Начало – здесь:
http://www.proza.ru/2012/12/13/1003
От автора: Приношу читателям извинения за то, что некоторые слова в тексте, относящиеся к «ненормативной лексике», а также и совершенно «невинные» слова, содержащие «матерные» буквосочетания, отображаются в искажённом виде. Это не моя вина. Я бы не позволил себе такого неуважения к русскому языку и к читателю. Это следствие прогрессирующего идиотизма российского законодателя и работы автоматического фильтра на сайте.
Глава седьмая
Первая ночь в городе Кураеве подарила мне сон. Ностальгический, можно сказать, сон. Основанный на реальных событиях. Отчасти.
Мне снилось, что мы в лесу на Вологодчине. Я и Лёшка Зимин. Некогда - мой стажёр, впоследствии – напарник и по жизни «брат названный».
И есть ещё третий. Господин Крестовский по прозвищу «Дракула». А вовсе не «Крест», как было бы в девяти случаях из десяти. Но - не в его случае. Тут – не всё так банально. И прозвище не на ровном месте возникло.
Едва я отлепил скотч, Дракула, покривившись, сплёвывает, целя мне в лицо (но я увернулся) и орёт:
«И чо теперь? Типа, копай себе могилу? А вот хер! Сами выроете!»
- Никто не будет копать могилу, - уверяю. «Потому что здесь начинается болото» - дополняю мысленно. Вслух же – вру: - Мы хотим просто побеседовать, Гриня.
Оскаливается во всю ширь своей «вампирской» ухмылки.
- Побеседовать?! Вот так просто? Светануть ксивой в лицо, рубануть Гришу Дракулу исподтишка, браслеты нацепить, вывезти на природу в багажнике? Ты вообще хоть чего-то соображаешь, капитан? Да если вы меня здесь не замочите – сами вы точно покойники! Я – такого не прощаю!
Отмечаю про себя: «Этот окающий говор, такой солидный и основательный на наш московский слух, звучит очень забавно в устах взволнованного и сердитого северянина».
Ну да, я же по первому образованию филолог. Может, ещё диссертацию напишу. «Диалектные нюансы фонетики и лексики у различных представителей криминалитета в момент сильного нервного возбуждения».
Но вообще, мне нравится, как держится этот Дракула. Он и в самом деле безбашенный. Проблема в том, что – слишком(!) безбашенный. И слишком… ожесточённый. Бригада у него – всего-то двадцать стволов, а закошмарил весь район так, что его пацаны могут грохнуть кого угодно средь бела дня – и не то что ни единого свидетеля не сыщется, но и прокуратура забоится повинтить очевидных подозреваемых. У всех жёны, у всех дети.
Достаю шприц, снимаю колпачок. Уведомляю:
- Тем не менее, мы попробуем просто побеседовать. Это тиопентал натрия. Или, по-иному, «пентотал». Некоторые, правда, говорят, «пентотал натрия» - но так неправильно. Всё равно, что «аспириновая кислота».
Я провожу этот экскурс в мир фармакологии, чтобы как-то расслабить собеседника, но Дракула, напротив, вскидывается, снова щерится:
- Сыворотка правды? Мы пробовали – полная херня! Дурь и есть дурь.
«Согласен, - думаю. – Да, это всего лишь расслабуха. И кто имеет опыт самоконтроля под психотропными веществами – на «сыворотку правды» не ведётся».
- Но я тебе и без химии твоей всё расскажу, капитан! – заявляет Гриша. – Для начала – я прессану этого козла Сиротина, шелкопёра охреневшего. Это ведь он вас на меня навёл, да? Я приду к нему домой, возьму его соплячку, и буду отрезать ей пальцы кусачками у него на глазах. Пока он не скажет, кто вы конкретно такие и где вас искать. А когда скажет – я вырежу всё его семейство, и возьмусь за вас. У меня ведь и в Москве кореша есть. А у вас наверняка есть подруги. А то и дети.
«Нет, - думаю во сне. – Ведь это ноль второй год, а сын у меня родился в ноль четвёртом».
Лёшка Зимин шепчет мне на ухо: «А может, прямо так его утопим?»
Пожимаю плечами: зачем? Жалко нам, что ли, потратиться на… гуманность?
Обхожу Дракулу, осматриваю его руки, по-прежнему скованные за спиной. Вены хорошие, рельефные даже без «наработки» кулаком. Пристраиваюсь, делаю укол.
- Я вас по-любому достану, гниды! – обещает Гриша.
«Охотно верю, - думаю. – И это - одна из причин того, что в шприце не тиопентал натрия, а героин».
Ручались, что чистяк, прямиком из Афгана. Знакомые из ФСКН, в просторечье - «Госкомдурь». Или, как их Лёшка называет – «спаниели».
Он их, кажется, недолюбливает. Говорит: «Как по мне, из всей красной псины – эти самые шелудивые и бесполезные. Они даже не спаниели – они реально шакалы, мародёрствующие на полях давно проигранной, изначально бессмысленной войны».
И я в целом согласен. С той оговоркой, правда, что как самые коррумпированные – они самые уязвимые для нашего компромата. И, с учётом их полномочий, польза-то от них бывает. Нам, конечно, а не обществу. А так – да, приходится якшаться чёрт знает с какими упырями. Се ля ви. Не ради наркоты, разумеется. «Ради мира на земле».
В моём шприце – сейчас столько герыча, что даже если разбодяженный, всё равно на троих слонов хватит. «Золотой укол». Путешествие через Стикс на круизном лайнере первым классом.
Внешне смерть от передоза смотрится малоэстетично (хотя некоторые умудряются находить ассоциации с картинами Бориса Вальехо, известного в простонародье как «Валеджо»). Кожа лиловеет, приобретает оттенок немного недоспелого баклажана. Это происходит от угнетения дыхательного центра. «Шёл ёжик, забыл, как дышать – упал и умер». Тот самый случай. Лёгкие перестают получать сигнал из мозга, кровь недобирает кислорода – вот кожа и синеет. Но сам «ёжик» - кайфует в полнейшем блаженстве. Не знаю, чего амеры морочатся с тройными инъекциями для «гуманной» смертной казни. По части гуманности – ничто не сравнится с передозом опиатами.
Но стоило мне это подумать, как Дракула, уже осевший на кочку в пароксизме накатившей расслабухи, вдруг выгнулся судорожной, наэлектризованной, буквально «вольтовой» дугой, и зашёлся в корчах, мучительно дёргая всем лицом, так, как будто бы сквозь мясо норовил пробиться целый выводок «чужих», и завыл… Жалобно, монотонно, протяжно. Невыносимо тоскливо.
Лёха хлопает ресницами:
- Чо за нафиг? Ты же сказал, что стопудово чистяк! Может, эпилепсия?
- Какая разница? – говорю. – Давай. Я ствол в машине оставил.
«Я оставил ствол в машине»? Что за бред? Нет, я чувствую своего Глока в оперативной кобуре подмышкой, как и положено. Но мне зачем-то надо, чтобы это сделал Лёха? Зачем? Он ведь уже давно не новичок, и в «ликвидационном производстве» участвует не впервые. Или что-то изменилось?
Лёшка, меж тем, выхватывает пистолет, целит в голову Дракулы, тиская рукоятку обеими ладошками.
Смотрю на него. «Ну?»
- Т-тём! – он слегка заикается, когда волнуется. – Т-тём! Я нн-не м-могу т-так!
Ловлю себя на мысли, что сейчас он заикается гораздо сильнее, нежели я когда-либо слышал.
Командую:
- Дай сюда волын!
Принимаю глок из его подрагивающих рук, наставляю – жму на спуск. Чёрт! Лёшка даже патрон не дослал! Передёргиваю затвор, снова наставляю, добиваю Дракулу тремя выстрелами. Голова, сердце, печень. Всё, затих. Финита.
Лёшка лепечет:
- Тём, ну вот я даже не знаю… Я правда не знаю… Вот как молекула майтотоксина может поместиться в мой капилляр, если она такая большая, а?
Хмурюсь:
- Чего?
Лёшка смеётся – и я просыпаюсь.
За стеной воет пылесос. Значит, вряд ли меньше девяти утра.
Что протяжный крик Дракулы был навеян этим пылесосом – я осознал и спросонья. Но вся остальная история – к чему бы это? Да ведь в реальности мы тогда клиента образцово «эвакуировали по первой категории» (как говаривает старина Рокотов, наш кадровик).
Гриня тогда сам не понял, как двинул кони от передоза, роняя эйфорические слюни. Только и осталось, что утопить его в болоте. И Лёшка вёл себя совершенно спокойно, хотя «ликвидационное производство» - не самая любимая для него работа (для меня тоже). Но я уверен, что если бы «живительная эвтаназия» пошла как-то не так, - Лёшка без дурацких колебаний продырявил бы эту скорбную тушку, просто чтоб облегчить страдания даже такой отпетой отморози, какой был покойничек. Лёшка очень добрый парень – но он здравый парень. И если даже на миг допустить, что моя школа вообще ничего ему не дала, то он и до нас успел побывать в колледже под названием «спецназ ГРУ». Как очень многие наши.
Стоп! Те двое мицаровцев, о которых говорил Ганс, – тоже бывшие разведчики? И они сдулись на таком простом задании, как нейтрализация поста ДПС щадящими средствами? Поскольку, попав в Кураев с его этой пацифистской аномалией, вообще никакого насилия не смогли применить, несмотря на богатое боевое прошлое?
Воистину, не нужно ни Фрейда, ни дельфийского оракула, чтоб истолковать мой сон... Надо бы попросить Ганса, чтоб услал Лёшку от греха куда подальше, пока я здесь. В безопасное место. В Венесуэлу, там, в Нигерию. Главное – чтоб он сюда самовольно не рванул, мне на выручку (в смысле, компанию составить, пива попить). Что вполне в его духе.
Но и что-то ещё очень важное было в том сне. Пока «снил» - помнил. А сейчас… Ах, да! «Позвонить «спаниелям» и сказать, чтоб не вздумали эту потраву на улицы толкнуть!» Да, теперь – не актуально.
В этот момент мне самому позвонили. Полковник Колычев, начальник Кураевского РОВД. Поинтересовался, не разбудил ли, и напросился в гости. Почему нет? Вчера беседа наша какая-то не очень содержательная получилась – теперь можем пообщаться более конструктивно, когда лучше узнали друг друга.
***
Есть такой определённо крестьянский тип коренастых мужичков с округлым лицом, небольшим острым носом и смешливо-лукавыми, вечно прищуренными глазками, по которым сразу видно: владелец их тот ещё хитрован, но малый добродушный и безобидный. Обычно такой тип внушает людям симпатию, поэтому его обладатели, при должном уме и настойчивости, делают хорошую карьеру и в криминале, и в бизнесе, и на госслужбе.
Своим видом они будто говорят: я не упущу своего, но не брошусь в безрассудную авантюру очертя голову; я в какой-то мере циник, но имею всё же принципы и не предам, как последняя сука; я не дурак выпить за компанию, но не свалюсь в запой из-за какой-то там депрессии, поскольку отношусь к вещам просто и не склонен впадать в уныние. И этого достаточно, чтобы нравиться людям умеренно(!) и уверенно(!). Ведь что крайние альтруисты, что явные честолюбцы – настораживают, по крайней мере поначалу. А этот нейтральный тип – внушает меньше всего опаски.
В случае полковника Павла Колычева правдой было бы всё перечисленное, кроме, пожалуй, безобидности. Позанимавшись и приняв душ, в ожидании визита я почитал кое-какую дополнительную информацию о нём, от нашей Аналитики.
Его первое громкое дело связано было с историей о тринадцатилетней бродяжке, изнасилованной до полусмерти двумя сержантами ППС прямо в патрульной машине. Тогда, в середине девяностых, скандал грозил перерасти в волнения общегородского масштаба. Отмазать подонков было нереально, да никто и не собирался. Но осудить, даже образцово-показательно – тоже хрен редьки не слаще. Это означало поставить жирное, мрачное клеймо на и без того заплёванной с головы до пят милицейской репутации. В любом случае, изобличение ментовского беспредела становилось абсолютным козырем в борьбе за мэрское кресло.
Но дело разрешилось само собой. Сержанты, находившиеся в бегах, были найдены мёртвыми в пустующем доме на окраине городка. Напились, повздорили, да и перестреляли друг дружку. Но пошёл по городу слух, что незадолго до их «дуэли» один местный алкаш-информатор видел их и отбарабанил своему оперу, старшему лейтенанту Колычеву. И будто бы Колычева там тоже видели непосредственно перед происшествием.
Слух, конечно. Или вы подозреваете родную милицию в том, что она сама вычищает мерзавцев из своих рядов подобными методами? О, это было бы ужасно. Тягчайший, невероятный грех – самоуправно замочить двух насильников-педофилов без суда и следствия. Невозможно ведь допустить, чтобы кто-то из милиционеров сделал то, к чему вы сами призывали все эти дни без умолку, на страницах местных газет и на центральной площади с мегафоном.
