Если вылететь из-за поворота резко, то всегда удавалось сбить одного-двух фазанов. Они всегда грелись в этом месте, выбирали с грунтовки камешки.
Не голод и не желание привезти гостинец ребятам на измерительный, всему виной странный жестокий азарт.
Плохо услышать посреди тундры посторонний звук.
Не удивительно: подъем был такой крутой, не брала машина. Колеса елозили, сдирали дерн, скользили, не цеплялись. Людей пришлось высадить. Валерка маячил впереди, махал, как римская весталка, кулаком пальцем вниз.
Я пытался въехать даже задом. Наконец выбрался по диагонали, но издергался сам и издергал коробку.
Выбрался, но тут же услышал стук. Остановился, влез под машину, а там вдрызг разбита креcтовина кардана. Кардан провис, и как только не зацепился о склон. Вырвало бы, к чертям, раздатку.
Кардан я снял и забросил парням в кузов. Они прятались там от ветра в пустых оружейных ящиках, вертикально закрепленных веревками.
Снял и забыл, дурак, что остался с одним мостом. Через неглубокую болотину поехал нагло, и мы сели. Пока остальные рубили лесину, Валерка стоял в кузове, барабанил ладонями по крыше кабины и орал про меня злорадную песню степняка:
- Эх, Дима, Ди-има-а! И на солнце есть пятна-а-а…
На него цыркнул наш капитан и заставил вкапывать лесину в грязь. Я зацепился за ствол лебедкой, но его вывернуло тут же. Еще бы, мой восьмитонный крокодил, да к тому же увязший в грязи, смешно сказать.
Делать нечего. Развернули рацию, попросили прислать за нами машину.
Спал я в кабине, маленький Яшка умостился на полу между рычагами. Остальные – прямо на земле в спальниках. Спальники из собачьих шкур, больше таких я никогда не встречал.
Речка была в двух километрах от лагеря. За водой ходили по двое. Емкость только одна – сорокалитровый бидон, в каких возят молоко. Одному нести его невозможно, даже если он наполнен лишь наполовину. Обратно, в крутую горку, идти тяжело. Сил не было, как будто не ели мы месяц, и мы останавливались, отдыхали.
Две двустволки лежали мертвым грузом, охотиться не на кого. Мы заваривали чагу, еще нашли ягоды можжевельника.
Не пробовали? И не нужно. Ну, разве пару ягод, из любопытства.
Есть его горстями на голодный желудок плохо. По ощущениям вы, как будто, жуете сладкую елку, причем, вместе с ветками, а в промежутках посасываете медную монету.
Далеко уходить было страшно. Когда ребята рубили чагу, на другом краю поляны над травой высотой по грудь мелькнула черная спина. Но в такую пору медведи сытые, а с нашей стороны пахнуло железом и людьми, и медведь ушел.
Мы с Валеркой нашли склон холма со «шкурками». Так мы называли высохшие ягоды голубики.
Яшка сте*ался:
- Не пойти ли вам погонять шкурки?
Мы и шли. Ложились и собирали вокруг себя долбанные шкурки в ладонь. Их можно было заварить, но иногда мы просто долго жевали их, прямо как коровы.
Потом ложились на спины, подставлялись под блеклое солнце – немытые, небритые, счастливые и незлые.
На второй день Яшка сказал нам:
- Вон вас уже стервятник углядел, мазута. Сейчас будет глаза выклевывать.
- Это не стервятник, дурак, - вяло отозвался Валерка, - Это falco, кречет.
Три следующих дня мы смотрели в небо, как в телевизор, высматривали кречета. Но прилетел он лишь однажды.
- Видишь, он не парит, - умничал Валерка, - у него другой полет: взмах-взмах, свечой вверх, и камнем вниз, так он охотится. У нас на Алтае тоже есть.
Валерка перекатился на живот, прижался щекой к траве и добавил:
- Бьет без промаха…
На пятое утро пришла машина. У солдата-водилы не оказалось никакой еды. А ведь каждый сеанс связи мы просили захватить пожрать, брали обещание. Вот ведь ссссуки.
Давно было. Но я помню все про кречета.
Он взмывает вверх и падает вниз со страшной скоростью, складывает крылья, прижимая к телу лапы. Выставлены лишь длинные острые когти задних пальцев. Задеть, чиркнуть ими по основанию крыла или шее жертвы, отсечь, поймать!
Серой тенью вспарывает стаю.
Берегись, гуси-лебеди!
Завидуйте верности: никогда кречет не покинет разоренное гнездо без подруги, не уйдет один в резервное.
Вот и ты, Валерка, так и ты.
Я зажмуриваю крепко глаза, и отпечатком на сетчатке – Валерка. Снова водит пальцем по небу, как по книжным строкам, и говорит, говорит.
Я вхожу в старую почту, оживляю его старое письмо.
Меняю статус на «непрочитанное», открываю.
И читаю его, как в первый раз…