. Возле стены, вполоборота к нему, за пустым столом сидела женщина; он заметил: её короткие каштановые волосы встопорщивались подсыхающими локонами, – значит, как и он, укрылась в кафе от непогоды. Скуки ради принялся исподволь разглядывать её, пробуя угадать, кто она, чем занимается.
Его наблюдения перебила официантка: подошла, молча нацелилась авторучкой в блокнот. Он попросил принести чашку чёрного кофе, снова посмотрел на женщину. Ей уже принесли заказ (тоже кофе, но с молоком), и она помешивала его ложечкой медленно, с отстранённой невозмутимостью, словно была не в кафе, не рядом с чужими ей людьми, а у себя дома, по соседству с привычными, оттого незаметными холодильником, кухонным гарнитуром, календарём и репродукционным натюрмортом.
«Это любопытно, – подумал он, ещё не понимая, что же такого занимательного нашлось в поведении и облике этой женщины. – Ну, разве, – начал он мысленно загибать пальцы, – пожалуй, её возраст: далеко за тридцать, и она не старается молодиться, а это уже достойно удивления. Она привлекательна, и, конечно же, знает об этом подарке природы, но не только не использует его, как поступила бы на её месте всякая женщина, а прилагает немалые старания для меньшей привлекательности: ни косметики, ни побрякушек, ни накрашенных ногтей, подол светлого неоткрытого платья укутывает колени, – а в наше развязное время это или аномалия, или, вероятнее всего, результат пережитой сердечной драмы».
– Куколка, давай, садись к нам, пивком угостим! – крикнул женщине молодой рабочий, доселе поглядывающий на неё несколько стеснительно, словно «Жигули» на «Бентли», но после торопливо выпитой третьей бутылки пива, наверное, вдруг вообразивший, что, вообще-то, пропасть между ним и этой женщиной не так уж и велика, её можно перешагнуть. – Да ты не бойся, мы ребята хорошие, не обидим!
Она дрогнула бровями, прищурившись, взглянула – и рабочий, поперхнувшись, потерянно отвернулся. Его сосед, пожилой дядька, допил пиво, отставил опустевшую бутылку, обтёр усы рукавом, усмехаясь, выговорил:
– Не лезь, дурак! Не видишь, что ли: баба не для тебя?
После этой короткой сценки его досужее любопытство незаметно для него самого обратилось в пытливое.
Кто же она? Не чиновница, не содержанка, конечно же, и даже не представительница проклюнувшегося из вековечной российской нищеты среднего класса, это очевидно: платье и босоножки не новые, из недорогого магазина. Может, учитель? Нет, в её лице не обнаруживается выражения выхоленной надменности, присущей преподавателям ВУЗов, элитных гимназий и колледжей, мнящих себя сливками российской интеллигенции, в её взгляде нет «шахтёрской» усталости от опостылевшей повседневности, присущей педагогам рядовых школ, чаще всего сельских, осознающих себя всего лишь рабочими лошадьми наробраза, нет и профессиональной экзальтированности, по которой легко узнать учительницу начальных классов или воспитательницу детского сада.
Она отпила из чашки, прижмурилась, будто от удовольствия. Он попробовал свой кофе, оказавшийся бурдой, удивился: чего она жмурится? И вдруг понял: кофе – горячий; она озябла под дождём, вот и согревается.
Она поставила чашку на стол; на пальце взблеснуло обручальное кольцо.
«Нет, она не похожа на замужнюю женщину, – решил он, вглядываясь в её лицо, – в ней нет выражения самодовольства и равнодушного спокойствия, читаемого на лицах и в глазах женщин состоявшихся, то есть всего лишь не озабоченных отыскиваниями обязательного супруга. И она не производит впечатления женщины разведённой или покинутой, тем более любительницы мимолётных приключений. Более всего она похожа на необласканного или даже битого жизнью человека, разочарованного, освободившего себя от каждодневной погони за желаниями и страстями. Даже не знаю, почему так мнится...»