Или, быть может, вам, гражданин хороший, известно нечто большее? Ну, если вы так уверены, что «дуэль» была постановкой? Может, вы знаете, кто на самом деле грохнул этих ублюдков? А может, вы как-то лично к этому причастны? И может, ваши призывы «положить конец ментовскому произволу» - подразумевают именно отстрел людей в форме?
Гхм, а в каких отношениях вы находитесь, скажем, с борцами за независимость Ичкерии? Нет, наше-то дело сторона, но мало ли кто из областного УФСБ поинтересуется? А то и с Лубянки?
После этого происшествия крики о полном разгоне кураевской ментовки и линчевании тогдашнего мэра – мигом поутихли. Не потому, что расправа над теми двумя уродами породила какой-то ужас. Да не настолько уж робок был местный народ, чтоб испугать его двумя трупешниками в середине девяностых (тем более, что как раз этих персонажей все и мечтали узреть в таком виде). Но акция породила больше, чем ужас.
Уважение. Веру в то, что есть и в ментовке люди, способные решать проблемы не хуже бандюков, но при этом не выпячивать свою решительность, блюсти внешнюю благопристойность. Со стороны Колычева, тогда ещё довольно молодого старлея, - это был хороший, грамотный расчёт.
Ни разу не сознавшись в своём подвиге публично, он стал народным героем, но не возгордился. Сошёлся с местной политической элитой, которую, в общем-то, спас от неминуемого поражения на выборах. Быстро получил внеочередное звание капитана, сделался начальником угро и навёл в городе недурной порядок по принципу «всякий бандит – знай свой лимит».
Не проходя никакого специального обучения, он смыслил в пиаре гораздо больше иных дипломированных политтехнологов. И не читая, должно быть, Макиавелли – дал бы ему фору в выстраивании политического влияния. Ведь того всё же обвинили в заговоре с целью узурпации власти, а про Колычева всякий в городе знает, что именно он – истинный хозяин Кураева, но никто не против, насколько могу судить.
Когда полковник прибыл, я предложил ему чаю, а он презентовал бутылку «Ноя», вполне пристойного армянского коньяка.
Пояснил:
- Не пьянства окаянного ради, но атмосферы для. На самом деле, извини, Артём, если вчера чего не так сказал – но, понимаешь, достали эти клоуны. И наше начальство, и прокурорские, и из вашей конторы. Как понаедут – так давай наезжать. «Экстремизм! Политическая близорукость! Вопиющая безответственность!»
Я меж тем раздобыл в серванте бокалы и, откупорив бутылку, разлил. Подумал: «С утра-то нажираться, конечно, не стоит, но опохмелиться – не помешало бы. Всё же, я хорошо вчера накидался в этом «Арго».
Колычев продолжал:
- И вот смотришь на них, и думаешь: «Да если б вы только понимали, болезные, с ЧЕМ мы тут столкнулись!» А как прорубают они фишку – так враз скисают. И смех, и грех. Аж жалко. Был такой, знаешь, мачо (он выговорил «гламурное» словечко «смачно» до гротескного), с большими звёздами, с широкими лампасами. Привык по столу кулаком стучать да пальчиком грозить. А тут вдруг понимает, что не то что бандита какого приструнить – малолетку зарвавшегося на улице одёрнуть не может. Физически не способен подзатыльник отвесить. Рука не подымается. И уже никогда не подымется. А тот стоит и ржёт, внаглую. И думает мачо: «Вот нахрен же я припёрся в этот Кураев! И не дай бог теперь кто узнает о моей такой импотенции». Ну, фигурально выражаясь.
«Значит, - отметил я, - и фэбэсы здесь точно бывали. Ефремовские или какие-то ещё? И от кого узнал Ефремов? В смысле, до какого уровня сейчас большие мужчины на ушах стоят?»
- Ну и теперь-то, Артём, ты понимаешь, что у нас выхода другого не было, кроме как ролики эти отснять? Расправы над несознательным криминалом, как бы. Потому что – а чем ещё-то их пронять, когда тоже всё поймут и в край оборзеют? Вот и пришлось выбросить на форум эти киношки. Хотя понимаю, как это со стороны смотрится.
- Да мне посрать, - утешил я почти что машинально, думая о другом. Именно – об официанточке из кафе «Арго». По моим расчётам выходило, что скоро она проспится после смены.
- Что?
Разъясняю:
- На ролики ваши, говорю, мне плевать. Я не по этой части. Поэтому ты тоже, полковник, не принимай близко к сердцу, чего я там про экстремизмус давеча нагородил. Это так – для завязывания беседы было.
- А по какой ты части? – Колычев нахмуривается озадаченно и в то же время «сладко», предвкушая раскрытие некой высокой тайны. Что ж, всегда пожалуйста.
- Я не просто из контрразведки, - говорю, - а из группы «Эпсилон». Специализация – паранормальные явления. Оперативное обеспечение секретных научных исследований.
- И ты мне это рассказываешь, чтобы я молчал? – уточняет Колычев, охватывая ладонью бокал.
- За секретность! – поднимаю тост.
- За неё, родную!
Для себя я решил, что покамест воздержусь от каких-либо активных телодвижений в расследовании «Кураевской неведомой х.йни» (под этим названием, должно быть, феномен войдёт в наши хроники). Да и некуда было особо «телодвигаться». Я понятия не имел, с чего начинать. Но если за этим феноменом стоит какой-то антропогенный фактор, - вот пусть он, фактор, узнает, что в городе отирается некий загадочный чекист, специально заточенный под расследование аномальщины, и чего-то роет. Авось, интересно станет, что я нарыл. Попробуют понаблюдать – так и знакомство сведём.
Ну а что пойдёт гулять байка про особсекретную группу Эпсилон в недрах контрразведки, да будет обрастать всё новыми леденящими кровь подробностями, – так это по-любому детский сад в сравнении с тем, что имеется в действительности, что представляет собой Корпорация, на которую я реально работаю.
Кажется, Колычев ухватил мою идею. Но, кажется, он не так уж и не верит в «паранормальных чекистов».
- Знаешь, Артём, - заговорил он вдумчиво, когда закусил коньяк лимоном и оправился от оскомины. – Знаешь, я ведь думал, что и ты ровно так же скуксишься, когда поймёшь. В смысле, не как я от лимона, а как те товарищи в лампасах. Но вот как ты вчера Дениску запужа-ал… Хех!
Хмыкнув, он мотнул головой и неопределённо махнул кулаком, припоминая, должно быть, выражение глаз несчастного лейтёхи, когда тот запрыгнул к нему, Колычеву, в машину, из последних сил прижимая ладонь к черепу.
- Он ведь уверен был, что ты его уработал и ухо отрезал. Абсолютно уверен. А Денис – парнишка не из робких, уж поверь.
- Да я заметил, - усмехаюсь. – Ну что сказать: я давно учусь убеждать людей – и кое-чему научился.
- Но мы не будем называть это «гипнозом»? – Колычев щурится «конфиденциально», почти что «конспиративно».
Пожимаю плечами:
- Какая разница, как что называть, если это работает? Но ты к чему клонишь, полковник? Чтобы я ещё кого-то… уработал?
При этом, думаю: «А ведь он готов поверить в какую угодно фантастическую чушь, но не допускает мысли, что на меня их любимая и проклятая аномалия – тупо не действует. Что я реально могу двинуть человеку поддых и не испытывать никакого дискомфорта. Как и раньше. Впрочем, с ухом – то был шарлатанский фокус мутнейшей воды. И всегда впечатляющий. Немудрено и уверовать в гипноз. Пусть верит. Пусть расскажет».
Колычев поджимает губы:
- Ну… Так-то просить, конечно, неудобно, чтоб ты нашу работу делал...
- А если за бабки?
- Что?
- Да шучу, шучу! У меня с баблом – у самого всё в порядке. Ладно, Пал-Митрич, давай ты, не ломайся! Говори, что надо, и, может, пособлю.
Вздыхает:
- Ну хорошо. Скажу прямо, без этих самых… экивоков. Короче, есть у нас один барыга. Некто Муртазин, кликуха Мур. Крупный. Можно сказать, центровой в городе. Гердос – в основном через него идёт. И вот он - уже просёк фишку. А на ролики наши не повёлся нисколечки. Издевается в открытую.
«И в чём бы это могло выражаться? – думаю. – Пусть барыга понял, что менты его повинтить не в состоянии, здесь, в Кураеве – но ведь и раньше не винтили. Хотя, конечно, знали о его бизнесе. Так что, теперь он сделает свой бизнес ещё более откровенным? Объявления в газету даст, мол, продаётся героин, крупный опт, недорого – и адрес склада? Чтоб и без винтилова на него дело могли открыть, и хрен он куда из Кураева выберется? Ни тебе в Турцию, ни тебе в Гоа? А зачем это ему надо? Напрашивается, право, неловкая такая мысль… ну да чего стесняться? Все свои!»
- Издевается, - уточняю, - это, в смысле, за крышу перестал отстёгивать?
Колычев возмущается, вроде бы неподдельно:
- Вот, Тём, с кого не брал – так это с барыг! Тем более, с гердосных. Нет, его, Мура, УСКН, скорее, крышует. Просили не трогать. Якобы он в разработке у них. На крупный канал выводит. Уже больше года. Ну, там-то всё понятно – и не наше дело. А вот что наше – Мур не только сам понял, но и сбытчиков помельче «просвещает». Мол, если менты загребут да грозиться станут – идите в полный отказ и ничего не бойтесь. Никаких показаний. Они, менты, теперь вас и дубинкой огреть не могут, не то что пакет на голову. А лучше – и не ходите никуда с ментами. Они теперь только приглашать умеют, а не повязывать. Они силу не применят, даже если вы прямо при них массу в унитаз сливать станете. Ну вот так, дословно, инструктирует.
«Ой-ой-ой, и что же делать-то? – думаю. – У меня ж сейчас мозг взорвётся!»
Смотрю на чайную ложечку. Поднимаю её со стола, протягиваю Колычеву. Спрашиваю:
- Можешь погнуть?
- Взглядом?
- Руками!
Пробует. Гнёт. Констатирует:
- Могу, конечно. Это ж ведь не живое существо. Аномалия – она только живых касается.
- Замечательно, - говорю. – А тачку битой расхерачить сможешь?
Задумывается. Рассуждает:
- А что, хорошая идея. «Креативная» (снова смакует иронически), как нынче говорится. Барыга – банчит дурь, чтобы поднять своё материальное благосостояние. Зачем оно ему? Чтобы купить, скажем, автомобиль. Но тут подкатывает машина без номеров, вываливают четверо парней в масках, и за минуту превращают его новенькую ласточку в груду металлолома. А можно ведь и не битами – можно с калашей расстрелять. А страховая? А что, страховая? Она не обязана заключать договор с козлом, про которого ей шепнули, что он явный барыга. Она мильон отмазок найдёт, чтобы не заключать договор. Это ведь ей совсем не интересно, страховать тачку, которую завтра расхерачат в хлам. И менты не будут искать тех, кто это сделал, поскольку ясно и ежу, что это сделали сами менты…
Вижу, как его лицо всё больше светлеет при осознании перспектив.
Что мне нравилось в этом мужике – ему можно было подать сырой корнеплод идеи, а он уж сам нашинкует, потушит и приправит соусом. Но вот чтобы вырастить оригинальный корнеплод – нужен селекционный огород «поизвилистей», чем кора даже самого продуктивного ментовского мозга.
«Ну да, - мысленно ворчу. – Вся беда ментов, даже лучших из них, - в зашоренности и шаблонности мышления. Причём, если с честного коммерса бабло вытрясают – они, уподобляясь бандосам, ещё догадаются действовать так же, как бандосы. Наносить ущерб собственности. Но вот если перед ними преступник – включается «законный» алгоритм. «Повязать, привлечь, изобличить, покарать». Отпинать на допросе – это ещё можно. А вот имущество попортить, когда вроде бы можно отпинать, – не укладывается в ролевую схему. Даже если отпинать де факто не можно».
- И всё-таки, - Колычев подаётся вперёд и выговаривает не то чтобы просительно, но проникновенно, - и всё-таки, Артём, может, поговоришь ты с этим Муром? Может, убедишь его, чтоб свалил из нашего города куда подальше?
- Зачем?
- А зачем оно нам здесь надо-то, гердос его?
«Это чего у нас тут за приступ сердечной наивности такой случился, под тремя-то большими звёздами?» - недоумеваю. Но растолковываю банальность:
- Не его гердос – так чей-то ещё будет. Свято место… Извини, полковник, но это не моя война!
Возможно, я произнёс последнюю фразу чересчур ожесточённо, но Колычев и так не упорствует. Разводит руками:
- Да нет-нет, я всё понимаю. Это наши дела, и ты вообще никак не обязан в них впрягаться.
- Ты не понял, - говорю, - Пал-Митрич. Я готов впрягаться в ваши дела – если сочту это полезным. Но гонять барыг, которые уже вписались в рынок, дорожат репутацией, не бодяжат гердос хрен знает чем, - это дурацкое дело. Особенно, в вашем крайне специфическом городе. Ваш интерес – в стабильности поставок и низких ценах. Потому что барыгу-то ещё можно огорчить, разбив ему тачку. А у нарика – разбивать нечего. И когда сейчас не только драглорд этот, Мур, но и последний торчок поймёт, что ему даже пинка никто не может дать, – он начнёт внаглую воровать, что твоя священная мартышка мумбайская. На глазах у продавца и охраны. Вот о чём вам думать надо! О том, чтобы цены на гердос были не выше… остаточного чувства приличия у торчков. Чтоб он мог работать дворником – и иметь дозу. Иначе - он её будет иметь, тыря деньги прямо из кассы. Продавщица отвлеклась на секунду, он лапкой – хоп, и попробуй отбери, в вашей-то реальности!
Колычев невесело усмехается:
- Не поверишь, Артём, - но вот уже началось! Именно так. Прикинь: паренёк, пятнадцать лет. И не то чтобы проблемный. Но – ушлый. Тоже сообразил, что случилось в городе. Заходит в салон электроники, берёт ноутбук прямо с полки - и за пазуху. Его окликают, стыдят, грозят – а он и в ус не дует. В смысле, даже если б были усы – не дул бы. Идёт к выходу, как фон-барон, – и гордо удаляется с добычей. Есть видео с камеры.
Я к тому времени снова разлил, и, подняв бокал, говорю:
- За тотальную видеофиксацию!
- Во-во, одна надежда! Хотя, маски, опять же. Но тот-то пацанчик без маски был. И из местных. Он там же в компьютерном салоне зависал, при магазине. Его опознали, к нему наведалась инспектор ПДН, пыталась как-то вразумить, а он знай твердит: «Отстаньте, всё равно вы ничего не можете мне сделать – хоть не позорьтесь!» Представляешь?
- Более чем, - говорю. – Ну что ж, вот над этим случаем – я бы поработал. Потому что иначе – завтра у вас эпидемия начнётся. Правда, сегодня я планировал опросить работников общепита. Рестораны, бары, ночные клубы. Хочется уточнить, когда именно у них прекратились пьяные драки.
- Резонно! – соглашается Колычев. – Но это тебе, знаешь, к кому надо обратиться первым делом? Вот в «Арго», где ты был вчера – помнишь, официанточка такая, славненькая? Катюша её зовут. К слову, Денискина девушка. Она тебе всё охотно расскажет.
«Денискина девушка? А, ну тогда понятно, почему она на меня в давешнем армрестлинге ставила. Колычев, значит, меня в Арго направил, а Дениска там дожидался, чтобы спровоцировать. И между делом – своей барышне наверняка растрезвонил, что приехал такой весь из себя крутой крендель с Москвы. То ли понтуется, то ли впрямь «рэмбо». Хотя, конечно, обломится он скоро, хи-хи. Сейчас вот и буду его обламывать, хо-хо. Что ж, отбивать девушек у лейтенантов местной полиции – моветон, конечно. Вдруг – это лубофф? Значит, займёмся ушлым воришкой!»
- Ну, общепит подождёт, на самом деле, - говорю. – Профилактика среди несовершеннолетних – прежде всего. Пока его дружки не прониклись идеей и не отправились на «шоппинг». Сведёшь меня с этой пэдэнэшкой?
- Сведу, конечно. Кстати, она о тебе уже слышала. Денискина сестрица старшая. Юля Ракитина.
- Тоже дочка твоего предшественника? Клан?
- А то!
Меня подмывало спросить: «А она такая же лопоухая, как братец?» - но я решил дождаться личной встречи. Да пусть и лопоухая, пусть хоть вылитая чебурашка – через несколько часов это не будет иметь особого значения. Даже трогательно.
После ухода Колычева я, подумав, достал из футляра золотое колечко и надел его на безымянный палец.
Глава Восьмая.
Как оказалось, старший лейтенант Юля Ракитина имела уши вполне обычной, даже весьма привлекательной конфигурации. Но и будь они оттопырены под прямым углом – то была бы не самая броская деталь в её наружности.
Когда Колычев позвонил подчинённой, мы договорились встретиться с ней не у РОВД, а у её дома, поскольку она только выходила на работу, ближе к полудню (ох уж эта провинциальная размеренность, ох уж эта семейственная протекция в органах!)
Подкатив к подъезду, я запарковался и принялся ждать. Моё внимание сразу привлекла девица на детской площадке. Она сидела на корточках перед двумя мальчуганами лет семи и что-то страстно говорила, возложив ладони им на плечи, по одной каждому.
«Уж не дурь ли мелким толкает?» - подумал я, полу в шутку, памятуя жалобы Колычева на нынешнюю распущенность барыг.
Да и видок девицы – располагал к такой мысли.
Причёску она имела… с чем бы это сравнить? Возможно, с мальтийской болонкой, угодившей в сточную канаву малярного цеха автосервиса. Один локон ядовито-жёлтый, другой – угарно-фиолетовый, третий – тархунно-зелёный. И разудалая чёлка, чёрная, как смоль. Но, как ни странно, в этом буйстве красок была своя эстетика. Равно как и в кожанке с оскаленной, огнедышашей драконьей пастью во всю спину.
Закончив разговор с детишками, экзотическая барышня распрямилась и огляделась.
Может, если б она не оглядывалась – я бы не догадался наверняка, и ей бы удалось устроить сюрприз. Но она точно кого-то высматривала, а заметив мой Туарег, двинулась будто бы наискосок, мимо него к подъезду. Я сделал вид, что читаю эсэмэску.
Проходя мимо, барышня постучала в стекло и окликнула, преувеличенно фривольно, поигрывая тонкой сигареткой меж пальцев с багрово-серебристыми ногтями:
- Мужчина, не меня ждёте?
Я опустил стекло и улыбнулся:
- Если вы – старший лейтенант Ракитина.
Барышня поморщилась, досадливо подёрнула плечиками и аж притопнула:
- Ну вот, блин, дядя Паша! Это он рассказал, как я выгляжу?
- Не говорил, - опровергаю. – Но я сам прикинул, что если братец, будучи опером, отжимает мобилки, – то и сестра, инспектор ПДН, должна быть… нетривиальной. Кстати, тебе идёт. И… you are welcome!
Сев на пассажирское кресло, она закивала:
- Да, Дениска – он у нас такой. В школе – вообще ураган был. Отрывной такой пацанчик, мама не горюй.
- Догадываюсь, - говорю. – Но ты, я вижу, тоже без башни?
- Да, я тоже – оторва! – соглашается Юля, не скрывая гордости. Прикуривает. Подумав, считает нужным пояснить: - Нет, не пойми неправильно. Оторва – это не шалава. Это образ такой. С мелкими злодейчиками – легче общаться. Когда без… казёнщины.
«А она ведь обратила внимание на моё колечко. Сразу же».
Смеюсь. Юля недоумевает:
- Чего?
- Да ничего, - говорю. – Просто представил, как ты по форме выглядишь, вот с этим (киваю на её пышное «головоцветие»).
Тоже смеётся. Отмахивается:
- Уй, да я не помню уж, когда форму надевала. Так-то оно надо, вроде бы, но мы решили, что лучше неформально. Психологичнее. А то детишки или зажимаются, или, наоборот, хамят, когда погоны видят. Типа, а у тебя на титьках тоже звёздочки? Покажь заценить! А вот видят этот… антураж-эпатаж – как-то мигом обламываются хвост распушать. Удобно.
«Вишь ты! – подумал я. – Психология, однако. А ещё – корят провинциальных ментов за кондовость и консерватизм. В Москве бы – хрен такое прокатило, инспектор ПДН с малярным валиком на голове. Начальство затрахает, в самом скверном смысле. А тут – свобода творчества».
Прищёлкнув пальцами, напоминаю:
- Кстати, о малолетних хамах! Чего там с парнишкой и ноутом?
- Ага! – Юля вздымает сверкающий ноготь. – Ну, собственно, так и есть, как тебе дядя Паша сказал. Ваня Егоров. Пятнадцать лет. Вообще-то, не гопник. Скорее, «ботан». Или, как сейчас это называется – «нёрд» (как же старательно и как иронично эти кураевские менты выговаривают «новомодные» словечки!) Стырил ноут, у всех на виду. Я к нему домой ходила, по ушам ездила. «Парень, не дури! Тебя в тюрьму сажать никто не хочет – но ты ж себе сам жизнь ломаешь ни за грош! Ведь 161-я, грабёж, – в полный рост. По записи камер – и никакой другой доказухи не потребуется. Дело заведут – в суде автоматом рассмотрят. Тебя и самого там даже не надо, чтоб присутствовал. Ну, тут я приврала маленько… А судимость, говорю, будет, и это на всю жизнь. Пусть условная – но хрен ты куда потом сунешься, с таким-то послужным списком!»
- А он? – спрашиваю.
Вздыхает:
- А он – толковый. Не по годам. Говорит: «Я этот ноут – одолжил, а не спи.дил. Ибо, если спи.дил, - то чего ж меня никто не остановил-то? На записи вашей видно, как я прошёл мимо продавца, мимо охранника, и они чего-то втирали – но даже ухватить меня не порывались. И это называется «грабёж»? Вы это вот предъявлять будете, на суде-то? Мы-то с вами, тёть Юль, знаем, почему так. Но вы это всей стране показать хотите, как у нас теперь в Кураеве грабежи делаются? А я, если что, покажу. Я тоже записал, с мобилы в кармане. Поэтому, лучше помалкивайте в тряпочку. И я молчать буду. А ноут – мне для дела нужен».
«Да, определённо себе на уме парнишка, - думаю. – Надо бы познакомиться».
- Что ж, - говорю, запуская двигатель, - поехали, побазарим.
- И ты его прессанёшь? – не вполне ясно, что хочет выразить Юля: то ли испуг, то ли надежду.
Отвечаю столь же расплывчато, но весомо:
- Я с ним поговорю.
- Как с Дениской вчера?
- Иначе. Ты, Юль, только не встревай. Но, когда надо будет, - подыграй. И делай скорбное лицо всю дорогу. Вот такое постное, как будто у него… рак лёгких обнаружили, что-то вроде.
- В смысле? Я сейчас, правда, не очень поняла!
Поворачиваюсь к ней, смотрю задушевно, выруливая на улицу:
- Да всё ты поймёшь, когда начнётся! Ты же умная девочка. Главное – скорбную мину держи!
***
- Родители – маргиналы? – уточняю, когда мы с Юлей заходим в подъезд «злодейчика» Вани.
- Да не то чтобы. Там, собственно, только мать. Отца вообще никогда не было. Но она хорошая тётка, непьющая. Продавщица в обувном. И Ваня хороший такой был, правильный. Мать – сама теперь в шоке. Но, конечно, «никакого сладу, от рук отбился». Он, я думаю, объяснил ей, почему она даже мышку у него вырвать не может, не то что половником по башке огреть. Возможно, сказал, что во всём городе теперь так. Ну, мне так показалось, когда с ней разговаривала.
- Понятно.
Звоним в квартиру. Открывает – действительно абсолютно такая усреднённая положительная бытовая тётка, не пьющая, но бедная и честная, но душевная, но безвольная, но хорошая.
- Он в своей комнате! – показывает направление. – Уже двое суток за компьютером этим проклятым. Я хотела выдрать провода – да я ж не знаю, чего там выдирать, чтоб не повредить. Вещь-то чужая!
Из-за двери слышится характерный «звонко-ржавый» голосок:
- Ма? Это опять мусора, что ли? Гони их в шею! Им здесь ничего не светит. Зря время теряют.
Мы, тем не менее, проходим в убежище киберграбителя. Он восседает на кресле-вертушке, и соизволил обратить на нас свои раскраснелые глазёнки, когда мы вошли.
Первая ассоциация – «чудо в перьях». Неоригинальная, конечно, но его всклокоченные вихры действительно напоминают перья. Будто бы подушке харакири сделал у себя над головой, только бы той головой не придавить ту подушку. А то ведь мама добычу «стырит». Хотя нет: она днём на работе была, только сегодня выходной. Но он и днём не спал.
Под столом – десяток смятых банок «Ред Булла» и четыре полуторалитровки «Новотерской» минералки.
- О, новое лицо! – Ваня лыбится, тянет тощую шейку, выпячивает костлявый подбородок в мою сторону. – Ты чьих будешь? Угрозыск, что ли?
- Почти угадал, - говорю, и предъявляю удостоверение в развёрнутом виде. – Федеральная Служба Безопасности, подполковник Свинцов.
Ванечка, откинувшись в кресле, расплёскивает руки в стороны (а его конечности, после стольких часов за компом, действительно кажутся аморфными, как щупальца).
- О! ФСБ! Кто бы мог подумать! И это ты теперь мне, подпол, будешь втирать, как я похерил свою юную жизнь, вступив на кривую дорожку криминала? Кто следующий? Путин? Так позволь тебе кое-что объяснить, подполковник Свинцов. Мне ноут нужен – чтобы завершить одну программу. К конкурсу. Но вот мой старый комп – он наебнул. Мамка накрылась – и опаньки. Только винт и сохранился. Ну, ты, вообще, рубишь, что я говорю?