Она поднесла чашку к губам, взглянула так быстро, что он не успел отвести взгляд в сторону, и, невольно радуясь про себя возможности разглядывать её без утайки, подумал: «Быстрая у неё реакция: сразу почуяла внимание к себе. Да и пусть: оглядим друг друга мельком, сквозь, будто в трамвае с замёрзшими стёклами, когда порою приводится, хочешь ты этого или нет, глядеть в салон на пассажиров и сталкиваться с чьими-нибудь глазами, да и разойдёмся в разные стороны».
Она мельком оглядела его.
«У неё цепкий взгляд, – отметил он ещё одну особенность своей визави по случаю, – какой-то даже и не женский, не выжидательный, не оценивающий, когда тебя сканируют, словно сомнительный банкнот, чтобы проверить, не фальшивый ли, – она смотрит... прицельно, проникающе, пронизывающе... Может быть, она спортсменка: фехтовальщица, биатлонистка? Лицо свежее, необветренное... ни малейшего намёка на мускулы: плечи неразвиты, запястья тонкие, будто ещё девчоночьи, кисти рук изящные, едва ли не эпикурейские, а вот сами руки – глядеть жалко – тоньше хворостинок... Нет, она, скорее всего, не спортсменка. Кто же она?»
Словно угадав его мысли, женщина нахмурила короткие брови, отворотилась.
«А зачем мне знать, кто она, что она? – спросил он самого себя. – Узнаю – так и что с того? Вероятнее всего, она мелкий менеджер, занята подгонкой цифр в бесконечных отчётах, радостно рассказывающих о скачкообразном росте модернизации производства, инновациях в области логистики, потому и скучная такая: лжёт за жалованье, и ложь, пусть даже и по необходимости, её, как честного человека, угнетает. Вывод: она – менеджер, непорочная душою. Доволен?»
Она снова взглянула на него.
«Впервые вижу столь непоследовательное сочетание: чувственные губы и голубые, то льдистые, то заволакивающиеся свинцовым закатным заревом, глаза, – подумал он и, желая скрыть некоторую неловкость от бесцеремонного разглядывания, принялся прихлёбывать уже остывшую отвратную кофейную жижу. – Лесбиянка? Вряд ли. Ага, снова отвернулась... Может быть, она работает в полиции? Почему бы нет? Расследует экономические преступления, вот откуда в её взгляде неверие и цепкость: это качество сугубо профессиональное, не человеческое. А вне службы она – обыкновеннейшая домашняя курица, занятая готовкой-стиркой-уборкой и просмотром мелодраматических телесериалов... Нет, здесь явно концы с концами не сходятся, – оборвал он самого себя, – ведь из неё такая же домашняя курица, как из меня, скажем, балетмейстер: она (и это чувствуется, едва ли не осязается) – за незримой броневой защитой от всех и вся: видя, что я за нею наблюдаю, не удосужилась поправить волосы, одёрнуть подол платья, принять позу, подчеркивающую достоинства фигуры, – словом, произвести нехитрый набор движений, привлекающих внимание: мол, смотришь – да и смотри себе на здоровье, от моей сфинксоподобной души уж точно ничего не убудет и не прибудет. Это не пустое кокетство, как наивно думают почти все мужчины, а инстинкт, вбитый в подсознание почти каждой женщины. Значит, она способна подавить инстинкт, возвыситься, воспарить над ним? Нет, я готов уверовать, что все снежинки по конфигурации между собою одинаковые, но только не в её сверхъестественную способность довлеть над оружием природы, недоступным простому смертному...»
Она допила кофе, взглянула мимо него в окно. Он тоже посмотрел, увидел: дождь уже закончился, хотел было встать из-за стола, но неожиданно для себя самого быстро и как-то даже воровато посмотрел на женщину: собирается она уходить или нет. Увидев, как переполошено метнулся в сторону её ожидающий взгляд, усмехнулся про себя: «Как дети, ей-богу, переглядываемся... осталось подступить друг к другу – осмотреться, обнюхаться: кто ты? что ты есть такое – существо или сущность? для чего стоишь на моём пути? что хочешь ты от меня?.. Всё: встаю и ухожу».
Они встали одновременно, словно по команде. На выходе он замешкался, словно бы никак не мог отыскать в кармане рубашки сигареты, и распахнул перед женщиною дверь попросту, как будто перед всякой другой, как будто из одной лишь предупредительной вежливости.