- Вполне, - отвечаю, раскрывая сумку, прихваченную из машины.
- Дык вот! Мне срочно нужен был новый комп. Чтобы подключить к нему свой винт. И я – ПОЗАИМСТВОВАЛ этот ноут у Вика, хозяина салона. Этот ноут – он пень четвёртый. Он хрен знает сколько пылился, а Вик, дебил, на него цену держит двадцать штук. Потому как купил по такой цене – и сбавлять не хочет. Западло ему. Жмот, в натуре! Ну и таки да – я грабанул его, тут без базара. Вот только – хрен мне кто чего за это сделает, в обозримом будущем в городе Кураеве! И ты сам прекрасно это знаешь!
«В натуре», «западло», «без базара»? Так нёрды разговаривают? А, все так разговаривают! Тем более, сейчас он – вроде как криминальный беспредельщик, перетирающий с мусорами, а не программер-головастик. Отыгрывает роль. К тому же, расторможен в ноль. Срыв – уже скребётся по черепице. Ещё часиков пять-десять без сна – и точно в дурку угодит».
- Да мне посрать, - бормочу почти что машинально, думая теперь о другом. Именно – о том, как затащить в койку Юлю Ракитину.
- Что?
Поднимаю глаза, закончив рыться в своей сумке (самая полезная вещь, какую нашёл – гель для бритья). Повторяю:
- Да мне пофиг, Вань, этот твой грабёж, или что там оно. Повторяю: я – из ФСБ. Конкретно – из группы «Эпсилон» управления специальных мероприятий службы контрразведки («Внушает, ё-моё!») Мы занимаемся изучением паранормальных явлений и реакции людей на оные явления.
Он малость поёживается, от недосыпу, от нервного истощения:
- И что?
- А и то, что сейчас тебя лазером порежем – да в лабораторию отправим в баночках… Шучу! Если серьёзно, то мы плотно заинтересовались вашей аномалией. И стало ясно, что прямое насилие в городе – никто применить не может. Ни ножик сунуть, ни даже по морде врезать. Это уже очевидно. Человек, едва только хочет распустить руки – тут же скрючивается, блевать его тянет, плохо ему. И ты, Вань, тоже это понял. По тому, как тебя одноклассники чморить перестали, угрожая физической расправой, верно?
Ваня ухмыляется, кривовато:
- Ну, в целом, - верно. Вот только, я… Да ко мне давно никто не докапывался! Но я подметил, что и друг до друга наши «крутые» не докапываются. Не махаются уже, как раньше. И вообще никто в школе втащить не может. Вот как-то все расходятся, очень мирно. Я проводил эксперименты…
- И понял, - подхватываю, - что не только в школе, но и во всём городе никто никому не может «втащить»? Ну да, это мы, Вань, давно знаем. Но вот что мы сейчас изучаем – так это воздействие на организм не очевидно агрессивных проявлений, но как бы латентных. Понимаешь? Поэтому – подними, пожалуйста, футболку!
Он повиновался, явно заинтригованный. Или – уже плохо соображает, не допускает мысли, что мы как схватим его ноут, как выбежим из квартиры…
Я брызнул ему на живот и грудь гелем для бритья, размазал, и теперь «сканирую», поднеся свой Умклайдет, универсальный коммуникатор.
Умеет ли Умклайдет делать УЗИ? В данном случае это не важно.
- Что там? – подаёт голос Юля.
Оборачиваюсь. Да, играет она хорошо. Прямо такая тревога, как будто Ваня – её младший братик, который у неё на глазах проглотил вилку.
- Пока – сложно сказать, - отвечаю.
Ваня интересуется:
- А что-то должно быть?
Он всё такой же презрительный и высокомерный. Он очень старается быть презрительным и высокомерным. Ему начхать на ментов, на ФСБ, на всю правоохранительную мощь, немощную перед ним. Но вот мой аппарат – пробуждает некоторое любопытство. Да, Ваня неравнодушен к гаджетам.
- И это что за хрень? – он кивает на Умклайдет.
- Анализатор активности кожного покрова, - говорю. – Гель убыстряет биохимические реакции, анализатор – фиксирует их. Но это совершенно безвредно. Потом смоешь – и всё.
- А что такое «латентный»? – Ваня припомнил недавно услышанное слово.
- Скрытый, неочевидный.
- Да! И что эта хрень значит, «латентные агрессивные проявления»?
Он не то что бы чем-то обеспокоен – вовсе нет! – просто у него научное любопытство. Склад ума такой.
Пожимаю плечами:
- Ну как тебе объяснить, чтобы не грузить? Вот в морду кому-то двинуть – это явное(!) агрессивное посягательство. Против личности. Но что касается посягательства против собственности – пока неизвестно, воспринимается оно, как агрессия, или нет. Вероятно, зависит от человека, от его менталитета, от его социального самосознания… Ну да, вижу, что гружу и тебе это неинтересно!
Ваня возражает:
- Нет, почему? Интересно. Можно поподробнее? Ну, если уж опыты свои на мне проводите?
Да, он не хочет быть неосведомлённой морской свинкой. Он хочет быть осведомлённым участником эксперимента. Приобщиться к знанию. И в этом всё дело.
Приобщаю:
- Видишь ли, по нашей теории, у человека имеется некий такой биохимический тормоз внутривидовой агрессии. Поднимаешь на другого руку, хочешь ударить – но в первый момент испытываешь некоторое замешательство (слежу за ним, нанавязчиво: да, ещё б он не испытывал, будучи тем нёрдом, каков он есть!) Это природный механизм сдерживания. Инстинктивный. А на биохимическом уровне он реализуется путём выброса особых веществ, которые вызывают лёгкое, едва заметное недомогание. Отсюда и происходит то самое замешательство.
Ваня хмурит лоб:
- Это, типа, адреналин?
- Нет, - улыбаюсь. – Адреналин – это как раз то, что позволяет преодолеть замешательство при агрессии. Поэтому со злости – врезать куда проще, чем в спокойном состоянии духа (Ваня уж точно согласен… а я – нет. Но продолжаю мести свою наукообразную пургу). Потому что со злости – у человека в крови оказывается много адреналина. И он нейтрализует то первое, сдерживающие вещество. Оно, кстати, было выделено нами совсем недавно, и пока рабочее название – «пацифин».
- Типа, гормон миролюбия?
- Именно так! – подтверждаю авторитетно, просияв от смышлёности «студента». – Он, как бы это сказать? Немножко отравляет организм. Будто бы сигнализирует: одумайся, пока не поздно! Это плохо – пинать и кусать других людей. Но – совсем незначительное и мимолётное такое отравление. В обычном случае.
- А у нас в Кураеве – он, того, сильнее отравляет?
- Многократно! – прищёлкиваю пальцами. – В тысячи раз. И никакой адреналин перебить его не может. Если человек продолжает агрессию, несмотря на «звоночек», – он просто без чувств упадёт раньше, чем ударит. А может, и умрёт.
- Ну а кражи-то какое отношение к этому имеют?
Это Юля. Она уже, конечно, ухватила мою идею – и решила сделать «изящную подводку».
Поворачиваюсь к ней, показываю мимикой: «Не гони коней, девочка!» Хотя, возможно, для неё это выглядело как: «Рот закрой, дура!» Так или иначе, она больше не влезала без спросу.
- Имеют ли кражи хоть какое-то к этому отношение, - говорю, - вопрос для нас открытый. Собственно, мы его сейчас и исследуем. Но по логике, совершая посягательство против собственности человека – как бы сознаёшь, что посягаешь и на его личность. В целом говоря: даже когда крадёшь, а не бьёшь, - понимаешь, что делаешь человеку плохо. А значит, можно предположить, что какое-то количество «пацифина» выделяется. Очень маленькое, но, возможно, регулярно. Всякий раз, как возвращаешься к мысли о том, что чего-то украл. И этим мы склонны сейчас объяснять так называемое «чувство вины», «муки совести».
По ходу своей «лекции» аккуратно беру Ваню за подбородок, задираю ему голову, заглядываю в глаза, деликатно фиксируя пальцами веки. Поочерёдно – в один и в другой. Будто ищу там следы раскаяния и пацифина.
Прицокиваю языком, но тотчас спохватываюсь и успокаиваю:
- Нет, теоретически – всё возможно, но, как мы полагаем, только у зрелого, взрослого человека, который привык ассоциировать частную собственность с личностью владельца. А дети и подростки, по нашей теории, такой ассоциации не проводят. Они – живут согласно древнему видовому инстинкту охотника и собирателя. Увидел – подобрал. Захотел – добыл. То есть, всякий индивид старше лет пяти, конечно, понимает, что это незаконно и наказуемо, брать чужое, но – до определённого возраста человек не считает, в глубине души, что это именно ПЛОХО. Не понимает, что он вредит именно личности другого человека, отбирая его вещи.
«Насчёт «определённого» возраста я погорячился, - думаю. – Есть индивиды, которые и в полтинник этого не понимают… Гы, и они называются «социалисты»!»
Ваня вскидывается:
- Ну а чего я повредил-то Вику? Говорю же: у него этот ноут уже который год пылился!
Киваю, академически «увесисто»:
- Вот, о чём я и говорю. Ты не проводишь связи между собственностью и личностью, ты не испытываешь вины за присвоение чужой вещи, и потому – с тобой, наверное, всё будет в порядке.
Ваня, движимый, как и раньше, исключительно научным любопытством, уточняет:
- А… что может быть… НЕ в порядке?
На моей физиономии - печаль от бессилия науки:
- Пока – малоизученно. Но предполагается, что постоянное отравление «пацифином» - как-то сказывается на здоровье. «Вина гложет» - не на пустом же месте выражение родилось. А физиологически? Ну, аппетит ухудшается. Пищеварение. Потеря остроты зрения. Первый симптом - эректильная дисфункция.
- В смысле, нестояк?
Хлопаю его по плечу:
- Да ты не парься! В твоём-то возрасте – точно маловероятная угроза. Да и нет у тебя оснований считать себя «виновным». Ну то есть, не юридически, а… по-человечьи. В твоём мировоззрении, повторю, рулит инстинкт собирателя. Плохо лежало – вот и подобрал. И правильно сделал. Никакого раскаянья.
Ваня отворачивается к монитору, очень пристально всматривается в строчки своего кода. Но мне почему-то кажется, что его не программа занимает. Не будь нас – он бы наверняка открыл свою коллекцию порнухи. И сейчас, вероятно, представляет любимые сценки. Ну да, ну да! После двух-то суток за компом под кофеином?
Наконец, он снова поворачивается к нам. Мне показалось, или наш герой чем-то всё же обеспокоен?
- Ладно, - вздыхает. - Я по-любому собирался на днях вернуть Вику его сраный ноут… У кого-нибудь ещё одолжу! По-хорошему. Окей, забирайте!
Мне его жалко. Он ведь действительно там какую-то прогу мостырит, для какого-то конкурса – а мы так бесцеремонно прервали работу юного гения. Ещё и сомнения посеяли… тягостные. Сволочи мы!
Вернее, это Юле жалко Ваню, а сволочь – я. Потому что думаю сейчас больше о ней, а не о горемычном башковитом шкете. Думаю о том, как произвести на неё впечатление, цинично прикинувшись «добрым волшебником».
Обращаюсь к старшему лейтенанту Ракитиной:
- Слушай, а тебя есть телефон Вика этого, терпилы?
- Конечно. Набрать?
- Угу.
Принимаю трубку:
- Алло, Виктор? Это подполковник Свинцов, по вашему делу.
…
- Да-да, ноутбук. Могу вас порадовать: злодей согласился добровольно вернуть похищенное.
…
- Да я понимаю, что грош цена и что для вас было главное, чтобы прочие обормоты не повадились ходили в салон, как по грибы. Но и вы же, наверное, понимаете, что если дело в суд направить, да приложить запись видеокамеры…
…
- Что, забираете заявление? Отлично. Но знаете, у меня есть встречное предложение. То есть, первый вариант – вам возвращают ноут, и - конец истории.
…
- Второй? Мы приглашаем местное телевидение в ваш салон, и они делают репортаж о том, как сознательный бизнесмен решил поддержать… эээ… развитие научного и творческого потенциала среди юношества и пожертвовать для этой цели техническое оборудование.
…
- Да-да, тот самый ноут.
…
- Нет, он реально какую-то программу пишет.
…
- Да я тоже считаю, что нормальный способ списать барахло, занимающее место. И реклама, какая-никакая.
…
- Почему он сам такого сразу не предложил? А он программист, «вещь в себе». Ему спереть проще, чем пиаром морочиться. Но он больше не будет. Правда, Хуанито?
***
- Классно ты всё разрулил! – похвалила Юлю, когда мы сели в машину.
- Это моя работа, решать проблемы, - отзываюсь со всей своей скромностью.
- Типа, мистер Вульф?
- Типа того.
- Но ты…
«Моложе и симпатичнее? Ты это хочешь сказать, Юленька? Да говори, не стесняйся!»
Мы едем через «центральный городской парк», который представляет собой попросту кусок Мещёры, обжатый городскими новостройками, с проложенной по диаметру шоссейкой. Посматриваю по сторонам, в поисках удобных съездов.
Юля договаривает:
- Но ты уверен, что телевизионщики согласятся? Как бы, сюжет-то – слишком уж незначительный.
Возмущаюсь мысленно:
«Нет, Юль, ты не это хотела сказать!»
Тем не менее, смотрю на неё с улыбкой:
- Юль, ты издеваешься? В городе, где за полгода не было ни одной резни, ни одной драки? Да у них весь эфир – «глава администрации вручает управдому диплом за высокую культуру быта на лестничных клетках». А тут – благородный неординарный поступок. «Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, но, кажется, в наше общество после многолетней моральной деградации стали возвращаться простые и всем понятные, истинно человеческие ценности. Доброта, взаимопомощь, забота о будущем нации. Да-да, не побоимся громких слов, но есть надежда, покуда есть такие люди, покуда совершаются добрые дела от чистого сердца». Минут на двадцать рассусолить можно – только в путь. А потом набрать каких-нибудь пыльных п.здоболов, – и, типа, комментарии экспертов. И – общественная дискуссия, хоть на два часа, хоть на три. А если посрутся прямо в студии – репортаж о том, как хорошие люди срутся во имя наибольшего добра, и комментарии экспертов, и по-новой! Главное – инфоповод конкретный получить. Чтоб, значит, никто не мог остаться равнодушным.
Юля, похрюкивая не то от дыма своей сигареты, не то от моего цинизма, спрашивает:
- А ты сам, часом, никогда не был журналистом?
Тоже смеюсь, капитуляционно раскинув руки (дорога прямая):
- Раскусила! В точку. Да в загранку – я преимущественно под журналистским прикрытием выезжал. И даже статейки пописывал, для подкрепления легенды.
«Это всё – пурга полнейшая. Нет, я и в юности таможню проходил с австралийским дипломатическим паспортом. Если не считать сопровождения контрабанды, которая тупо мимо таможни шла. Но я уж давно не сопровождаю лично контрабанду и не пользуюсь Аэрофлотом, а летаю служебным джетом, который просто не подлежит досмотру ни в одной стране мира. А журналистское прикрытие – это сугубо для российских расследований было. И в российскую периодику – я действительно давал материалы. К слову, некоторые мои статьи вызывали резонанс, и я мог бы гордиться этим… когда б мне было не посрать на такую тщеславную ерунду».
Юля задирает подобродок:
- О, да вы, никак, шпион, Пал Андреич?
«О, да вы, никак, советскую киноклассику знаете? А мы-то думали, вы только на деревьях мяукать умеете… мамзель».
- Я много кем бывал, - отвечаю уклончиво.
Немного запнувшись, она всё же спрашивает:
- А в детстве, поди, хулиганом был?
«Удачное направление беседы», - думаю.
Прищуриваюсь, ласково:
- Это у тебя профессиональный интерес?
- Типа того. Не, ну я просто видела, как ты с этим «разбойничком» работал. И… как сказать-то? Ну, короче, видно, что чего-то родственное такое ощущаешь, на одной волне с ним.
Посмеиваюсь:
- Да, опять ты меня раскусила, Юлия Антоновна! Нет, я в целом-то благонравный отрок был. До двенадцати лет – даже на учёте не состоял.
Юля вздымает ресницы, в приятном, как мне кажется, изумлении:
- А с двенадцати – состоял?
«На самом деле – нет. Только грозили поставить. Но я сынок профессора ЛГУ – какой там, к дьяволу, учёт в инспекции?»
- Да, - отвечаю.
- А за что, если не… гостайна?
- Организация преступного сообщества.
- Чего?!
Объясняю, являя лирическую иронию, витающую этаким белёсым облачком над забавами юности:
- Ну, мы-то с пацанами считали, что это просто клуб взаимопомощи. Знаешь, если кого из наших обидят – вразумляли, что так делать не надо. Без особой жести, но – доходчиво. При этом, конечно, все смотрели-читали «Крёстного отца», отсюда соответствующая романтика-атрибутика… А тогда как раз модная тема была, - молодёжные группировки. Шокирующие разоблачения в прессе, куда смотрит милиция, зона особого внимания, всё такое. Вот милиция и решила на всякий случай посмотреть в сторону нашей мафии, с особым вниманием.
Юля – гораздо моложе меня. Лет на десять - минимум. Это не так уж много? Это – пропасть. Потому что я – застал «Совок» в сознательном возрасте, а она – только этот нынешний опереточный «римейк» наблюдать может. Который даёт весьма отдалённое представление об оригинале. Она – дитя своей эпохи. Она здравомыслие как норму воспринимает. Не понимает, что нормой мог быть маразм. Причём, всем очевидный маразм, но всё равно – его полагалось должным считать нормой.
Она стремится подколоть во мне того малолетнего мафиози... которым я остаюсь до сих, кроме шуток. Она спрашивает:
- И страшно, поди, было, когда менты на вас вышли?
«Да ты, Юленька, не представляешь, как относились к ментам в конце восьмидесятых! Это коллег твоих нынешних – бояться можно. Но не в «пацифистском» Кураеве, конечно. А тогда – над совковыми мусорами можно было только стебаться, как над недоразумением природы. Во всяком случае, мы(!) так к «серым» относились, мажорские питерские детишки. Возможно, и несправедливо. Но что поделать? Дети – бывают жестоки к стражам порядка».
Отвечаю:
- Не сказать, что страшно, но – увлекательно. Я это воспринимал как продолжение игры. Да и менты не больно-то злобствовали. Ну, тётенька ПДН, твоя коллега, прочитала, конечно, лекцию о том, что бандитизм – это плохо, мафия – это плохо. Что советские пионеры должны играть в героев Революции и партизан, а не в американских гангстеров.
Тут Юля хмурится:
- Играть в революционеров и партизан? Прямо так и сказала?
- Прямо так. И меня это тоже… воодушевило. Говорю: «Спасибо за подсказку. Теперь – будем жечь жандармские автомобили и брать языков».
- А она?
- Стала, конечно, кричать, ругаться. Ну я ей и выдал. «Сестрёнка, - говорю, - чего ты такая сердитая? Давай лучше займёмся любовью, а не войной!»
Юля прыснула, представив, вероятно, себя на месте той барышни. Отсмеявшись, уточнила:
- В двенадцать лет?
- Ну, я всерьёз-то не рассчитывал, что у меня есть шансы. Так, брякнул, чтобы перед пацанами выпендриться.
- Не рассчитывал, говоришь? – я сижу в профиль к ней, но чувствую, что Юля смотрит на меня неотрывно, и слегка касается своими багровыми ногтями моих «соломенных» волос. Спрашивает очень тихо, вкрадчиво, едва-едва «поверх» урчания дизеля: - А сейчас – рассчитывал бы?
Наконец, и съезд на грунтовку…
Плавно притормозив и приняв вправо, поворачиваюсь к Юле, смотрю ей в глаза, «воркую» в ответ:
- Сейчас – я, исполненный раскаяния, был бы готов предоставить нашей славной полиции возможность отомстить тому нахальному щенку за оскорблённую честь мундира!
Трудно ли вписаться в поворот, целуясь со своей пассажиркой?
Достигается тренировкой.
Вот что трудно – одновременно снять с пальца и спрятать в карман колечко. Незаметно.
Зачем я это делаю?
Сложный вопрос. Скажем так: означенная причуда – та дань неизбывной человеческой иррациональности, что я могу себе позволить.
Мы с Женькой никогда официально не расписывались и тем более не венчались. Даже свадьбу не играли, к огорчению обжор с обоих генеалогических баньянов. Но я надеваю кольцо, когда намерен пофлиртовать на стороне. Дураки – снимают, умные – надевают.
И это-то, как раз, логично. Во-первых, я честно и ясно (и сразу) даю понять, что женат и счастлив в браке. А во-вторых – для тех стервочек, с которыми мне в принципе интересно флиртовать, это дело чести – соблазнить приглянувшегося женатика, счастливого в браке. Это инстинкт, зачастую неосознанный. Самоутвердиться, куснув от чужого каравайчика. И колечко способствует сближению, на самом-то деле. Притягивает.
Но вот почему я снимаю его раньше, чем футболку? Это не логично, это иррационально, но я просто привык так делать, веря, что Колечко – посвящено Женьке, и будет кощунством допускать его соприкосновение с чужой девичьей плотью.
Не кощунственно ли соприкосновение всего остального моего естества с чужой девичьей плотью?
Да ладно! Это всего лишь секс!
Но в случае с Юлией Антоновной – очень качественный секс. В её «плазменных» локонах, ритмично взмывавших над раскрасневшимся, блаженно-страдальческим личиком в такт сладострастным стонам – было нечто сюрреалистическое, космическое. Это было даже круче, чем в двенадцать лет посетить первое в стране кафе Баскин Роббинз и облопаться разноцветного мороженого всех фруктовых вкусов…
***
Через пару часов я высадил Юлю прямо у РОВД, но за углом от крыльца (нефиг сотрудникам отвлекаться на сплетни!), и мы договорились встретиться завтра вечером.
Напоследок, остановившись у водительской двери, она вымолвила, сделав очень задумчивое лицо:
- Вот странно. Ты парнишке этому наплёл про «эректильную дисфункцию» от чувства вины, от сознания греха. Но это ведь тоже грех – так травмировать уязвимую детскую психику, так его разводить. Потом и терпилу развёл, на законную его собственность. «Всех развёл, сказочник». Неужели тебе самому совсем-совсем, ни капельки не стыдно?
«Гхм… Кажется, это был комплимент. Будем думать так».
- Мне-то? – хмыкаю. - Не, Юль, я – закоренелый мерзавец. Ни стыда, ни совести, и пробу ставить негде.
- Есть где! – возражает, и, нырнув головой в салон, находит место для пробы.
Полминуты – пробуем наши языки на вкус. Таких дегустаций – никогда не бывает слишком много.
Провожая Юлю взглядом, вспоминаю слова одного своего приятеля, большого ловеласа: «Когда барышня готова рискнуть только что восстановленным макияжем – это многого стоит, но это ещё не значит, что она втюрилась по уши. Реально опасный симптом – когда она при твоём появлении говорит в трубку: «Извини, Ленуль, я перезвоню попозже».
Как бы то ни было, я знаю универсальное лекарство от даже самой сильной, самой лихорадочной девичьей влюблённости. Достаточно попросить барышню вырыть яму в лесу, пока я метнусь в город за очередным отморозком. Любая возмутится: «Совсем охамел? У меня, между прочим, ногти!»
Да, маникюром они рискуют не так охотно, как макияжем.
Глава девятая.
Расставшись с Юлей, я отправился к себе на квартиру, собираясь посвятить вечер просмотру местных СМИ и форумов. Конечно, это делает наша Аналитика, и они толковые ребята, но желательно – и самому как-то в атмосферу погрузиться, проникнуться местными их заморочками, сплетнями, разборками.
Однако моим планам помешали.
Уже через час ко мне заявился не кто иной, как Денис Антонович Ракитин. Без звонка. Но с пивом. Но без праздничного настроения, как мне показалось. Да, он был какой-то смурной и будто бы взвинченный. Ей-богу, он смотрелся куда благодушней вчера, когда я зверски пытал его.
«Чего ему надо? Неужто пришёл мстить за честь сестры по закону гор?»
- Надо поговорить! – объявил он с порога, мрачно посапывая.
Мы проследовали на кухню.
Плюхнувшись на тот самый стул, с которым он, возможно, уже свыкся, Денис достал из пакета две банки Эфеса, одну протянул мне, а другую открыл и приложился к ней.
- Я тебя слушаю, - говорю.
- Артём! – он поднял на меня глаза, и в них не было страха, как не было и злости, но был какой-то напряжённый драматизм. – Дядя Паша думает, что ты меня вчера загипнотизировал, но мы-то с тобой прекрасно знаем, что ты – на самом деле мне врезал в солнышко!
Фыркаю:
- Извинения, что ли, принести?
- Да иди ты! Нет. Просто, факт в том, что ты МОЖЕШЬ это сделать. Я не знаю, реально, кто ты, какая у тебя подготовка, и почему так – но на тебя эта херня не действует. Аномалия, в смысле.
- Это пока не факт, - возражаю. – Но допустим.
Денис энергично кивает:
- Допустили! Но если ты меня смог уработать – скажи, почему ты не хочешь пойти и навалять этому подонку, Муру?
Закуриваю. Пускаю колечко. Спрашиваю:
- А он подонок?
Денис вскипает:
- Нет, блин! Он – сущий ангел! Он – гердосом барыжит! Тебе этого мало?
- Да, - отвечаю кратко.
Денис смотрит на меня, как добрый католик, которому сказали, что за идею множественности миров необязательно сжигать на костре.