– Благодарю вас, – проронила она, проходя мимо него свободно, будто мимо всякого другого, не повернув головы, не наградив мимолётным взглядом; но что-то в её чуть глуховатом голосе подсказало ему обратное. Постояв на мокрой тротуарной плитке, она медленно, перешагивая через лужицы, пошла направо, к церкви, плотно, до маковки колоколенки, оплетённой строительными лесами.
Он пошагал налево, куда ни придётся, чувствуя, как каждый шаг – его и её – растягивает незримую тончайшую нить, соединившую их на зыбкое, ничем не уловимое мгновение... Когда нить уже готова была вот-вот оборваться (он вдруг осознал: ещё один шаг – и оборвётся быстро и беззвучно, как жизнь), пришла мысль: «Интересно, где она живёт?»
Без раздумий он повернул обратно, говоря себе: «Я только издали посмотрю на её дом – и пойду себе восвояси... и это не блажь, нет, а непредосудительное любопытство, не более того... ничего ужасного здесь нет: такое с каждым человеком может произойти, даже и со мною... и никто не сможет доказать мне противное...».
Они встретились у дверей того же кафе, откуда вышли всего минуту назад. Посмотрели друг на друга, отвернулись с одинаковым видимым безразличием, разминулись.
«Это случайность, – сказал он себе, боясь поверить вдруг взявшейся мысли и страстно желая верить в неё, – она не могла вернуться из-за меня, ведь я для неё – никто, просто она вспомнила о своих делах там, куда я только что шёл...»
Дойдя до церкви, остановился, оглядел колокольню. Штукатурка на её стенах, более века назад напитанная весёленьким канареечным колером, местами отпала или же была отбита до кирпичей, и эти открытые тёмно-красные раны показались ему кусками мяса, пронизанными белёсыми прожилками-швами. «Вначале стены ждут, когда с них облетят прежние чувства, потом нетерпеливо ожидают слоя свежих влечений, а потом поджидают, когда облетят и они, – одним словом, всё суета и томление духа...» – вздохнул он про себя и побрёл обратно.
Вокруг в одночасье насупилось, потемнело; начавшийся дождь заставил его ускорить шаги. «Придётся идти в кафе», – подумал он, досадуя на непогоду, своё невесть откуда взявшееся ребяческое любопытство, маятниковое хождение по улице, а заодно и на весь этот незаладившийся день. Заметив, как во встречной хмурообряженной веренице прохожих внезапно проявилось светлое пятно платья, невольно приостановившись, спросил себя, не померещилось ли ему, ведь не может же её платье быть единственно лучезарным во всём городе! – но, вглядевшись, увидел: да, это она, женщина из кафе, и воскликнул мысленно, но также громко, как если бы вскричал полным голосом: «Да что же это такое?!.. По какой такой, спрашивается, надобности она разгуливает туда-сюда? Ещё каких-нибудь двадцать минут назад я даже не подозревал о её существовании, моя жизнь казалась мне самому такой же серой и распластано-неколебимой, как асфальт под ногами, и ничто, казалось бы, не предвещало ни переменок, ни, тем более, перемен, и вот оно – будто из какой прорвы, разом вдруг взвихрилось, навалилось!..»
Решившись было ретироваться в боковую улочку, он, поняв, что уже примечен ею, вздохнув, двинулся навстречу, надеясь, что они, как и прежде, разойдутся молча, не глядя друг на друга, и затаённо от себя самого желая иной, не безмолвной встречи, – и тут хлынул обложной дождь... Он, нимало не заботясь, как глядится перед нею, тяжело побежал, разбрызгивая хлюпающими туфлями лужи, и она, зачем-то зажмурившись, ринулась напропалую, с уморительной ребяческой отчаянностью, дробно выстукивая каблуками босоножек, забавно, бесполезно закрывая ладонями голову...