Укоряет:
- Артём! Тебе действительно на всё посрать? Это ничего, что он гер на улицах толкает? Ничего, что школьники на это говно садятся?
Пожимаю плечами:
- А бывает, школьники клей нюхают. Потом ловят глюки и падают с высоты. Расшибаются насмерть или становятся инвалидами. И что – хозмаги громить будем?
Денис прикусывает губу:
- Ну, тут другое… Клей ведь – он не для того, чтоб его нюхали, продаётся.
- Но нюхают, - говорю. – А героин, к твоему сведению, создан был как лекарство от кашля. Хорошее, кстати.
Машет рукой:
- Да знаю я! Почитывал… Но ведь и Мур знает, что не от кашля у него хмурого берут. А чтобы по вене долбиться, и сторчаться в хлам года за три. Если повезёт. Знает – и продаёт. Бизнес на этом, сука, делает. Бабло, ****ь, зашибает!
«Гхм, а ведь он изрядно пьян! Но сразу – не видно было. Только сейчас накрывает. Перед самой дверью, что ли, хлебнул чего-то крепкого, для смелости?»
Возражаю:
- А торчки не знают, чтО покупают? Не знают, что такое героин? И что бывает, если подсесть? Вот перед самой первой ширкой – они этого не знают?
Денис почти кричит:
- Да чего они знают-то, в пятнадцать, шестнадцать, а то и в тринадцать лет? Кто по дурости вмазывается, типа, «всё нужно попробовать», кто – чтобы понтануться, типа, круто! Типа, жёсткий кайф! Да у меня у самого друг вот так втянулся – и передоз. В десятом классе. А пацан-то – классный был. Егор его звали. Рисовал отлично. Но – дурак малолетний. Как и все мы тогда были. И всякий на его месте мог бы оказаться. Неужели ты этого не понимаешь, а, подпол?
Думаю: «Надо слегка повысить голос и добавить металла. Этот парень ведь почти не знает меня, и считает, что если я разговариваю тихо и ровно – это приглашение меня «полечить».
Повышаю, добавляю.
- Вот что, лейтенант! Понимающий ты мой! Позволь тебе кое-что объяснить. Итак, представь, что у твоего друга умерла бабушка.
- Какая ещё бабушка?
- Родная. И вот она лежит на столе, а он думает: почему бы не вырезать кусочек мясца из её ляжки, не поджарить и не съесть? Да, взрослые говорят, что кушать человечину – это плохо, но ведь всё надо попробовать в этой жизни! Ведь это круто! Респект и уважуха!
Дениска вперяет в меня самый «напалмистый» из своих лейтенантских взоров:
- Ты чего несёшь-то? Как это вообще сравнивать можно?
- Да так и можно, - говорю, - что отрезав и сожрав кусочек бабушки – парень не сделал никому ничего плохого. Ведь старушке – уже пофиг. А прочая родня – могла бы и не быть такой впечатлительной и лицемерной. Если уж они всё равно собираются отправить бабулю на корм червям, оптом, - то чего уж жмотничать, чего зажимать один маленький кусочек, когда внучку захотелось испытать неведомых вкусовых ощущений?
- Да ты реально больной ублюдок!
Посмеиваюсь про себя:
«Ты чего, малыш, фильмов голливудских пересмотрел, чтобы так на меня ругаться? А я ведь, между прочим, сегодня спас твой роман с официанточкой, вместо неё соблазнив твою сестрёнку!»
- Угу, - подтверждаю. – Больной ублюдок. Именно так сказали бы про парня, который полакомился своей бабушкой. И похер, что ему всего пятнадцать лет. Да хоть десять. И похер, какой он там классный пацан, и как он офигенно рисует. Он – больной ублюдок. И это притом, что он не вредит живым людям. В отличие от парня, который делает себе первый укол гердосом, прекрасно зная, чем это кончается в нашем мире. Прекрасно зная, что он не сумеет раздобыть бабла на дозу, и будет обворовывать и подставлять своих близких, превращая их жизнь в ад. Но ему – на всех на них плевать. На родню, на друзей, на всех. И тем не менее, его мы называем «несчастным заблудшим дурачком, который не ведал, что творил, когда в первый-второй-третий-десятый раз вводил себе в вену опиаты». Тебе это, Дениска, не кажется немножко… нелогичным?
Дениска размышляет, разглядывая клетчатый узор на пластике стола. Подёргивается, словно от озноба. Видать, представил жаркое из бабули.
Наконец, снова поднимает глаза, выговаривает уже не так пылко, но всё же страстно:
- Да по логике-то, может, ты и прав. Но вот по-человечески? Слушай, подпол, может, тебя потому и хрень эта не берёт, что в тебе ничего человеческого не осталось?
«Может быть, - думаю, мысленно позёвывая. – Знаешь, щенок, сколько раз я это слышал? Мне даже в торец тебе зарядить не хочется, за твой базар унылый. Вот до такой степени я… киборг».
- Артём, - он снова распаляется, - вот за что ты так ненавидишь людей? То есть, по-твоему, выходит, что во всём виноваты торчки? Ну, виноваты, в какой-то мере – но что, их всех уничтожить теперь надо, так? А барыги – белые и пушистые, да? А Егор, если хочешь знать, просто с девушкой тогда поссорился! Бросила она его! Любой мог быть на его месте. И не был он… каким-то моральным уродом. Просто, ему тогда – хоть в петлю, хоть на иглу.
Лейтенант, кажется, выговорился, и переводит дух.
- Что лучше? – спрашиваю, глядя исподлобья, но очень по-доброму.
- Что?
- В петлю или на иглу? Что лучше для твоего друга? В смысле, для тебя? Вот если выбор – или-или?
Морщится:
- Да понятно, что ты хочешь сказать… И всё логично, опять же, но… - пристукивает кулаком по столу: - Но вот как-то… аморально!
«Ох ты, какие мы слова знаем!»
- Что аморально? Та чушь про тотальное уничтожение торчков, которую ты мне приписываешь в своих галлюцинациях? Да мне, в действительности, похер, кто чем долбится! Это личное дело. Но узнав, что человек сел на иглу, я просто буду иметь в виду, что он – безмозглый и безвольный эгоцентрист, которому плевать на всё, кроме его кайфа. Только и всего. А вот что дурное дело – силой закона и полиции ограждать людей от собственной глупости да безволия. И поверь: никогда ни к чему хорошему это не приводит. Только – многократно усугубляет проблему, которой вообще не было, пока её не придумали и не стали бороться с наркотой!
Денис кивает, саркастически ухмыляясь:
- Ага! То есть теперь получается, что гады – это те, кто борется с наркотой?
- Есть и такая точка зрения, - подтверждаю равнодушно, немного устало.
- У барыг?
«Мне надоел этот трёп. Пора завязывать. И на место поставить. А то чего-то он слишком расчирикался, щегол краснопёрый».
- Не только, - говорю. – Ладно. В любом случае – спасибо тебе. Мне было крайне ценно выслушать суждение об аморальности от позавчерашнего гопника, отжимавшего мобилы не ради хлеба, не ради дозы, а ради, вероятно, развлечения. Потому что это прикольно, отжимать у лохов мобилы, пользуясь тем, что ты сынок ментовского начальника, и тебя по-любому не упекут в колонию. Правда, удобно, Денис?
Его задело, вполне предсказуемо, – и он взвился:
- Да ты всё не так понял!
Остужаю:
- Ладно-ладно! Шучу! Да и пофиг, если честно. Я просто к тому, что никто не ангел. И «со времени Иисуса невиновных нет», как поэт один сказал. Но если уж хочешь поговорить о морали – то вот тебе история. Парнишка, восемнадцати лет, привозит из Краснодара в Москву мешок травки. Так, для себя, для друзей. Он не барыжит – он и так небедный паренёк. Просто угощает, отсыпает, кому надо. Об этом узнаёт наркоконтроль, накрывает «притон» на родительской даче, и пацану ломится червонец. Хранение в особо крупном, сбыт в особо крупном.
Денис мотает головой:
- Не, ну трава-то – ерунда, конечно. Кто за неё червонец влепит?
- Да хоть пятерик! И ведь по закону меньше не получится. Иначе – судью припекут железными рогатинами. «Саботируете борьбу с наркотиками. Покрываете наркобаронов. Уж не за долю ли?». А из-за чего весь кипиш-то? Что он плохого-то сделал, этот парень? Кому какой вред причинил? Но вот считается правильным укатать его на зону. За мешок сушёного растения, вызывающего некоторую эйфорию при курении. И те, кто причастен к укатыванию его на зону – не чувствуют себя подонками. И их можно понять. Но можно понять и некоторых моих коллег, которые брезгуют здороваться за руку с сотрудниками ФСКН.
- Это парнишка – он чей-то родственник был? – догадывается Денис. Всё же, у него есть задатки опера. Пока, правда, он всего лишь «личинка сыщик».
- Да, младший брат одного моего коллеги. Ну и с ним-то обошлось. Не был, не привлекался – любые намёки на задержание подчистили. Но сколько таких ребят реально в тюрьму отправляются? Ни за что вообще. И это считается нормальным с точки зрения современной общественной морали. Только я тебе, Денис, вот что скажу. Ты не прав: я – НЕ ненавижу людей. Несмотря ни на что, я люблю людей. Но я скажу больше: я и кошек люблю. Вот только это не значит, что я буду мяукать и жрать мышей!
Он засмеялся, немного расслабившись:
- Что ж, я тебя услышал, Артём. Типа, у тебя собственная мораль, а чужое мнение – не указ? Понимаю.
- Ага, - откупориваю, наконец, свою банку пива. – В точку. Я – делаю так, как считаю правильным Я. И могу обосновать любое своё действие, не прячась за то, что так решил депутат-шизофреник, или прокурор-алкоголик, или тётя Мотя, которая вырастила хлипкого безответственного неврастеника, довела его до иглы, а теперь ищет, на кого бы перевалить вину…
Перебивает:
- Уй, Артём! Хватит! Ну неприятная для меня тема! Хотя, возможно, ты прав! Всё, я уже понял, что Мура ты трогать не будешь, и я не в том положении, чтобы чего-то от тебя требовать!
Делаю глоток. Поправляю:
- Ты понял неверно. С Муром вашим я потолкую завтра. Но я не потребую, чтобы он свернул бизнес. Я лишь попрошу, чтобы он держался в рамках приличий. И вот единственно, что обещаю – он уделит внимание моей просьбе.
Денис распахивает глаза. В них – и радость, и досада.
- Так ты что, с самого начала не против был прессануть Мура? А зачем тогда… всё это нужно было?
«Интересно, - думаю, - тот факт, что у меня флирт с его сестрой, делает нас роднёй? А, неважно!»
Протягиваю руку, энергично взъерошиваю его волосы, слегка придавливая голову к столу.
Выговариваю, с брутальной нежностью:
- А затем, чтоб ты не задавался, чебурашко! И чтоб сам этот манифест вывел: ты – не в том положении, чтобы чего-то от меня требовать. А тем более – втирать мне, что такое хорошо, и что такое плохо. Если уж мы будем вместе работать какое-то время – тебе полезно об этом помнить. Ну а сейчас – можно и пивка попить.
«Форумы и пресса – хорошо, но и непринуждённая беседа с живым оперком – тоже познавательно. Главное – не спиться».
Где-то банки через три позвонил Ганс.
«Ничего особо важного, Тём, но ты должен знать. Сегодня из РОВД Кураева в Папилон поступал запрос по твоим пальчикам».
Вот как? Что ж, у Колычева была масса возможностей взять мои отпечатки. А что это он – я почти не сомневаюсь. И я догадываюсь, зачем ему это.
Нет, никаких сомнений в подлинности моей ксивы – у него, конечно, нет. Ему звонили из Области, предупреждали обо мне. И уж тем более, он не настолько дурак, чтобы пытаться найти в Папилоне «подполковника ФСБ Свинцова Артёма Викторовича». Думаю, он даже догадывается, что и фамилия на моей ксиве – ненастоящая. Но ему любопытно знать, не засветились ли мои пальцы в каких-то… «левых» местах, где бы я фигурировал не как офицер ФСБ, а как, например, «неустановленное лицо, скрывшееся с места происшествия до прибытия сотрудников полиции». То есть, он предполагает, что у меня чего-то такое возможно в послужном списке. Небезосновательно...
Жаль, но вряд ли удастся чем-то порадовать Колычева. По всем случаям, где наши могли наследить, - информация вытирается наглухо. Это несложно держать на контроле, при оцифрованных-то данных и автоматизированной системе. Как и входящие запросы. И это делается ровно для того, чтобы какой-нибудь участковый Аниськин не поднял шумиху, пробив, ради любопытства, отпечатки своего нового соседа по коттеджному посёлку и обнаружив, что тот разыскивается по подозрению в причастности к убийству Васи Палёного пять лет назад. Ну, влом каждый раз объяснять, что Вася Палёный был большая бяка, и что так было надо. А пальчики иногда всё же засвечиваются в деле, как бы ты аккуратно ни работал.
- Им уже дан ответ? - спрашиваю у Ганса, перейдя на французский (Денис в школе учил инглиш, да и вряд ли усердно).
- Нет, пока ещё. Как получил сигнал – решил с тобой посоветоваться. Твои же всё-таки пальчики.
«Ну да. Когда наш фильтр в АДИС срабатывает на «пальцовки» моего уровня – директор департамента, не хвост собачий - выдача ответа, естественно, откладывается, и сигнал поступает непосредственно на мобильник Гансу, а не дежурному оператору Аналитики. Это значит, что запрос был отправлен буквально пару минут назад. И тот бесстрашный исследователь, что его отправил, прямо сейчас сидит за своим компом, в ожидании ответа».
- Слушай, а давай приколемся? – предлагаю. – Давай им отпишем, что я в галактическом розыске за устроение массовых геноцидов в двенадцати звёздных системах. Ну потому что, реально, достали уже эти местные менты. Совсем страх потеряли. Всю дорогу – прокачивают, подначивают, на совесть давить пытаются.
- На что, на что? – Ганс смеётся. – У тебя-то?
- Да говорю же: всякое чувство реальности утратили! Давай их испугаем, а?
- Много пить приходится? – сочувствует Ганс.
- Изрядно. Ладно, спасибо, что сказал про запрос. Я уверен, что это сам начальник РОВД. Не важно, кто конкретно оформлял, но вряд ли кто решился бы пробить «чекиста» самостоятельно, без ведома… господина полковника. А он – ушлый мужик. Но не думаю, что он реально против меня чего-то мутит. Мы, в целом, нормально с ним поладили. Просто, он решил, что информации – много не бывает.
- Нам надо быть уверенными, что это именно Колычев, - говорит Ганс. – Поэтому, mon ami, мне нравится твоя идея. Но никаких массовых человекоубийств. Запоминай: твои отпечатки были обнаружены в ноль восьмом году на руле автомобиля Дэу Нексия, угнанного со стоянки перед магазином в городе Одинцово. Через два часа найден брошенным на трассе «Беларусь». Личность угонщика не установлена. В розыске он прежде не числился. Причастности к совершению других преступлений не выявлено. Мотив угона неизвестен. Предположительно – покататься.
Хмыкаю:
- Толково! Насколько узнал господина полковника, он светить свою осведомлённость, конечно, не станет, но попробует как-нибудь незаметно, через свои связишки, чего-то побольше разузнать про этот угон.
- Знаешь, Артём, - задумчиво говорит Ганс, - тебе, конечно, на месте видней, но у меня есть сомнения, что мент такого ранга будет рисковать звёздами и заслуженной пенсией, пытаясь «разработать» старшего офицера ФСБ. Возможно, это не Колычев. Но кто бы это ни был, мы подкинем косточку. Он поглодает – а мы поглядим.
- Qui vivra – verra, - откликаюсь.
Когда я убрал телефон, Денис, успевший усосать ещё банку, вдруг спросил, с видом совершенно невинным:
- А ты сейчас о дяде Паше говорил?
Надеюсь, это не бросилось в глаза, но на самом деле я чуть не поперхнулся пивом.
- Ты чего, французский знаешь?
Денис улыбается. И малость смущённо, и по-школьному горделиво:
- Нет, только английский. И то немножко. Но услышал «мсьё колонель» - а ведь по-английски «полковник» тоже «колонел», да? Ну и догадался, что речь о дяде Паше.
«Двоечник! – думаю. – По-английски – оно только пишется colonel. А читается – «кёнел». Но ты этого не знаешь, недоучка чёртов! Да и я тоже хорош, конспиратор хренов!»
Снова треплю его по волосам. Хвалю:
- Умён не по годам! Да, речь шла о Колычеве (а какой смысл теперь уж врать, будто речь про какого-то другого полковника?) Но ты не волнуйся, мы ничего плохого против него не затеваем. Я просто информировал, как прошло знакомство. Но впредь – ты всё-таки поменьше уши грей, когда я со своими разговариваю. Не то – такого наслушаешься: энурез заработаешь!
Он вскакивает, приподнимая указательный палец:
- По ходу, уже!
И преувеличенно поспешно ретируется в направлении санузла.
Забавный парнишка. Чем-то напоминает он мне молодого Лёшку Зимина. Многим. Такой же безбашенный. Весёлый. Искренний. И есть в нём какая-то… душевная чистота, что ли? Это и в Лёшке всегда подкупало.
Но он-то давно уже не тот легкомысленный, беззаботный пацанчик, каким я принял его в стажёры и каким он по-прежнему видится со стороны. Да, он щуплый, юркий, игривый, и для меня-то он навсегда останется «младшим братиком». Но реально – это матёрый, тёртый волчара. Ас шпионажа и гений социальной инженерии. Возможно, в качестве агента он и лучше меня. Возможно, потому я и согласился из агентов в начальники уйти. Гордыня, надо полагать. Не то, что «не терплю быть вторым» - но не после своего ученичка. Воспитал на свою голову! И что он водитель от бога, много лучше меня, – это я давно смирился. На асфальте я с ним никогда и не соперничал. Но в оперативной работе – и не хочется соперничать. Не с Лёшкой.
Мне приходится прилагать усилия, чтобы раскрыть, разболтать человека, а перед Лёшкой люди раскрываются сами собой. Как лютик перед солнышком. В нём – опасности не чувствуют, когда он не хочет. Даже если знают, что он очень крутой парень, - всё равно инстинктивно как школоту воспринимают.
Помню, Гарик, мой нынешний зам, рассказывал. Несколько лет назад дело было, когда он только перешёл ко мне из ментовки. Заскочил как-то Лёшка к нам в департамент и припарковался в обычной своей манере. На хорошей скорости, юзом. Ну, в городе он так не паркуется, конечно (не всегда), а тут – все свои, чего стесняться?
Просквозил на «спичечный коробок» от Игорьковой субарки. А тот рядом был. И хотя знал Лёшку, и даже ездил с ним – решил «повоспитывать». Когда Лёха вылез из машины – наехал: «Зимин, ты достал уже так пугать!» И подзатыльник отвесил. То есть, хотел отвесить.
По его, Гарика, словам: «Он, наверно, в стекле мой замах увидел. Извернулся моментально и как-то так мою руку перехватил, что вроде всего двумя пальцами стискивает запястье, а хрен дёрнешься. И другую свою руку – тотчас к горлу, «вилкой». И в глазах у него что-то такое… ну, у меня ощущение было, как будто подобрал на тропинке меховую горжетку, а это оказался хвост леопарда, дремавшего в кустах. А теперь он на меня смотрит и думает: «Целиком сожрать или только надкусить?» И Лёха такой: «Слышь, мусор! А ты себя с Тёмой не попутал? То, что ты стал его любимой одалиской, - ещё не значит, что можешь руки об меня чесать! Потому что не можешь! Коротки!» Я извиняться стал, мол, я же не со зла, а Лёха – тотчас обратно превратился в «чудо-ребёночка». Отпустил мою руку, ткнул в плечо этак по-дружески. Улыбается: «Да не напрягайся! Это игра! Корпоративный стиль, ёпты. Я тебя обзываю «Тёмкиной одалиской», а ты должен ответить что-то вроде: «Ревнуешь, сладенький?» И – сделай лицо попроще!»
«И вот, - говорит Гарик, - только что мне казалось, что этот парень готов мне кадык вырвать, а стоило ему улыбнуться, - снова будто бы родной, и будто весь мир вокруг заблагоухал. Изумительная личность».
«Угу, - подтверждаю. – Ты бы знал, сколько весьма крутых мужчин так и захлебнулись хрипом из-под сломанного кадыка, лелея в глазах крайнее изумление и чувство вселенского благоухания. Ты сперва физуху подтяни, чтобы на Лёшкин-то затылок посягать!»
Ну, сейчас-то, конечно, Гарик и сам умеет запястье пальчиками брать. Правда, не уверен, что сумеет это сделать с Лёшкой. Не уверен, что и я сумею. Он всё же очень резкий стал, мой «юный падаван».
Всё это я успел припомнить и передумать в отсутствии Дениса. Да, он выпил много пива. Собственно, мы выпили всё, что было.
- У нас, как бы, имеется служба доставки, - порадовал Денис, не без гордости за свой город.
- Лучше прогуляемся, - предлагаю. – Я видел, там стекляшка есть круглосуточная, на углу Тургенева и Озёрной.
- Да, есть. Её в народе «Муму» называют. Ну, типа…
- Можешь не объяснять, - говорю, натягивая куртку.
- А ты, я погляжу, изучал кураевскую… топографию? Карты в Гугле смотрел? – спросил Денис, когда мы вышли из подъезда.
- Конечно. Первым делом.
«Старенькая тёмно-зелёная девятка, госномер нечитаем из-за грязи и ржавчины. Завелась и включила габариты, когда мы повернулись к ней спиной и пошли вдоль дома. Тронулась, выруливает на улицу параллельно нашему курсу. Это пока ничего не значит».
Дениска, меж тем, щебечет:
- Если чо, обращайся. Я тебе много расскажу про всякие интересные места. Вот есть тут неподалёку одна девятиэтажка, где двенадцать лет назад один алкаш, бывший мент, топором шестерых зарубил. Белочка. Я тогда совсем мелкий был – но до сих пор помню, как страшно было туда заходить. А надо. Там дружок мой жил, одноклассник – не показывать же ему, что я такое ссыкло? Мы даже спиритический, типа, сеанс там провели, когда его родаков не было. Не помню уже, чья идея была, но нарисовали буквы на картонке, взяли блюдечко…
Мы огибаем дом и идём по дорожке вдоль улицы Тургенева. Достаю Умклайдет, рассматриваю изображение с камеры на воротнике. Но я бы и так услышал, если бы та девятка проехала через перекрёсток у нас за спиной. Она не спешит. Затаилась за поворотом. Впереди на триста метров - открытое пространство, пустырь по обе стороны от улицы. Нам негде свернуть во дворы – вот девятка и не спешит. Тот, кто за рулём, - знает, что не потеряет нас. И понимает, что если сразу выдвинется за нами с «пешеходной» скоростью – рискует засветиться. Или я всё же параноик?
- И как результат? – спрашиваю Дениса.
- А никак. Блюдце расфигачили. Друган мой крутил – ну и, типа увлёкся. «Дух неупокоенный, дух мятежный, поведай мне, где хранишь заначку!» Так раздухарился, по столу блюдце мотая, что оно из-под ладони выскочило – и на пол. Но ничего, на кошку свалили.
Подёргиваю головой:
- Погоди! Почему «дух мятежный»? Вы чего, алкаша этого вызывали? Он тоже умер?
- Ага. От санитаров вырвался, забежал на крышу – и сиганул на асфальт.
«Очень интересная история, - думаю. – А зачем мне её Дениска рассказывает? Отвлекает внимание от наружки? Но он, вообще-то, предлагал службу доставки. Это моя идея была прогуляться».
Снова бросаю взгляд на дисплей. Ага, вот и девятка. Поворачивает направо, в нашу сторону, набирает скорость. Нагоняет. Расстёгиваю куртку донизу, прячу Умклайдет.
- А вот в этой самой Муму, кстати, ну, куда мы идём, - рассказывает Денис, - три года назад тоже случай был интересный.
- Пьяный мясник набросился с топором на покупателей? – предполагаю.
- Нет. Хуже. Один дебил задумал дерзкое ограбление века. Нацепил латексную маску и ворвался в зал с пневматическим пистолетом.
- И?
- Оказалось, у него аллергия на латекс. Прямо в магазине – приступ накрыл. Но ничего, откачали. И хоть формально на разбой тянет – судья от смеха больше года условно дать не смогла.
- А сколько лет злодею было? – спрашиваю.
- Да школьник. Ну, шестнадцать, такого порядка.
«Что ж, думаю, в этом возрасте парень ещё может не знать, что у него аллергия на латекс. Да нет, вряд ли Денис старается отвлечь моё внимание. Я бы просёк. Его просто на трёп пробило. И девятка эта…»
Эта девятка, поровнявшись с нами, вдруг резко, с визгом притормаживает. Тут уж и Дениска обращает на неё внимание, оборачивается.
Водительская дверь распахивается, над крышей поднимается голова в чёрной маске. Шерстяной, не латексной. «А у тебя, часом, нет аллергии на шерсть, друг любезный?» - успеваю подумать, роняя Дениску плашмя на газон и выбрасывая вперёд правую с Глоком. Левой - подпираю предплечье.
Целю в водителя девятки. До него метров двадцать. У него тоже есть пистолет. Вроде, Макаров. Или ижак. Возможно, травмат. Так-то сразу не отличишь. Да в каком другом городе – я бы и не стал вдаваться в подобные нюансы. Он бы уже остывал, ниндзя этот. Но Кураев – случай особый.
- Вы что-то хотите сказать? – спрашиваю очень вежливо.
Мужик в маске молча поднимает руку с пистолетом, наставляет на меня, порывисто покачиваясь из стороны в сторону.