Они едва не столкнулись подле всё того же кафе, под вывеской «Эдем», вздрагивающей сквозь стену дождя неоном багровых букв и, не сговариваясь, устремились не в близкие двери, а через дорогу, в арочный проём длинного, растянувшегося на квартал, старинного дома. Забежав под арку, они неосознанно отодвинулись друг от друга (для прохожих: мол, не заподозрите что-нибудь, мы не парою стоим – пОрозно). Она встряхнула мокрыми, слипшимися локонами, он провёл рукой по ёршику волос, – и это было произведено ими разом, словно они выполнили команду кого-то со стороны. «Любопытно, – подумал он, – что ещё мы будем проделывать одинаково?» – и взглянул на неё выжидательно, подметив, что и она тоже глядит на него с нескрываемым удивлённым интересом.
– Вы замужем? – спросил он вдруг.
– Была, – ответила она – и спохватилась. «Надо же, проболталась!» – отразилось на её лице досадливое выражение. Усмирив его легчайшим полувздохом, – мол, и пусть, что уж теперь-то... – она начала копаться в кармашке платья.
– А кольцо? – спросил он, удивляясь своей напористости.
– Не сняла: донимают меньше, – объяснила она с пролетарской прямотой. Вынула пачку сигарет «Virginia». Вытряхнула сигаретку-соломинку, прикурила от его зажигалки. Поблагодарила: «Угу...» Затянулась, прихватила сигаретку губами, зябко обхватила себя крест-накрест ладонями, выговорила сквозь бледный дымок:
– Забавно, хохотно до плача...
Он взглянул на неё, промолвил, стараясь придать голосу некоторую рассеянность:
– Не знаю, что вы находите забавным, быть может, этот дождь; но мне он почему-то представляется не простой случайностью.
Она промолчала, лишь повела плечами, или вздрогнула: под аркой было ощутимо прохладно.
– Как вас зовут?
– Марина. – И поторопилась прибавить: – Я ни за что не назвала бы вам своего имени, если бы не дождь...
Он представился, опустив отчество:
– Сергей.
– Так уж получилось, что я перед вами – словно промокшая кошка, и вы передо мною – измокнувший кот, вот и вся забавность... – проронила она, оглядывая его без стеснения, будто манекен в витрине магазина. Бросила окурок под ноги, прибавила: – Может, оно и к лучшему...
«Кажется, мы предполагаем одно и то же», – подумал он, прислушиваясь к нарастающей пустоте в груди. Спросил из любопытства:
– Вы верите в любовь?
– Нет, – ответила она, – уже нет.
– Я тоже, – признался он. – Дождь утих. Пойдёмте?
– Пожалуй. По дороге зайду в магазин. Куплю что-нибудь к чаю. Торт, что ли.
– С удовольствием составил бы вам компанию, но...
– Нет-нет... Сегодня у меня прескверное настроение, такое же, какое было вчера и позавчера, да тут ещё этот дождь... Я продала друга – иномарку... – заторопилась она, видя его недоумение. – Ничего, на днях куплю другую, подешевле, ведь я уже не могу без скорости, вообще движения... Понимаете, когда от покойной квартирной пустоты настроение падает совсем уж на ноль, я езжу... то есть, ездила по городу или за городом просто так, без цели и смысла, чтобы хотя бы немного успокоиться... И не обижайтесь на отказ. Я наблюдала за вами, но не поняла, кто же вы такой... Не поняла, но знаю, что с вами будет то же, что уже было и со всеми другими: короткое, на полчаса, торжество животной плоти, а потом – желание расстаться побыстрее, лучше всего сразу, до иллюзии любви или привычки... Не хочу привыкать, осточертело разочаровываться в людях!.. У меня нет ни близких подруг, ни постоянного друга, мне некому поплакаться, некого взять за руку, потому я, случается, плачу, держась за руль... Кажется, вы принимаете меня за дуру или падшую, но это ваше дело, – прибавила она, выходя из-под арки на улицу и поворачивая налево. Остановилась, оглянулась. – Обещайте, что не пойдёте за мной.
– Обещаю.
«Вот и вся разница между нами: она ездит по городу от одиночества, а я по этой же причине хожу по нему пешком, – подумал он, уходя направо, – но это ненадолго, ведь жизнь, к счастью, не такая уж и долгая».
март 2013