«Да, теперь точно видно, что нечто макарообразное. Значит, предохранитель не автоматический, как у меня. И вряд ли флажок сейчас в боевом положении. Могу даже поспорить на штуку баксов. Что ж, значит, у этого чудика есть пока шанс остаться в живых».
- Слышь, чел! - говорю уже не столь вежливо. – Это очень хреновая идея, меня провоцировать. Я постараюсь тебя не убить, но в плечо засажу. И не могу гарантировать сохранности сустава.
- Отец?! – это Дениска. – Артём, не стреляй! Это мой отец!
«Бывший начальник РОВД? Ракитин Антон Васильевич? Что-то многовато в моей жизни Ракитиных, за один-то день. С дочкой ещё поамурничать можно. С сынком – бухнуть и потрепаться. Но вот ты, мужик, нахрена мне сдался? Мексиканское противостояние с тобой тут устраивать?»
- Пап, брось! – это уже не мне. – Я тебя по «маятнику» узнал.
«Ага! Так это судорожное пошатывание – должно изображать знаменитый и чудодейственный «маятник»? Секретный приём спецслужб, позволяющий уходить от пуль?»
Опускаю ствол. Ракитин тоже. Обходит машину спереди, приближается к нам. Снимает маску. Лицом он здорово похож на сына, только постарше, конечно, и какой-то слишком напряжённый, сосредоточенный, в пандан Денискиной беспечности. Но это можно объяснить спецификой момента.
Дениска на него накидывается:
- Пап, ты чего, с ума сошёл? Вот я жалею уже, что рассказал тебе про Артёма!
Ракитин отстраняет сына, буркнув:
- Так было надо.
Обращается ко мне:
- Извини, подполковник, но мне нужно было самому посмотреть.
- На что? – спрашиваю. – На девятимиллиметровую пулю, летящую тебе в лоб?
Он мотает головой. Изрекает со всей серьёзностью:
- Я бы уклонился. Я ведь, как в отставку вышел, открыл школу уличной самообороны. И у таких, знаешь ли, спецов на семинарах побывал, такому научился.
«Реально, что ли, чудик? Нет, я понимаю, когда офис-менеджеры на эту херню ведутся! Астральные удары, выбиваем ножик взглядом, уходим с линии огня в ритме вальса. Но мент со стажем? Впрочем, в Кураеве-то любая школа самообороны – суперэффективна будет. Как на Таймыре – крем от солнечных ожогов».
Интересуюсь, убирая Глок в кобуру:
- А если б сам ненароком выстрелил?
- Да он даже незаряженный. И боёк спилен. В своё время позаимствовал из вещдоков, а сейчас просто так ношу, чтобы воришек пугать. Мордобоем-то ведь больше не пригрозишь. А как ствол наставишь - всё хоть какое-то уважение.
«Носишь, значит? - думаю. – Это хорошо».
Вслух же спрашиваю:
- По номеру-то хоть пробивали? Не в розыске волын? Дай-ка, я по своей базе проверю!
Ракитин старший пожимает плечами:
- А смысл? Лет-то сколько прошло?
Но тем не менее, протягивает мне свою игрушку.
«А смысл, дядя, в том, что мне чего-то подозрительна такая твоя активность. На ночь глядя припереться к моему подъезду, вести наблюдение, потом устроить это шоу. То ли вам в городе совсем делать нехера, то ли я хочу послушать, зачем тебе это надо было. Авось, чего проскочит».
Вглядываюсь в номер, запоминаю. Улыбаюсь:
- Вижу, серьёзно подготовился, Антон Василич? Машина наверняка не твоя, и номера замазал? – киваю на девятку.
Оба Ракитина непроизвольно оборачиваются к машине. На секунду – но мне достаточно. Всё, жучок установлен в ствол. Специальная модель, для фиксации на металлических предметах, служащих ему антенной. Очень компактный для своего класса. Очень практичный. Работает через сотовую связь, сканнером воспринимается как мобила. И где-то на сутки заряда хватит.
Отчего у меня всегда в карманах жучки? Да потому что удивительное – всегда рядом. Возвращаю пистолет. Теперь – «заряженный»
- Тачка не моя. И номера замазал, - подтверждает Ракитин. – Чтобы натуральнее всё выглядело.
«Чтобы ЧТО натуральнее выглядело? Покушение на офицера ФСБ? До такой степени не верится в мой «иммунитет»? Зависть заедает?».
- От пуль, говоришь, уклоняешься? – улыбаюсь этому бесстрашному экспериментатору. Я чуть отошёл от него, сейчас между нами три метра.
Он объясняет:
- Нет, не от пуль, конечно. Это физически невозможно.
«Вот именно!»
Тихий кураевский вечер взрывается хлопком моего Глока. Ракитин старший вздрагивает, на миг замирает с раскрытым ртом и красным пятнышком на лбу, похожим на бинди у благоверной браминки, и обрушивается почти отвесно, как башня ВТЦ в 9.11
«Вот так, к слову, падает человек при поражении продолговатого мозга, - думаю не без мрачности. – А не как в ваших дурацких роликах-страшилках».
- Папа! – кричит Денис. Бросается к телу на земле, припадает подле него на колени, поддерживает руками окровавленную голову. Вскидывает на меня совершенно безумные глаза: - Ты что, реально полный отморозок?
- А было незаметно? – отвечаю глухо. Закуриваю. – Не мои проблемы, коли так.
Денис заходится в рыдании. Самое для него, наверное, мучительное, что он не может ничего поделать со мной. Вообще ничего. Не потому, что я прихлопну его одним движением, если рыпнется. Это бы его не остановило. И не потому, что он трус. Он вовсе не трус. А потому, что он давно, шесть месяцев назад, разучился ненавидеть какого бы то ни было обидчика и даже помышлять о причинении ему зла. Одна мысль о пистолете у него под курткой, одно предвкушение той ярости, с какой бы он наставил на меня ствол и нажал бы на спуск – отравляет его кипящую кровь неведомым ядом. Лишает воли, лишает сил. Голова кружится, в глазах резь, нутро выворачивает. Только и остаётся, что скулить над трупом отца, бессильно и жалостливо. Pathetic, just pathetic, как говаривал ослик Иа…
Ракитин Старший продолжает:
- Уклониться от уже выпущенной пули, конечно, невозможно, на пистолетной дистанции, но есть техника, позволяющая в любой момент времени отслеживать моторику стрелка и, совершая чётко наработанные движения, смещаться с линии огня, всякий раз…
Он недоговорил. Мысль как-то потерялась в одиночном сухом «покашливании» моего Глока.
Ракитин дёрнулся и зримо сбледнул с лица. Мне вспомнилась сценка из Pulp Fiction. Когда «господь отвёл пули, явив чудо». Лишь секунд через пять Ракитин понял, что не умер. Пуля прошла через кожаный ворот, и голова мотнулась. Удар, хотя слабый, но был. И вряд ли у этого ветерана захолустной ментовки имеется такой уж большой опыт работы мишенью, чтобы сразу почувствовать разницу: то ли в живую ткань тебе засадили, то ли в матерчатую.
Денис, застывший соляным столбом, тоже понимает наконец, что не осиротел, что всё понарошку. Смотрит на меня так, что впору прикурить от его взгляда, сэкономив ресурс крикета. Спрашивает, слегка заикаясь:
- Т-ты чего, реально больной?
- Я? – прикуриваю всё же от крикета. – Нет. По ходу, я – единственный психически здоровый из здесь присутствующих. Остальные, кажется, – одержимы навязчивой идеей убедиться в том, что я могу их грохнуть. Ты, вот, вчера весь день меня доставал. Папашка - сегодня решил «подурачиться». Предупреждаю: очередной такой фортель может кончиться очень печально. Потому что я не собираюсь рисковать профпригодностью из-за ваших милых развлечений. Я не собираюсь впредь, увидев на тёмной улице какого-то сраного ниндзя в маске и с пистолетом, застывать в раздумье: а не есть ли это очередной кураевский скептик? Мне жить хочется. Да и вам советую разделить это чувство.
- Да я вчера уже и поверил! – возражает Денис, чуток охолонув.
- А я не верил, - вдруг на удивление спокойно говорит Ракитин старший. Надо отдать ему должное, он быстро оправился от моего выстрела…
Ах да: выстрела-то никакого не было! Даже «понарошку». В действительности - Глок мирно посапывает у меня за пазухой. Но видит сны. И транслирует их мне. Да, мы давно дружим. Сроднились, можно сказать. И в нём – живёт мой персональный, карманный психопат. Который есть у всякого человека, но не всякий знает, где этот психопат прячется. А я – знаю. В моём Глоке. И он не прячется: я сам его туда запрятал, своего персонального отморозка. Запер и посадил на цепь из трёх адамантовых звеньев автоматического предохранения. И пока он там – я могу быть уверен, что его нет где-то ещё. Что он не выскочит из тьмы подсознания и не запрыгнет в «кабину» моего черепа, чтобы поиграть с рычагами.
Впрочем, это довольно сложная теория. С пяти банок пива – хрен объяснишь. Тут ящик, как минимум, нужен.
Вернёмся, лучше, к простым(sic!) теориям…
Ракитин вещает:
– Я не верил, что ты готов выстрелить. Я прочитал это в твоей моторике, в твоём лице, что в действительности ты не собираешься причинять мне вред. Поэтому я и не стал резко уходить в сторону, сбивая тебе прицел. Видно же, что ты вовсе не такой уж «термнатор», каким пытаешься себя выставить. Вот если б ты, Артём, хотя бы кошку на моих глазах убил…
«Блин, да он реально одержимый! Это уже сектантство какое-то!»
- Слушай, чел! – говорю, проникновенно заглядывая в глаза. – Я не стану убивать кошек, чтобы кому-то чего-то доказать! У меня нет войны с кошками. Я люблю кошек.
- … но это не значит, что я буду мяукать или жрать мышей! – Дениска пофыркивает, цитируя мой давешний «афоризм».
Кажется, обстановка разрядилась. Мне уже не хочется никого из присутствующих гасить или пугать даже в своих драматических фантазиях.
- Вообще-то, - напоминаю, - мы за пивом шли. И я намерен продолжить это путешествие.
- Кстати! – Денис поднимает палец. – Пап, а как ты вообще понял, что мы выйдем вечером на улицу? В смысле, что Артём выйдет. Я бы на твоём месте не стал его пасти, отложил бы до утра.
Впервые за всё время на лице Ракитина старшего появляется нечто похожее на усмешку:
- Конечно, ТЫ не стал бы! Разгильдяй и халтурщик потому что! Но я ж – не ты. У меня стаж в угрозыске – десять лет. Мне сообщили, что ты собирался зайти к «этому московскому чекисту», когда он вернётся после «шефской помощи» твоей сестрице. Естественно, в гости ты прихватишь пиво. И я увидел тебя с пакетом. Там, навскидку, было банок десять. А что такое десять банок для двух парней на вечер? Появилась надежда, что либо за догонкой пойдёте, либо в кабак. Ладно, счастливо погулять! Поеду я.
- Счастливого пути, - говорю. «И чистого тембра».
Когда девятка укатила, Денис сказал:
- Кошек-то убивать, оно не надо, но вот Мура – ты точно завтра прессанёшь?
Ворчу:
- Не надо выдумывать! Я не обещал, что прессану его. Я обещал, что поговорю с ним, и что он меня услышит.
- Даже не сомневаюсь! – Дениска оскаливается плотоядно и мечтательно. Да, он в меня верит. Как вчера верил целых пять минут своей жизни в демонтаж своего бокового аудиолокатора.
Вспомнив об этом самом пикантном моменте в наших взаимоотношениях, хватаю его за шкирку, встряхиваю и «назидаю»:
- И вот что, щегол! Всякий раз, когда Колычеву, или твоему папашке эзотерическому, или ещё кому стукнет в голову меня «потестировать» - я буду пинать ТЕБЯ!
Изумляется:
- Меня-то за что?
«Да потому, что я вот как-то чувствую, что не надо покамест раскрываться перед ними. Пусть гадают, блефую я, или на самом деле «особенный». А Дениска – единственный человек в городе, который точно знает, что я не блефую. Только ему никто не верит. Не могу пока толком сформулировать, но такой расклад сулит некие стратегические выгоды. Пока мне нихрена непонятно с этой аномалией – пусть и им будет нихрена не понятно со мной!»
Отвечаю на его вопрос:
- А вот чтоб было!
Отвешиваю пендаля, на который лейтёха совершенно не обижается.
- Так, где там эта «МумА»? А, пришли уже…
***
Помню, Денис вознамерился спать на кухонном полу и даже аргументировал свой выбор. «С научной точки зрения, квартира – та же пещера… и, чисто исторически, кровать – это извращение».
Пришлось принудительно передислоцировать его на диванчик в прихожей, как мешок картошки. Он и весит не многим больше.
Когда я накинул на него ватное одеяло, он, поворочавшись, выпростал голову и упрекнул: «Ты неправильный либертарианец!»
«Блин! – подумалось мне. – У нас сегодня звучало это слово? А ещё какие? Может, придушить его, на всякий случай?»